***
6 лет назад.
Когда за Арсением закрывается дверь, в их — их, блять — квартирке становится пусто: она меняется до неузнаваемости. На стуле ещё вчера висели Арсеньевы трусы, а сейчас остаётся лишь след от стёртой ими пыли, в углу уже нет горы носков, а в ванной в стакане стоит только одна зубная щётка. В раковине тоскливо дожидается помывки чашка с недопитым кофе — Попов жить без него не может по утрам. Везёт, когда существовать не можешь без чего-то подобного — спасение в любом супермаркете, а если — без человека? Его ни по скидке, ни просто так не купишь. Рабовладельцы сейчас переворачиваются в гробу. Эта квартира вместе с тихим хлопком двери становится ещё уродливее, то есть она и раньше была не ахти, а теперь из неё последние крупицы уюта и шарма выкачивают вместе с уходом Арсения. Он и обилие его шмоток, на которое Антон всегда плевался, ибо хули ты тут всё разбросал, задавали тон и атмосферу — атмосферу дома. Ущербного, но дома. Потому что одному здесь хочется вздёрнуться на шторке, а не жить. Хотя нахуй. Да и занавески выглядят паршивенько, хлипко — такого лося точно не выдержат. Ну и не надо. Его уже и так воспоминания душат получше любого палача. Кому нужен шёлковый шнурок, когда есть совместное прошлое с тем, кого нельзя называть? Потому что от одного имени душевно так ебашит по роже — аж зубы шатаются и хрустят. Антон поворачивает ключ в замке и падает на пол. В коридоре. Рожей на коврик. С грохотом. Он даже боли не замечает, только сильнее утыкается лицом в жёсткий ворс, трётся, чувствуя, как дерёт кожу. Заебись же, ну? У него все звуки застревают в глотке, начиная от рыков, собачьего скулежа и заканчивая отборным матом. Не хочется ничего. Ни звонить. Ни писать. Ни кидать в чёрные списки, чтобы не сорваться и не нарушить первые два «не хочу». Пить не хочется тоже. Хотя нет — Антон мечтает наебениться и схватить приход таких масштабов, чтобы зеньки закатывались, и черти перед ним плясали сальсу. Чтобы даже мать родная забылась, хотя причём тут она? Её может и удастся из башки выкинуть, но вот пидорство это… сомнительно. Шастун же себя знает и пиздовать пешком в пьяном угаре в Москву не готов чисто физически, а ноги сами поведут — это вопрос времени. А он, сука, не Ломоносов, он по дороге помрёт в луже какого-нибудь дерьма. Россия же, хули. И вот это называется — дилемма. Но её решение очевидно: нажраться никак нельзя, потому что нужно иметь гордость, а не позволять ей иметь себя. За окном уже стемнело, а Антон лежит. Он, блять, даже позу не меняет до сих пор и не дёргается, когда его за ноги кусают клопы. Похер. Пусть хоть кто-то в этом доме порадуется. Это больно и до истерических смешков не выносимо. Не из-за укусов, хотя нет, был тут один типчик, всю душу гад изгрыз, обглодал, как лакомую косточку. Вот это — да, ощутимо. У Шастуна жжёт и щиплет глаза. То ли от слёз, то ли от того, что он слишком редко моргает. А может быть всё вместе. Он находится где-то между хуёво и очень хуёво. Причём на последней стадии явно станет легче, потому что хуже уже просто некуда, а человек в конечном итоге к любому дерьму способен привыкнуть. Дни летят по щелчку пальцев, только вот Антоха их не помнит, не чувствует нихуя. Валяется на диване и гипнотизирует потолок. Телефон он вышвырнул куда подальше, потому что стоит