Золотая Госпожа

      Хандан обняла сына. Пускай он не очень того хотел, но всё же позволил и, только на секунду ей показалось, крепче прижался к ней.       Ахмед уходил на священную войну, которая увековечит его славу и заставит потомков с трепетом вспоминать имя молодого Падишаха. На войну, он не мог знать, проигранную заранее.       Обыкновенно широкими шагами Ахмед удалился из гарема, мгновенно опустошив десятки комнат и коридоров, возведенных для него, и женщин, рождённых для него одного.       Дервиш, толком ни с кем не простившийся, второпях уехал ещё неделю ранее, Хандан не сильно понимала в его обязанностях, а потому просто примирилась с его скорым исчезновением. К тому же не всё шло гладко. Мудрый, а к тому же и очень старый паша, которого Ахмед намеревался оставить в столице, совершенно неожиданно для Повелителя мира и более чем небезосновательно для Капудан-паши, удивлявшегося, каким чудом старик ещё дышит, скончался во сне. Более молодой бейлербей, бывший вторым на очереди, упал с лошади и разбил голову. После его похорон, прошедших менее, чем за месяц до похода, был назначен совсем молодой паша, но и он, увы, был застрелен в потасовке. Дервиш был в бешенстве, и Хандан знала, был совершенно невиновен в гибели славных слуг Империи. Кто был? Дервиш потратил уйму сил на поиски негодяя, смевшего столь аккуратно проворачивать дела без его ведома, но все усилия протекли песком сквозь пальцы и смешались с потраченным временем.       За Ахмедом вышла стража.       Внутри Хандан упала на землю и словно европейский фарфор разлетелась по полу на тысячу маленьких острых осколков, которые не собрать. Они, едва заметные глазу, грозились кинжалами впиться во всех, кто захочет тронуть её сына, и вонзались прямо в её сердце, посмевшее предать его. — Идём, Айше, — послышался тоненький мелодичный голос Кёсем, державшей на руках шехзаде Мурада. — Айгуль, прикажи принести нам обед в сад, мой шехзаде должен больше бывать на свежем воздухе. — Да, Госпожа… — Айгуль, не нужно, — спокойно остановила Хандан служанку. — Кёсем, прошу не беспокоить моих девушек теперь, когда мы подобрали тебе новых.       Гречанка, Хандан знала, гневно посмотрела на Валиде-султан, не находя повода восстать против главной женщины гарема, разумно промолчала. — Пожалуй, Кёсем, я посижу с нашим Львёнком в саду вместе с тобой, — продолжила Хандан, обернувшись на девушку.       Кёсем изобразила улыбку и, шурша юбками платья, вперёд Хандан проскользнула в узкие коридоры. Она изредка оборачивалась, чтобы посмотреть, несут ли следом Фатьму, и едва заметно, но постоянно следила за Айше.       Уже в саду Кёсем с прокрашенными до черноты волосами, подведенными углём глазами, что столь противоречило её европейскому лицу, расселась на пушистых подушках. — Кёсем, я в последнее время редко тебя вижу, как твоё здоровье, — без намёка на интерес спросила Хандан, глядя на живое, бьющееся сердце Ахмеда, его кровь и её плоть, маленького шехзаде Мурада, похожего на своего покойного брата. — У нас всё хорошо, Валиде, мы ни на что не жалуемся, — так же отстранённо ответила девушка, изобразив на лице подобие естественной улыбки, но что несколько оскорбило Хандан.       Ей не было в том нужды. Кёсем была путеводной звездой Ахмеда, яркой, блистающей, всегда весёлой и беззаботной. Кёсем Султан, не слишком красивая, но совершенно очаровательная. — Сабия-хатун всё хорошеет, жаль, что от её тоненькой талии не осталось и следа, — Кёсем хитро сощурила глаза. — Ахмеда это обстоятельство весьма опечалило. — Ты весьма благоразумна Кёсем, и потому, как мать наследника, не станешь размениваться на такую глупость? — Моя сила — в моих детях, Валиде. И нет в мире никого, кто бы встал между мной и Ахмедом. Наши души связаны, наша любовь живёт в наших госпожах и шехзаде.       