Рассвет растерзанной пустоты.

Когда-нибудь этому всему должен прийти конец. И Совет это прекрасно понимал, да вот только действие таблеток и иных препаратов, которыми его насильно пичкали, не давало нормально мыслить и понимать то, что вокруг происходит. А Рейх с удовольствием пользовался этим состоянием красноармейца, ощущая немыслимое превосходство и величие над Советом, который на данный момент для немца был не более, чем мелкой шавкой и грушей для битья из-за своего состояния, в силу которого не мог дать сдачи арийцу, а тот этим умело пользовался. Рейху нравилось наблюдать за болью, за беспомощностью, за страданиями и жалостью обычных людей, а что уж говорить, когда всё вышеперечисленное касается состояния его врага, который столь неудачно оказался в настоящем земном аду. Наверное, на войне каждый неверующий пересмотрит свои взгляды на жизнь, независимо от того хочет ли он этого или нет. Это зависит от обстоятельств и их восприятия, но никак не от воли самого человека. Однако человек в любом случае сохраняет возможность осмысленно думать и должен хотя бы примерно понимать на что он идёт, совершая определённые действия. Если он, конечно, находится в здравом уме. Сколько ещё времени прошло в этом аду?.. Счёт времени безвозвратно стёрся из головы коммуниста. Для него теперь есть только сегодня. Только настоящее время и настоящий момент. Только сейчас. Время и без того было безумно специфическим и субъективным понятием, а сейчас оно и вовсе потеряло свою значимость. Русский не помнил ни прошлого, ни настоящего и не задумывался о грядущем будущем. Состояние не позволяло. Сейчас СССР напоминал тряпичную куклу в руках умелого, извращённого и поехавшего на голову кукловода и чревовещателя, который заставляет красноармейца воплощать в реальность свои отвратительные желания, стараясь пополнить свою жажду крови и страданий, однако это всё бесполезно. Жажда Рейха не утихнет никогда. Даже если он уничтожит всё, что только можно было. Ему мало… Мало страданий, мало крови, мало страха. Мало, мало, мало, МАЛО… А Совету мало свободы, мало воздуха, мало желания продолжать всё это. Последние крошки разума красноармейца, кажется, испарились ещё неделю назад. Или две?.. Или прошло уже куда больше?.. Ох, точно. Этого же уже не узнать. У Союза нет ни календаря, ни часов, чтобы хотя бы что-то понимать. Дети… Воспоминания о его маленьких и радостных лучиках позволяли сохранять хотя бы немного здравого рассудка. Но и они уже медленно начинают испаряться из искалеченного таблетками и издевательствами разума. Это невыносимо. Невыносимо ощущать, как твои воспоминания стираются из разума. Утром ты только о чём-то помнил, однако вот уже середина дня, а ты не можешь даже намёка на воспоминание найти. И тебя вечно преследует это мерзкое и отвратительное ощущение того, что ты забыл что-то жизненно необходимое. Мысль вертится в голове, как зажёванная пластинка. Плёнка с записью, вроде есть, но из-за повреждений абсолютно ничего из того, что на ней записано она проиграть не может. Совет бы всё отдал за то, чтобы вернуться в тот роковой день. Быть внимательнее. Не идти в тот день никуда, а остаться с детьми. Смысла было бы больше. Все мысли коммуниста прервал скрипучий звук двери. Невыносимо. Медленными, но громкими шагами в комнату вошёл Рейх, вместе с врачом. Надоели. Медицинский работник, покопавшись в большом кармане своего идеально белого и щепетильно выглаженного халата достал из него баночку таблеток, в то время как ариец стоял и с до невозможности хищной ухмылкой на лице пристально смотрел на Совета, держа стакан с водой в своей руке. Мерзко. Коммунист сидел на койке, да и всё же удосужился поднять взгляд на двух немцев и именно