Рысь и Горностай

— Да что же ты творишь?! — дама Клотильда с трудом сдерживалась, чтобы не перейти на крик. И перешла бы, но слугам слишком много знать было ни к чему. — Хочешь, чтобы тебя изгнали? А мне на старости лет что делать? Ну скажи, зачем ты туда поехал?! — А как иначе? — огрызнулся ее сын. — Чтобы они о себе не возомнили! Должен же кто-то был им сказать, что они — ничтожества! Да и теперь еще не поздно! Ведь виноваты во всем они! Надо подать жалобу. Почтенная вдова вздохнула, будто хотела сказать: «Моя вина!» Знала ведь, что, выпив, ее сын становится агрессивным, принимается вымещать все: отсутствие богатства, воинской удали и успеха у женщин, свою безвестность и прозябание. И вымещал, конечно, на более слабых. — Кому ты подашь жалобу? Госпоже Диане? Ну, подавай, сынок. У тебя же есть, наверно, еще лишняя сотня денье! Бретонка закажет себе на них ещё одни туфли, а мы тем временем погибнем голодной смертью! Лауберт и сам понимал, что она права, но признавать это вслух не годилось, и он продолжал спор, чтобы хоть тут последнее слово осталось за ним. — Они нанесли мне увечье! — Они скажут, что ты сам вломился к ним, а они только оборонялись. А ведь тебе запретили их преследовать! — Что же теперь делать? — буркнул он. Дама Клотильда только досадливо фыркнула и принялась вытирать ветошью руки, перепачканные жирным бальзамом. Она только что закончила смазывать им обожженный зад своего чада. Говоря по правде, ожоги были не так ужасны, как показалось ему сначала. Они заживут, но само осознание того, что проклятый мальчишка снова взял над ним верх, было невыносимо. — Ты, сынок, подожди, — втолковывала вдова. — Сиди дома тише мыши! Они тоже жаловаться не пойдут, не в том они положении. А вот чуть позже, когда мессир женится и госпожа Эрмалинда вышвырнет отсюда этих… тогда ты и отомстишь! — Да? А как? Господин больше всех доверяет своей сестре, а она опять за них вступится! — Нет. Ведь Эрмалинда тогда будет здесь госпожой, а Бретонка — всего лишь безмужней сестрой господина! Ночная кукушка дневную перекукует. — А ты, матушка, все сказала госпоже Эрмалинде, что нужно? — Конечно. Раз уж она заезжала к нам, грех было этим не воспользоваться! — А если господин барон или его сестра… Тут Лауберт перекрестился и глянул на дверь. Просто на всякий случай. — Если они разгневаются? — На что? Я о них дурного слова не сказала, только хвалила храбрость одного и красоту другой. Речь-то почти все время об Иоланде шла. И я ничего не упустила! И про то, как она с ведьмой снюхалась и училась ее ремеслу поганому, и как строптива она, и как тебя, отпрыска благородного семейства, в руках у нехристей оставила. И как со своей беспримерной наглостью пролезла в замок и всячески пыталась соблазнить мессира! Теперь я буду не я, если Эрмалинда не пожелает от нее как-нибудь избавиться. И хорошо еще будет для пигалицы, если ее просто изгонят или ушлют в самый строгий монастырь! А мальчишку можно и повесить, уж найдем за что, а кто о нем вспомнит-то? В состав бальзама, приготовленного по рецепту покойной бабушки Клэр, входили травы, снимающие боль, и Лауберт вскоре почувствовал себя лучше, даже повеселел. — Поужинать бы теперь! Ах, матушка, ну и умны же вы! Я всякий раз восхищаюсь! — Конечно, кто тебя еще жизни бы научил? — усмехнулась Клотильда. — Не жена же твоя, дура набитая. Кстати, где она? Пусть на стол подает. — Где это ты ходишь? — напустился Лауберт на жену, когда она робко заглянула в комнату. — Кто должен за домом следить, обед вовремя подавать? Смотри, поколочу! — Прости, Лауберт, — испугалась молодая женщина. — Я ходила в часовню, надо же помолиться… — Дома