пускай сегодня я тот, кого ты не ждёшь, и всё, что про себя слышу, только пиздёж. я не из тех, кто бежит за этой толпой, мне похуй на тебя, если ты не со мной.
***
6 лет назад.
В эту забытую Богом и даже на худой конец Бафометом забегаловку практически никто никогда не приходит, разве что постоянная клиентура в лице местных алкашей, но работать они какого-то хуя всё равно продолжают до последнего посетителя. И это было бы логично, если бы те заказывали хоть что-то кроме водки в баре. Официанты страдают тупо зря. Антон заебывается. Заебывается так, что его вены готовы вскрыться самостоятельно, без лишних усилий — проведи по ним пальцем и готово, можно наслаждаться кровавым фонтанчиком, бросая в него монетки на удачу. Но Шастун не откажется и от кирпича в рыло. Хотя какая в принципе разница, итог один: вечный сон, блять, и это в приоритете. У него слипаются глаза, выпрошенное за «спасибо» на кухне кофе нихера не помогает да и в глотку перестаёт лезть после пятой кружки. Измученное в край тельце хочет в постель. А ещё миллион долларов и яхту. Хули нет, если всё равно разговор о несбыточном. Учёба, работа — два бесконечных круга ада. Какого хуя вообще говорят о девяти? Этих и так хватает до жопы. Остальные он не выдержит, не потянет, несмотря на то, что в последнее время оставшейся семёркой кажется Арсений. И у него это пиздато получается, надо сказать. Вместо того, чтобы ебаться, пока от усталости не начнёт колотить, он ебёт ему мозги. Причём талантливо так, ух, в разных позах, постоянно меняя ритм и скорость, чтобы Шастун, упаси Господи, не заскучал. А у них и так всё сложно. И речь не о том, что внутри, а о том, что снаружи. Две тысячи тринадцатый год это, блять, прямо рай для пидорасов в суровых российских реалиях маленького убогого городка. Конечно. Хочешь — за ручку возьми, хочешь — засоси прилюдно, шею ведь не свернут и в задницу не запихают. Хотя если пидрила, это же вполне может понравиться. Факты, факты. И мало им этого говна, так ещё собственное прибавляется. Охуенно. У Арсения заёбов, как клопов в их халупе на отшибе городской цивилизации. Зато дёшево, да. И мириться что с тем, что с другим — та ещё проблема. Миссия невыполнима и провалена заранее, хоть ты тресни, хоть пополам разломись. Ему то не так и то не эдак. Хотя решение — оно — на поверхности всегда: всё упирается в деньги, как стоящий член в грубые джинсы, то есть по ощущениям хуёво, но небезнадёжно и в целом терпимо. Ну какой студент не хочет лучшей жизни, а? Чтобы безо всех этих вечных проблем: когда ночами шароёбишься пешком по городу, возвращаясь с работы, потому что общественный транспорт спит мёртвым сном, а такси… что это вообще такое — не понятно; когда неделю ешь жареный лук с хлебом, потому что в холодильнике мышь повесилась, а в кошельке Абрамович задохнулся; когда хозяйка гонит с хаты за долги, потому что не может подождать до дня возглавления списка «Форбс» их дружным тандемом, смешная, всего-то пара сотен лет остаётся. А Арсений, он, вообще не такой как все — творческий, музыкант, блять. Его кресло какого-нибудь менеджера и возможный карьерный рост не устроят: Попов писать хочет, стадионы собирать. Стадионы. Ёбаный ж ты в рот. Антон, когда узнаёт об этом, то хохочет, как истеричка. Хотя нет. Как беременная истеричка. И даже, наверное, беременная истеричка с психическими отклонениями. Он долго успокоиться не может, потому что… ну это смешно. Очень. Что тут ещё скажешь? Не то чтобы он в Арса не верит. Тут другое. Мало ведь талант иметь и призвание. Эта индустрия всё равно отымеет так, что даже доктор-профессионал не зашьёт анал. Там конкуренция даже больше, чем у бабулек за свободное место в автобусе. Хули туда лезть? Ещё палкой по хребетине отхватишь почём зря. Но