в этот момент ему протянули две таблетки из склянки, намекая на то, что их нужно выпить. Устал. Как долго они собираются пичкать красноармейца наркотиками и опиоидами под видом витаминов? Идиоты. Разве они не понимают, что Союз уже всё понял и таблетки вот уже как несколько дней не пьёт, пряча их? Что ж, это только на руку СССР. Убить. Желание появляется внутри чрезмерно сильное. Отомстить. Унизить. Уничтожить. И вновь Союз делает вид, что отправляет в рот обе таблетки, но, в итоге, оставляет их в кулаке, незаметно пряча под подушку, а после и отпивает воды из стакана. После всего этого усмешка на лице этого нацистского ублюдка растёт, а сам коммунист старается не дать себе улыбнуться, ведь, как ни странно, он с лёгкостью обводит лидера «Великого Третьего Рейха!» вокруг пальца таким простым способом. И ведь это удаётся делать несмотря на то, что все вещи к концу дня проверяют на то, чтоб таблетки были точно выпиты, а не спрятаны где-либо. А как же Союз тогда всё это проворачивает? Он растворяет таблетки в оставшейся воде в стакане, которую всегда оставляют, ведь ходить туда-обратно со стаканом воды никому не хочется. Это бессмысленно. Да и не проверяет никто эту воду. Будто бы у них своих дел мало. И Совет об этом всём прекрасно знает. Немец, не спуская кровожадной улыбки со своего лица, одобрительно похлопывает красноармейца по щеке, словно жалкую собачонку, которая выполнила правильную команду, а сам СССР, в то же время, старается побороть своё желание сморщиться от отвращения, чтобы не выдать себя раньше времени. Ещё рано. Ещё нельзя раскрывать себя и всё остальное. Нужно ждать… Ждать подходящего момента, когда внимание нациста окончательно притупится, чтобы можно было нанести контрольный удар и отомстить. Но пока нужно сквозь боль, унижение и отвращение терпеть всё, что сейчас происходит, продолжая старательно делать вид послушной игрушки, не имеющей ни собственных желаний, ни памяти, ни прав. Словно его не существует. И чем дольше русский находится в этом месте, тем сильнее стираются его рамки моральных норм и дозволенности. Он звереет. Теряет себя. Теперь Союзом движет не собственная совесть, а сильнейшая жажда расплаты. Он хочет отомстить нацисту за все его издевательства над ним, над его родиной и над невинными людьми за всё время войны. И чем больше русский теряет свои моральные устои, тем более кровожадными становятся его желания и способы мести. Коммунисту хочется не просто заставить арийца пережить всю ту боль, которую немец причинил ему… Он хочет сделать больнее, хочет отыграться за все свои страдания. И он это сделает. Точно сделает. Остаётся лишь выждать момент, но это уже вопрос времени. В течение дня к красноармейцу больше никто не приходит. Эти одноцветные, желтоватые стены и неприятный треск лампочки давят на повреждённую голову русского, сводя его с ума. Он не хочет надолго оставаться в одиночестве, наедине со своими мыслями. Они слишком агрессивные. Он становится слишком агрессивным. Голова начинает гудеть от боли, которая, пульсируя, словно выбивает последние мысли. Однако очередной скрип двери привлёк внимание Союза на себя. Снова эта шавка немецкая… Как же он надоел СССР. Но как заметил коммунист — на этот раз нацист один пришёл. Третий Рейх, медленно, словно отбивая ритм, подошёл к Союзу, садясь рядом с ним на койку и улыбаясь. «Что он на этот раз задумал?! Опять эти уловки?! Он слишком близко!.. Отвратительно…» — в голову с новой силой полезли мысли, которые лишь усилили неприятную боль в черепной коробке, заставляя думать. Эти спокойствие и улыбка напрягали русского ещё сильнее, чем это было, когда Рейх просто злился или светил своим оскалом и презрительным взглядом. Всё же немец