молись! — И по пути мессира барона Рауля встретила еще! — Где? — испугался Лауберт. — Он сюда едет? Обо мне не расспрашивал? — Нет, супруг мой. Он так спешил, что и не заметил меня. — А куда он поехал? — насторожилась дама Клотильда. — Так к нашим соседям свернул, к их усадьбе! — Ужас! — всполошился Лауберт. — Что будет?! — Да погоди ты, — одернула Клотильда. — Может, он приехал объявить им свою волю и изгнать? Сиди пока спокойно, будто не случилось ничего. — Легко сказать — сиди! — простонал ее сын. — Это когда еще я сидеть-то смогу! Теперь из-за этого Подкидыша еще и обедать буду стоя! Иоли действительно не была уверена, что Лауберт не пришлет своих людей громить усадьбу. Пока ее сосед пьян, от него можно ожидать всего. Но, видимо, от боли в обожженном месте Лауберт протрезвел и на новые неприятности решил не нарываться. Однако же, ворота она велела оставить запертыми. Таковыми их и застал Рауль, когда вернулся к усадьбе. — Там господин приехал! — доложил Иоли сын Агаты. — Лауберт? — спросила она. — Ты же слышал, ему нельзя открывать. — Нет, это мессир Рауль! Иоли почувствовала слабость в ногах, а от лица мигом отхлынула вся кровь. Наверно, даже этот простой парень заметил, в каком она смятении. Впрочем, какая разница? — Пригласи мессира в дом. И позаботишься о коне. Заслышав совсем близко знакомые шаги, Иоли растерялась еще больше. Наверно, ей следовало сесть в кресло и продолжать вязать. Или остаться стоять. Или… Когда он вошел, она стояла позади кресла, прижимая к себе недовязанную безрукавку, словно надеялась защититься ею. Все жаровни уже успели расставить по местам, и в комнате было тепло. — Здравствуй, Иоли, — проговорил Рауль. — Прости, я так давно не навещал тебя! А теперь вот приехал без приглашения… — Здравствуйте, мессир барон. Я рада вам всегда. Она сказала это очень тихо, почти беззвучно, но он все равно услышал. — Но если рада, то почему… Почему ты называешь меня так? Ведь было время, когда ты называла меня просто Рауль. — Это было давно, мессир, — Иоли продолжала стоять за креслом, но работу опустила. — Тогда у вас не было нареченной невесты. — У меня и теперь ее нет, — удивился он. — Иначе я не посмел бы приехать. — Вы присядете, мессир? Ужин у нас сегодня скромный, но, быть может, и вы с нами? Путь от замка не близкий! — Да, не близкий. Он тоже зашел за кресло и взял вязание из ее рук. — И я признаюсь тебе, что этот путь проделываю сегодня уже второй раз! — Но… почему, мессир? — Потому что, наверно, стал плохо соображать! — вздохнул он. — Нужно было войти сюда еще утром. Огромные темные глаза смотрели на него так грустно! Казалось, только эти глаза от нее и остались, она казалась почти невесомой даже в тяжелой зимней одежде. Неужели еще не оправилась после болезни? И ведь он ни разу не приехал, даже не спрашивал о ней! — Я ехал, чтобы сказать тебе… Я знаю, что ты ни в чем не виновата, Иоли! — Вы нашли того, кто подбросил мою серьгу? — спросила она. — И он признался? Спросила без волнения, как о чем-то, причинявшем боль очень давно, но почти забытом теперь. — Нет. Я никого не нашел и не уверен, что когда-нибудь это удастся. — Но ведь и тогда, осенью, имя виновного тоже было неизвестно, а вы были уверены, что это я. Что же с тех пор изменилось? Все тот же тихий ровный голос, даже слишком ровный, как поле зимой. — Изменилось многое. Наверно, в первую очередь — я сам. И мне не нужны теперь никакие доказательства. Я знаю, что это не ты. — Я от всего сердца благодарю вас, мессир Рауль. Мою душу долгое время жгла мысль, что вы не верите мне. Но теперь… Теперь, когда вы сняли с меня подозрение, будет ли мне дозволено удалиться в обитель