Золотая Госпожа

      При тусклом свете свечей Хандан неспешно перебирала украшения. Они приятно холодили руки и своим искрящимся блеском немного её успокаивали. Сон напрочь отступил. Лёгкая дрожь в руках не давала ей собраться, и с каждым часом она всё меньше могла верить в удачное завершение своего плана. А день назад, казалось, перед ней на блюдечке лежал весь мир, собравшись в один тонкий стеклянный осколок. Хватит ли ей духа?       Хандан успокаивала себя лишь тем, что скоро, так или иначе, её многолетней агонии, растянувшейся во всю жизнь, придёт конец. Она повторяла себе, что более никто не сделает ей больно и не станет угрожать, но с каждым разом всё меньше верила в правдивость своих слов. Никто ей обещать такого не мог.       Поначалу она решила взять с собой только те драгоценности, которые в её понимании принадлежали ей по праву: все, подаренные Дервишем, корона, браслет и кольцо, и ещë ожерелье, присланное Сафие на рождение Ахмеда. Но случилась безвыходная ситуация: она любила каждый блестящий камень в своих шкатулках. О их дальнейшей продажи не шло речи. Они просто ей нравились. Большинство она сама заказывала у ювелира, предварительно выбрав эскиз, те, что были неприятным воспоминанием, Хандан переплавила и не помнила во что. Забрав много, она могла прослыть воровкой, а между тем, расставаться с украшениями ей не хотелось вовсе не из-за их цены.       С коронами пришлось попрощаться, но кольца, ожерелья, браслеты, заколки сводили её с ума. Если постараться: вынести можно было всё, но это было, вроде, мелочно. Дилемма была неразрешима.       Хандан не дали выбора. Её мир без разрешения раскололи на двое, где с одной стороны остался Ахмед, а по другую еë ждал запертый в подземелье Дервиш. Она не имела сил выбирать, но теперь словно две острых половинки блюдца лежали у неё в руках. И воссоединить их можно было, только вернув время в спять.       Осколки мира болезненно резали еë босые ноги, пока она словно в агонии металась по месту раскола, будучи не состоянии отыграть назад. Как прежде оставаться не могло. Как и не могла Хандан смириться с участью вещи покойного Падишаха, хранящейся без надобности под стеклянным куполом, задыхаясь от нехватки свежего воздуха. Так было, и ничего не изменилось с тех пор, как она ждала случайных встреч со своим пашой и как мир вспыхивал рядом с ним, подобно витражам на солнце.       А эти коридоры… нет, она их ненавидела… яро, почти каждый закуток имел о себе неприятное воспоминание. Сафие была опасна. И даже не она, а еë многочисленные слуги, всю жизнь ей предстояло провести в страхе разоблачения, снова с занесённой саблей над головой. Ахмед, который вырос, не нуждался в её материнской опеке, как прежде, если нуждался вообще когда-нибудь. Шехзаде она любила, но всё же они оставались ей чужими. И лицемерно было обнимать мальчиков, зная, что только один из них будет править, пока все остальные — гнить в кафесе или земле.       В мешочек она закинула несколько украшений, которые ей нравились более остальных, а потом подумала, что на солнце они будут смотреться совершенно иначе… и цена, о Аллах, она не помнила, в каких были более дорогие камни, а значит, начинать стоило с самого начала.       Другая часть её разбитого мира была ужасней и тем привлекательней. Это была тëмная сторона её грешной жизни, в ней была боль и разочарование, страсть, обиды, но в ней была преданность. Верность, пронесенная сквозь года, переродившаяся в извращëнную форму любви. Хандан устроила Дервишу прекрасную жизнь с нежной, удивительно подвижной женой и сыном. И все еë усилия пошли прахом.       В очередной раз выложив выбранные три браслета в извивающуюся змейку, Хандан с отчаянием посмотрела на шкатулки с кольцами и ожерельями. Она была беспомощна даже в таком безобидном занятии, выбирать ещё и мелочи было просто невыносимо до дрожи, особенно теперь.       По щекам потекли слëзы, горячие, оставляющие после себя холодные ручьи, да и кто вообще следил за еë ногтями, почему они были так коротко обрезаны? Именно поэтому она должна была бежать и вроде бы уже приняла решение, а между тем одна мысль о том, какими средствами придëтся выбираться, мешала дышать.       