взять его в руки, мозг посылает незатейливые импульсы, заставляя действовать: мобила, «Инстаграм», страница Арсения, обсосать, агрессивная дрочка. Нахуй оно ему надо, а? Вот и Шастун не понимает. К нему заходят Серёга с Димкой. Они знают. Разумеется, знают, только вот что они могут кроме: бля, чувак, это хуёво, но ты держись как-нибудь, ок? Ок. Они приходят каждый день, заставляют что-нибудь съесть и в конце концов помыться, потому что это не дело… ну, в смысле, вонять. Так от него даже клопы сбегут, не то что люди. Но на эту тему лучше не шутить. После «держись, ладно?» они обычно не разговаривают, у Шастуна лишний раз не ворочается язык, да и желания нет, а недо психологи не знают, что ещё тут можно сказать кроме того, что и так, как попугаи, твердят. Парни за него переживают. Это в целом приятно, но Тоха слишком занят собой, чтобы по достоинству оценить их благородные порывы. Да и не нужно это на самом деле. Дружба — штука бескорыстная, но всё равно строится на принципе: сегодня тебе, а завтра ты. Иногда они разговаривают об Антоне, не потрудившись перед этим даже свалить, не переживая по поводу того, что он их вообще-то слышит. Алло. Это как в дурке, когда врачи при пациенте обсуждают диагноз и лечение, а на его мнение клали большой и толстый. Чё с этого овоща взять? Пусть пилюли пьёт и овечек перед сном считает, а взрослые дяди как-нибудь сами разберутся. Разобрались. Шастун неделями проёбывает пары, зато начинает вставать и ходить. До компа. Потому что нахуй надо ходить куда-то ещё. На улице снег, мороз и ровным счётом ничего хорошего. Он даже в магазин не ходит. Зачем? Есть же Матвиенко. Тоха целыми днями задротит в совершенно тупые игрушки, но даже там его умудряются убивать на первых минутах. Забить? Да ну — что-то делать всё равно ведь надо, а тут упоротое виртуальное самоубийство. Лепота. Ещё бы горячий чай кто-нибудь приносил, и жизнь определённо была бы уже не такой уебанской. Он вспоминает. Часто. И каждый раз по-разному: начиная от «сука ебучий ой блять уебан» и заканчивая «бля, Арс, вернись — я всё прощу». Тупо. Примитивно. Но что поделать? Хороших воспоминаний, кстати, всё равно больше. Да даже плохие теперь кажутся чем-то лучшим чем ничего. Они знакомы тысячу лет — городишко маленький, ничего удивительного. Тут куда ни плюнь, везде чьи-то бывшие и настоящие. Может трахаться нужно меньше… может. Но знают друг друга все, короче. В одной тусовке вертятся. Но прямо тесно общаться начинают только в институте, когда Антон туда поступает. Арсений-то на два года старше, и раньше ему как-то не с руки было с ребёнком-то коннектиться. Да и Шастуну это тогда в принципе тоже ни в одно место не всралось. Зато сейчас… Арс оказывается забавным, интересным, умеющим поддержать любой словесный понос и бред, всплывающий в голове. С ним весело. Они скорешились практически сразу, и когда Попов предлагает вместе хату снимать, Тоха без задней мысли соглашается. Почему нет? Так же дешевле. Да и Шастун — человек компанейский, одиночество не любит. Поэтому сгорает от предвкушения совместной жизни с другом и диких вписок. Наивный. Такая студенческая жизнь разве что в институтских байках существует. И то там всегда в конце мораль: нехер было проёбывать. Съезжаются. А потом начинается. Э-э… странное начинается, очень