Сгорая без огня.

      Гарри не смеётся — никогда и ни при ком. Чарующе улыбается, сверкает яркими изумрудами глаз и молчит, и иногда это молчание говорит даже больше, чем крики.       У Гарри длинный тонкий хвост с кокетливой кисточкой на конце и пара перепончатых крыльев — иссушающе черных, небольших, и до невозможности аккуратных. Тому кажется иногда, что, когда Гарри в очередной раз обнимает неловкий, путаный человек, то крылья просто сломаются. Он знает, что люди никогда не оценят настоящую красоту: безумно-зелёные глаза, витые рожки, черные прожилки вен на коже.       Том до невозможности ревнует Гарри, однако есть ли прок в этой ревности? Инкубы питаются энергией людей, и никогда — никогда — не якшаются с другими демонами. Даже с самим Сатаной.       Гарри флиртует с очередной жертвой, осторожно качает обутой в лакированную туфлю ногой, постукивает длинными когтями по столешнице барной стойки, щурит глаза, прикусывает острыми клычками губы — и Том жадно ловит любое его движение, пытаясь выжечь его вид на своей сетчатке, запомнить даже самую маленькую деталь.       Сатана убивает переспавших с инкубом людей, жутко хохочет и создаёт себе человеческое тело — хотя бы — всего лишь — на одну ночь. Он представляется как Томас Реддл, подсаживается к Гарри в баре и, угощая его кровавой мэри, сразу намекает на что-то большее. Том знает, что Гарри любит именно так — жестко, напористо, властно. Том готов дать это ему, да что там, Том готов положить весь мир к ногам этого демона похоти.       Инкуб кусает губы, смотрит восхищённо, томно вздыхает — и пусть Том знает, что это игра, пусть помнит, что Гарри чертовски хорош в соблазнении, он желает думать, что это искренне предназначено ему.       Он снимает в этом же баре комнату на ночь, ведёт туда Гарри — поддерживая за локоть и ни на секунду не отпуская, и понимает, что вряд ли сможет потом от этого отказаться. Что это была очень плохая — но Хель видит насколько соблазнительная! — идея. Дьявол не сдерживается — рвет дорогую одежду, прокусывает тонкую бледную кожу жалящими поцелуями, оставляет после себя фиолетовые отметины засосов и синяков от излишне грубой хватки. Ему кажется, что он перегорит из-за переполнявших его эмоций, существо под ним стонет и хнычет, требует большего, извивается и трётся, обвивает ставшим почти видимым хвостом его руку, тянется за поцелуем, а Тому кажется, что ещё секунда — и он взорвется. Ярко, мощно, так, как взрываются суперновые.       Но вместо этого Сатана рисует свою вселенную на чужой груди, целует центр ладони и шепчет — кричит — о том, как сильно любит. Демон же хнычет при каждом толчке, старается подмахивать и глубоко закатывает глаза в экстазе — Том смотрит на его лицо и не может вспомнить ничего прекраснее.       Том физически чувствует, как из него тянут силы, как человеческое тело становится все слабее и слабее, как по всему телу медленно прокатываются волны удовольствия. Кажется, что он превратился в один раскалённый нерв, дотрагиваться до чужой обжигающе горячей кожи до смерти больно, но нет сил оторваться. Демоны не чувствуют. Ложь! Но эмоции сейчас слишком сильны, они убивают, а ведь Сатана не прочь умереть вот так.       А после они просто лежат, Том обнимает своего маленького демона, заключив его в кольцо своих рук и просто желает, чтобы этот момент никогда не прекращался. Гарри тихо сопит, хмурит брови и кривит губы, его крылья подрагивают — видимо, снится что-то плохое — а Том не может сдержать улыбки.       С последними минутами Хэллоуина искусственное смертное тело рассыпается в пыль, Сатана давит глухую тоску и аппарирует в Ад.       Гарри как наркотик, его личный сорт героина. И пусть инкубы не смеются, Том обязательно услышит смех Гарри.