Святой Моники? Он отшатнулся, как будто получил удар в лоб. — Иоли, зачем?! — Так будет лучше, мессир! Если с меня снято подозрение, то я могу прийти в обитель не как кающаяся преступница, а как одна из сестер, такая же незапятнанная, как и все они, и служить Господу наравне с ними! — Иоли, но почему? Ты не создана для такой жизни, пойми! И я как твой опекун могу запретить это… И запрещаю! — Но почему? Ведь вы и сами хотели… Он только теперь вспомнил, что и впрямь хотел услать ее в монастырь. После побега Бавдомера и убийства охранника он был ослеплён яростью и, наверно, сделал бы это, не вмешайся Диана. О, конечно, в Иоли говорит обида, ведь он был так жесток! — Единственное мое желание — чтобы ты простила! Пожалуйста, Иоли! Пусть не сразу, но ведь со временем ты сможешь меня простить? Ты снова начнёшь мне верить, ведь правда? Скажи, что ты вернешься ко мне! Хочешь поехать в замок прямо сейчас? Он шагнул к ней, но Иоли вдруг отскочила к окну. Обида и горечь рванулись наружу вместе со слезами. — Вы даже не приехали ко мне, когда я болела, мессир Рауль! Вы так презирали меня, что не приехали! И теперь… Что изменилось теперь? Я ведь как была, так и остаюсь сестрой преступника и лгуна, который грабил и убивал на ваших землях! Она уже не сдерживала голос, почти кричала, и ей было все равно, даже если кто-то слышал. И не замечала слез, струившихся по щекам. — Нет! — воскликнул он. — Ты можешь выслушать меня? Ты для меня — дочь воина Гримберта, который всю жизнь храбро сражался и погиб в бою вместе с женой. Ты — девушка, которая спасала раненых во время осады и не боялась делать смертоносные наконечники для стрел. Ты — та, что встала одна против толпы, когда понадобилось защитить несчастную женщину. Та, что спасла мою сестру от насилия. Та, которую я люблю, хоть и оскорбил так ужасно! Виноват во всем я один. А то, что у тебя был или есть где-то брат, предавший тебя, так это твоя беда, а не вина! Давай поедем в замок, Иоли, и Ален с нами. Я не хочу оставлять тебя снова! Иоли выпрямилась. - Спасибо, мессир, - проговорила она. - Спасибо, что так хорошо говорили о моих родителях, что помните их. Я и сама никогда не забываю их. Да, они были именно такими, как вы сказали. Но вернуться с вами в замок я не могу. Я не смогу снова показаться там. Последние слова она сказала едва слышно, и уже плакала, не в силах сдерживаться дольше. И он понимал, почему. При всей своей кротости она была не менее горда, чем Диана. И не могла вернуться с ним в его дом, откуда он так легко однажды ее выгнал. - Иоли! — Уходите! — проговорила она все так же тихо. Кричать не оставалось сил, а что-то объяснять… Она так много объясняла ему, лежа без сна ночами, так много находила слов и доводов, так умоляла выслушать ее, что больше уже не могла. — Иоли, только не плачь! Я сейчас уйду, если тебе так будет лучше. Но ведь ты разрешишь мне прийти завтра? — Я не хочу, не могу никого видеть, мессир. Скажу вам правду: я обещала Диане подождать ее. Но потом я уйду! Не удерживайте меня, если в вашем сердце и впрямь нет ко мне ненависти. — Давай поговорим об этом в другой день, милая! — Если вам так угодно, мессир Рауль, — сказала она, дрожа всем телом. — Но, может быть, лучше не бередить душу ни вам, ни мне? А Диана… У нее доброе сердце, и ей тоже причинили много боли, позаботьтесь лучше о ней! Да, Диана. Она, оказывается, взяла с Иоли обещание подождать. Не уходить в монастырь, пока Дианы здесь нет. И Рауль еще раз вспомнил добрым словом свою упрямую сестру. Пока Иоли ее ждет, она не попытается уехать в обитель. А вернуться Диана может еще не скоро. Значит, у него есть время отговорить