Ca Ira

      Запряженный парой лошадей экипаж бойко мчался по Версальскому тракту. Несмотря на приличную скорость, сидевший на облучке паренек то и дело похлестывал кнутом. На этот раз Кроули решил не шокировать публику и обзавестись кучером.       «Из своих» — как он успел шепнуть на ушко.       Сам Кроули сидел напротив, высокопарно отгородясь непроницаемыми стеклышками очков. Рядом с ним в деревянном ящике трепетала веточками на каждой ухабине рассада.       Азирафаэль лишний раз старался не смотреть ни на Кроули, ни на рассаду. Вместо этого он в тревоге отдернул шторку и проводил взглядом удаляющуюся заставу.       «В третий раз».       И почему его сердце устремлялось в пятки, стоило жандарму приподнять треуголку и с деланной любезностью испросить у них документы?       Азирафаэль поглаживал одной рукой спящего на его коленях Луи, а другой — мусолил потасканную гражданскую карточку.       Свежий штамп в графе «семейное положение» и фамилия «Серпэн» намертво прилепились к нему, и с этим уже ничего не поделаешь. Как и с турнюром, превращавшим посадку в экипаж в увлекательный (нет) аттракцион…       Соленым привкусом еще преследовали воспоминания о слезных проводах мадам Бланк. Стоически встретив известие, что ее постоялец сочетался браком без ее ведома и, что еще хуже, в ратуше без божественного благословения, она все же не удержалась, чтобы не вставить шпильку:       — И все же говорю вам, что эти ваши новомодные браки под оком чиновника не более чем мертвая грамота. Свадьба без таинства, что брачное ложе без невесты.       — О, об этом не беспокойтесь! — сказал Кроули.       — Да, не беспокойтесь, — сладко вторил Азирафаэль, впиваясь ногтями в локоть Кроули да поглубже. И все-таки отмена церковных браков играла им на руку. В Небесной канцелярии в обморок бы попадали, увидь там прошение о венчании демона и ангела.       Мадам Бланк вобрала ноздрями воздуха достаточно, чтобы хватило на часовую нравоучительную тираду, но, опустив взгляд на белокурую головку, робко выглядывающую из-за юбок, неслышно выпустила пар.       — Да-да-с. Все правильно, мадам Бланк. Поберегите ваше сердце. Вам еще переваривать слезливую историю о моей кровинушке.       — Я все равно никак не пойму, когда вы успели. Вы же никого никогда не…       — Делов-то! На несколько минут. Вы что, надо мной свечку держали?       — Нет, но…       — Мне сказали, что ребенок от меня. Я, как человек чести, не стал опускаться до пререканий. Нам с ангелом только в радость наконец забрать его из приюта. Своих не дано, так хоть он. Дом полная чаша и все в том же духе. Правда, любовь моя?       «Это ты так намекнул, что моя роза уже отцвела?! И после этого я — сволочь?!» — подумал Азирафаэль.       Луи всю беседу озадаченно хлопал глазами, держась за его юбку. Азирафаэль не мог понять, кто его раздражает больше: мадам Бланк, Кроули или это зеленоглазое недоразумение с потными маленькими ладошками.       — Да, дорогой, — согласился Азирафаэль, сахарно улыбаясь.       Ладно. Что это он разворчался? Луи должно быть нисколько не легче.       Из соображений безопасности Луи Шарль превратился в малышку Луизон. На их вопросительные взгляды «не возражает ли Его Высочество» «Высочество», потупив взор, отвечало:       — Ничего страшного, мне уже доводилось.       — А, Варенн… [1] — хмыкнул Кроули с видом, будто сказал слово-пароль в масонской ложе. Вход строго по приглашениям. У Азирафаэля его, конечно, не было.       Каждый раз, когда экипаж останавливался, Кроули важно называл их «мои девочки» перед жандармом.       — Вывожу своих девочек на природу, — сообщал он, будто это имело хоть какое-то значение. Волшебная грамота с подписью Робеспьера охраняла их лучше любого крестного знамения. Но вскоре пропускные пункты кончились, и Азирафаэль с облегчением убрал документы в карман.       Въехав в черту некогда священных королевских владений, экипаж быстро свернул с главной дороги налево — в тенистую аллею. Дорожная суета осталась позади, оттесняемая декорацией леса.       Азирафаэль почувствовал себя сидящим в партере в тот миг, когда умолк последний звонок, а оркестр еще не успел вступить. Но вот где-то вдали отметился барабанной дробью дятел, зашныряли в кустарнике свистушки-малиновки, фаготом загудели качаемые ветром стволы лип и дубов.       Не сказать, чтобы Азирафаэль пожертвовал бы всеми благами цивилизации ради жизни в девственной глухомани, но смена обстановки после коптящего и чадящего миазмами Парижа ему бы не помешала.       Экипаж явно ехал под гору, будто впереди намечался какой-то овраг. И правда. Стоило зеленому пологу немного расступиться, как Азирафаэль мельком увидал раскинувшуюся внизу долину, подпоясанную высоким акведуком. Собственно, дорога никуда и не увиливала от его парящих арок.       Плавный спуск в долину прервался лишь однажды дугообразным мостиком, перекинутым через жалкое подобие речки — поилец-Бьевр [2]. Азирафаэль с трудом мог представить, чтоб такой чахлый водоток мог утолять неиссякаемую жажду сотен вельмож Версаля (но Кроули уверял, что так и было).       Лошади повернули оглоблей еще один раз, и совсем скоро за густой листвой зарябили крыши маленькой деревушки.       Доехав до тупика главной и единственной улицы, лошади встали.       — Что, снова жандармы? — спросил Азирафаэль.       — Нет. Приехали.       — Что?! То есть твое «как можно дальше от Парижа» — жалкие десять миль?!       — Ангел, я достал нам дом?! Достал. Так что подбери юбки и не философствуй.       — Как «это» хоть называется?       — Бюк, просто Бюк, — сказал Кроули и, забрав рассаду с сиденья, выпорхнул из экипажа.       Азирафаэль неохотно растолкал прикорнувшего на его коленях Луи и последовал за Кроули.       Тот переговаривался с кучером:       — Все как и обещали, гражданин Серпэн. Участок хоть и небольшой, но усадьба добротная. Тетушка перебралась к нам, она все равно после смерти мужа не может тут управляться. Но вы не подумайте: внутри все прибрано. Разве только солому на крыше надо подлатать…       — Спасибо, Этьен.       — Забираю в примиди [3] в девять утра? Все верно?       — Да.       — Пойдёмте, я вам все покажу! — И Кроули с Этьеном скрылись в недрах «усадьбы».       Азирафаэлю хватило одного беглого взгляда на этого кособокого уродца. Одна половина дома чуть ли не по фундамент была упрятана под соломенную крышу (видимо, там был скотник), а вторая представляла собой низенький первый этаж с растрескавшейся дверью. Окошки с мутными стекольцами были слишком маленькими (блестяще! Даже днем будет темно!), будто дом родился с микрофтальмом [4]. Пытавшиеся подставить плечо старому товарищу пристроенные сарайки дополняли убогую картину. Если бы не плющ, расплескавшийся по всем вертикальным поверхностям, и парочка чахлых груш, было бы совсем тоскливо.       «Не усадьба, а хибара».       Покачав головой, Азирафаэль потянулся к закрепленным к крыше экипажа котомкам. Сгрузив разом все и собрав из них невысокую стопку, Азирафаэль было уже направился с поклажей в дом, но столкнулся на пороге с Кроули.       — ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?!       — Ничего себе! — воскликнул Этьен. — Ну у вас и женушка, гражданин Серпэн! Нам бы такую на склад…       Кроули перехватил четыре верхние котомки.       — У нее просто предки из портовых грузчиков… — процедил он, а сам склонился к уху. — Живо бери мальчишку — и в дом.       — Когда ты делал предложение, ты говорил со мной иначе!       Этьен еще не уехал, а Азирафаэлю уже хотелось попрактиковаться в разыгрывании семейных сцен. Им еще целую деревню за нос водить.       Но вместо того, чтобы дать достойный мужчины ответ, Кроули отвернулся от него и возопил:       — Учись смолоду, Этьен. Видишь? Будешь без году неделя женат, а уже всюду оковы и попреки! А цветы любви превращаются в жухлый гербарий.       И оба рассмеялись. Сволочи.       — Ладно, я поехал, — отдышавшись, сказал Этьен. — А то отец на работе голову оторвет.       — Передавай старику Сюбиссу низкий поклон.       — Это вам кланяться надо, — улыбнулся Этьен, разворачивая лошадей. Махнув на прощание рукой, он погнал экипаж из деревни.       — Чего это тебе кланяться надо? — спросил Азирафаэль, когда их не слышал никто, кроме Луи.       — Помог, — отрезал Кроули и избавился от котомок, вернув их на место — Азирафаэлю в руки. — Пойду осмотрюсь. Распаковывай пожитки.       — А почему я?!       — Потому что я взял только рассаду, а что ты набрал — мне неизвестно, — оскалился Кроули и удалился на задний двор дома.       Азирафаэль скосил глаза на молчаливого Луи и кивнул на дверь:       — Открой, пожалуйста.       Луи исполнил просьбу. Наследник престола делал работу пажа? Хотя, что бы ни говорили Небеса, он — человек. Можно же его просить о чем-то как человека…       Луи был низеньким, бледнолицым заморышем с грустными, как у олененка, глазами. Олененку было девять лет. Ноги-руки — соломки. Острый угол маленького подбородка, грязная рыжина жидких волос, и почти бесцветные дуги бровей, приподнятые в вечном удивлении. Вот и весь Луи.       Азирафаэль отмывал его от корки грязи еще на Сен-Сюльпис. Три раза сменил воду, прежде чем приступил к лечению. После третьего опустошения сил зеленые глаза наконец с любопытством заблестели.       — Могу я спросить, у меня будет сегодня ужин?       Азирафаэль считал Луи домашним питомцем, которому в миску иногда надо что-то насыпать. Луи и вел себя как питомец. Едва он начал разгружать котомки, тот улегся на сундук, стоявший у холодной печки, и так и заснул. Азирафаэль надеялся, что не навсегда.       — Ты что, до сих пор его не покормил? — гаркнул Кроули из соседней комнаты.       — О, дорогой, а ты разве не уехал с Этьеном? У тебя же там секция, работа, рес-пуб-ли-ка. Кто ж ее будет сторожить, как не ты?       Кроули выглянул из-за двери, капая водой с волос:       — Твой сарказм не скроет того, что ты сел в лужу, ангел.       — Что хочешь? — Азирафаэль перестал обращать внимание на Кроули и присел на корточки перед Луи. — Я много что взял…а с собой.       — Что-нибудь.       Кроули раздражало, когда его игнорируют. Это Азирафаэль уяснил уже давно. Начни его игнорировать, и тот заплетет волосы в косицу и начнет греметь кастрюлями, поварешками, тарелками. Растопит печь, наберет воды и встанет к столу, вооружившись ножом. Застучит лезвие по разделочной доске, дыхнет жаром ожившая печка. Кроули умоется потом, оботрет лицо суконным рукавом.       Игнорировать Кроули иногда полезно. Азирафаэль бы дополнил: даже нужно. Чудесная панацея от его выходок. Какой смысл в порке, когда можно молча поджать губы и отвернуться?       Кроули жаждал прощения. Жаждал настолько, что был готов ползать на пузе в беспамятстве. Кроули хотел быть Богом. Хотя бы для него.       — Почему у него глаза такие? — осторожно спросил Луи, прильнув к подлокотнику кресла.       — Какие? — Азирафаэль не отложил книги.       — Страшные.       — Они не страшные. Они модные! — сказал Кроули, не оборачиваясь и не прекращая быстро шинковать капусту. —  Я в них вижу всех голыми. Вижу зарытые клады, потонувшие корабли и самых красивых женщин. Вижу людское вранье, мудрость и глупость. У тебя таких нет, и ты завидуешь. Ты — зеленоглазая простофиля, а я украл золото короля и спрятал его в глазах.       Луи опешил. Нахмурил по-детски круглый лоб.       — Враки.       — Враки под хвостом собаки.       — КРОУЛИ.       — Вы другой, — сосредоточенно пробубнил Луи. — Не как Симон [5]. Не как…       Он умолк.       Азирафаэль покусал губу, прячась за книгой.       Кроули сварил похлебку и сунул Луи полную плошку. Пичкал его хлебом и дубовыми зимними грушами. После постелил в комнатке с самыми большими окнами и увел утомленного ребенка спать.       — Где тебе постелить, ангел? — колючий вопрос. Как ни ответь — все равно напорешься на острую иголку.       «Со мной или отдельно?»       Азирафаэль материализовал подаренный фонарик, заставляя его повиснуть над головой, и устроился в кресле с планом провести в нем ночь.       — Во сне нет никакого смысла. Я больше не буду спать, — сказал Азирафаэль.       — Но ты быстрее восстанавливаешь силы, когда спишь! Тогда в еде тоже нет никакого смысла!       — Нет, — согласился Азирафаэль.       — И в книгах. И в алкоголе. И в музыке. И в театре. И в цветах!       — Ты прав.       — А в нас? В нас есть смысл?       Азирафаэль положил книгу на колени. Кроули навис над ним, оперевшись руками о спинку кресла.       Дешевый трюк. Дешевый доминант. И любовь эта дешевая, как пыльная рухлядь. Никто не купит. С отбитыми краями, трещинами и несмываемым ржавым налетом предательства.       Какой смысл ее защищать?! Рисковать ради нее всем?       Кроули опустился на его колени, погладил по скулам. Потянул за отросшие пышные кудри.       Когда-то солнце запуталось в них, как рыбка в сетях, и они были золотыми. Потом случилось. Они потускнели, выцвели и умерли. Азирафаэль срезал их под корень мечом-коротышкой. Больше не росли. А вот в женской оболочке вымахали обратно, будто так и надо. Азирафаэль неприязненно тряхнул головой. Белая волна разбилась о пальцы Кроули.       — Можно я поцелую тебя в губы? — Кроули спросил снова, пока они не увязли в тишине, как в черном болоте.       — Нет.       — Ну и ладно, — сказал Кроули и поцеловал в висок. В нос. В бровь.       — А ты наглый, — холодно заметил Азирафаэль, когда горячий язык смочил ушной завиток, мочку и чашу раковины. Горячий язык хозяйничал как у себя дома. Ухо горело.       — Я раскаиваюсь, — прошептал Кроули и не раскаялся. Потом добавил. — Ты все равно мне ничего не сделаешь.       Кроули был прав. Ничего.       Вопреки заросшим словоблудием богословам, мир не стоял на месте. Ширился до бескрайних просторов и сужался до булавочной головки. Азирафаэль служил Небесам, проваливал миссии и пытался быть храбрым. Кроули скалился, блестел глазами и утягивал зыбучим песком к себе на дно. Азирафаэль не сопротивлялся. Даже помогал, положив руки на торчавшие под сорочкой лопатки. Он хотел утонуть быстрее.       Это потому, думал Азирафаэль, что я люблю его.       Потом Кроули все равно, когда спускался губами по носогубной морщине, свернул направо, как заблудившийся, и, ба! наткнулся.       — Случайно, — пробормотал Кроули и поймал все возмущение, которое вырвалось вместе с шумным дыханием. Сглотнул. И вместо лживого «прости», которое им обоим было бы в тягость, подарил тягучую нежность, растекшуюся по языку сладкой карамелью.       Азирафаэль стиснул Кроули в объятиях, обладая тем, что было когда-то для него неуловимым и непонятным. Теперь оно обрело очертания. Оно было нетерпеливым, ласковым и жаждущим его всего: от кончика светлой кудряшки до бугристого уродливого шрама на икре.       