странное. Шастун такого даже в кино не видел, потому что у нас подобные вещи стараются спрятать подальше от впечатлительных глаз. Впечатлительных. Это правда. Арсений на него смотрит. И не так, как положено на братана своего смотреть. Не-а. Нихуя. Они столько раз вместе в клуб ходили тёлок клеить, что Шастун этот взгляд до тошноты изучить успевает. Он переводится как: «Сегодня мы трахнемся и не ебёт». Не в прямом смысле, конечно. Ну и охуеть теперь. Приплыли. Антошка сначала краснеет, потом дуреет, потом ещё сильнее краснеет и хочет дать ему в ебло, и он хуй кладёт на то, чтобы искать этому хоть какие-то утешительные объяснения. Его всё это напрягает: не пугает, не отвращает, а именно напрягает. Это как в привычных отношениях мужик-баба, когда один из них не заинтересован, а другой не знает, как об этом сказать. И причина в том, что они вообще-то друзья. Друзья, алло. Его в принципе мужики не привлекают, но не до такой степени, чтобы, к примеру, не оценить, что вот этот вот чувак красивый. Он же не долбоёб очевидное отрицать. И Арсений красивый. Если бы ему предложили выбрать пацана из знакомых, с которым он помашет ручкой своей гетеросексуальности, то Тоха остановится на Сеньке. Но когда тот сам совсем не двусмысленно предлагает, то попробовать ссыкотно. Это как с парашютом прыгнуть: вроде бы хочется, но блять… Прыгать. Нахуй. С. Парашютом. Там сердце быстрее выпрыгнет, камон. Не каждый на такое решится. Антон смотрит на него и не понимает: вот Арс вроде бы видный парень, щёлкни пальцами — и девки набегут, как стая бешеных собак, распихивая друг друга. Ну чего ему не хватает, а? Нахера так жопу выставлять, напрашиваясь? Шастуну не противно. Попов не ведёт себя, как стереотипный пидрила: не красится, стринги не носит и на маникюр не записывается. По нему даже не заметно до тех пор, пока он сам лично Шастуну тонко не решается на это намекнуть. Антон не тупой, почти сразу понимает (хотя чёрт его знает, может ему с самой первой встречи сигналы к гейству посылались, а он и не замечал). Шастуну становится интересно: он решает пидорское порево включить, и это, блять, фу. Просто фу. Антоха морщиться и плеваться начинает с первых секунд, потому что всё там какое-то мерзкое и блядское. Может дело в слишком слащавых актёрах, может — в отсутствии Арсения. Один хуй, ему не вкатывает. Хотя стоит, наверное, посмотреть, чё там да как. Осведомлён, значит вооружён, хули. У него нет этапа принятия себя, когда в штанах при виде очередной дикой хуйни от Сеньки не к месту начинается восстание. Он до последней косточки в теле похуист и к жизни относится с завидной простотой. К тому же красивые тёлочки его до сих пор привлекают больше. Бля, как же тяжело жить, когда твоя сексуальная ориентация — это чикули и Арсений Попов. Сенька вроде бы и не делает ничего такого, но во рту всё равно становится сухо. И даже лучше, наверное, что не делает: помаши Попов перед лицом Шастуна своим членом — он бы его лишился. Серьёзно. Вот эти все взгляды, лёгкие касания, улыбки, то, как он порой учащённо дышит и губы облизывает, действуют эффективнее, правильнее что ли. Постепенно. Антон медленно привыкает к тому, что у него нихуя не медленно на особь мужского пола встаёт. А ещё он теперь дольше задерживается в душе. Арсений над этим угорает.***
8 лет назад.