Хандан взяла в руки диадему с розовым бриллиантом, тяжёлую и холодную, вспыхнувшую даже от тусклого света свечей. Подарок за ребенка, рождëнного от другой женщины. И всë же на мгновение, пройдясь по ней пальцами, Хандан успокоилась, как в день, когда паша поцеловал её в отметину Дениз на шее. Как он злился на её маленькое усовершенствование рабочего кабинета. Дервиш просто ненавидел, когда трогали его вещи, а в случае с ней это выражалось в гневном взгляде где-то на день с настойчивой просьбой более так не поступать.       Хандан улыбнулась его нахмуренным бровям. Минута покоя в бушующем море. Дервиш спас её дважды, и теперь было несправедливо молча отправить его на казнь из чувства долга перед сыном. Хотя Хандан колебалась. Она уже не хотела разбирать, кто и где был виноват, что было правильно и у кого искать правосудия. Вместо этого ей хотелось только лечь спать со спокойной душой и чувством полной защищëнности. Только и всего. И Хандан не получила бы этого даже спустившись в преисподнюю. Никогда не будет ей покоя, никто не избавит еë от стекла разрушенного мира, режущего ноги в кровь. Она могла лишь выбирать тех, кто будет причинять ей боль.       Тени на стенах внезапно выросли и с осуждением столпились вокруг неё. Они грозили божьей карой и адом, вечными муками, словно она не сгорала всю свою жизнь, и посреди всего кошмара сидела маленькая Хандан в плену собственных демонов.       «Ахмед не погибнет без меня», — с горечью яда во рту подумала Хандан, отложив корону и вновь вернувшись к кольцам и ожерельям. — «А Дервиш… мы, сынок, оба ему обязаны. Твоей жизнью и рождением твоих госпожей и шехзаде, хотя ты не поймёшь и не простишь».       Раньше восхода солнца Валиде Султан облачили в её золотой доспех из парчи, усыпанный драгоценностями, водрузили на голову массивную корону, а волосы убрали в сложную прическу. Но слуги не видели, как, оставшись одна, их величественная Госпожа сделала на руке ещё один порез длинным стеклянным осколком, а затем замотала место белоснежным платком.       Хандан, холодея, подвесила мешочек с драгоценностями на пояс, по другую сторону в похожий мешок, только больший по размеру, отправила окровавленный осколок. Свою кровь проливать было просто. Она молилась, чтобы обошлось, но так же знала, что угрозы не могут быть голословны. За ними должно стоять прочное намерение исполнить обещанное, а Хандан похвастаться подобным не могла. Она расправила жëсткие юбки, едва устояв на подгибающихся от страха ногах. «Всё обойдëтся», — повторила она себе. — «Никто не позволит мне пролить кровь шехзаде».       Хандан отправила Айгуль узнать, как обстоят дела у Сабии Султан. И вот, спустя несколько минут, служанка мелкими шажочками преодолела покои, освещенные только свечами. — Госпожа, — нервно потирая руки, докладывала служанка. — Сабии Султан в покоях нет, и султанзаде Ахмеда тоже, — девушка тревожно взглянула на свою необыкновенно наряженную госпожу. — Что это значит, Валиде? Сафие Султан, видит Аллах, придëт в гнев, когда узнает. Она Сабию Султан на прогулки не выпускала… о, Аллах! — Кто такая Сафие Султан, Айгуль? — Хандан выпрямила спину. — А пока скажи, что нашей молодой Султанше с сыном нездоровится, и чтобы в её покои никто не заходил.       Айгуль нерешительно потопталась на месте. Она явно чувствовала приближение шторма, но не понимала, какую роль играет, и оттого колебалась в нерешительности. — Валиде, — тихо, сделав жалостливый и виноватый вид, спросила она. — Что со мной будет, Госпожа? Какое наказание вы мне приготовили? Я вам всегда была верна, клянусь…       Хандан подняла руку, и девушка сразу, склонив голову, замолчала. Айгуль всегда терялась на фоне стен покоев, тихая, когда просят, болтунья от природы. Доверия к ней у Хандан не было. — И поэтому я тебя прощаю, делай, что тебе говорят, Айгуль.       Дальнейшая судьба этой девушки зависела исключительно от милосердия Сафие и Ахмеда, в которое верилось слабо. Айгуль, несколько раз обернувшись, исчезла за массивными деревянными дверями. А следом выдвинулась и Хандан.       