Иоли, упросить ее остаться, вымолить прощение! — Прости меня! — сказал он. — Иоли, ты слышишь? Да, я виноват! — Я давно простила, — отозвалась она. — Но только как христианка. Я молюсь за вас каждый день и никогда не стала бы желать вам зла, но и вместе мы быть не можем! Прошу вас, будьте счастливы без меня, мессир Рауль! — Я могу быть счастливым только с тобой. Она отошла к стене и неизвестно для чего водила по ней тонкими пальцами, словно рисовала. — Как же тогда Эрмалинда? Она любит вас. — Откуда тебе знать? Иоли не ответила, лишь прошлась вдоль стены, упорно не приближаясь к Раулю. — Я прошу вас… — О чем, Иоли? Ты же знаешь, я сделаю все для тебя… кроме одного. — Когда я буду в обители, позаботьтесь об Алене. — Иоли. Мы будем вместе заботиться о нем. — Уже поздно, мессир барон. Вам лучше сейчас уехать. — Ты гонишь меня? — Ведь и вы меня прогнали. — Но нужно ли поступать по примеру глупца, моя любимая? — Иногда это единственное, что нам остается. Прошло несколько дней. Конечно же, он никуда не уехал. Только, чтобы не было переполоха и поисков, отправил человека предупредить в замке, что он остался помолиться у отца Годерана. И это было правдой. Он поселился у старого священника, чтобы не уезжать далеко от Иоли. Так он мог оберегать ее, оставаясь для нее незримым. Она, конечно, не могла не знать, что он здесь, но сам Рауль к ней больше не приходил. Не знал, что еще можно сказать, и боялся отдалить ее от себя еще больше. — Дайте ей время немного успокоиться, сын мой, — твердил отец Годеран. — Ей причинили сильную боль, виноваты не только вы, но она сейчас еще не совсем выздоровела душой. Да тут еще и смерть нашей доброй Клэр! Подумайте только, как много людей без нее могут утратить последнюю надежду на помощь. Теперь Иоли и я, грешный, лечим людей. Это дело как раз для нее и дает ей силы жить. Пусть пройдет время, и она возродится! - Я должен был защитить ее, - твердил Рауль. Старый священник уже исчерпал все аргументы и лишь горестно вздыхал. Иоли в это время сидела за столом, растирая в ступке целебные корешки. Обычно она думала о том, чем была занята, но в последнее время привычные руки делали работу сами, а мыслями она была далеко. Там, в лесной деревне, в маленьком доме священника, примыкающем к храму, где был сейчас Рауль. Она знала, чувствовала, когда днем он приближался к ее дому. Знала, что издали он видит ее, и видела его тоже. Ах, больше всего на свете ей хотелось броситься к нему и сказать, сказать... Нет, она не будет думать, что сказать. И ничего не скажет. И не позволит, чтобы жалость и раскаяние заменили в сердце Рауля любовь к ней. Было утро. Ален еще спал у себя на чердаке. Служанка Агата уже прошла в загон к коровам. Иоли сварила кашу, сдобрила ее сухими ягодами и медом и хотела уже будить Алена. - Госпожа! - стукнул в дверь молодой работник. - Там люди какие-то подъехали! Говорят, они от епископа из Блуа! Хотят видеть вас! - Епископ из Блуа? - удивилась Иоли. - Разве... Договорить она не успела. Парня отстранили, а вернее, просто бесцеремонно оттолкнули в сторону. Во дворе заходился лаем пес. Но с утра его уже успели посадить на цепь! Высокий, аскетического вида немолодой священник в черной сутане вошел и встал прямо перед нею, сверля девушку недобрыми темными глазами. За его спиной маячили двое мужчин покрепче и помоложе, в монашеской одежде. Во дворе слышалось незнакомое ржание лошадей и мужские грубые голоса. Видно, еще несколько гостей ожидали снаружи. - Вы и есть Иоланда, дочь вавассора Гримберта, которому было пожаловано за службу это поместье? - спросил священник вместо приветствия. Голос у него оказался скрипучий и