В один из дождливых осенних вечеров Киришима Эйджиро замечает одну странную вещь: он перестал видеть цвета. Не потому что он, возможно, болен и не по какой-либо другой причине. Может быть, он вымотался, из него высосали все соки работа без выходных и угрюмые замечания толстобрового начальника, придирающегося к каждой его статье. Возможно, он посадил зрение или принял слишком сильные обезболивающие, но факт остаётся фактом. Его ветхая однушка в одном из самых неблагоприятных районов Чикаго перестала быть чем-то большим, чем просто огромной чёрной кляксой в его сером восприятии.
Киришима понимает, что не стоит зацикливаться на таких посредственных вещах перед тяжёлой рабочей ночкой, но это открытие его даже слегка удивляет. Он предпочитает яркую одежду, его любимый цвет — красный, но сейчас ничего из этого не имеет значения. В отражении зеркала на него смотрит чёрная безжизненная тень.
— Всё в порядке, просто нужно чуть больше кофе.
И он накидывает на себя джинсовку, втыкает штекер наушников в телефон, поправляет края рубашки и прячет непослушные волосы под шапкой. На самом деле нет никакого смысла в том, чтобы запирать дверь, но он верит — у него всё ещё есть, что красть, а значит не всё потеряно.
Сообщение от Каминари приходит точно тогда, когда он садится в автобус, на который чуть не опоздал. Каминари спрашивает: «Будешь сегодня?», будто сам не знает, что ‐ да, конечно, выбора нет. Киришима отвечает: «Ровно в девять» и убирает телефон, включая что-то из дождливого инди на фоне.
Стёкла в автобусе запотевшие и холодные, творящееся снаружи превращается в один сплошной фестиваль размытых огней. Внутри людно, но на улице хуже. Внутри царит тишина, и приглушённые звуки музыки из наушников согревают автобус энергичным дэнсом. Дождь закончился, но грозится начаться заново. Киришима просто хочет доехать до работы сухим и не замёрзшим.
Автобус проезжает мимо аэропорта и выходит на шестьдесят четвёртую авеню, усыпанную огромным количеством парков с обеих сторон — любимый отрезок Киришимы. Ему нравится наблюдать за причудливыми скульптурами — вроде той обнимающей ствол дерева мраморной руки в Блумингдейл Трейл, нравятся маленькие жёлтые фонарики, которыми усыпаны перила, беседки, клумбы за высокими серыми бордюрами. У него нет возможности наблюдать сейчас, но он помнит расположение каждого, так что закрывает глаза и представляет свою недолгую прогулку по неровным извилистым тропинкам. Дальше водитель выруливает на Сентрал-Парк авеню и проезжает мимо Продовольственных Товаров Тони. Он останавливается всего в паре метров от магазина, и Киришима выходит, ориентируясь по размытым голубым огонькам, собирающимся в одно большое «Тони» на огромной пошарканной вывеске.
«Underground» — место, в котором ему посчастливилось пахать вот уже семь месяцев — переливается красным, ярко выделяясь на фоне мрачной полупустой улицы. Киришима зевает по дороге, вытаскивает наушники из ушей, небрежно засовывает их в карман и бедром отпирает дверь внутрь, проверяя что-то в телефоне. Первым его встречает Тецу — он с заспанным видом распивает кофе из автомата и пялится в лакированную поверхность стола. Уже в форме и при полном рабочем виде. Тецу работает в охране, но они с Киришимой иногда подменяют друг друга, если одному из них приходится отлучиться по делам. «Underground» не очень престижное местечко.
Тецу называет бар «дырой в стене», и Тецу в чём-то прав. Рабочее место Киришимы представляет собой высеченную в каменной кладке прорезь, обставленную полками из тёмного дерева, освещённую красной светодиодной гирляндой и доверху заполненную алкоголем. На барной стойке салфетки, столовые приборы из чёрного пластика, кофемашина и стаканы. На одной из полок красуется печатная машинка — бутафория, ничего больше. На стенах фотографии разного периода, неоновые вывески, пара виниловых пластинок популярных исполнителей. Всё по классике. В «Underground» не было ничего андеграундного, кроме, может быть, только названия. Иногда тут была живая музыка, но чаще Аизава приглашал диджея — не самого популярного, но вполне неплохого.
— Помнишь тех придурков из Brando's? Рин сказал, что они снова что-то затевают, — Тецу перебирается к барной стойке, поближе к раздевалке, за открытой дверью которой Киришима стаскивает с себя клетчатую рубашку и снимает с вешалки свою форму. — Как они извернутся на этот раз? Закидают наши окна помидорами? Нарисуют граффити на двери?
Киришима приглаживает длинный чёрный фартук и затягивает бабочку на шее. Растрёпанные из-за влажности волосы собирает в хвост, оставляет две короткие пряди по бокам и отряхивает плечи белой рубашки. Маленькое квадратное зеркало на двери подтверждает, что всё готово, и Киришима запирает раздевалку.