Она в последний раз оглядела свои серые в темноте покои, мраморный блестящий пол и эти витражи, которые она так любила, вымученные с мастером, мягкий персидский ковёр. В мыслях невольно всплыл день, когда Дениз рассказывала свои страшные байки, а рядом, замерев от приятного ужаса, сидела Хандан вместе с Сабией и Айгуль. Это был дом. Её укрытие, место, куда не смели входить без еë дозволения. Стены, некогда ободранные до самой кладки, в итоге тоже стали только дурным воспоминанием, омрачëнными пролитыми слезами и осколком стекла под её юбкой.       И эти двери закрылись для неё навсегда.       Их хлопок напомнил выстрел, мгновенно убивший Валиде Султан. Еë план был совершенно прост и наивен, бесхитростен, и тем ужасней, что, видимо, никто от неё подобного не ожидал, как от женщины и Валиде Султан. У неë не было власти и авторитета спасти Дервиша: он был приговорён Султаном, и значит только Султаном мог быть освобождён. Ахмеду мешал долг и совесть… к чëрту… пора ему получить урок, что есть вещи много ценнее. И поставить на кон Хандан решила жизнь шехзаде Мурада. Вредить ему она не хотела, вовсе нет, но ситуация могла вынудить. Она рассудила, что шехзаде — самое ценное, что есть во дворце, и никто из-за двух предателей не станет рисковать его жизнью.       Хандан прошла через покои Кёсем и села рядом с кроваткой шехзаде. Он спал, как и кормилица с нянькой, такой маленький и красивый. Даже не проснулся, когда Хандан взяла его на руки и затолкала в кулёк окровавленный платок из своего рукава. На улице было прохладно, а потому Хандан с должной аккуратностью завернула малыша в одеялко и завязала золотой лентой. Без спешки каждое движение было плавным и отточенным годами, она наслаждалась последними спокойными минутами с Мурадом. — Валиде Султан, — на пороге появилась заспанная Кёсем, неизменно державшаяся живот, она потëрла глаза и совершенно притворно улыбнулась. — Вы так рано сегодня, Госпожа, мы вам рады. — Я пойду прогуляюсь с внуком, Кёсем, из-за болезни я совсем обделила его вниманием, — Хандан завязала второй бант и, нисколько не изменив своё намерение, обыкновенно спокойно подхватила кулёк.       Гречанка стояла посреди дверного проёма, вроде, случайно, но тем не менее с места она не двинулась. Она приподняла голову, а в голубых глазах пылало пламя. — Валиде, — мелодично защебетала Кёсем, — Мурад ещё не ел, пусть сначала его покормят. Я попрошу принести Вам шербет. И… — Конечно, но позже. — Валиде, ночь же на дворе, Мурад спит, куда торопиться? — Кëсем вцепилась отëкшими пальцами в порог, она не была глупа и, казалось, её было не обмануть.       Хандан поувереннее перехватила Мурада, он, к счастью, всё так же крепко спал. Кёсем только стукнула по косяку двери перстнем, на что Хандан подняла бровь для пущей убедительности. Это злило. Поджав губы, Хандан всë же протиснулась сквозь порог и спокойнейшим образом двинулась прочь из гарема. — Валиде, — Айгуль налетела на Хандан. — О, Валиде, нашли мëртвого стражника…       Дальше она не слушала, только обернулась через плечо на Кёсем, неизменно держащуюся за живот и провожавшую свою Госпожу с желанием нажаловаться Ахмеду в глазах.       Побег Сабии не обошëлся без жертв, но теперь вопросов к Хандан стало в разы больше.       И Хандан, толком не разобравшись, метнулась в сторону дверей, сама не замечая, как перешла на бег. «Валиде», — истошный крик Кёсем заставил её остановиться. Хандан медленно дышала. Её грудь вздымалась и поднималась, а кровь стучала в ушах, она задыхалась, воздуха было мало, а Кёсем всё приближалась. — Стража, — вышло тихо, и, собрав все силы Хандан повторила. — Стража!       Гречанка, словно ангел, шла в развивавшейся белой сорочке, коса ниже пояса, густая, несмотря на многочисленные роды, и безупречная осанка. Вот кого не учла Хандан. Стоило из-за поворота появиться красному кафтану стражника, как обе они закричали: — Взять! — Схватите эту безумную, — холодно, насколько это возможно произнесла Хандан, прижимая к себе Мурада. — Она хочет навредить шехзаде. — Нет, нет, — запричитала Кёсем, когда её взяли за запястья без надежды выбраться, — нельзя, я Хасеки! Она украла шехзаде! — Кëсем постепенно, тянусь к животу начала сползать на пол, срываясь на отчаянный крик. — Она его убьёт, убьёт.       