Кроули больше не спрашивал. Только целовался, потеснив книгу с колен. Затем стихийно придвинулся ближе, прижав пах к его животу.       Азирафаэль смирился и с неугомонностью Кроули, и с возмутительным отношением к своей бумажной любимице.       Фонарик мигнул и потух. Комната шелестела учащенным дыханием. Их исповедальня. Ей придется скрыть не один такой секрет.       — Пошли спать, ангел. Я лучше сплю под твоим теплым бочком. Охраняй мой сон, раз принес мне присягу.       Азирафаэль не помнил никакой присяги. Но Кроули сказал так уверенно, что он тут же поверил. И пошел.       Кроули рассказывал, то баюкая вкрадчивым голосом, то отрезвляя скрипучими интонациями. В его устах оживали французские сказки.       Великан Гаргантюа съедал зараз быка, свинью, несколько баранов и полную печь хлеба. Ненасытный обжора строил печи на дорогах, дабы не проголодаться в пути, и от скуки бросал скалы в реки. Те до сих пор торчат из воды серыми громадинами.       Злой дьявол Вирлуве жил в дупле вместе с прялкой, которая нежно жужжала ему «ву-ву» и пряла девушкам в беде, продавшим дьяволу души.       Телята из Бру мычали в запертом сарае, обманутые находчивым проходимцем.       Зеленая дама стучалась в двери к семейству Пуаша и прикидывалась бедной старухой. Зеленая Дама убила все семейство, оставив только блохастого пса. Пес отправился в плодородную долину Сорэн в награду за свое глупое добродушие. Что только псу делать на плодородных землях?..       Ох уж эти герои. Невидимыми тенями они скользили вдоль стен их домика, нагибались, прислушивались и говорили «Да-да, так и было…»       Безобидные тени человеческих страхов. Пусть их шабаш оберегает Луи от Большого Страха. Страха, который давно перерос собственную тень.       Кроули все потешался и говорил, что детей находят на поле с рапунцелем или покупают в бакалейной лавке за тридцать су и щелбан.       — Но это же дешево!       Луи поражался цене, а не бакалейной лавке. В бакалейную лавку он верил.       Кроули говорил, что в Отёне ветрено, потому что ветер ждет друга-дьявола у церкви. Переступив однажды священный порог, дьявол не вернулся. Ветер до сих пор воет на площади то ли от скуки, то ли с тоски.       Море у него было соленым из-за волшебной мельницы, которая мелет на дне соль, а здания рушились, потому что луна кусает ночью камень — это ее любимое блюдо.       — Когда я был мальчишкою       Я взрослым вовсе не был.       Ходил я в школу с книжками —       И не ходил, а бегал.       И папу с мамой слушал.       Но надобно сказать,       Что вместо школы — груши       Ходил я покупать.       Луи быстро очаровался Кроули. Умственное развитие в чем-то у них было на одном уровне.       — А еще есть такой волшебный кот, — Кроули сидел на полу в полутьме гостиной, кутаясь в плед, — Зовут Матагот. Если его покормить со стола всеми яствами, то он будет приносить удачу и станет тебе верно служить. А еще он гадит золотом.       — Хочу такого кота, — завороженно сказал Луи.       — Надо идти в полночь в лес на распутье дорог и приманивать его мертвой курицей. Как увидишь кота — хватай и беги, не оборачиваясь. Обернешься — кот выцарапает тебе глаза и съест их.       — А мы пойдем ловить кота?       — А у нас разве есть курица? — засмеялся Кроули.       Луи насупился. Задумался.       — А вы бы хотели такого кота?       — У меня уже есть такой кот.       — Да? И о чем же вы его просите?       — Я его глажу. По шерстке. Он мурлычет. Только мне.       