Золотая Госпожа

      Сквозь сон Хандан почувствовала, как нечто тяжелое и обволакивающее взгромоздилось ей на грудь, а затем сползло на шею, так что она закашляла и от этого проснулась. Нагловатый комок шерсти и не думал двигаться со своего места, лишь только надменно приподняв голову, оказавшуюся на подушке вровень с султаншей. Пестрая Сафие, будучи непризнанной хозяйкой дворца, умела будить свою Госпожу, когда ей это требовалось и не вызывать её гнев, обтираясь об лицо Хандан.  — Эти изумрудные глаза пленили меня, — пропела, не полностью очнувшись ото сна, Хандан своей своенравной, и потому обожаемой, любимице.       Стоило ей постучать в массивные двери, как в покои влетели девушки и начали ежедневную процессию. Они как мотыльки парили по комнате, приводя ее в порядок, да так шустро, что Хандан при всем желании не смогла бы уследить кому какие обязанности принадлежат.       Обычный утренний ритуал Валиде состоял в том, чтобы одеться; сходить проведать гарем в целом; постараться либо избежать, либо принизить Дженнет-калфу; дать несколько однообразно бестолковых, Хандан не сомневалась в этом, распоряжений Хаджи-аге; зайти к Кёсем проведать младшего шехзаде и постараться не поссориться с ней; где-то раз в неделю, заявиться к Халиме, нагрубить ей, выслушать оскорбления в ответ, страшно разозлиться, выплеснуть злость на какой-нибудь провинившийся девице; и в самом конце, со спокойной душой посидеть с шехзаде Османом, которому теперь было два года и мальчик был просто очарователен. Хандан всё удалось и в этот день.       Она сидела склонившись над очередной незатейливой вышивкой для рубашечки шехзаде Османа, которую он не проносит и трех месяцев. Она любила себя занимать чем-то простым, потому как это не мешало ей думать о своем (или не думать совершенно ни о чём, создавая, однако, картинку человека занятого), либо, что было чаще, Хандан необходимо было выглядеть сдержанно и спокойно в те моменты, когда отчаянно хотелось метаться по комнате из угла в угол. Только бы не показать своей слабины. Так это перешло в привычку, а из неё в своеобразный образ жизни: скрывать все чувства за вышивкой. — Халиме-султан, хочет видеть вас, — застенчиво проговорила Айгуль, боясь стать камнем преткновения для госпожей и лично ощутить на себе их гнев. — Пусть войдет, — холодно ответила Хандан, но внутри неё закипала злость. Она легким движением руки расправила смявшееся полосатое платье, пересела поэффектней и уткнулась в вышивку, будто бы визит соперницы не тревожит её. — Султанша, — бодро и обыкновенно дерзко начала Халиме. — Что тебе нужно, Халиме? Если ты пришла устроить очередную склоку, прошу не тратить мое время. — Будто бы, тебе есть чем его занять, Хандан, — все-таки съязвила бывшая фаворитка. — Я пришла не за этим. Я вижу, что тебе надоело мое общество, и пока лето, я бы хотела избавить тебя от этой муки. Мы с шехзаде Мустафой могли бы отправиться в старый дворец, на природу, проведать Великую Валиде Сафие Султан. У Хандан пропал дар речи от наглости Халиме, которая в открытую просила отпустить её устраивать заговор. Она ясно осознавала, что Халиме не настолько наивна, но скрытый смысл уловить не могла. — Халиме, ты же понимаешь, что ответ нет? — Почему же? — хитро глядела темноволосая лисица с такими же темными горящими глазами. — Я думаю, ты знаешь. — Допустим знаю. — Зачем спрашиваешь? — Всегда было интересно смотреть на твою реакцию, Хандан. — Я вроде бы просила тебя уйти, если нет серьезных предложений. — Так они есть. «Господи» — Хандан начала терять шаткое душевное равновесие, со всех сил сжимая пяльцы, но зная, что нельзя показывать эмоции этой дьяволице. — Тогда я слушаю, — голос едва подчинялся Хандан, дрожь пробирала до самых костей, грозясь выплеснуться наружу и поглотить Халиме целиком. — Я хочу себе ещё одну девушку в услужение. — Это все, Халиме? — Это все. — Я прикажу найти подходящую девушку, и дабы это все, оставь меня одну, дел много. Когда до ужаса довольная собой Халиме со своей лисьей улыбкой вышла из покоев Валиде, Хандан отбросила вышивку в сторону и растеклась по дивану. «Господи, это женщина создана, чтобы мучить меня» — подумала она, выглянув за окно. «А ведь, и правда, лето. Надо бы прогуляться, что тут сидеть, взаперти, в духоте, в одиночестве. Османа взять надо, вместе пройдёмся. Хотя, нет. Одна пойду, с Хаджи-агой» В коридоре Хандан снова встретилась Халиме, одетая не хуже самой