Несколько болезненных вдохов

      Первые капли воды, стёкшие по железной поверхности пробитого бака, упали на крышу — одна, вторая… Третья. Это заняло лишь долю секунду, лишь незримую часть мига, но для Нориаки Какёина время, кажется, остановилось. Он с трудом открыл глаза, заставляя себя сфокусировать взгляд и ясно осознавая лишь одно — ему осталось жить всего несколько болезненных вдохов, всего несколько судорожных сокращений пробитой грудной клетки и разорванных лёгких.       Вторая доля секунды — и поток становится водопадом. Плащ вымок до нитки, ледяная вода пронизывала бы холодом до костей, если бы Какёин ещё мог чувствовать — но он уже не чувствовал тела; всё, чем он всё ещё являлся — лишь комком спутанных мыслей, удивительно ясных и пронзительных, казалось бы, впервые столь ясных за всю жизнь.       Третий миг — и при очередном вымученном вдохе обломки рёбер впиваются в органы, привкус крови на языке становится единственным, что ещё может почувствовать Нориаки, но его мысли совсем не об этом, совсем не о том, что стоит попытаться ухватиться слабеющими пальцами за угасающие искры жизни, за настолько маловероятный шанс выжить, поскольку правда мучительна в своей простоте — на деле, он уже умер. Умер в тот самый момент, когда не смог уклониться от удара Дио.       Следующая секунда — лишь измученный беззвучный смешок от горькой мысли: «А жил ли я когда-то?» Всё детство… вся жизнь в непонимании сверстников, родителей, один против всего мира, отгороженный от него стеной неприятия и запретов. Полный страха непонимающий взгляд матери, которая, наверное, хотела бы себе совсем другого сына, совсем другого… нормального и общительного, совсем не такого, каким бы Какёин. Молчаливое отторжение отца, вместо рукопожатий — словно попытки сжать в пальцах нож, вместо объятий — плети терновника, ранящие сердце через прикосновение к коже.       Интересно, чем в данный момент заняты родители? Они сейчас в путешествии, они так далеко от дома… и он умирает здесь. В Японии сейчас полночь — вероятно, родители спят, так никогда и не сумев услышать последние слова своего сына. Возможно, хотя бы их они смогли бы понять. Впервые в жизни.       Четвёртая секунда смертельной агонии, полной лишь мыслей и плеска вытекающей из бака воды — воды, уже окрашенной кровью. Даже не верится, что вся эта кровь — его… и не верится, что он умирает за то, что он так сильно ценит. За своих друзей. За новую семью, тех, кто, наконец, сумел понять его, сумел принять и признать как равного. Мистер Джостар, Джотаро, Польнарефф… все они. Те, кто дал ему почувствовать себя живым, впервые по-настоящему живым и нужным, равным, обычным — пусть и по-странному обычным — и ценным. Какёин никому в жизни не был так благодарен так, как он благодарен им за всё то, что они вместе пережили. Пусть это и не было жизнью обычного старшеклассника, но у него появились друзья, цель и смысл жить… смысл, ради которого не жаль и отдать жизнь. Жаль, что ему не хватило времени рассказать им всем, как сильно они ему дороги. Ему не хватило времени… времени.       Пятая секунда острого осознания. Осознания того, что он, Нориаки Какёин, ещё может помочь тем, кто когда-то помог ему, сумев спасти не только от Дио, но и из липких оков удушающего одиночества. У него есть лишь одна попытка дать им подсказку. Лишь одна.       Призыв Хиерофант Грина — последний вдох в изодранные лёгкие, превращающий их в ошмётки уже даже не кровоточащей плоти.       Последний Изумрудный всплеск — его последняя дань уважения, его благодарность мистеру Джостару, Джотаро… его друзьям. Его последняя возможность выразить всё то, чего он не успел сказать за долгое время их приключений.       Сердце пропустило удар.       Надеюсь, они услышат мою благодарность…       Сделало всё же ещё один.       Прошу, прошу, пусть они её поймут…       И замерло вслед за стрелками повреждённых часов.       Что же, пять секунд — это было больше, чем мог себе позволить Нориаки… он и так изрядно задержался, слыша как его зовут, зовут за собой Игги и Абдул.       Они его уже ждут.