Третья сила

Темно, хоть глаз выколи. По битой лестнице без всякого света, без окон, спотыкаясь, пробирались на второй этаж даже постоянные обитатели этой трущобы. Чуткие пальцы Грелля двинулись по растрескавшейся доске, отполированной многими руками за годы, наощупь пытаясь отыскать дверь. — Где-то здесь, — прошептал он. — На косу не напорись, — ещё предупредил своего спутника, заранее закрепив её у пояса. В ответ услышал позади обычный смешок, и его ладонь на стене накрыла сверху прохладная рука. Она была твёрдой и сухой, точно воск, натёртый мелом. От неожиданности Грелль хотел обернуться, но шатнулся, и оба ввалились в провал поддавшейся двери. Возникшее в сумраке бесцветное лицо измождённой женщины показалось ярким при свете фитиля в масляной плошке. Жутко выглядели её глаза, запавшие в чёрных глазницах, в окружении клоков чахлых волос, выбившихся из чепца. — Пьяный, что ли. Ещё какого-то бродягу с собой приволок, — хмуро обронила она и продолжила толочь огромным пестом замоченное в кадке бельё, точно ведьма над колдовским чаном. Вдруг вгляделась куда-то мимо Грелля. — У тебя смерть за спиной. По чью душу? — сорвалось с её сухих губ. Она ещё что-то бормотала самой себе, нашёптывала. Рядом совсем невпопад засмеялась девчонка, вернее, девушка, и внезапно отбросила запелёнатый кокон, что укачивала, прижимая к себе. Там оказалась тряпичная кукла. — Не обращай внимания. Она не в себе, — под заливистый девичий смех Грелль подтолкнул гостя к смежной комнате, незаметной в стороне. И здесь встретили без приязни. Зато отдельная комнатушка была чистой и сухой, с пучками душистых трав по беленым стенам, и воздух не застаивался от решётчатого окна. В ней прачка хранила чистое бельё до того, как вернёт клиентам. За рядом бельевых корзин свободного места оставалось немного. Девушка вошла следом, с зажжённой сальной свечой, что светила ровно и меньше чадила. Грелль вручил ей несколько грошей: «Передай матери». Пока он разложил на полу широкий тюфяк, набитый свежей соломой, девчонка вернулась и села здесь же в уголке, ничуть не стыдясь компании двух мужчин. Хихикая, разглядывала седовласого гостя. Чем он отнюдь не смущался. Скинул дорожную мантию, отстегнул пояс, оставшись в свободной рубахе. Неспешно распустил хвост волос, доселе собранных в пучок, и они растеклись, облекая его подтянутый стан седым туманом. Наверное, девчонке он показался эльфом из преданий, что рассказывали старики в холоде зимних вечеров. На шнурке у пилигрима, кроме изысканной флейты, блеснула золотая монета вместо подвески. С чего их переглядки раздражали Грелля, он сам понять не мог. Поэтому, разувшись, молча завернулся в покрывало и улёгся спать. Только покоя не давало соприкосновение на лестнице, как ни пытался отвлечься. До сих пор сохранилось ощущение той ладони, точно мёртвой руки, но в ней билась живая сила. Странник, расположившись у него в ногах, взялся за свою флейту. Его музыка, если это была она, слышалась совсем негромко, и вряд ли уносилась за пределы комнатушки. Грелль никогда не думал, что из флейты можно извлекать такие звуки: похоже на шорох листвы под лёгким ветерком, шелест клонящихся колосьев, отголоски мягкого журчания воды. И всё сливалось в плавную мелодию, она текла и убаюкивала, как в колыбели, когда-то в тёплом детстве, чудилась знакомой, и никак не припомнить, кто её напевал. Девчонка в уголке притихла; Грелль не заметил, как задремал. Проснулся будто от толчка. Из угла доносился тихий смех, шёпотки и шуршание. Луна в окно, как нарочно, чётко высвечивала длинные волосы, что теперь сияли серебристым отсветом, точно лунные нити. Девичьи хрупкие запястья затерялись в луноцветных прядях. Призывно покачивалась мягкая грудь, заласканная чужими губами, они ещё ловили дрожащий сосок. И широкая ладонь блуждала на играющих бёдрах. Шёлк лунных волос проскальзывал по тугим изгибам обнажённого тела в согласном ритме движений. Она танцевала в его руках, под ним, всхлипывала, срываясь не то на плач, не то на бессвязный шёпот. И вздох, с другими несравнимый, летел в жаркую темноту. Грелль почти на себе ощущал, как трогали эти твёрдые сильные пальцы. Как прохладные лепестки диких лилий по горячей коже, остро, как тающий кусочек льда, растекаясь горящим теплом по живому телу. Он стиснул зубы и закрыл глаза, чтобы не знать, не чувствовать, не воспринимать.