Валиде-султан и держащая себя так, будто бы была ровня ей. Вот и служанки смотрят на Хандан с некоторым презрением, хоть они внешне преданны ей, это отнюдь не уважение, не то, которое проявляли к Сафие-султан, совсем не то. Эти надменные взгляды, шепот за спиной, оскорбляющий Хандан со всех возможных сторон, высмеивающий даже самую малую неаккуратность. Парк в самый расцвет лета был на удивление непривлекателен, даже яркая зелень отражающая полуденный яркий солнечный свет угнетала. Никаких других цветов — только зеленый. Весной распускались кустарнички акации, всевозможные цветы, растеньица, травы — встречались на каждом шагу к месту и не к стати, но они были. Ближе к осени тоже нет-нет, а что-то пестрело, какие-то растения начинали уже желтеть, не дождавшись холодов, а посередине лета — абсолютно ничего, даже светлые зимы, несмотря на холод, Хандан любила куда больше. Так было и с её жизнью: самые лучшие годы, но совершенно однообразные, скучные, бестолковые. Издалека доносилось шумное обсуждение какого-то вопроса, по тому как горячо мужчины выкрикивали свое мнение, будто дети малые таблицу умножения, тема была несерьезной. Если люди не боятся выражать свое мнение — значит не боятся лишиться за него головы. Хандан решила послушать, о чем таком спорят ближайшие советники сына. Мужчины с белоснежно слепящими головными уборами, по размеру — добрая треть от них самих, стояли в небольшом кружке, даже не обращая внимание на подошедшую Валиде. Среди них явно выделялся Дервиш, хотя бы потому, что тюрбан его был с виду приемлемым и не нарушал пропорций. Великий Визирь ничего не говорил, задумчиво вглядываясь в крыши домов, видневшихся за стеной дворца. Он легонько улыбался, должно быть, не сильно увлеченный ведущимся рядом с ним разговором и полностью презиравший всех своих нынешних советников, да и львов среди них не осталось — одни овцы, Дервиш позаботился об этом. Хандан любила наблюдать за ним, за тем, как он ходит, что и с кем говорит, к кому обращается с уважением, а по отношению к кому допускает дерзость. Все в нем: жесты, движения, фразы были по-военному отточены и доведены до совершенства, не возможно было угадать ни его мыслей, ни чувств, ни тем более намерений и страхов. Хандан завораживали эти особенности, как пленит огонь своей опасной красотой и могуществом, обуять которое способен не каждый. Дервиш был беспощадным хищником дворца, а она — его единственной слабостью, избавься паша от Валиде, и перед ним распахнулись бы все потайные двери, но он не мог. Или не хотел? — Валиде, — один из пашей все-таки заметил наблюдающую за собранием Хандан, и поклонился. За ним последовали и остальные участники пылкой дискуссии. — Добрый день, — она ласково улыбнулась, окинув их легким взглядом, будто бы и не смотрела на них вовсе. — О чем советуетесь, паши. Мужчины как-то совместно поёжились, успев переглянуться, видимо не считая нужным отвечать на вопрос Госпожи, но все же и это решение оставив за Великим Визирем. Но Дервиш не подавал никаких знаков в сторону Хандан. — К нам пожаловали послы из Венеции на день раньше, нужно встретить, — неловко начал один, которого Хандан раньше не видела, бесхребетный ставленник Дервиша, — но испанцы сегодня уезжают, и им обещан праздник. — Венецианцев должен встретить кто-то из приближенных падишаха, желательно из Османов, Валиде, — вмешался Дервиш, — но я должен проводить испанцев, с ними у нас заключён выгодный торговый договор, но если послов из Венеции не встретить достойно, они могут сочти это за оскорбление. «Не к Османам ли ты причислил себя, Дервиш? Далеко зашел» — первым пронеслось в голове у Хандан, но затем совсем другая мысль засела в её голове. Она вспомнила презрительные взгляды служанок, и Сафие… Не это ли отличало её? Мир не кончается на гареме, а Сафие знали везде и все. Вот она — власть, заслуживающая уважение и почет, и сейчас Хандан сможет получит её, только руку протяни. — Дервиш-паша, может я смогу встретить дорогих гостей, ведь политических переговоров не будет? Так? — спокойно осведомилась Хандан, трепеща вся изнутри. — Про политику речь не зайдет, я думаю, — ответил Дервиш с прищуром, — так, что, если вас это не затруднит, Валиде, вы бы очень нас выручили. — Что вы. Это мой долг перед сыном, да хранит его Аллах. — Аминь, — отозвались паши, обозначив полное повиновение «сильным мира сего», в лице Валиде-султан и Дервиша.       