Хандан разочарованно покачала головой, и трижды поблагодарила Аллаха за то, что была Валиде Султан.       После неожиданной погони, дорога до темницы уже не казалось таким ужасным испытанием. Словно по мягким перинам переставляя уставшие ноги, Хандан уверенно, но не слишком быстро пересекала двор за двором. Восток уже побелел, а между тем свет давали только редкие факелы, а за ней по пятам мерцали тени. Одна из них стремительно приблизилась к ней и выросла в рослого мужчину. — Вы из гарема, Ха… — неуверенная речь молодого стражника, судя по ломающемуся голосу и вовсе сошла на нет. — Султанша, Хатун… — Валиде Хандан Султан, а на моих руках шехзаде Мурад, сын Султана Ахмеда.       Парень сразу отвернулся и принялся извиняться за дерзость, пока Хандан придирчиво осматривала своего напуганного спутника. — Как тебя зовут? — не переставая тревожно оглядываться, спросила Хандан. Эти тени, ужасные обезличенные силуэты, несущие смерть, они плясали, такие же, как в покоях. — Экин, Валиде Хандан Султан. На стражу… службу меня взял Зульфикар-ага, когда… — Экин, я прошу тебя снять всё оружие, немедленно. — Валиде Хандан Султан, я не могу, стража… служба, не положено… — парень запинался, переживал пуще Хандан, предававшей всю великую династию Османов, но сдался, а пока он отстёгивал ремень, она достала осколок витража и немедленно скинула его на землю. — Экин, — спокойно продолжила она. — Дай мне свой кинжал, я хочу посмотреть, чем сейчас принято вооружать защитников моего сына.       Когда кинжал лег в еë руку, тяжёлый, с резной ручкой и гладкой, идеально заточенной сталью, Хандан заметно полегчало. Осколок, несмотря на свою остроту, был насмешкой над её беспомощностью. Хандан даже оружие было негде взять, а теперь у нее было всё. — Иди в сторону темницы, Экин.       И парень, не задавая вопросов, пошёл. Он не мог знать, что по собственной услужливости становился участником ужасного преступления, а Хандан решила проблему с возвращением Мурада обратно во дворец.       Два стражника стояли у входа в подземелье, где среди сырых стен, грязи и крыс должен был быть заключён до казни бывший Великий Визирь. Сердце Хандан ускорило ритм, наконец у неё появилась надежда, вспыхнувшая, подобно солнцу. Дервиш был там, внизу, живой, её верный слуга, заставлявшей щëки предательски краснеть. — Я Валиде Султан, Хандан Султан, мать нашего повелителя, — грозно начала она. — Я требую встречи с приговорëнным Великим Визирем Дервишем-пашой. Приведите мне того, кто сможет вывести его ко мне.       Стражники удивлëнно между собой переглянулись, в итоге в исступлении уставившись на Экина, следовавшего впереди Хандан. Парень переступал с ноги на ногу, а по общему впечатлению — готовился бежать, подобно Кёсем, в предчувствии неладного. Оно его не обманывало. А затем один стражник через окошко в двери что-то прошептал своим братьям по другую сторону баррикад. — Юсуф-ага скоро придёт, — в итоге отозвался стражник. — Немедленно, иначе я найду способ отослать вас из Стамбула, — рявкнула Хандан, на что стражник передал за окошко: «Быстрей, быстрей».       В какой-то момент первый стражник отвернулся от Хандан, для пущей убедительности склонив голову, а следом и второй. Только на мгновение на лице Хандан проскользнула улыбка, а затем снова сошла на нет. Мурад закряхтел. И Хандан в странной пляске, не выпуская кинжал из рук, принялась укачивать маленького шехзаде, но он все больше морщился и в итоге — запищал. Он давно не ел и больше не спал, а потому Хандан, теперь под истошный вопль, бросила всякие попытки его успокоить. А может, и пеленки пора было сменить. В гареме он был сухой, но теперь…       Весьма спорно одетый, заспанный, ужасно недовольный, со связкой ключей на поясе, уже наученный опытом, боком к ней подобрался старый ага. — Юсуф-ага, Госпожа. Я приказал позвать повелителя, извините меня, но только он решает, — размеренный старческий говор едва слышался за криками Мурада, а между тем, Хандан крайне мало волновало, что он скажет. — Юсуф-ага, слушай меня очень внимательно. Этот ребенок на моих руках — шехзаде Мурад, второй сын нашего повелителя, и сейчас, не дожидаясь Султана Ахмеда, ты приведёшь мне Дервиша-пашу, — ага вытянулся и всеми силами пытался посмотреть на неё, кося глаза, — иначе я пущу шехзаде кровь.       