Золотая Госпожа

            У шехзаде Османа резались зубки, у Хандан-султан портились нервы. Жизнь во дворце, на удивление, шла спокойно и размеренно, как течет река в своем обычном русле, и не думая менять направление. Всё было спокойно, тихо, мирно, скучно, и посреди этого странного рая Хандан утопала в болоте слюней Османа. Его мать, Махфирузе, вовремя и очень сильно заболела, и, дабы не простудился наследник Османской империи, его взяла к себе Валиде-султан, тогда ещё не подозревавшая о грядущем испытании. Полностью отдать шехзаде нянькам, как хотелось бы, Хандан не могла, он должен был хотя бы находиться с ней в одних покоях. Старый дворец, должно быть, показался бы ей теперь настоящим убежищем, местом, где дозволено остаться только среди своих мыслей и чувств, в полном, долгожданном уединении.       Неожиданное материнство ничуть не красило Госпожу, смахивавшую на прачку или освободившуюся из страшных условий пленницу. Хандан хотела спать так, что порой, на секунду прикрыв глаза, проваливалась в сон на несколько часов, а всё потому, что боялась, как бы чего не случилось с шехзаде ночью и её не обвинили в невнимательности. Нет в мире страшнее преступления, чем потеря шехзаде. Поэтому спала она плохо, и день ото дня слабела и тускнела.       Ахмед тоже стал поводом для лишнего беспокойства — наложниц он видеть не хотел, к ней заходил все реже, а Дервиш упрекал её в том, что Ахмед мучается душой и требовал от неё решительных "материнских" действий. К сыну своего Льва она привязать отчаялась, да и на Махфирузе надежды не оставалось. Только Кёсем, его любимая, способна была вернуть Ахмеда к прежней беззаботной жизни. Каждый шаг навстречу Кёсем напоминал сделку с дьяволом, от которой у Хандан начиналась нервная дрожь, но нужно было переступить через себя ради блага Ахмеда.       Хандан вместе с вновь похорошевшей Кёсем брели по бесконечным змеиным коридорам, по которым, казалось, если долго ходить, можно и до Парижа найти дорогу. Хандан была раздражена и была бы зла, если бы усталость не накладывала пелену полного безразличия на всё происходящее. Она бросила презрительный взгляд на невестку, наряженную в лучшие шелка и кружева, предназначавшиеся изначально для самой Хандан. — Кёсем, ты помнишь, что должна сделать? — Да, всё помню, — дерзко бросила девушка. — Не забывайся, хатун, повтори, о чём мы договорились, — Хандан умоляла себя быть терпимее, в конце концов, эта змея нужна её сыну. А ради него всё вытерпеть можно, даже Кёсем. — Ахмед будет совещаться с Дервишем-пашой, когда вы его кликните, я буду смиренно стоять, держа вот это, — она потрясла руками, в которых были свёрнуты старые шали и платки, — и когда Ахмед будет проходить мимо, поклонюсь ему и спрошу про Османа. — Как мне кажется, сложного ничего нет. «Боже, почему она?»       Утренний солнечный свет с террасы ослепил Хандан, вынуждая остановится и немного привыкнуть к нему. Падишах стоял, облокотившись на массивные перила, вместе с Дервишем, оба сразу приметили двух ожидаемых гостий. Вернее, встреча была назначена с Валиде, а по дворцу в одиночку ей ходить было нельзя. — Матушка, — радостно окликнул её сын, находящийся в славном распоряжении духа.       Дервиш поклонился ей, и уходя оба они встали так, чтобы паша смог шёпотом, неслышно для Ахмеда произнести «пусть слушает разум». Так они теперь общались. С тех пор, как Хандан снова вошла в доверие сына, Дервиш быстро договорился с ней о взаимопомощи. Чтобы не тянуть несчастного в разные стороны, они обо всём заранее говорили, а если не удавалось увидеться, Дервиш шептал ей то, что нужно было сказать, во всяком случае, короткую фразу, определяющую направление. Конечно, Ахмед не советовался с ней по поводу политики либо дел государства, но его решения часто исходили от сердца, и уж этим Хандан занималась тщательно. Однако не все его чувства были просты и открыты, а он от чего-то страдал, мучился и гордо молчал, для этого и нужно было вернуть Кёсем.  — Лев мой, Ахмед, как твоё настроение? — ласково обратилась к сыну Хандан. — Хорошо, Валиде, но я не знаю, как поступить, сейчас это не так уж и важно. — О, почему же неважно, раз это беспокоит вас — значит важно, скажи мне, Лев мой. — Валиде, не стоит нагружать ваши мысли, скажите лучше: как шехзаде, не совсем замучил вас? — Что ты, дети — такое удивительное счастье, мне не трудно совсем, малыш такой смышлёный, весь в тебя. — Рад слышать, очень рад. Только бы он был здоров и счастлив. — О, я делаю всё для этого. Как твои дела, сын? Скажи же! — Всё благополучно, как всегда. — Может тебя терзает что-то? Лев мой? — Валиде, меня волнует и ваше здоровье, как вы?       Хандан не могла более выносить этот ужасный диалог, лишённый всякого смысла, да он только начался, но ясно уже становилось, что Ахмед не намерен говорить с ней о серьёзных вещах, разве что обменяется с ней парой пустых любезностей.       Как много, казалось, добилась она своей маленькой ложью, но теперь всё лишь запуталось в клубок, у которого невозможно было отыскать конец. Он простил её за покушение на шехзаде — не простил себя за случившееся с ней. Ахмед страдал от чувства величайшего обмана. С детства его учили тому, что весь мир подчиняется его и только его желанием и воле, весь мир перевернётся, если падишах того захочет, но он никак не смог повлиять на судьбу собственной матери, которую по-своему безмерно любил, хотя и закрыл чувства глубоко в сердце.       