Попов всё пиздит, что мечта. Ну мечта, так мечта. Мечтай, пускай слюни, соси пальцы вместо хуя продюсера, но на серьёзных щах-то зачем? Тут ведь реально проще о единороге в костюме ЛДПР боженьку просить чем об этом. Мозги включать надо. Но Сенька не понимает. Не-а. Всё строчит какую-то хуету в тетрадке и прочитать не даёт. И как только выступать с этим собирается — вопрос, если даже перед Тохой стремается премьеру заебашить. Шаст не догоняет. А ещё от любопытства сгорает. Чё скрывать-то, блин? Он пару раз пытается эти писюльки стащить, но Арс ему так по рукам ебашит, что в миг всё желание чужие вещи трогать отбивается. Причём надолго. Но интерес никуда не пропадает, хотя притихает на самом деле чуток. У Шастуна и других забот по горло. И вообще, хочешь читать — гугли: там и Пушкин, и Есенин, кого только нет. Арсения. Ну, например. Вот ничего поисковик не выдаёт. Даже ебучий «Яндекс» бессилен. Так и живут. В непонятках. В куче непоняток. — Звал? Ага. Смску прислал, миллионер хуев. Так что вопрос со всех сторон риторический. Антон пробирается в подсобку, заваленную всяким хламом: пыльно, тесно, воняет чем-то. У них, кстати, повар один куда-то пропал. Сдох здесь что ли во время смены? Хоть с фонариком ищи. Закрывает дверь. У Шастуна всё ещё глаза слипаются — время за полночь, но Арсений, как солнышко, при нём они открываются. Магия, ёпта. Попов стоит, опираясь на стену, и в телефон тычет, подсвечивая свой уставший еблет экраном, но когда Антоху слышит и видит, то убрает в карман, ибо вежливость превыше всего. — Ага. — Соскучился что ли? А до дома потерпеть вообще никак? Потискаться — святое дело. Шастун и сам упускает тот момент, когда рядом оказывается. Он даже умудряется по пути не запнуться и ничего не уронить. Растёт парень не по дням, а по рабочим сменам. Он ведь, блять, младше Сеньки, но как встанет рядом, нависнет, так никому это на ум и не придёт. Каланча широкоплечая на фоне Попова смотрится внушительно, хотя Арс не особо-то от него и отстаёт. Но Арсений как-то тушуется, улыбается похотливо и губы облизывает каждый раз. Только вот не сегодня. А Антон этого не замечает, пальцы ему под кофту пропихивает, оглаживая впалый живот и косточки. Он мурашки чувствует, потому что руки у него холодные. Курил только что на улице, зима нынче холодная, брр. — Антон. — А? — Я поговорить… нам поговорить надо. — Потом, Сень, потом. И пока он не успел ещё что-нибудь вякнуть — язык ему в рот. Вкусно. От Арсения заебато так пахнет фруктовой жвачкой на контрасте с табаком — смешивается, переплетается во что-то странное, своё. Их. У Попова ещё со вчера губы припухшие, мягкие. Целовать одно удовольствие, потому что они подстраиваются пиздец как умело, у Шастуна аж крышу рвёт от удовольствия и желания вставить хоть куда-нибудь. Припухшие, потому Антон вчера на психе домой пришёл, у него едва комично пар из ушей не валил для полноты картины. Ебучая шарага. Туда без диагноза от психиатра вообще работать не берут что ли? Шастуну стресс надо было снять: кулаками махать не варик, а Попов упёрся, что в задницу не даст, не силой же в него хуй запихивать, зато на пол смирно опустился и в рот взял без лишних вопросов. Чёрт его знает, что за резкая смена приоритетов. А у Тохи на нервяке таком всё кончить никак не получалось, как только у Арсения челюсти не заклинило. Вот и распухли. Но ему так идёт даже больше, Антону нравится. Антону вообще Арсений нравится. Антон Арсения, наверное, любит. Хотя и не особо говорит об этом? Нахуй? Не тёлка ведь, чтобы слюни распускать (секс и поцелуи не в счёт). Может ещё семейное положение в «ВКонтакте» поставить, не? Шастун его гладит руками под кофтой, чувствуя, как Попов выгибается, трётся, подставляясь под эту незатейливую