Светлой ночью они курили у чахлой груши, и Кроули внимательно изучал поеденный жуками ствол. Дерево трепетало, как любовница, которую наконец посетили. Азирафаэль начинал верить, что груша к лету оправится, и даже засохшие ветки нальются жизненным соком.       Чашечка трубки вспыхивала алым. Кроули пускал дым в апрельское небо.       — Откуда ты знаешь столько сказок?       Кроули кашлянул:       — Что, прости?       — Сказки. Откуда? Я помню, что ты когда-то увлекался фольклором, но не настолько же… детским. У тебя была кожаная книжица. Ты записывал.       — А, нет. Это другое. Я репетировал. Много раз.       — Что репетировал?       Кроули пожал плечами. Вытряхнул пепел на землю, потоптавшись на нем сабо.       — Пошли в дом, ангел, холодно.       — Кроули?       — Потом. Как-нибудь, — Кроули потерянно моргнул, но спустя мгновение привычная задиристая ухмылка прошмыгнула на губы. — Хочу пить вино и доедать ужин. Ты мне, кажется, грозился добить ту книжонку вслух? Так и быть, я послушаю. Пошли-пошли-пошли. И я хочу, чтобы ты меня гладил, как вчера. Крик-крак!       — Кроули…       — Крик-крак, крик-крак!       Кроули потрепал его по волосам (надо отучить) и, приобняв за плечи, повел на белые простыни, на которых они спали в обнимку до утра, сцепив пальцы.       Стояла теплая чудесная ночь.       Луна не кусала камень, а только укрывалась рваным облаком.       Азирафаэль прислушивался к мерному дыханию и пытался найти ответ к загадке.       Не нашел.       Уснул.       — Дурень! Листья не закапывай! Ну куда ты столько льешь?! Они же сдохнут!       На пятый день Кроули решил, что хватит Его Высочеству рассиживаться и пора бы познакомить его с тяжелым физическим трудом. Тяжелым только на словах, так как от Луи требовалось только бережно перенести рассаду из лотка во вскопанную Кроули землю. На первый взгляд элементарное действие. Но получалось… не очень.       Кроули тяжело переживал переезд огурцов из горшков. Тяжелее, чем гибель его роялистов.       Азирафаэль поправил потрепанную соломенную шляпу и отложил газету. Вытянул по-солдатски ноги, изредка хлопая настырных мошек на шее. Кроули, как назло, эти мелкие бестии не видели в упор. То ли это он был настолько вкусный, то ли Кроули был настолько гадкий.       Кроули вертелся и, как крот, рыл новые ямки в свежей грядке. Солнце подарило ему веснушки, и те повылазили на носу и щеках. Кроули поначалу стеснялся, даже взял в руки пудру, но ему быстро надоело быть размалеванным Пьеро [6]. Веснушки, вкусив свободу, множились. Расползлись по лбу, шее и плечам.       — Рыхли, — буркнул Кроули. — Свою половину я закончил. Чтобы все по-республикански. Равенство и все дела. И не надо на меня так смотреть. Я и так все вскопал один.       — У нас точно что-то вырастет? — спросил Луи, покорно беря мотыгу.       — А почему нет?       — Просто раньше мама очень любила гулять со мной в деревушку [7]. Там был огородик. Мама дала мне пакетик с семенами и сказала, что это семена свеклы. Не простые, а волшебные: «вот увидишь, свекла вырастет большая и отборная, ведь ее сажал сын короля!» Я каждый день спозаранку бегал в огородик и проверял, не выросла ли моя свекла. Мама просила потерпеть до дня рождения отца. Но я не послушался. Сбежал на вечерней прогулке от нянюшки. И что? Прибежал в огородик, а там… а ТАМ….       — Что там? — плотоядно улыбнулся Кроули.       — Мерзкий садовник вырывал мою маленькую свеклу и на ее место зарывал другую — большую и отборную. Привозную зарывал! Мама на дне рождения продолжала врать, что это настоящая свекла… Я ей так ничего и не сказал. Не хотел расстраивать.       — Думаю, твоя мама уже не расстраивается… — хмыкнул Кроули. — Не беспокойся. У нас вырастет самая отвратительная свекла из всех, если хочешь. И ты будешь уверен, что это твоя заслуга.       — Правда?       — Угу.       Луи стал работать с двойным усердием. Больше Кроули его «дурнем» не называл.       Вечером понедельника Кроули вернулся с пакетиками семян и рассадой клубники. Кроули полюбил возиться в земле. А, может, всегда любил. Крот, крот-который-все-нароет.       — А это тебе, ангел!       — Что это?       — А ты открой.       Азирафаэль с любопытством зашуршал бумагой. Он надеялся получить новую книгу, но сверток был слишком маленький… может быть, какая-нибудь сладость? Сахарный петушок на палочке? Цукаты? Пастила?       Смятая бумага упала на колени.       — Голубая или розовая, ангел?       — КРОУЛИ!!!       — Крик-крак.       — Тупица.       — Крик-крак.       — Дурак.       — Дурак получше, чем тупица. А вещь в хозяйстве пригодится! — Такое дарование в изящной словесности, да в глуши пропадает!       А Азирафаэль еще считал себя никудышным поэтом.       Не быстрее ленивого течения Бьевра наступил Флореаль [8].       Груша не подвела и украсила себя белоснежными кокардами цветов. Роялистка бесстрашная. Над ее кроной хоралом загудели пчелы[9].       У сарая, где потенистее, лукаво выглянули бубенчики ландышей.       В деревне царило удивительное спокойствие. А когда посреди дня жители удалялись на подёнщину в близлежащий Версаль или отправлялись работать в поля, над долиной повисала благоговейная тишина. Только скрип мельничного колеса да журчание речки ласкали слух.       Кроули, когда не отлучался в Париж, целыми днями пропадал вместе с Луи, наслаждаясь идиллической жизнью, чего не скажешь об Азирафаэле. Эти двое успели изрядно попортить ему кровь.       — Да брось! Мы просто невинно развлекаемся!       «Невинно?! Да у меня на вас целое досье этих «невинностей»!»       Кроули мастерит деревянное корыто и кромсает его ночную рубашку на парус (ангел, зачем она тебе? Не будь жадиной).       Кроули с Луи целый день строят запруду на речке.       Речка разливается.       Разгневанная гражданка прибегает жаловаться, едва не сломав калитку. Жалуется почему-то ему.       «Приструните!» — говорит, — «Вашего мужа-придурка и сына. Из-за их дамбы у меня все посадки залило, а куры утками плавают! Кого вы воспитываете?!»       Вечером Кроули прилетает. Азирафаэль замахивается на него старой метлой, но Кроули изящно уворачивается.       — Да это не мы, это все бобры! Недаром речка так называется. Однажды бобры ушли, а теперь вернулись. Радоваться надо!       — Очень интересно, когда это бобры научились строить плотины из камней?!       — Прогресс не стоит на месте, — гордо заявляет Кроули. — К тому же Ла Патт Люзерн отправился в плавание!       — Кто-кто?       — «Ла Патт Люзерн» чихал на непогоды!       Сражаться? И сражаться довелось!       Однажды он двадцать четыре года       Держал осаду острова Родос,       Он сыпал ядрами! Он отражал атаки!       И что тут удивительней всего:       Покуда шли бои на полубаке —       На юте и не знали ничего.       И что с ним таким делать?!       Азирафаэль просыпается рано утром и шлепает босиком на кухню, чтобы приготовить Луи завтрак. Кроули не добудишься.       Плетется в комнату Луи.       Каша есть.       Луи нет.       Азирафаэль бежит расталкивать Кроули. Но все, что тот может выдать:       — Да ошивается где-нибудь… мальчишка, что с него взять.       В чем был — в весьма укороченной ночной рубашке — Азирафаэль вылетает на улицу с фонарем в руке и оббегает и в предрассветных сумерках все возможные буераки. Вернувшись ни с чем, если не считать узоров из репьев, он, обессиленный, ковыляет назад, в дом.       И что же?!       