Ага схватился за саблю и всем корпусом развернулся прямо на неё, пристально изучая её тонкую фигуру со свëртком на руках. Его чëрные глаза блестели в темноте, но не так ярко, как бриллианты на короне Хандан. — Посмотри, ага. Мне уже не верили, — кинжалом Хандан аккуратно отодвинула одеялко, а под ним показалось темное бордовое пятно ее собственной крови с белоснежного платка.       Ага послушно посмотрел. И немедленно убрал саблю в ножны и с ужасом, которого прежде Хандан никогда не видела, внимательно вглядывался в её лицо. Его нос сморщился в гневе, праведном, Хандан себя не обманывала, а руки сжались в кулаки, но вместо того, чтобы сломать её шею голыми руками, старый ага направился к двери и загремел связкой ключей, которую уронил, и вновь продолжил с ней возиться.       Ага исчез за дверью, и тогда Хандан обратила внимание на ещё одно содрогающееся от страха существо — Экина. Парень тоже теперь был повëрнут к ней лицом, таращил глаза так, что они непременно должны были выпасть. Бедный парень, Хандан захотелось извиниться перед ним, но, посмотрев на неизменно орущего Мурада, перестала мучиться совестью перед незнакомым стражником.       Из той же стороны, что и Юсуф-ага, большими плавными шагами к ней навстречу приближался, сомнений не было, Ахмед. Его появление заставило тëмные тени на стенах задрожать, пока стражники, и в том числе Экин, учтиво поклонились, а Хандан только сильнее сжала кинжал в слабеющих руках. Она стояла неподвижно с кричащим кульком на руках, забавная картина, и только позволила себе ещё выше задрать подбородок. Мысль отыграть назад вспыхнула и погасла, хотя бы потому что вновь разъясняться перед Ахмедом, даже будучи виновной, Хандан больше не могла. — Что это всё значит, Валиде? — грозно спросил Ахмед, разведя руками, в одном из которых так ненароком лежало ружьё. — Мы с вами, казалось, всё обсудили. И что? Зачем вы принесли ребёнка?       Хандан колебалась в нерешительности, и ей было больно так, словно её живую плоть резали этим самым кинжалом. Кровь династии проливать запрещено: шëлковый шнур обвился вокруг шеи и медленно и неукоснительно стягивался. На востоке пробивались первые лучи солнца, золотые, они были первыми предвестниками отступления тьмы. А на свету, Хандан знала, многое виделось иначе. — Ахмед, это твой сын, шехзаде Мурад, — она повторила свой фокус с кинжалом, вновь приоткрыв пятно крови, и заставив Ахмеда встать на место, словно вкопанного. — Дервиш-паша многое для нас сделал… — Хандан осеклась, всë это было уже сказано, и теперь не было смысла повторять, — я хочу, чтобы его освободили и дали уехать, и тогда шехзаде вернётся во дворец. — Мама, опомнитесь, — он словно не верил и снова шаг за шагом начал подходить всё ближе, — вас дела Государства не касаются. Идите домой, вы нездоровы.       Мурад в очередной раз разразился криком, её маленький невинный шехзаде, так похожий на своего покойного кареглазого брата Мехмеда. Хандан, внутри сопротивляясь всем существом, поднесла холодную сталь к ровной белой коже. — Не заставляй меня, Ахмед, остановись, — она тяжело выдохнула. — Спаси своего сына.       За дверями тюрьмы послышался шум. И Хандан, и Ахмед устремили взгляды на тёмные двери с видимой надеждой, каждый на своё. Освещенный факелами, вслед за двумя стражниками, вышел, немного покачиваясь, но сохраняя былое достоинство, Дервиш. Он, казалось, прихрамывал, но затем в момент он выпрямился и насторожился, подобно дикому зверю, готовому к атаке.       Одно только его присутствие, так противоречащее всеобщему мнению о «решëнном деле», придавало уверенности. Их разлука длилась так невыносимо долго, что стоять в нескольких шагах от паши было счастьем, даже так, балансируя на острие смерти, и величайшей мукой.       Хандан перевела взгляд на Ахмеда.       Она стояла всë равно что одна перед ним, мир понемногу исчезал, становясь лёгким пеплом, осталось только небо с последними утренними звëздами и пробивавшимися лучами солнца. Его немота… как странно было смотреть ему в глаза и видеть совершенную пустоту вместо привычного бушующего океана. Верно, сейчас его сердце билось в руках Хандан, такое маленькое и беспомощное.       