— Несерьёзно. Зачем им вообще сдался наш бар? У них напитки дороже наших в три раза и приличный интерьер, не похожий на стиль недоделанного ремонта. Без обид, Аизава.
— Пофиг, — Аизава отмахивается из-за дальнего столика у стены. Тецу пожимает плечами.
— Похоже на обычную потребность нести разрушения. Но я наводил справки — остальные несколько клубов в нашем районе они не трогали.
— Далеко ходить. Общественный транспорт для лузеров.
Киришима поджимает губы и смотрит на Аизаву. Они квиты.
— Да, спасибо, босс. Я имею в виду, со своими двадцатью долларами за шот виски, они должны бы разъезжать на самых крутых тачках, — Киришима берёт в руки первый стакан и проводит по нему салфеткой. — Большая бутылка Джека Дэниэлса стоит порядком пятидесяти долларов. Скотч — сто. Люди чувствуют подвох.
Аизава закатывает глаза:
— Людям плевать. Они бухие, несчастные, ищущие приключения в два часа ночи. Так это работает. Никто не станет переживать сколько стоит стопка виски или почём бакарди в соседнем клубе, понимаешь? Не все такие нищие, как ты.
Киришима выдыхает:
— И снова: спасибо, босс.
AJR — Weak
К полуночи сюда заваливается приличное количество народа. Полночь — это всегда час пик. На танцполе уже не протолкнуться, Киришима едва успевает хватать бутылку за бутылкой, стряхивать распластавшихся кадров с барной стойки, протирать стаканы, выбегать покурить на две минуты. Сегодня как никогда людно, и это почти подозрительно. Не то чтобы «Underground» совсем уж не был популярным, но такой ажиотаж присутствовал лишь по праздникам, а сегодня, насколько Киришима помнит, никакой не праздник.
Он замечает знакомую светлую макушку, маячащую у стены. Каминари протискивается сквозь плотную толпу, машет рукой, тащит за собой Сэро, который тоже до ужаса невыспавшийся и уставший, заваливается на свободный стул, локтями размазывает средство для полировки, которое Киришима только что вылил на стойку. Ну и плевать, Каминари это точно не волнует.
— Ты не поверишь, что произошло.
Всегда. Каждый грёбанный раз. Каминари начинает свой рассказ с этих слов, и Киришима рефлекторно чувствует, как его ладонь прирастает ко лбу. В этом нет ничего хорошего, в этом никогда нет ничего хорошего. У Каминари геолокатор на проблемы и непонимание того, что соваться в них не стоит. Мало того, что он суёт в них свой нос, он ещё и умудряется собственноручно их создавать. Единственное, чего Каминари не умеет — расхлёбывать последствия, так что за него это делает Киришима. Сэро в этом плане тоже доверять нельзя — он его «partner in crime».
— Нет, пожалуйста, — Киришима зажимает переносицу. Его пальцы пахнут чистящим средством и водкой. — Только не сегодня, не сейчас. У меня тяжёлая ночка.
— О чём ты? — Каминари силится понять, но не понимает. — Всё хорошо. Окей, всё почти хорошо, —
об этом, думает Киришима,
я об этом. — В общем, новости! Мы с Сэро столкнулись с этими ребятами из A! Life. Они реально тут, и они нереально крутые. Кроме того высоченного брюнета. Как там его, Сэро?
— Шиндо.
— Да, точно. Этот Шиндо — настоящий мудак. Кажется, он пришёл с девушкой или что-то вроде того, но он обращается с ней, как козёл, поэтому я хотел хорошенько объяснить ему это, но Сэро меня остановил, — Каминари кашляет в кулак. — И я успел лишь толкнуть его, кажется. Не то чтобы я специально… Но знаешь, Эйджи, если я ещё раз увижу этого подонка или замечу, как он грубит этой прекрасной девушке, я врежу ему, клянусь тебе.
Киришима переводит дыхание, параллельно смешивает коктейль в шейкере.
— Кто такие эти ребята из A! Life? Что за A! Life вообще?
Тут в разговор вмешивается Сэро:
— Чувак! Я показывал тебе кучу видео с их канала. Не помнишь? Паркур, все дела. Четверо парней, покоряющие высотки Чикаго. Сегодня они снимали видео недалеко отсюда, так что Каминари предположил, что они завалятся либо сюда, либо в Brando's. Поздравляю, вашей лачуге достался суперприз. Мы проходили мимо Brando's, и там никого. Все пришли сюда из-за этих парней.
— Это многое объясняет.
Киришима не может поверить, что фанатов паркура в две тысячи девятнадцатом году больше, чем десять человек. Сэро скроллит ленту инстаграма, показывает Киришиме количество подписчиков A! Life, пока тот разливает по бокалам эспрессо мартини. Каминари называет их по именам, описывает каждого, даёт им псевдонимы, чуть ли не пересказывает биографию. Киришима думает, что ему пора бы увлечься своей жизнью.