Этот маленький бесенок тут как тут. И не один. А с рассвирепевшим облезлым котярой в руках и дохлой курицей в ногах.       На первобытный вскрик Азирафаэля зеленоглазое чудо отвечает:       — Фэлла, я поймал Матагота!       «Оно и видно: весь в царапинах, с разодранными чулками и в измызганной курточке».       Но все это перекрывает победная улыбка.       Кроули просыпается к обеду. Оглядывает добычу мельком, зевает.       — А курицу у соседки украл? Ай-ай-ай. Нехорошо. Будешь наказан. Пойдешь со мной ловить раков. Пока не поймаем — не вернемся.       Они ловят вместо раков пиявок и зачем-то притаскивают в дом целое ведро этих черных плавающих загибулин. Пиявки расползаются, когда Кроули играет с Луи в шашки и забывает о времени. Они собирают пиявок из всех углов. Кот жрет их вместо мышей и гадит, где попало. Не золотом. Азирафаэль ходит за ним с совком и проклинает все на свете. В один день кот пропадает и не возвращается.       На вопросы Луи Кроули разводит руками:       — Что поделать. Мой конкурентов не терпит.       Соседка Клотильда бдит за Кроули лучше законной жены. Она всегда в курсе, что Кроули делает, на каких гражданок заглядывается и когда учит ребенка гадостям. Хочешь что-то узнать про жителя Бюка — спроси Клотильду. Правда, знает она почему-то только плохое. Кто что украл, кто кого обидел, кто кому изменил. Изменил — это вообще ее любимая тема.       — И вам когда-нибудь изменят, — уверяла она, опираясь на их заросший плющом и диким виноградом забор. Забор клонился от её мощных рук. — Всё мужичье на одно лицо. А у нас столько бабья ходит. Молодого. Все хотят из девок в женки заделаться. Да вот не к кому. Война слопала мужской выводок.       Азирафаэль смущенно цедил вино и терялся с ответом.       Вот и сейчас Клотильда спешит к их дому, как к себе на работу.       — Гражданка Серпэн, гражданка Серпэн, тут такое! Ваш муженек-то, ВО! Совсем в узде не держите.       — Но он же, простите, не конь…       — Не конь, а осел! — охотно соглашается Клотильда. — Вы посмотрите, куда вашу дитятку завел!       — Куда?       — Упадет ведь, упаси Бо… как бы чего не вышло, — поправляет себя та.       Азирафаэль, путаясь в подоле, со всей мочи спешит к акведуку.       Мерзавцы, стоят на самой верхотуре! Луи ножки аж свесил, а под ножками — футов семьдесят, не меньше! Но Кроули это не заботит. Зачем? Ведь всегда есть Азирафаэль, который страх как любит бегать по акведукам, рискуя размозжить себе голову!       — Фэлла, с добрым утром! — сияет Луи. — Как хорошо, что ты пришла! Посмотри, какую Антуан штуку придумал!       — Запомни, Луи, не я придумал, а Леонардо! — Кроули не отрывает глаз от своего детища — точной копии махолета, только уменьшенного до игрушечных размеров. — Сейчас как запущу…       — Я в тебя чем-нибудь запущу скоро! Ты куда ребенка уволок?!       — В хорошее место, конечно. Садись, ангел. Посмотрим все вместе.       Кроули слегка качается на носках и отпускает замысловатую конструкцию в свободный полет.       Махолет плавно спускается по гиперболе навстречу неминуемой гибели в ветвях деревьев. И она наступила бы, но вдруг он взмывает, да так, что приходится задрать голову.       Леонардо бы понравилось.       Описав в небе дугу, махолет покорно возвращается к Кроули.       — Ловкость рук и немного науки творят чудеса, — говорит Кроули восторженному Луи, который тут же тянется, чтобы повторить эксперимент.       Азирафаэль придерживает Луи за талию, когда тот замахивается, чтобы отпустить махолет.       Знает он, что это за чудеса такие. Но кто он такой, чтобы портить ребенку маленькое торжество? Это же не свекла, в конце концов…       Это была короткая весна.       И самая счастливая.