*****

Утро не обрадовало. Подскочив в одиночестве, парень вылетел в дымную переднюю комнату. Девушка смеялась, играла золотой монеткой, подставляя лицо шаловливому солнечному блику от неё. Её мать, аккуратно прибранная, собиралась на реку, стирать замоченное с вечера бельё. — Господин был щедр, теперь нам хватит пережить зиму, — деловито вымолвила. — Где он, ушёл? — потребовал Грелль. Женщина лишь мельком глянула на парня, качнув головой. Он нашёл пилигрима на заднем дворе, пустом в этот час. Тот держал на ладони дикого голубя, легонько щекотал пальцем перья, и птица не билась, послушно сидела, воркуя, как прирученная. — Как ты мог?.. Ты же видишь, она слаба умом, не осознаёт, что делает! — высказал ему с ходу Грелль. — Это вы считаете её безумной. Но она просто отпустила свой разум, — странник ответил совершенно спокойно, с улыбкой подкинув голубка в небо. — Ты не понимаешь! — вспылил Грелль. — Откуда тебе знать. Её совратил захожий весельчак, такой же, как ты! С тех пор она бегает на площадь, к постоялым дворам, и за деньги предлагает себя всем, кто пожелает. — Она содержит себя тем, что умеет. Не стала прачкой, как мать, — ровный бархат голоса втекал в уши. Грелль стиснул кулаки. Жгла горечь обиды, он и не скрывал, даже не ждал извинений. И что мешало разбить это равнодушное безупречное лицо. Резкий вопрос словно ударил, осадив порыв: — А чем ты отличаешься от неё? Так же продаёшься за жалкий кусок. И обманываешь себя, что это достойней. Кулаки разжались, Грелль притих. Истина оказалась простой, как медный грош. Вот только именно ему, этому случайному страннику, хотелось выплеснуть всё, что кипело в душе, иначе не стал бы разговаривать. Он снова ринулся в нападение: — Это я должен был её обеспечивать! Мне отказали в цеховом братстве, когда… — И хорошо сделали, — внезапно перебил его пилигрим. — Ты не ремесленник. Ты — жнец, настоящий жнец, собиратель зёрен, и умеешь отделять их от плевел. Он вдруг рванул парня к себе, другой рукой удержав его лицо за подбородок, и продолжил: — Со всем изяществом, твою утончённую душу влечёт филигранно рассекать плоть, а не камень, с ювелирной точностью выпускать кровь живой струёй по рвущимся струнам сухожилий. Ты ведь это хотел сделать вчера, с хозяином того поля, — он смотрел в глаза, самую их глубь, обжигая дыханием. — Что тебя остановило? Лишь то, что сегодня ты опять пойдёшь к нему, продать себя, свой труд, чтобы не голодать. — Не пойду! — огрызнулся Грелль, попытавшись вывернуться из жёстких холодных пальцев. — А куда пойдёшь, воровать? Это уж точно не твоё, маленький жнец, — он наконец отпустил парня. — Сейчас пора жатвы, твой день кормит год. Неужели ты оставишь гнить в поле свои колосья? Грелль задыхался. Этот таинственный странник прав, во всём прав, заглядывая в самую душу. Всегда есть выбор. В чём парень прежде не хотел себе признаться. Но знал ли он, догадывался, как ревниво Грелль подсматривал минувшей ночью чужие утехи… — Кто ты? Чего ты от меня хочешь? Не отвечая, пилигрим поднёс к губам свою флейту, снова зазвучал странный мотив. Теперь