Сквозь мутную пелену подступавших слëз, Хандан видела, как руки её сына ловко обращались с ружьём, и его дуло, направленное прямо на неё. — Не думаешь, что я упаду и наврежу шехзаде, — произнесла Хандан вслух, про себя умоляя Ахмеда прекратить бесполезные метания.       «Стреляй, я тебя простила, стреляй. Так всем будет проще».       Она стояла, не шевелясь, на суде великого Падишаха, совсем одна и в тоже время под пристальным надзором. Золотые браслеты тянули запястья вниз, почти болезненно, словно разрезая её тело вновь и вновь. Предательница. Таковой она останется в глазах Ахмеда, никто и никогда ему не объяснит и не расскажет. — Валиде, вы тоже меня не вынуждайте, отдайте шехзаде, — безжизненно процедил Ахмед, пока по щеке его матери прокатилась и упала слеза.       «Мы оба будем гореть вечность этой болью Ахмед, стреляй». И он, наверное, догадывался о том, что Хандан вовсе не желала зла Мураду, просто иного пути найти она не смогла, не придумала, а огонь, пожиравший последние остатки её души, не потухал. Она лишь гасила пожар, ни больше, ни меньше. «Стреляй!».       Но вместо желаемого хлопка послышалась только несколько глухих ударов в стороне темницы. И только теперь Хандан со всем ужасом осознала, что была не одна. Её дикий зверь, теперь уже вооруженный ружьем одного из стражников, медленно кругом обошёл Ахмеда, остановившись на тихом щелчке из ствола ружья… направленного на Ахмеда. И если она могла надеяться, что еë сын сжалится или побоится за наследника престола и отпустит их, то с Дервишем всё было предельно просто. Умрёт она — умрёт Ахмед. Она видела это в его взгляде, в плавных движениях, и по тому, как он прицелился. Возможно, он единственный не блефовал.       Тогда Султан ответил тем же знакомым щелчком, а Хандан со всех оставшихся сил впилась в рукоять кинжала. — Ахмед, — взмолилась она, — отпусти нас, Ахмед!       Но все остались неподвижны. Но сердце Ахмеда, словно неживой предмет, пошло трещинами и в секунду разлетелось, а вместо пустоты и безразличия пришло нечто более ужасающее. Нет, он не должен был стоять перед таким выбором. — Ахмед, — повторила она [пожалуйста]. — Если не будет погони, мы вернём Мурада в целости. Не рискуй.       Дуло ружья перед ней опустилось, но Ахмед оставался под прицелом опытного охотника. Хандан позволила себе немного подождать, чтобы немного прийти в себя и в попрощаться с Ахмедом. Запомнить его ещё таким, взрослым, статным Султаном, не похожим на мальчика, с гордостью хваставшегося своими победами над слугами. — Экин, идём, — сухо произнесла Хандан, слегка, совершенно незаметно улыбнувшись своему сыну, в самый последний, при любом исходе раз.       Парень не сопротивлялся, только двигался подобно флюгеру, хаотично и нервно, иногда проворачивался или же наоборот шёл слишком по прямой. Тени следовали за ними до самой конюшни, Дервиш с помощью Экина оседлал трёх коней, постоянно поглядывая на Хандан и все видимые двери. И только уже на лошади, забрав Мурада из её рук, спросил: «Куда теперь?» «В порт, к зелëному флагу».       Словно христианские три всадника конца света они на лошадях, лучших в Османской Империи, неслись по полупустым улицам Стамбула, даже не плутая, чтобы сбить следы. Цокот копыт напоминал звук гвоздей, заколачиваемых в крышку её гроба. И каждый удар о землю в звенящей утренней тишине под истошный крик Мурада был хуже предыдущего. Только в порту они наткнулись на ужасную роящуюся, как осиный улей, толпу моряков и торговцев. Здесь жизнь никогда не замирала. Понадобилось время, чтобы найти зелёный флаг среди общей пестроты. Но они смогли, однако близко подходить не стали.       Спешившись и снова заполучив Мурада с примотанным подсунутым под бант кинжалом, Хандан слегка несколько раз качнула его из сторону в сторону, что не возымело никакого результата. Она поправила одеяло так, чтобы малыш не простудился, и поцеловала его в крошечный нос. Её кровь, которую ей посчастливилось не пролить, совершенно нетронутая, только напуганная. — Хандан, нужно идти, — Дервиш, наверное, сам того не замечая, уже тянул еë прочь, придерживая за локоть одной рукой, а во второй сжимая ружье.       