Далее собрание как-то само собой сошло на нет, и Хандан с Дервишем остались наедине, если не считать Хаджи-агу — молчаливую тень Валиде Хандан Султан, которая по одному знаку Госпожи оторвалась от неё. — Разве так должен выглядеть малый совет падишаха, Дервиш? Где вы только нашли таких трусливых шакалов, — прямо спросила Хандан, понимая что никаких последствий для неё не будет, паша и так все прекрасно знает про своих советников. — Временная мера, Госпожа. Пока я подыскиваю верных людей, управлять государством надо, а эти… хоть и трусливы, но во многих аспектах довольно опытные. — Прошу прощения, а с прежними, какая беда приключилась? Слышала — один отравлен, Мехмет или Махмуд-паша в уличной драке скончался, и еще кого-то жена зарезала за измену? Если, конечно, я правильно запомнила. — Вы не ошиблись, Валиде. Без падишаха начался беспорядок, но мне удалось с ним справиться, — Дервиш был совершенно спокоен, повторяя историю, должно быть, тысячный раз, от чего она не становилась правдивой.       Хандан не стала упоминать про вражду между безвременно почившими и Великим Визирем, ведь ей не стоит даже пытаться залезть в его политические дела, пусть поступает так, как считает должным. И все же она хотела дать ему понять, что тоже пристально следит за происходящим во дворце. — Валиде, венецианские послы сейчас на пути во дворец, сначала они расспросят своих торговцев о положении дел, но через часов пять — стоит ждать их у ворот. — Значит буду ждать, — Хандан бросила лукавый взгляд на Дервиша, — благодарю за доверие, Великий Визирь. — Дело тут отнюдь не в доверии, Валиде-слтан, — ответил он титулом на титул. — Речь идет о чести династии, а шехзаде ещё слишком малы. Я поддержал не вас, а Османов, как и полагается. — Не понимаю вашего пренебрежения ко мне, Дервиш. Если я в чем-то оскорбила вас… впрочем, не важно… спасибо за доверие.       Дервиш был очень отстранен, его голос был жестким, каким-то неприятным, гадким, от чего Хандан хотелось отряхнуться. Она боялась, что паша воспарил слишком высоко и теперь не хочет снисходить до общения со своими верными слугами, в том числе и с ней, и тогда её маленькая победа ничего не принесет, кроме очередного разочарования. Но было и нечто куда более страшное. Хандан с испугом заметила, как слезы наворачиваются на глаза от мысли, что Дервиш, возможно, играл с её чувствами своими признаниями, ведь она не могла знать кроме как с его слов о истинных намерениях паши. Неужели все его поступки– ложь, хитрая игра, затеянная, чтобы сделать Хандан его заложницей, ведь и она хранила его тайны, невольно становясь соучастницей всех его преступлений. Может дело в этом? Валиде упрекнула Дервиша в убийствах, он же понял скрытый смысл вопросов. Конечно, понял.       К счастью, Хандан вовремя успела остановить поток мыслей, каждая из которых была в разы хуже предыдущей. Она разумно рассудила, что, скорее всего, не имеет совершенно никакого отношения к поведению Дервиша, чья жизнь проходила отдельно от Валиде-султан. «У него есть свои заботы, Хандан. Нечего тут трагедию устраивать, и без того тошно» — успокоила она себя, принимаясь за тщательную подготовку встречи венецианцев.       Все действия с её стороны свелись, однако, к выбору подходящего наряда, не слишком турецкого, но и без ноток Европейского стиля. Наилучшим вариантом было признано платье из золотой парчи, с крупным ветвящимся узором, подобным корням дерева и очень лаконично выполненным. Важным его достоинством являлось отсутствие пуговиц спереди, давая возможность Хандан остановиться на массивном жемчужном колье с желтым бриллиантом, подчеркивавшим высокий статус. Голову во избежание лишних конфликтов решено было укрыть, как можно больше, оставляя открытым только лицо и небольшую часть шеи. Было в этом и несоизмеримое достоинство — в укладке волос отпала всяческая нужда.       В самом конце, когда Хандан напоминала скорее ряженую куклу, нежели живого человека, способного шевелиться и дышать, Валиде почувствовала в себе силы идти по новой, прежде неизведанной дороге — тропе Великой Валиде Сафие Султан, покорившей добрую часть мира своей красотой и незаурядным умом. Может и у Хандан получится урвать себе немного власти?       