Кёсем, подняла прозрачные на солнце глаза, холодные, кристально чистые и безмятежно спокойные. Она не любила Ахмеда. Больше нет. И Хандан поняла, что, пожалуй, все её попытки отучить Ахмеда бегать к гречанке были напрасны и бесполезны, потому что Кёсем, эта невысокая, не слишком красивая девушка, была нечто гораздо большее, нежели чем просто молодая неопытная душа. Это была Кёсем Султан, мать, которая теперь не отпускала рук своих детей, женщина, носившая измены, словно камни на шее, заставляющие её светиться ярче. Всегда весёлая, милая, неунывающая Валиде Кёсем Султан. — Не хотите подержать шехзаде, Валиде? — тряхнув головой, Кёсем осторожно протянула свёрток Хандан. — Он не должен быть обделён вашей лаской, как никогда не был ей обделён Мехмед. — Принеси его лучше вечером, сейчас я в несколько встревоженном состоянии, боюсь быть неаккуратной. — спустя несколько минут молчания Хандан решила осторожно вернуться к теме слуг. — Кёсем, у тебя есть девушки в услужении, не нужно дергать Айгуль без повода, она и не нянька даже, подумай. — Конечно, Валиде. Я лишь просто хотела окружить нашего шехзаде достойным уходом, только и всего. Сабию Хатун никто не заменит, заботливая девушка, и вскоре — мать.       Хандан покосилась на кольцо с розовым бриллиантом, такое же, как браслет и корона, оставшиеся во дворце. — Валиде, — неторопливо продолжала гречанка. — Ей, должно быть, совсем грустно будет одной, пусть приезжает, живёт с нами. — Не понимаю я тебя, Кёсем, зачем? — Ах, Валиде, — Кёсем расплылась в снисходительной улыбке. — Как только она вернётся в гарем, хотя и условно, Ахмед перестанет гореть к ней. И к тому же, вам не придется без конца тратить время на бессмысленные поездки, Вы будете здесь, с нами, как и хочет Ахмед. — Валиде, — послышался знакомый хриповатый голос Великого Визиря за спиной Хандан.       Она знала, что этой встречи не избежать, чувствовала, что человек, мечтавший отправиться в победоносный поход и оставшийся в столице при столь странных обстоятельствах, непременно захочет отыграться на ком-нибудь. И никто, кроме как Хандан Султан, застрявшая между двумя Великими Валиде, Сафие и Кёсем, что без спроса раздавали ей советы, не мог быть для Мурада-паши более лёгкой жертвой. — Великий Визирь, — она развернулась, сцепив руки в замок и предусмотрительно задрав подбородок. — Чем обязана Вашему вниманию? — Валиде, мой долг охранять не только Великое Государство, доверенное мне Вашим сыном, но и Вас, как главную женщину Османской империи. — Женщину… — Хандан ядовито усмехнулась. — Вы словно пытаетесь мне указать на моё место, но, вот незадача, паша. Я не Сафие Султан, зачем Вы враждуете со мной, для чего? Я лишь слуга своего сына и не более. — И поэтому, Валиде Султан, наш общий друг, капудан-паша, отправился с Повелителем мира в поход, в то время, как я, Ваш покорный слуга, — старик сделал акцент на последней фразе, — остался охранять Вас.       «Мурад-паша грешит на Дервиша, значит не по своей воле он остался в Стамбуле, хотя Дервиш сразу его проверил, но, кажется, теперь мы знаем точно», — пронеслось в голове у Хандан, пока она упиралась в чёрные бархатные глаза Великого Визиря. Будь он молод, она, пожалуй, могла полюбить его. Высокомерный, горделивый, негласный кардинал… Как же он смахивал надменной ухмылкой на Дервиша, но он был иным. — Валиде, Дервиш-паша — нехороший человек, пусть вы его и покрываете, Повелитель рано или поздно увидит его истинное лицо, не сомневайтесь. — Как и вы не сомневайтесь, что при малейших сомнениях в преданности моему сыну, я немедленно сообщу ему об этом. А, если помните, ваши слова вызывают у меня недоверие, а теперь… я почти убеждена, что вы, Великий Визирь, не до конца честны.       