Хандан вытянула кинжал и бросила его на брусчатку, от чего он зазвенел и даже заставил окружавших переглянуться. Слеза упала на щëку шехзаде и так и осталась крупной каплей. Карие глаза, удивительно похожие на глаза Ахмеда, его вздорный нрав и беспокойность. — Верни его целым нашему Повелителю, — она передала кулёк Экину, который только сверившись с реакцией паши, совершенно неуверенно и с неизменным ужасом, застывшем маской на его лице, прижал к себе наследника Османкой Империи.       Парень кивнул, но остался стоять рядом со своими господами. — Иди и не пробуй сесть на лошадь, — скомандовал паша так, как, думала Хандан, умел только он один, и вскоре красный кафтан стражника слился с толпой.       А Дервиш со свойственной ему бесчувственностью в нужный момент, подхватил Хандан за пояс и затем, словно тряпичную куклу, усадил в какую-то лодку, пока она искала вдалеке красный кафтан молодого стражника.       Немного оклемавшись уже на палубе корабля, Хандан гневно смотрела на пашу, вернее, бывшего пашу, и Ахмада-агу, который, собственно, и встретил их на шлюпке. Этот человек был готов убить еë сына. За такое не прощают, увы. Они обсуждали что-то. Хандан не слушала, это было ровно что и шум волн, разбивавшихся о борт корабля, совершенно ничего не значившая болтовня. — Ахмед… — в какой-то момент выдала она в пустоту без поиска подходящей причины, просто потому что больше не могла терпеть. — Как ты… — Твой внук, — жëстко обрезал Дервиш, не выразив ни сожаления, ни намека на вину. Он словно читал её мысли и в точности ждал, что она ему скажет. И в эту самую минуту, заглянув в чëрные бархатные глаза паши, Хандан поняла, что в их жизни был заключен самый важный договор: они не станут вспоминать это утро даже под страхом смерти.       Волна разбилась о борт корабля, и вызванное этим лёгкое покачивание заставило Хандан вцепиться в канат. Никакой защищённости, стоя на этом мальком деревянном творении человеческих рук, она не чувствовала. Они были маленькие среди безграничной глади моря и неба, застелëнного облаками, такими одинокими над бездной с морскими чудовищами, хуже которых были только они сами. Впереди её ждала таинственная Испания, с чужим языком и другими законами, новый мир, которого она знать не хотела. Загнанный зверёк, она боялась солëной воды и сильного ветра. — Хандан, — необычно тихий голос паши заставил её содрогнуться, пока её руки, увешанные драгоценностями, сильнее впивались в просоленные канаты.       Дервиш аккуратно ступал позади неё, не торопясь напрасно, шаг за шагом, как хищник, почти бесшумно, так что скрип досок единственный сигнализировал о его приближении. Она обернулась и не увидела привычного чёрного кафтана с узорами и золотой обстрочкой, только человека не слишком высокого, замученного голодом и сыростью темниц. Даже её собственная блëклость терялась в сравнении со страданием, выраженном на его лице. Не только физическим.       «Что ты сделала?» — читалось во взгляде и сдержанных движениях, наполненных разочарованием и смятением. Или она сама выдумывала себе наказание?       Он сделал шаг навстречу. Хандан вжалась в борт. Она спасала не его, другого, Великого Визиря, служившего ей верно и непоколебимо, своего друга и любовника, он выглядел иначе, сильнее и спокойнее, а его тëмные бархатные глаза горели властолюбием и спесью, в которых Хандан задыхалась. Он ей подарил корону, что сейчас была на ней, заставил ходить по раскалённым углям и умирать от своей холодности. А этот измождëнный преступник был на него при свете солнца совершенно не похож. Но именно он чëрной тенью накрыл её и легонько коснулся лица, ему не принадлежавшего. — Я вечно твой раб и должник, — прошептал он ей на ухо, сократив расстояние между ними, пока её рука непроизвольно легла на его спину. — Прости меня, прости, — шептал он и всё увереннее заключал её в плен объятий, которых ему никто не позволял. — Я люблю тебя… — эта фраза давно потеряла всякий смысл. — Прости меня…       Он поцеловал её в волосы, с такой нежностью и, казалось, дрожа, дыша ей и вместе с ней, пока сквозь одежду проникало тепло его тела, такого невыносимо чужого. И совершенно неразделимого с ней самой. Паша не переставал извиняться, пока рука его любовницы намертво вцепилась в воротник. — Почему вы все выбираете за меня? — едва слышно произнесла Хандан, утопая в вездесущей непривычной голубизне. — Даже ты, Дервиш? Решил за меня… Кто дал вам такое право?       