Идеальный Гарри Харт

И дело было не в том, что между ними нет разницы, потому что разница определенно была. Дело было в том, что они из разных миров. Работая, разбиваясь в лепешку, любезничая перед потенциальными работодателями, все ради денег, Эггси просто не думал о другой жизни. Когда голова твоя забита тем, что на завтрак нет даже хлеба, все остальное как-то уходит на второй план. Разумеется, если у тебя есть деньги, все немного иначе.  И, разумеется, у Харта эти деньги были. Гарри был тем самым человеком из этого «немного иначе» мира. Он мог позволить себе два высших образования, две машины, домработницу и долгие беседы о смысле жизни за бокалом хорошего коньяка, потому что с утра его определённо ждал полноценный завтрак и, быть может, заботливая жена. Эггси с утра ждала головная боль и голодная Дейзи. В удачные дни. Про неудачные он старался не думать. Гарри был словно пришельцем, впрочем, он действительно был пришельцем. Начиная от тщательной, но словно случайно растрепанной укладки - рядом с бритой головой Эггси - и накрахмаленного, ослепительно белого воротничка рубашки – паленый адидас Анвина -  и заканчивая его идеально начищенными блестящими под лучами серого лондонского солнца ботинками – очень паленый адидас - , все в нем кричало об иноземности владельца этих вещей. Гарри Харт, только вслушайтесь в это раскатистое ррр, которое обязательно прокатится по нёбу, когда вы его увидите, этого идеального пришельца с королевскими манерами. Гарри чертов Харт, которому определенно не было место в его собственной, Гэри, жизни. Он решил это с самого начала, с самой первой встречи и с первой улыбки, когда чьи-то глаза столкнулись с его глазами и чей-то вкрадчивый голос сказал: «Прощу прощения».   Прощу прощения, Гарри, тебе лучше съебаться нахуй прямо сейчас. Я могу позвать парней, и они сами тебя отсюда выкинут, не вынуждайте меня, сэр, пистолет под стойкой лежит не просто так. Прощу прощения, Гарри, прощу прощения.   И выстанывать это имя позже, уткнувшись лицом в плечо, обтянутое баснословно дорогим пиджаком, цепляясь за него еще даже не вымытыми после работы руками, в такт заданному ритму толчков, бесстыдно, совсем не смущаясь, наверняка оставляя следы и чувствуя голой задницей его привилегированные пальцы на ягодицах. Прощу прощения Гарри, да, сильнее, блять, сильнее, мать твою, Харт, да. И видеть его гладко выбритое лицо по утрам за барной стойкой. Чашку кофе, пожалуйста, черный и без сахара. А остальные приходят по утрам просто чтобы посмотреть на дорогущий мерседес, припаркованный у самого входа и дожидающегося личного водителя. Благодарю, молодой человек, удачного вам дня. И тебе, Гарри, не подохнуть, и тебе. Вытащить между тремя подработками, зажать в каком-то стремном и наверняка до жути негигиеничном углу, облизать потную шею, блять, даже в душ сегодня пока не успел, да, и упасть на колени, на которых такие же дорогие штаны, как примерно квартира Эггси. И он не будет что-то говорить по этому поводу, похуй, ему похуй, потому что, когда твой член в чьем-то охуительно аристократичном рте, мысли как-то исчезают. И о работе, и о голодной Дейзи, и о заплаканной матери, обо всем. Ему хочется верить, что о смысле жизни в его, Гарри, идеальной голове, тоже. А потом терпеть удары молча, потому что за него уже кричит мать и хныкает Дейзи. Врезаться в стену, разбить нос, педик, педик, педик, думаешь, никто не знает? Позор семьи, трахаться с мужиком, да еще и с каким мужиком, богатый старый пидорас, сколько он платит за твою сладкую жопу, а, педиик. Нет, мам, не надо, все в порядке, он же прав, мама, не плачь, твой сын педик. На корточках выползти из дома, когда ноги не слушаются, блевать за ближайшим поворотом и привыкать к кружащемуся в глазах миру, слушая, как отчим выбегает следом и орет, но искать все же не идет. Сидеть рядом с собственной рвотой, кровью и соплями, уткнувшись в колени и повторяя педик педик педик.     Мерседес приезжает назавтра, и потом, и потом и снова – Эггси просто не приходит. Телефон недоступен, работы больше нет, нет дома, его мать ничего не знает, сестренка у каких-то дальних родственников. Может, и Эггси там? Нет же, он не появляется дома, вы же мать, ну и что, ему уже не 16 и даже не 18. Даже не 18… Не хочется верить, но приходится обзванивать полицейские участки и больницы, потом, сжав зубы, еще и морги. Нет, парни не поступали, есть 60-летний бомж, точно не хотите забрать? Эггси, Эггси, Эггси, упрямый, вздорный наглый, заботливый, яркий, чувственный, Эггси, где ты. Эггси нет каждое утро, каждый вечер и ночь. Эггси становится невидимкой. Гарри сначала не верит, отказывается, потом долго-предолго болеет и все еще отрицает. Потом снова болеет, уезжает из города, а, вернувшись, первым делом идет в знакомый бедный квартал. У него забирают кошелек и мобильник, но ничего не меняется. Эггси все еще нет, он все еще невидимка. Дальше не становится легче, он помнит его улыбку, его взгляд и его стоны, он просыпается ночью с бешено