— Ну и чё теперь? — А я ебу? Нет, дорогой, ты точно не ебёшь, хотя не помешает. Антон смотрит на зацелованные губы Попова и даже взгляд отвести не может, потому что зрелище это дохуя залипательное. У Арсения глаза от возбуждения ярко блестят, но он сидит и ничего не делает, разве что пальцы нервно трёт от волнения. Они целовались. Не по-братски в щёчку или лоб, а реально лизались минут пять, постанывая от удовольствия. А теперь хуй его знает, что делать дальше. Тяжело дышат, сверлят друг друга взглядами и не решаются на что-то ещё. Под Антоном предательски скрипит диван, когда он предпринимает попытку пододвинуться, но в ужасе отскакивает назад. Чёртовы резкие звуки как всегда всё портят. Пугают до усрачки. У Шастуна рука назойливо зудит от желания прикоснуться. Его тянет к телу, сидящему рядом, но это пиздец как страшно и ново. — Ты уверен? — В том, что хочу член в задницу? Не-а. В таких вещах вообще сложно быть уверенным. Особенно если ты — пацан. — В том, что хочешь меня. — А, это… да. Уверен. Уверен. Ха! Он так уверен, что между его ног даже микроб не втиснется, вот насколько там узко. Везде. Антон неуверенно кладёт руку ему на коленку и медленно ведёт вверх — видно, как она трясётся, но Арсений следит за этим, как за восьмым чудом света, которое может в любой момент исчезнуть. Хотя так и есть в принципе. У Попова приятная ткань домашних штанов, в то время как у самого Шастуна грубые давящие джинсы. Это к тому, что гладить Сеньку приятно. Тоха тянется к нему — то ли за поцелуем, то ли просто дыханием своим хочет обжечь. Похуй, главное, что делает это. Потому что хочется ближе — чтобы ни пространства, ни даже воздуха между ними не было. Арс обхватывает его и роняет вместе с собой на раздвинутый диван. Ждёт. Хуй знает — языка во рту или «ты хуев педик, Попов, отъебись». Но Антон просто смотрит: чёлка, глаза, губы, вздымающийся кадык. Сенька громко сглатывает. Красиво. А если крупным планом, так вообще отвал жопы и всякой ненужной гетеро-шелухи. Они так близко; Шастун медленно проводит носом по его щеке — приятно, кожа мягкая, нежная. Теплая. Трётся носом об нос и на выдохе произносит: — У тебя уже было так? — Было. И это «было» мерзко скребёт по рёбрам, хотя, казалось бы, с чего вдруг? Попов тут же ноги призывно раздвигает и обхватывает бёдрами Шастуна, чтобы тот никуда не свалил. Если бы это было по пьяни, в порыве страсти или ещё хуй знает как, то дело шло бы проще. Но они просто… решают попробовать. Провести эксперимент, и от этого странно ноет внизу живота. А у Тохи вот такой хуйни не было. Он вроде бы хочет, в теории знает, что к чему, но… Губы. Арсений ловит его губы и, сам того не зная, вышибает из головы всякие «но». Мокро. Глубоко. Антон поддаётся, когда Арсений с чувством и полной самоотдачей вылизывает его рот, руками впиваясь в спину — цепко, может даже до синяков. Он ему язык чуть ли не по самые гланды засовывает, а Шастун только удобнее голову наклоняет, чтобы угол поменялся и стало удобнее. Охуеть и не выхуеть. — Там в пакете. На полу… под диваном. Смазка. Дышит глубоко. Рвано. — Стопэ… То есть ты её купил ещё до того, как я сказал «да»? — Завали, ок? Мы не в ЗАГСе. И слава, блять, богу. Антон садится, тянется и достаёт. Ни какую-нибудь там миниатюрку на пару раз, внушительную такую бутыль. Его пробивает на истерический смешок. Так ведь до смерти заебаться можно или хуй к чертям смозолить. — А ты не зажмотился… Угу. Арсений прикрывает лицо руками, потому что оно предательски горит… Антон сдерживает порыв