Ахмед что-то ещё говорил, но Хандан более не слушала. Что было делать? Такова судьба почти всех матерей — быть оцененными после смерти. Но её не устраивал этот ответ, в конце концов, в мире был человек, влюбленный в неё, обязанный Хандан и имеющий огромное влияние на Ахмеда.       Кёсем исполнила задуманное на удивление правильно, даже не заставив Хандан нервничать, то была маленькая победа. Она сменила гречанку на более податливого спутника Хаджи-агу и долго бродила по дворцу, не желая возвращаться к Осману. Бесцельный путь привёл Хандан ближе к полудню в сад, где она издали заприметила Дервиша с каким-то пожилым пашой, одним из тех, кто был совершенно на одно лицо для Валиде. Конечно, самый ближний круг падишаха она бы безо всяких подсказок назвала поимённо, но остальные… Хандан понятия не имела ни об их обязанностях, ни о происхождении, ни о влиянии на падишаха. Это была просто масса, которая временами пугала её. Затем паша сменился вторым, третьим, четвёртым… В подобные моменты Хандан ясно осознавала свою беспомощность и ничтожность по меркам дворца. Но, к счастью, Дервиш на её стороне, а он, кажется, свободно парит среди всех этих безликих птиц.  — Валиде, — Дервиш, очевидно, заметил, как его по саду выслеживала Хандан, — добрый день, мы утром так и не поговорили. — Добрый день, Дервиш, — Хандан немного прищурилась, давая мужчине понять, что разговор вполне может принять интересный оборот. — Падишах не послушал сегодня ни меня, ни вас, Валиде, — отозвался Дервиш, пытаясь найти в собеседнице хотя бы нотку заинтересованности.       Но Хандан лишь через плечо обернулась на Хаджи-агу, испепеляя его взглядом, чтобы он держал необходимую дистанцию во время разговора, его не касающегося. — Наш повелитель, Дервиш, не желает выслушивать мои советы, да и говорить со мной. Надежда только на вас, меня в расчёт не берите, — так коротко и ясно, без лишних условностей Хандан объяснила всю сложившуюся ситуацию.       Прежде чем продолжить разговор, оба они молчали, пытаясь совладать с собственными мыслями и чувствами под пение птиц и тихое жужжание шмелей. Молчать рядом с ним всегда было легко, в тишине она могла найти утешение и покой, для этого не требовалось пустых слов и обещаний. — Я к Ахмеду Кёсем подсылаю, хоть бы они примирились, — спокойно произнесла Хандан после длительной паузы. — Вы же враждовали, насколько я осведомлён. — Мы и сейчас не дружим, но Ахмед дорог ей, а много ли людей, которые переживают за него. Раз — *указала на себя*, два — *перевела ладонь на Дервиша*, да и всё. Ничуть не странно, что она борется за его любовь всеми правдами и неправдами. Я не могу судить её за это. Любовь страшно эгоистична, Дервиш. Однажды получив отклик, человек уже не способен остановиться. — Вы считаете любовь эгоизмом, Валиде? — он с интересом остановил её. — Разве не ради тех, кого мы любим, совершаются самые отважные поступки? — Я говорю о том, Дервиш, что человек хочет не столько любить, сколько быть любимым. Нам кажется, что совсем не нужно, чтобы кто-то нас любил. Но мы хотим заботы, верности, преданности, и всё — бесплатно. Только бы ничего взамен не отдавать. А как только сами начинаем помогать — требуем признание. — Вы про кого говорите, Валиде? — Даже не знаю, — она хитро подняла бровь, слегка слегка отвернувшись. — Может, Вы мне скажете? Да и стоит ли нам всегда и всё понимать? — В этом мире есть вещи, о которых мы предпочли бы не знать, тут я с вами согласен, — Хандан понадеялась, что в памяти Дервиша всплыла ночь, когда он прижимал её к себе на холодном полу. — Во всяком случае, теперь мы оба знаем, каково это хранить тайну, режущую сердце.       Хандан подняла глаза к небу, бесконечному, недостижимому, призрачному и чистому, такому, каким оно было всегда, пусть его и закрывают облака, застилает туман, небо в действительности никогда не меняется, сохраняя свою удивительную природу. Она уже не могла похвастаться таким постоянством мыслей и чувств. — Любовь делает человека удивительно жестоким и беспощадным ко всем окружающим. — Вы правы, но так нужно. Вы видели когда-нибудь, как леопард защищает своего котёнка? Мне довелось. При прошлом падишахе. Одна дикая кошка с десятью солдатами справилась, только чтобы спасти свой выводок. — И что же с ней стало? Я, признаться, всегда хотела посмотреть на леопарда не по картинкам и шубам. — К счастью, мне не известно. В тот день я приказал солдатам не преследовать её, в тот же день повелитель приказал казнить одного мудрого пашу. Так он справлялся с любым расстройством. — Спасибо Аллаху, что это были не вы, Дервиш, — настало время исполнить то, ради чего Хандан и затеяла весь разговор. — Дервиш, я попрошу вас о том, о чём просить право не имею.       Паша неровно выдохнул в ожидании какой-нибудь малоприятной просьбы, пока Хандан наслаждалась его обществом. Если бы было можно подпустить его ближе, позволить ему больше, о Аллах. Нет, пусть паша не тешится напрасными мечтами. Хандан не для него. — Никогда не оставляйте, ни меня, ни моего сына, нельзя просить о таком, но я всё же рискну, Дервиш. Я умоляю вас, что бы ни было… Без вас мы уже мертвы…