Венецианцы прибыли к вечеру, позже нежели их ждали, когда уже ушла полуденная жара и с моря дул приятный влажный и солоноватый ветер. Одеты они были по-европейской моде, но видимо уже не раз побывав в Османской империи, гораздо легче, в тонкие материалы, особенно много было шёлка, но все же вид их сильно отличался от наружности обитателей дворца, в особенности кружевами, встречающимися на каждой детали. Общение происходило через переводчиков, но, по правде, не было необходимым. Все диалоги состояли из одних лишь любезностей и взаимной похвалы, которая и без того была омерзительна Хандан. По началу, она сильно волновалась, буквально чувствуя, как земля плывет под её ногами, никогда прежде Валиде не встречала послов, да и не думала, что когда-нибудь доведется. Но Хандан, подметив общий доброжелательный настрой, быстро успокоилась и принялась отвечать, теме же любезностями, которые, как известно, затягивают в бесконечный туннель, из которого выбраться невозможно. Процессия передвинулась в один из залов дворца, где начался обмен дарами: послы преподнесли мебель и получили её же в турецком исполнении. Казалось бы — бесполезный жест, но Хандан увидела в ней свою особенную прелесть, будто бы две культуры необычайно сблизились, почти слившись в одну единую. Лично Валиде преподнесли платье, как говорили сами послы, достойное покойной английской королевы, но проверить обещание ей предстояло позже. Яств и блюд было множество: на стол лишний стакан поставить было некуда, да и зачем? В понимании Валиде, на всем свете не нашлось бы чего-нибудь более необыкновенного и странного, нежели те же жаренные кузнечики, которые хоть и присутствовали, но не пользовались успехом среди гостей и хозяев. О заключенных в Европе браках правящих династий, о войнах, не упоминая собственные, об архитектуре, новых веяниях в живописи, обо всем и не о чем. Но в пустой болтовне Хандан ощущала неизменный политический подтекст, старательно скрытый и завуалированный, но он был. Нельзя было сказать дурное о союзниках, и доброе о противниках, оскорблением могла стать незначительная фраза, лишнее слово, и Хандан контролировала каждый свой взгляд, держала в напряжении голову и тело, даже пир способен погубить её. И все же, ей нравилось слушать лаконичную речь венецианцев, лившуюся словно музыка со всех краев стола и превращающуюся в единую песню.       Но постепенно мужчины с обеих сторон начинали пьянеть, все более шуметь и Хандан решила своевременно покинуть помещение, где стала лишней. Направляясь обратно в гарем, к своему удивлению, она обнаружила, что уже была глубокая ночь, хотя, казалось, не прошло и двух часов. Время утекло незаметно, оставив после себя тусклый след праздника в душе Валиде-султан, прежде так уставшей от будничной рутины без начала и конца. Хандан смогла расслабиться и выдохнуть спокойно, и с её плеч свалился какой-то тяжкий груз, не дававший прежде дышать полной грудью. Она парила над бренной землей, словно дикая птица, какое ей дело до распрей гарема? Вот она — свобода, а Хандан столько лет жила рядом бок о бок с нею, но без возможности соприкоснуться. Она захотела провести встречу сама, ни с чьей-то подачи, а сама пожелала и ей позволили, её услышали, вернее, вообще захотели слушать. Не существует чувства приятнее свободы, и нет в мире ничего лучше, чем самостоятельно принимать решения, и столько лет Хандан не могла желать, просить, спрашивать, только ждать чужих распоряжений было ей дозволено. Желая еще более освободиться, Хандан сняла драгоценную корону и с огромным трудом отцепила шаль. Прохладный ветер трепал её волосы, не уложенные, не убранные в прическу, не заправленные, такие, какие они есть на самом деле, пусть и не идеальные, но настоящие. Вот бы, и правда, ей стать птицей, самой настоящей и подняться в черное небо ближе к звездам, где можно отвлечься от проблем и просто наслаждаться жизнью, самой жизнью, а не её лучшими минутами, просто быть — и радоваться этому.       В парке стояли испанцы, счастливые и изрядно выпившие по поводу своего отъезда на родину. Заприметив Хандан в сопровождении только одного, да и то отстающего стражника, и явно не догадываясь о её высоком статусе, они странно загудели, указывая на неё. Сначала последовало одобрительное мурчание с их стороны, но, как всегда это бывает, в след её традиционно освистали, словно уличную девку. Но Хандан почувствовала только удовольствие от не должным образом проявленного внимания, которое значило весьма приятную вещь — Валиде-султан все ещё красива, и судя по громкости криков — очень и очень хороша собой. Но вечеру суждено было стать отнюдь не самым радостным в воспоминаниях Хандан.