подъебать его насчёт того, что Сенька потратил наверняка последнюю пятихатку на то, чтобы потрахаться с удобствами. А мог бы пожрать купить вообще-то, а сейчас обойтись простой человеческой слюной. Куда уж ему до понимания хрупкости чужой задницы. Вот с некоторых когда снимаешь одежду, ничего интересного не остаётся, весь образ рушится, но Сенька… Он и голым умудряется выглядеть пиздато — нихуя не смущенным и важным, будто так и надо. Ага. Этот павлин ещё подушку себе под зад кладёт, чтобы удобнее было. А она компактная такая, будто специально для ебли создана. К удивлению и ревнивому «ой, блять» два пальца, щедро облитые смазкой, входят свободно. И Попову, кажется, нравится. А у Шастуна слабо так стоит, ну потому что… Пальцы. В жопе. Мужской. Так себе ситуация. Хуйня хуйней, вот честно. Он начинает ими двигать, сначала залипая взглядом в окно — темнеет, но потом… Потом Антон понимает, нахера в это ввязался. Сенька кусает губы — они белеют; Сенька комкает рукой простынь, напрягает мышцы — видно красивый рельеф; Сенька подмахивает бёдрами — у Антона каменно встаёт. Попова колбасит, как суку последнюю, но вместо того, чтобы сказать об этом, получается: — Ты так дрожишь красиво, просто ебать. — Так еби, хули. Антон накрывает его рот своим, добавляя третий палец. Поцелуй глушит болезненный стон, который бы точно не оценили соседи, зато оценил бы Шаст, но видимо не судьба. Когда Тоха, чувствуя, что пальцы двигаются свободно, понимает — пора, он спускает вниз джинсы вместе с бельём, достаёт презерватив, но Арс перехватывает его руку. — Так хочу. Давай… Антон понимает, что это нихера не по уму, что так нельзя, но Сеньку переклинивает. Спорить — как об стенку долбиться. Шастун ему «а», а тот тут же «б». Просто хочу. Хочу, блять. Ну не заразный же он, да? Антоха проводит головкой между ягодиц и замирает, облизываясь. Вот и правда: ебать пора. Шастун выбирает между толкнуться резко и до упора или медленно, давая привыкнуть. Почему-то первый вариант кажется гуманнее. Это как пластырь дёрнуть — раз и всё, свободен. Антон загоняет до конца и смотрит на Поповское лицо, не отрываясь, потому что хочется. Он видит каждую деталь и благодарит эту позу за такую охуительную возможность. Сенька морщится, хмурится, сильно кусает нижнюю губу и ебашит кулаком по дивану, потому что, блять, больно. Но он же не сахарный, правильно, хули с ним нежничать? — Мудила ебаный. Отрастил, бля… — Антон, издав смешок, назло делает медленный толчок, но без фанатизма, умеючи, — сука… Когда боль притупляется, Арсений обхватывает ладонью его ягодицу, направляет, задаёт подходящий темп. А Антон не против, если ему так комфортно — окей. Чем бы дитя не тешилось… Арсения успокаивает, расслабляет то, что он даже так, снизу, может процессом управлять, контролировать. Но потом в нём внезапно что-то переключается, руки скользят вверх по спине, ласково гладят, позволяя Шастуну самому со всем разобраться. Арс ноги сильнее раздвигает, подмахивает, остро реагируя на каждый толчок. Хорошо. Как же, блять, хорошо. Шастуну быстро нравится, грубо. Он с Сенькой не церемонится, когда понимает — нормально, Попову не больно, и это долгожданный зелёный свет. Он дерёт его, жмурясь от совершенно развратных шлепков. Надо было хоть телек фоном включить для приличия. А так… Тело соприкасается с телом, яйца ударяются об зад. Чё ещё надо для счастья? Поповская рука ползёт по груди, сжимает сосок, а потом дёргает за цепочку, утягивая Антона к себе. — Иди сюда, придурок. Он его целует.***
2019 год.