ласку. — Пиздец как хочу тебя. Хоть что-то в этом ебаном мире остаётся постоянным. У котов блохи. Путин — президент. Шастун хочет Попова. Антон коротко клюёт его в шею, а потом медленно опускается на пол. Поповская толстовка задрана, так что Тоха целует его в живот, а рукой сжимает сосок, оттягивая и надавливая, как Сенька любит. Арсений громко и учащенно дышит, упираясь затылком в стену. Хорошо. Вот так — в грязи, пыли, по-быстрому. Им привыкать что ли? Шастун ведёт носом по дорожке волос, ведущей к паху, пока не упирается в штаны. — Как же ты пахнешь, блять… У него брюки топорщатся — стоит. Даже от таких простых прикосновений — стоит. И Антон не сдерживается, прикасается губами к члену. Прямо так, хули. Шастун лижет, всасывает, сжимает поповский член, наслаждаясь тихими стонами и «нахуй тебя» откуда-то сверху. О да. Нахуй. И на хуй. От такого он тоже не откажется. Его ведёт так сильно, когда Арсений приподнимает его голову за подбородок и заглядывает в глаза. Он, как собака, покорно сидит в ногах и ждёт. Типа: да сделай ты уже хоть что-нибудь, а. Смотри, какой я сегодня. У него взгляд плывёт, темнеет от возбуждения. Антон ловит себя на мысли, что с удовольствием открыл бы сейчас рот, позволяя запихнуть член по самые гланды. Давился бы, кашлял, глотал. Соскучился. До ломоты и дрожи в коленках соскучился. Иногда надо, чё б нет. Хотя он никогда этого вслух и не скажет. Не признается. Ёбаный стыд. Шастун облизывается, и Попов всё ещё держит его лицо. Смотрит. Он так на него смотрит, как никогда ещё не смотрел. И Антон этот взгляд нихуя не понимает. А мозги в добавок как назло не помогают, в голове только: секс, секс, секс и, пожалуй, секс. Нафиг так жить, не начиная трахаться сразу. — Нам надо поговорить. — Сейчас? Ты шутишь? — Сейчас, Антон, сейчас. Это важно. — Ладно, блять, говори. Ебать, ты как баба, Арс, не трахнулись даже, а ты уже пиздишь. — Может ты встанешь тогда? — Нет, отсюда буду любоваться его величеством Обломовым. Но он всё-таки встаёт. И ей-богу лучше бы он этого не делал, потому что Арсений такую хуйню несёт, что хоть прямо сейчас в гроб ложись и изнутри забивай гвозди. Чтобы уж наверняка. Его как будто назойливо по голове молотком бьют, методично возвращая на пол. Ага, к ногам. Ещё немного и Антон реально это сделает: разрыдается, как последняя брошенная блядь, за штанинину схватится и будет кричать «не уходи, у нас три кредита, ребёнок и собака, ну как я без тебя?». Обхохочешься. Достойно отечественной мелодрамы, хотя на телеке такое вряд ли покажут, конечно. Возможно, лет через пятьдесят… и то не точно. — Ты серьёзно? Шастун хватается рукой за стену, чтобы не пиздануться прямо сейчас. В разгар действа это как-то не по сценарию. — Да, — Арс устало трёт переносицу, повторяя всё хрен знает какой раз, потому что до кого-то не доходит, а оно и не удивительно, нахуй в такое верить, — мне предложили контракт, и я уезжаю в Москву. О как! В Москву. А чё не в Голливуд сразу? Может быть там тоже местечко подвернётся. Талантливый человек талантлив во всём, и там найдёт занятие, пристроится. С его-то смазливым еблом вообще без проблем. О том, что это его мечта, на этот раз не добавляет. А зря. Было бы послезливее. На жалость бы давило очень хорошо, так, как надо, ибо: ну мечта же у человека, отпусти, не будь эгоистом! А эгоистом быть хочется: под себя подмять и не отпускать никогда и никуда. Разве что поссать, да и то можно вместе. Чего им стесняться? Потому что Арс — это его вторая кожа. Он уже его окутал собой, согрел, пропитал до последней косточки и мышцы. А теперь… а теперь всё, и без него как будто голый. Попов весь в нём. Отпустить — это как скальп снять с живого. Ебануться как больно. Но кого это ебёт? Попов подсадил на себя, а теперь