наконец заговорил. Тон был на удивление нежным и спокойным. — Знаешь, Совет… А ты не такой уж и мерзкий, каким казался мне изначально, когда сюда попал. Особенно, когда ты так послушно себя ведёшь…~ — немец аккуратно касается плеча красноармейца и нежно проводит от него к шее, вызывая мурашки на коже русского, немного притягивая к себе красноармейца, который сейчас не понимал абсолютно ничего и в глазах которого вновь промелькнуло непонимание и даже отвращение. Рейх в очередной раз старается устроить те самые эмоциональные качели, на которые Союз повёлся в первый раз. Однако больше Совет на это не купится, что сам нацист прекрасно понимает, ведь не видит опьянённости препаратами в глазах красноармейца. Тройка остановился максимально близко к губам коммуниста, а после оскалился, сжимая руку на шее Союза, резко и грубо откидывая его на пол, поднимаясь с кровати и придавливая ногой оглушённого неожиданностью действий, Совета. — Ты думал, что я совсем идиот, тварь такая?! Думал, что тебе всё совсем с рук сойдёт, уёбок русский?! — Рейх переносит весь свой вес на грудную клетку красноармейца, который сейчас старается вывернуться из подобного захвата, но в итоге получает с ноги по лицу, что влечёт за собой очередной выбитый зуб, который СССР сплёвывает на пол, вместе с кровью и скалится, при этом хрипя от боли, стараясь отойти от удара, делая вид того, что абсолютно ничего не понимает. Снова этот тошнотворный металлический привкус крови во рту, от которого блевать тянет. — О чём это Вы, мой Фюрер?.. — русский старается продолжить свой спектакль, превозмогая дико сильное отвращения к тому, что сейчас вынужден говорить и к Тройке. И всё это ради того, чтобы весь план, придуманный за несколько дней, совсем не накрылся и не пошёл по пизде. Это подражание роли непонимающего, но покорного пленника лишь сильнее вымораживает нациста, побуждая его на выплеск всей своей ярости прямо здесь и сейчас. — Не прикидывайся идиотом, мразь советская! Я прекрасно знаю, куда ты девал все свои таблетки, которые тебе выдавали, и мне абсолютно не нравится твоё своевольничество! Хах… ХАХАХАХ!.. — взгляд нациста сменяется на безумный, яростный и полный ненависти, а нога его лишь сильнее давит на грудь русского, заставляя последнего ёрзать в попытках прекратить это неприятное давление на рёбра. — Ты думал, что у тебя получится обмануть меня таким идиотским способом?! Ты думал, что сможешь обвести меня вокруг пальца?! ХАХАХА!.. Ты действительно конченый идиот, СССР, раз уж ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО был уверен в том, что твой план сработает! И вот Третий Рейх надавливает на грудную клетку коммуниста ещё немного сильнее и слышится заветный хруст и сдавленный восклик СССР, на лице которого можно было прочесть гримасу действительно сильного мучения. Ребро сломалось. Хотя, похоже, даже не одно. Спасибо, что лёгкое было при этом не задето, а ведь могло бы и быть вспоротым острым и неровным краем сломанной кости. Везёт, однако русскому. И на страдания, и на благосклонные исходы после них. — Какой же ты жалкий и мерзкий, Союз. И это именно та страна, которая решила выиграть войну со мной?.. Ты кем себя возомнил, тварь дрожащая? Отвратительно… Немец смачно плюёт в лицо корчащегося от боли Союза, наконец убирая свою ногу с его грудной клетки, на последок пнув по ней и, с надменной усмешкой разворачивается, уходя. Сколько ещё этот ад будет продолжаться?.. Что это за замкнутый круг из повреждений и лечебной помощи?.. Гнев лишь сильнее закипает внутри, смешиваясь с болью и отвращением, тошнотой и жаждой мести, делая из русского несокрушимую машину для убийств. Когда-нибудь этому всему придёт конец. И он уже неимоверно близок.