Хандан не без труда выдохнула, придумывая, что бы ответить ему дальше, но с ужасом приостановила поток мыслей, потому что, как уже стало ясно, ничего кроме угроз за спиной у неё не было. Нельзя было дать этому человеку победить, а он же был вовсе не слабее Дервиша, а, может быть, раньше такую мысль она не допускала, опытнее и опаснее. А встать с ним на одну сторону было уже невозможно. Она же не ставила на политика, она защищала любовника. И, возможно, это был единственный просчёт старого Мурада-паши. Перед ним не стояла Сафие Султан, неготовая отказать себе в шербете с утра ради преданного слуги, у Хандан были причины спуститься в самую преисподнюю и не было никакой возможности сбежать. — Мурад-паша, к чему эта вражда, я не понимаю, — Хандан постаралась удержать срокойное выражение лица. — Мы с вами служим одному Падишаху, у нас одна забота, одна цель. — Только службу мы понимаем по-разному, Валиде. Вы и Дервиш-паша ведёте совместные дела, в этом сомнения нет. Вы мне не расскажете, но, может, кто-то другой сможет.       Паша протянул ей золотой тубус и, предупредительно поклонившись, развернулся и лёгкой покачивающейся походкой оставил её смотреть в след. В её памяти отпечатался только огонёк в его блестящих глазах.       Хандан развернула послание и бегло пробежалась по до тошноты аккуратным строкам.       «За разбой, многочисленные преступления против великого Османского государства, за учинённые… за убийства… в соответствии… по решению… повелеваю казнить Дениз аль Хурру».       Дервиш не оставлял её без присмотра, но… Если её решено казнить, значит, её уже нашли и схватили. Хандан пошатнулась. За всей этой историей с Таей стояло нечто много большее и противное Корану, нежели Мурад-паша рассчитывал найти. Нечто, за что он умрёт.       Во дворце капудан-паши, под наблюдением Ахмада-аги, Хандан быстро, почти не отрывая руки, заполняла строчку за строчкой, подробно излагая всё, что имело место произойти, и всё больше чувствовала потребность высказать всё лично и с эмоциями. Но заместо этого она передала письмо мальчику лет тринадцати, которой принялся превращать слова в символы. — Ахмад-ага, ты узнал что-то про тех, кто мог оставить Мурада-пашу в столице, — она нервно стукнула ногтями по столу. — Видимо, кто-то ещё не хочет, чтобы он закрепился на посте Великого Визиря. — К паше это не относится, возможно, старые счёты самого Великого Визиря… — Тогда искать можно вечно, а времени у нас нет, — перебила его Хандан. — Странно, кому нужно столькими жертвами приковывать Мурада-пашу к Стамбулу. И зачем? Дервиш говорил, что происходит нечто другое, но сам он просил не усложнять. — Верно. — Старые счёты, мне кажется, все старые счёты должны были уже умереть. Так что… Он теперь решил отыграться на мне за все обиды и оскорбления, снесённые от Сафие Султан. А ты что думаешь, ты сам, Ахмад-ага?       Но в ответ ничего не последовало, кроме надменного кричащего короткого молчания, не то он боролся с собой, не то просто не хотел говорить с ней или ещё что-то. Впрочем, Хандан не сильно волновал его ответ. — Мне не следует с вами обсуждать то, что думаю я, Валиде Султан. Я лишь ваш покорный слуга.       Хандан непроизвольно подняла бровь, тяжко вздохнув. У неё не было близких людей, только слуги, хорошие или плохие. И для всех она была госпожой, чаще плохой, но, наверное, не окончательно ужасной. Она подобрала юбки и, проверив краем глаза, что мальчик и мужчина поклонились ей, направилась к дверям. — Аль Хурра, — неловко начал Ахмад-ага с надрывом в голосе. — Знаю, её привезли в Стамбул. Что с ней будет?       Хандан обернулась через плечо, но ничего не произнесла. «Редкая женщина», — проскочило у неё в голове, но так и осталось в недосягаемых мыслях, потому что у Хандан Султан не было близких людей.       Темница была неприятным местом, сырым после зимы и совершенно зябким. Её платье было безнадёжно испорчено, а если дела обстояли иначе, больше Хандан его надевать не собиралась: от него воняло неволей. Редкий тусклые факелы освещали неровные стены, их словно специально выбивали для пущего ощущения безнадёжности.       