колотящимся сердцем и снова обзванивает полицейские участки, больницы и морги. Хоть что-нибудь, хотя бы намек, Эггси, Эггси, Эггси. Мерлин смотрит осуждающе, предлагает осмотреть дом Гарри - наверняка что-то пропало, не зря его мать намылилась куда-то заграницу почти сразу после исчезновения пацана. Гарри его посылает и едва сдерживается от того, чтобы врезать. Мерлин ушагивает прочь, а потом вытаскивает его из бара, где Эггси работал, а теперь Гарри пытается узнать, где он, а потом напиться, но местная гопота определенно против. Мерлин же уламывает его уехать - развеяться, сам себе не верит, но хотя бы пытается. Гарри не выдерживает и недели в Греции, сердце болезненно трепыхается, когда он видит похожего парня в адидасе на улице и вдруг понимает, где он еще не искал. Проверить границы, быть может, уехал вслед за матерью? Не нужно больше ничего, пожалуйста, просто узнать, что он в порядке. Дальше - возвращение в Англию, возвращение к истокам и новый виток поисков. Мерлин уходит, покачивая головой, и самому Гарри уже кажется, что он сходит с ума - прошло два месяца, ни зацепки, он что, придумал этого мальчика? Самая первая встреча - дешевый паб на окраине, у Гарри сломалась машина, зашел, чтобы чем-то себя занять, за стойкой - он. Дальше стремительно, ярко, слишком быстро. Сильно, до боли в груди. Его семья переехала - квартиру не продали, но стали кому-то сдавать, сестренку отправили в Уэльс, к какой-то тётке, мать испарилась в переполненном Лондоне - она оставила у новых жителей письмо, адресованное Гарри, и он наконец понял, что пропустил в самом начале. Все обернулось слишком простым делом - найти подонка-Дина, Мерлин пошел с ним, чтобы у гада был шанс выжить. Нельзя быть бывшим агентом-кингсмэна, Гарри знает на себе, и Дин тоже узнаёт. Стоя на четвереньках, он сплевывает кровь и жалящие слова - не знаю, где этот педик сраный и... Дальше Гарри помнит, как его удерживает Мерлин и еще говорит что-то про неотложку. Он просыпается однажды утром в своей спальне и понимает, что потерял Эггси. Вот так, одним махом, кристально ясно - если бы он захотел, он бы дал о себе знать. Если бы он был мертв, Гарри бы тоже об этом узнал. Ни одного упоминания, ни единой записки. Эггси выбрал свою жизнь без него, Гарри, сам. И его не в чем было винить. Мерлин приходит на неделе, рассказывает про множественные ушибы и пару переломов Дина, Гарри задумчиво кивает, просматривая газету. Потом Мерлин говорит про новые задания и новобранцев Кингсмэн, про расширение штата - впервые за всю историю агентство решило принять не только девушку на место Ланселота, но и еще одного парня вместо безвременно почившего рыцаря. Гарри делает мысленную заметку - отправить венок с соболезнованиями вдове. Мерлин зовет на заседание - пусть он и отошел от дел уже около года назад. Гарри откладывает газету и отказывается. План начинает медленно вырисовываться. Мерлин смотрит на него подозрительно, знает его слишком хорошо, сколько лет работы вместе, но ничего не говорит, не спрашивает. Гарри заранее удалил все фото Эггси, которые у него только были, Мерлин и так знает, что он парень с окраины, а большего ему знать и не нужно - Гарри уверен, что Мерлин бы раскопал много чего такого, чего, как Гарри кажется, Эггси бы не захотел рассказывать ему. По крайней мере, вот так.   Эггси.   Эггси.   Эггси.   После завтрака Гарри поднимается в спальню и открывает ноутбук. Он начинает с самого начала - методично просматривает записи за прошлые месяцы, отправляет в корзину все заметки и файлы, документы, фотографии, все, что ему удалось скопить за время поисков. В конце он не уверен, что действительно смог удалить все и поэтому просто форматирует диск, а потом оставляет на рабочем столе файл-прощальную записку. Мерлин ее найдет, обязательно, но чуть позже, когда это будет необходимо.   Гарри сжигает все распечатки, аккуратно рассортированные по датам, пару кривых записок на салфетках, которые он хранил с еще самых первых встреч - он сидел за стойкой в баре и наблюдал за работой Эггси, а тот оставлял салфетки под стаканом с пивом: “Через 15 минут возьму перекур”. Они иногда даже действительно курили, но редко, гораздо чаще просто разговаривали, иногда Гарри прижимал его к стене, неважно где, важно, что Эггси. Харт обедает, отпускает Уитни - говорит, что ужин хочет сделать сам и распить его вместе с бокалом хорошего вина. Потом отзванивается на почту - отказывается от своих подписок, заказывает венок с соболезнованиями вдове почившего Ланселота с доставкой на дом, и только затем поднимается в спальню. В руке приятно чувствуется тяжесть металла, пистолет никогда его не подводил, Гарри думает, что стоило бы, наверное, оставить что-то Эггси, ведь рано или поздно их пути могли бы и пересечься. Потом подносит дуло к подбородку. С другой стороны, ничего не оставить - хороший жест, никаких сожалений, никаких прощаний, джентльмены так и уходят. Он почти нажимает курок, когда дверь распахивается и Эггси кричит.   Слишком поздно.