резко заставляет бросить. Да так даже ни один барыга не делает. Так хуёво вообще никто не делает. Обычно новую дозу несут и по головке гладят. А тут… Поэтому он — уёбок, каких ещё поискать. Но Антон не хочет больше никого искать, он его хочет — целиком и сразу. — А я? Антон чисто в ахуе, что его язык ещё способен выдавать хоть что-то, потому что он сам не ощущает ни ног, ни рук, ни губ. У него даже перед глазами всё плывёт, смешиваясь в манную кашу с комочками. И комочки эти — пинки под зад, мол: катись, ты мне больше не нужен. Поразвлекал, пора и честь знать. — А ты здесь учишься, дурачина. Забыл что ли? Смешно, блять. Ха-ха-ха. Арсений улыбается, пытается хоть немного пошутить, разрядить обстановку. Но это не шутки сейчас — это херовы удары прямо в спину. Смотри, мне хорошо, я лыблюсь во весь еблет. Давай вместе? Не хочешь? Как жаль. Хотя нет, мне похуй. — Такое забудешь, ага. Но мы ведь?.. Аккуратно, будто почву прощупывает. Но тут вон оно как — яма. Арсений резко и быстро мотает головой. — Нет. Слушай… Мы с тобой оба понимаем, что хуйня всё это: звонки и сообщения. Не катит. — Не катит. Точно. Ему ж хуй подавай ежедневно. Но логика в этом в принципе есть: на расстоянии не то совершенно. Только как это мышце ебучей объяснить — она колотится как бешеная, того гляди из груди вырвется. И ошмётки полетят чёрные. Потому что у Шастуна сердце не чистое — он о себе думает, о своей потере, а не о том, что у Арсения от радости аж глаза светятся. Светились, пока сказать всё это не пришлось. Ему ведь тоже больно, паршиво. Но что тут сделаешь? Они молодые, глупые и никогда не говорили «навсегда». Может быть они расстанутся завтра, потому что у Антошки перестанет вставать на мужиков и понадобятся сиськи или у него самого, а может и нет — никто не знает. Но такие предложения каждый день не поступают — и это уже достоверный факт. Истина. Арсений поступает правильно. Так, как нужно. Так, как поступают взрослые люди, имеющие в жизни цель. Он хочет делать музыку. И он будет её делать, чего бы это не стоило. И студенческий, пусть и бурный роман — аргумент не слишком серьёзный. Антон заторможено зачем-то повторяет: — Ясен хуй, не катит. Зато жизнь у Тохи задорно катится в пизду, как косой колобок по дорожке. А с этой дорожки прямо в пруд, потому что прямо не выходит, не получается. Но он же не говно, он там нахуй точно утонет. И слава богу. Заебись. Просто класс. А можно побыстрее? — Ну ты это, не пропадай. Пиши. Мы ведь сначала друзья, а потом уже всё остальное. Всегда. Так было всегда. У них почти пафосное братство и чуть ли не детские клятвы на крови. И чего стоит всё это теперь? Антон улыбается. Он даже для фоток на школьный альбом так не позировал, как сейчас. У него сердце где-то в пятках болтается и кряхтит, так что играть похуиста становится проще. А Попов, блять, молчит. Уёбыш, не правда ли? — А, даже так. Антон показушно свистит, и его пальцы на стене белеют от того, как сильно он её стискивает. Слава богу в темноте не видно. Здесь вообще нихуя не видно кроме Поповских наглых ебучих глаз, которые по телу Шастуна скачут как зайчики. Блестят. — Чтобы соблазна не было. Соблазна. Ха. Соблазна вместо чикули, написавшей в директ, выбрать несуразного паренька из глубинки? Действительно. Негоже таким персонам с челядью возиться. Болтаться. Как говно в проруби. — Соблазна? Конечно. Звездой ещё не стал, а уже поменял друзей и мировоззрение. И знаешь что, Сень? А иди-ка ты нахуй. В Москву. И Шастун уходит. Ему тут ещё работать. А то уволят из-за… из-за этого. Он выходит на улицу и, сука, кричит. Орёт во всю глотку, которую заткнуть теперь даже нечем. Воет, хотя даже не видит луну. И тут самое интересное: вижу стену и не вижу причин останавливаться.***
2019 год.