резкий, похожий на звук двери, петли которой забыли смазать. Удостоверившись, что это она и есть, он продолжал спрашивать: - Стало быть, это ваши родители, а затем и лично вы давали приют, пищу и всяческую иную помощь богопротивной еретичке, некогда сбежавшей из монастыря и вышедшей замуж за такого же чернокнижника женщине Клэр? - Мы давали приют честной врачевательнице Клэр! - возразила Иоли. - Эта женщина была христианкой и спасла немало жизней, о чем в округе известно всем. - Но известно также и о том, что она ворожила и готовила колдовские зелья! - священник поднял кверху костлявый палец. - Мало того, она подготовила себе преемницу - вас! Ни для кого не секрет, что каждая ведьма старается передать полученный от врага рода человеческого дар кому-то из своих учеников! Признайтесь для своего же блага, девица, что по ее наущению и собственному недоброму умыслу продали душу свою сатане! - Послушайте! - возмутилась Иоли. - Кто вы такой, святой отец? По чьему приказанию явились меня допрашивать? - Допрашивать? - усмехнулся он. - Пока еще вас не допрашивают, дитя мое! Вот когда это начнут делать, вы пожалеете, что не стали отвечать сразу правдиво и честно! Ибо я имею указание уже сегодня доставить вас в темницу города Блуа, где вы и будете переданы в руки палача. - Святой отец! Я не имею никакого отношения к Блуа. Я живу здесь, под опекой мессира барона Рауля, владетеля Шато де Линкс! И без его ведома и согласия никуда с вами не поеду. - Заблуждаетесь, - все так же неприятно усмехнулся он, а его люди приблизились к Иоли с двух сторон, отрезая от двери и окна. - Заблуждаетесь в том, что не имеете отношения к Блуа. Епископ имеет несравнимо больше власти и полномочий, чем ваши местные приходское священники и замковые капелланы. Их долг - повиноваться ему! И если епископ присылает за вами людей, значит, так нужно, он не станет спрашивать согласия даже барона! Собирайтесь! Один из монахов уже стоял рядом с ее плащом в руках. У Иоли мелькнула мысль, как все это подозрительно. Они так спешили, будто намеренно запугивали и сбивали с толку, не оставляя времени собраться с мыслями. Никакой епископ не стал бы так самоуправствовать в чужих владениях, к тому же Рауль в милости у герцога, а его брат - личный помощник Робертина. А кроме того... Что-то еще здесь было не так, это крутилось в мозгу, но от волнения никак не вспоминалось! - Вы, я вижу, по хорошему не желаете ехать! - подвел итог худой священник. - Что ж, да простит меня Всевышний, для торжества вящей славы Господней любые средства хороши. Свяжите ее! Те двое скрутили руки Иоли и выволокли ее во двор. Там она успела увидеть пятерых конных воинов. - Слуг ваших мы в сарае пока заперли, - пояснил один из них. - Так что не шумите, девица, никто вам все равно не поможет, только и людям своим, и себе навредите. Она лишь молилась, чтобы Ален не выбежал сейчас, чтобы он додумался спрятаться и потом выпустить слуг, и рассказать обо всем Раулю! Когда ее кинули связанной поперек седла одного из воинов, священник показался на пороге в сопровождении своих помощников. Вид у него был торжествующий. - Вот он, вот сатанинский символ! - завывал он. - Вот улика, которая прямиком отправит тебя на костер, христопродавица! Вот талисман диавольский! Сегодня же ты сознаешься, проклятая, на каком шабаше тебе это дали! Выкрикивая это, он брызгал во все стороны слюной и совал в лицо Иоли найденную в доме взлохмаченную тряпичную куклу с черными ножками. - Надо ехать, святой отец, - тронул его за локоть один из монахов. - И лучше не кричите так, еще услышат, кому не надо. - И верно, сын мой, - ответил тот несколько тише. - Едем!