Дервиш с неясным упрёком внимательно поискал что-то нужное для себя в её лице и, очевидно, не нашёл. Не то время… Не то место… и человек, стоявший рядом, совершенно незнакомый и чужой. Хандан хотела прыгнуть за борт и, наконец, захлебнуться. Какая жалость, её жизнь, напоминающая беспробудный кошмар, кончилась в море, где и началась. — Ты только и твердила, что останешься с Ахмедом, что значило это твоë желание для меня — ты не могла не знать, Хандан, не лги мне, — он только крепче прижал её к себе, в этот раз пробежался любопытным взглядом по бриллиантовой короне.       Хандан было что ему ответить. Она осмотрела такие же неизменно безжизненные голубые во все стороны окрестности. Стамбула видно не было, и Ахмеда, упоминание имени которого так больно отозвалось внутри неё, ему уже ничего не объяснить, да, если бы было так, Ахмед бы не захотел понять. «Всё из-за него. По его воле. Ему не жаль», — бешено крутилось в голове, пока этот человек медленно дышал, и, казалось, не разделял её терзаний, присутствуя перед ней только частично.       Мерзкая холодная ухмылка проскользнула на его лице, та же, что она видела сотни раз и почти каждый ненавидела до тошноты и изнывала от желания узнать, что под ней скрывалось. — Я больше не Валиде Султан, для своего сына я хуже, чем мертва, а руки мои дважды обагрены в родной крови, Дервиш? Что значат слова? Твои клятвы Ахмеду или его отцу имели хоть какую-то цену для тебя? — вслед за упрëком Хандан едва смогла глотнуть воздуха, чтобы не упасть. Соленого и холодного, вздохи раздирали грудь и рвали сердце.       «Мама, я же не стану Султаном? Брат Махмуд им будет, да?»       «На всё воля Аллаха, но, Мой Лев, я верю ты однажды сядешь на трон своего отца».       «Жаль, что я не львица, мой мальчик».       Хандан неуверенно подняла глаза на своего многострадального спутника, державшего её над пропастью собственных воспоминаний. Они остались, никто их не отберёт и не изменит, не отнимет первую улыбку Ахмеда и Османа, не сможет очернить вечерние прогулки в саду и сладкую боль ушибов от ударов игрушечного меча.       Её бедный сын… что он думает там, склонившись над колыбелью маленького Мурада и ища ответов в пытках слуг, а утешение в руках искрящейся Кёсем? Сможет ли он спать, не представляя еженощно её синеющие губы? Или он похоронит её, подобно тому, как попрощался с отцом?       Оставив сопротивление, Хандан прижалась к телу чужака, которого ей предстояло в очередной раз принять и полюбить, чего она так боялась. Без титула, без власти, проклятого беглеца, имеющего огромное состояние и не способного объяснить его появление.       На нижней палубе, возможно, под самыми их ногами спал маленький Ахмед в люльке, заботливо приготовленной верным слугой Дервиша, а над ним склонялась молодая красивая девушка, ненавидевшая всех и вся, кроме маленького свëртка перед ней.       Хлопок расправившегося паруса вернул её вновь на свои ноги под тёплую бархатную накидку, отороченную соболем. Браслеты оттягивали запястья вниз, как напоминания о потерянном богатстве и положении. «Моя Золотая Госпожа», — строчка из многочисленных писем ещё сильнее заставила её сжаться, Хандан не могла лишиться этого титула, и, кажется, вовсе не золотом он определялся.       Хандан не спросила с Дервиша обещание о вечной любви и преданности, как и сама не намеревалась клясться. Дворец остался далеко позади в Стамбуле, ставшим её главной клеткой, а вместе с ним и вся их любовь. Начать всё сначала… нет, это было хуже смерти, поэтому Дервиш предпочёл быть казнëнным. Они устали… сойдя с корабля, нужно было продолжить войну: сменить имена, ставшие уже родными, заново искать своë место в новом мире, а какое оно? После матери Падишаха и второго человека в Османской Империи всё казалось подачкой…       А вместе с тем им предстояло ступить на горячий песок католической Испании с подобными осколкам льда сердцами.