другой, он поднимал с тёмного дна души, вытягивал наружу всю грязь, те низменные, затаённые желания, что прячутся в каждом, и они выливались мерзко и постыдно, как мужское семя на землю. Звук резал по живому, хотелось кричать, заткнуть уши, стиснув виски. Крыса. Грелль метнул на неё отчаянный взгляд. Шмыгнувшая из угла огромная крыса встала на дыбы, принюхивалась и угрожающе скалила зубы, готовясь напрыгнуть. Почему именно на него?.. Отогнать, кинув в неё что-нибудь. Не сводя с неё глаз, Грелль тщетно искал под рукой камень, палку. Ладонь привычно легла на рукоять косы. Бросок, наглый и злобный. Отточенный взмах жнеца, как на жатве, быстрый, верный, влёт рассёк опасную тварь. Кровь плеснула короткой волной-кляксой, упала алым плевком на камень. В тот миг Грелль развернулся, его новый беспощадно направленный замах косы налетел на изогнутую рукоять другой, со стуком, точно по кости. И не вонзился, не распорол тонкую плоть за потоком седых прядей, такую ранимую для заострённого лезвия. Ответ последовал молниеносно. Два-три стремительных движения — и короткая коса парня, упущенная из рук, зазвенела по камням, а сам он оказался придавлен к стене с чужим смертоносным лезвием у горла. Грелль даже не понял, что и как произошло. На задворках сознания проплыл смутный вопрос, что остался незаданным: куда он скрывает свою огромную косу? Напротив глаз парня иные, в них зелень травы под первородным, извечным льдом, который никогда не растает. Перед ним хищник, не помнящий жалости, неумолимый. Его белозубая улыбка — смертельный оскал. Но не было улыбки, её словно стёрли с лица, исчез убийственный холод металла от горла. Остались белые ресницы, пушистые, как кисть ости у зелёного колоска. И чужой палец провёл по напряжённой скуле почти с нежностью. Не без трепета узкие ладони покорно легли на чужие плечи, Грелль закрыл глаза. Неистовым поцелуям прохладных мягких губ безудержно отвечали губы тонкие и горячие. В их бурной, жадной ласке согревалось занемевшее сердце, билось всё чаще, волнами выплёскивая кровь, и будто выталкивало в её токе занозу, что давно застряла там, саднила, мешая жить, дышать. Грелль ловил дыхание и не мог насытиться. Таяли на пылавших щеках и тонких веках тёплые поцелуи, поцелуи страстные торопились напиться из податливых губ. Пальцы вплетались в волосы; беспорядочно скользившие по телу руки прижимали сильнее, крепче. И уже никак не оторваться, целуясь безрассудно и пылко.

*****

Потом, пока брёл по городу, Грелль изредка трогал собственный припухший, опалённый рот, точно запекшаяся рана. От него шарахались, как от чумного. Крысы пищали по углам, но отчего-то ни одна из них не решилась перебежать перед ним дорогу. Ему было всё равно. Далеко за городской стеной, у самого леса простиралось поле. Тяжело налитые колосья, готовые упустить зерно, клонились к земле, давно ожидая жатву. Хозяин умер вчера прямо на ниве, и теперь никто не хотел работать там, где наступила внезапная смерть. Подвязывая тесёмкой медные волосы, парень окинул взглядом брошенное поле и, улыбнувшись чему-то, взялся за косу.