Бывают дни, когда всё по пизде идёт буквально с самого утра, примерно как: встал с кровати, сломал ногу, а когда выходил на улицу, на голову упал кирпич. У Антохи сегодня что-то вроде того, но в чуть более безобидной форме. Когда Ира напоминает ему, что по образованию он — психолог (во прикол, да?) и просит её заменить на собрании анонимных алкоголиков, потому что ей срочно, прямо очень срочно нужно уехать, а других кандидатур нет, он с чистой совестью хочет послать её и Кузнецовские желания помогать убогим далеко и надолго, но потом сдерживается. Вспоминает. Это же Ирка. Она столько раз прикрывала его задницу, вытаскивала из всякого дерьма и просто была рядом. Всегда. Настаёт время платить по счетам, как говорится. Кузнецова вообще друг охуенный: и в огонь, и в воду, и вместе в городском фонтане купаться по пьяни — без проблем и когда угодно. И Иру подставлять нельзя. Хотя так хочется… И её вообще не волнует, что Антон большую часть учёбы провел на заочке, а там со студентов спрос, как при разговоре глухого и немого. Та ещё веселуха. Конкретная. Он знает ровным счётом нихуя: по специальности ни дня не работал, с алкоголиками ни разу не пересекался, с левыми людьми контактировал, как собака с рыбкой в аквариуме — никак. Не его это всё. Не-а. Болтать, слушать, решения предлагать — нет уж, увольте. Ему (родителям) нужен был диплом, и он у него есть. Задницу что ли им теперь подтереть? Хотя за такие большие деньги жалко. Да и нервов столько потрачено. Пусть лежит, пылится. Но Ирка говорит: импровизируй, действуй по ситуации, они же, как котята тупенькие, слушать будут и в рот заглядывать, дерзай. Ага, это же так просто. Импровизируй. Легко сказать… Ему бы хоть шаблон какой, пособие. «Виноваты звёзды» что ли пересмотреть? Но Шастун как знал — нахер, вот просто нахер всё это. От начала и до конца. Пока он добирается до места исправления проспиртовавшихся нечто, его машина сбивает. Именно. Его. Сбила. Машина. Не то чтобы сильно, просто… Осадок неприятный остаётся. Везёт, что не превращается в калеку. А то собрания понадобились бы ему самому. Такие вроде тоже есть. Всё для людей, живи и радуйся. Спасибо фортуне и тормозам. А ещё правилам дорожного движения. Аминь. Но ущерб заднице нанесён серьёзный. И это ведь просто знак. Не ходи, мать твою, не надо. Но нет, отряхивает жопу, стрясает с водилы пять тысяч на мазь и за моральный вред, а потом пиздует дальше. Задница болит, коленка ноет, джинсы грязные, как будто его обваляли в земле. И это на самом деле не далеко от истины. Но главная изюминка — это лицо: спасите, помогите, заберите. Хоть куда, но не туда. Пожалуйста. Нет уж. Раз идёшь, так не останавливайся. В самом здании уютно. Шастун не особо разбирается в интерьерах, но здесь ему нравится: со вкусом обставленный подвал, и вообще — его кирпичные стены и некий похуизм в обстановке всегда привлекают. Этакий нищенский, хипстерский стилёк с нотками современности и какой-то творческой ауры. Пиздато. Пиздато всё кроме личностей, сидящих на стульчиках по кругу. Антона аж передёргивает от перспективы в этот круг зайти. Там ведь говорить что-то надо, помогать. А из Шастуна помощник, как из Бабы Яги Гермиона Грейнджер. Теоретически — чем чёрт не шутит, а практически — да ну его нахуй. Кашляет. Шаг. Шаг. Ещё один херов шаг. А потом глаза, которые так и кричат: привет, Антошка.