Евнух указал ей на решетки, за которыми виднелся невнятный силуэт. Пахло невольничьим рынком, тот же смрад, та же мерзость и та же самая женщина в цепях. — Ты могла бы избежать этой беды, Дениз. От тебя не требовалось совершенно ничего, ты была свободна, как тебе казалось, недостаточно. Надеюсь, сейчас ты паришь, словно чайка в море, — ядовито начала Хандан, чувствуя, как постепенно разгоняется её сердце, а к лицу приливает жар. — Ни о чём не жалеешь, верно?       Из темноты показалось лицо с распухшим носом, такое же точёное и острое с совершенно неизменным смеющимися глазами. — Хандан, не скажу, что не удивлена, я ждала нож в живот. Добрая у тебя душа. — Сложись обстоятельства иначе — так бы и было, — Хандан придвинулась вплотную к решётке и подождала, пока то же сделает пиратка. — Буду предельно кратка, Дениз. Лучше молчи. Они кое-что ищут, но вовсе не то, что не повезло знать тебе. Если всё раскроется — ты умрёшь в страшных муках, поверь мне. — Я и без того уже мертва, разве нет? Так зачем тяготиться?       Дениз аль Хурра жадно вцепилась в ржавую решётку, и теперь Хандан увидела вырванные с мясом ногти, такие же отёкшие, как и нос. — Ты ничего не сказала, верно? — Нет. Обвинения Валиде Султан в столь ужасном преступлении не сойдёт мне с рук, а ничего другого у меня нет, — Дениз намеренно перебрала пальцами, насладившись отвращением на лице своей опальной госпожи. — Какое будет моё наказание? — Это мне решать, Дениз, и никому другому. Я потороплю шейха с казнью, и в этот день тебя освободят. — Что ты хочешь? — Ты будешь отдавать мне долг до конца своих дней. Молчи.       Хандан не помнила, как вернулась в свои покои, как отдавала приказы и как в итоге оказалась в постели, натёртая душистым розовым маслом.       Ахмед не писал. Вернее, письма он присылал, просто не Хандан, а своей дорогой возлюбленной Кёсем, постоянно расспрашивал о здоровье маленького наследника и своих дочерях. Об Османе он спрашивал Хандан, реже, без пыла, за что получил нагоняй, и более старался лишний раз вообще не отправлять матери пару строк. Впрочем, Осман позже хвастался письмами самого Повелителя мира. На тумбочке лежало письмо от Дервиша. Три строки. Он шифровался, но Хандан легче не становилось от его аккуратности, ей хотелось знать, что её любят, а не помнить об этом. «Дениз Хурру не стоило щадить. Поступай так, как вы решили с Ахмадом-агой. Наш общий враг всё еще не объявился, будь более осторожна».       Три указания на трёх строках. Она определённо любила своего несовершенного пашу. Любила больше, чем он того заслуживал, и более, чем она когда-либо имела неосторожность ему показать.       И Хандан уничтожила это. Нет такой силы в мире, чтобы простить предательство. А он всё же не остался ей верен, не захотел… или что значила преданность, может, это она и была? На что он пошёл ради неё? У них нет будущего. Не было никогда с той самой первой секунды, как он увидел её много лет назад рядом с маленьким Ахмедом. Они были обречены. С самого начала. Так для чего? Зачем? Был ли малейший смысл любить? И ведь она не ошиблась. Сабия была его женой, его будущим, матерью его детей, тех самых, что Аллах не давал ей самой… Никакой надежды. И никакого смысла. Только болезненная привязанность, куда более сильная, чем любовь, и одиночество, бесконечная пропасть, которой они сами себя разделили собственными поступками.       Проследив, как огонь беспощадно пожирает жёлтую бумагу, сначала заставляя её чернеть и изгибаться в предсмертном танце, Хандан поняла, что впервые в жизни, а может, и в последний раз она знала больше Дервиша. Под успокаивающий треск дерева, так же обращавшегося в пепел во имя тепла, Хандан увидела в пламени их беспощадного врага. Великую Валиде Сафие Султан.