— Всё ещё кофе без сахара? — Всё ещё водка без сока. Антон смотрит на него взглядом: очень, блять, смешно, на кастинг в «Comedy Club» не хочешь? Шастун как-то упускает тот момент, когда притаскивает его домой. Просто Арсений заявляет, что хочет поговорить, если можно (ебучий интеллигент), а Тоха… ну что Тоха? А его тупая башка какого-то хрена кивает раза два. И он не откажется теперь её за это отрубить, а потом вышвырнуть в контейнер. Это ж надо хуйню такую сотворить. Да, они не виделись кучу времени. Да, обида притихла и осталась в далёком прошлом. Да, он давно двигается дальше и не живёт старыми отношениями. Да, у него все хорошо. Да, он не ребёнок и может с ним нормально поговорить. Но, блять. Какого хуя именно так и сегодня? Не кофеёк же им гонять с тортиком в самом деле? Бред ведь. — Я могу и чай. Мне без разницы. Буду то же, что и ты. Ага. Своевременно. Лет шесть назад было бы точно в тему. А теперь… — Ладно. Антон ставит чайник и разворачивается к нему лицом. Смотрит. И взгляд острый такой, как бритва. Режет, уёбок, и даже анестезию не нальёт. Арс его знает. Шастун — мстительное, вредное хуйло, да ещё и так сказать при исполнении служебных обязанностей. Жгучая смесь. Антоха смотрит и не видит: того Сеньки нет, перед ним заросший стареющий ебанат с проскальзывающей сединой и тоской во взгляде размером с население Китая. Он сидит на стуле так аккуратно, сжимается будто нашкодивший кошак, ждущий, когда его выкинут. За дело между прочим. Это на собрании том Попов выёбывался и строил из себя хрен знает что, а сейчас улыбается осторожно и руки на бёдрах складывает аки ангел. Тьфу. Нахуй. Там Арс сидел в развалочку, закинув ногу на ногу, уперевшись пяткой в коленку. У него кроссовки пиздатые были, Шастун аж засмотрелся, хотя расчёт был явно не на это. Он дерзил, острил и всем своим видом показывал, что туда его притащили насильно. Возможно, так всё и было, но какого хера? Шастун-то тут причём? Да и ладно Антон, он — человек привыкший, но потом ведь Ирке с этим возиться, а она — девушка нервная, сгоряча и уебать может. Тоха бы хату продал, ей-богу, чтобы только на это глянуть. Никаких денег не жалко. Шаст складывает руки на груди и не успевает сдержать обречённый вздох. — Ну и хули с тобой стало? Он водит носком по плитке, вырисовывая кружок. — А я думал, ты теперь взрослый правильный дядька и больше не сквернословишь. Сквернословишь. Ебать, сударь, вы к нам из какого века выпали? Катитесь-ка обратно. — Я — взрослый дядька, которого ты заебал. Он у него в горле застревает, как рыбья кость, — вроде бы мешает, но в то же время жить можно. — Неправда. — М-м? — Меня шесть лет не было, чем я мог тебя заебать? Арсений смотрит на него скептически и чешет нос. Нервы. — Своим, блять, отсутствием. — Серьёзно? — Нет, я тут шутки шучу. Закадровый смех что ли не слышно? Аплодисменты в студию. Они смотрят друг на друга — долго и пристально, прожигая дырку, и не еле-еле, а насквозь. Жаль, что от такого подохнуть нельзя, забавно было бы поиграть в «кто быстрее». Но, вспоминая прошлое, быстрее Арсений. Да-да. Антон отрывает жопу от удобного шкафчика и идёт к нему, присаживается рядом на корточки и заглядывает в глаза. Он не тонет в них как раньше, нет, но это всё ещё слишком знакомо, выучено до мельчайших подробностей и не забыто. Сидеть вот так — правильно. Так, как раньше — в лучшие студенческие годы. И Антону даже нравится. Особенно нравится наблюдать за всеми стадиями охуения на лице Арса. Мимика у него с годами не меняется, или просто реакция на Шастуна, что более вероятно. — Если ты решил мне отсосать по старой памяти, то у меня не встанет. Я колеса пью, спасибо отечественной медицине. Шутит, а у самого глаза лихорадочно бегают, как голые девки по бане, когда туда врывается мужик. Очень быстро в общем. Лучшая защита — это нападающие шутейки на злобу дня. Арсений сглатывает, потому что Антон на полу выглядит всё так же хорошо, и пилюли тут бессильны, хоть пачку сожри. — Что у тебя случилось, Сень? Попов трёт глаза и выглядит при этом уставшим, как каторжник в Сибири. Только Шастун ему не жена декабриста. Нахуй надо. — Я расскажу, только давай чай выпьем? Кивает. Давай.