Он наливает им по коктейлю, и после того, как эти двое опустошают стаканы, больше их не встречает. Они исчезают на целую ночь, и Киришима с опаской ощущает очередную авантюру.
И она, само собой, реализуется.
В пять утра Киришима выпивает пятый кофе за ночь. Сердце в его груди сжимается опасными спазмами, от голени к коленям поднимается ощутимая усталость, плечи напряжённо болят. Всё, о чём он мечтает — поскорее закончить уборку и свалить домой первым же автобусом.
От него несёт миксом из самого разного алкоголя, сигаретным дымом и заёбанностью. В ушах пульсирует от громкой музыки, которая теперь играет едва слышно, хотя в зале всё ещё присутствуют люди. Всё ещё присутствуют. В пять грёбанных утра.
Киришима достаёт метлу из подсобки, кладёт полироль с тряпками на барную стойку, а сам возится за ней, протирая нижние полки, избавляясь от пустых бутылок. Он упирается лбом о балку, на секунду прикрывает глаза и расслабляет руки.
— Потому что пошёл ты, вот почему! Если не умеешь обращаться с девушками, то не встречайся с ними, болван. Ты такой мудак, а я ведь восхищался тобой. Чёрт возьми, лучше бы мы никогда не встречались.
Киришима обречённо смотрит в пол и едва ли не хнычет от усталости. Едва ли не хнычет от тупости Каминари, от его беспечности и умения надраться всего с одного коктейля, выпитого пять часов назад.
— Я отпишусь от тебя в ютубе! И в инстаграме тоже отпишусь! И плевать, что мне придётся задолбать поисковик, потому что, ну, ваши видео реально супер захватывающие… Но, чёрт возьми, я не пойду на поводу у системы и не буду смотреть ничего, связанного с тобой, потому что к чёрту тебя, Йо Шиндо.
Киришима едва ли не хнычет от того, что их таких двое, по-настоящему — два сапога пара. И Сэро только подначивает Каминари, а Каминари только подначивает Сэро, и всё это — надоедливый замкнутый круг, внутри которого варится Киришима и ничего не может с этим поделать.
— Хватит, Джиро. Возвращайся, — Шиндо не выглядит как заядлый шутник, но Джиро не возвращается. Каминари заслоняет её собой, поэтому единственное, что остаётся проделать — оттолкнуть его подальше. Шиндо устало опускает веки и замахивается.
Каминари закрывает глаза и готовится к худшему. Слышит грохот, чужие голоса, но не ощущает боли. Он чувствует, как Джиро отшатывается в сторону и тянет его за собой, а потом видит: Шиндо лежит меж ножек стульев, зацепив собой круглый стол, а поверх него, приобняв за плечи, полёживает Киришима.
Сэро повезло больше, он видел момент выпада своими глазами. Видел, как летел Киришима, словно звезда в замедленной съёмке, как хватал за плечи и как отталкивал в сторону, не рассчитав силу. Теперь же видел, как он потирал ушибленную голову, что-то мычал под нос, хватался за ножку стола в попытке приподняться, поднимал взгляд вверх и… застывал на месте.
«А это Бакуго Кацуки. Их… главарь? Что-то вроде того. Короче говоря, клише: он самый крутой и самый сильный. Бесконечная манна. Ну знаешь, как в РПГ играх. Его трюки — это нечто!».
Бакуго Кацуки стоит в стороне и не предпринимает ничего. На деле, ещё никто ничего не предпринимает — все ошарашенно пялятся на происходящее и пытаются осознать только что увиденное. Единственное, что понимает Киришима, когда оглядывает Бакуго снизу-вверх, — это то, что он по уши вляпался. Но Бакуго всё ещё не двигается. Он просто смотрит и, боже мой, выглядит удивлённым. Таким же удивлённым, как и все остальные.
Шиндо ворочается под Киришимой, и того бросает обратно в реальность. Он подскакивает, дёргается в сторону, хватается за метлу. Шиндо успевает встать на ноги.
— Какого… хрена?
Киришима поворачивает голову к Каминари:
— Бегите отсюда. Быстрее, быстрее, быстрее!
И они убегают. Чувствуя себя в безопасности за широкой киришимовской спиной и его длинной метлой, которая… видела лучшие дни. Каминари хватает Джиро за руку, Сэро бежит рядом, а Киришима хватается за своё оружие двумя руками и слегка сгибает колени, будто собирается встать в боевую стойку.
Джиро оборачивается на долю секунды:
— Это нормально, что вы вот так вот бросаете своего друга?
— Мы не бросаем! Мы уходим в стратегическое отступление. И всё в порядке, наш Эйджи самый сильный и смелый мужик в мире. Он справится. И он привык.
На плечо Шиндо ложится чья-то ладонь, и помещение наполняется заливистым смехом. Зелёные волосы щекочут его шею и подбородок, Изуку Мидория качает головой:
— Не смей гнаться за ними, Шиндо! Не смей. Этот пацан обставил тебя! Матерь Божья, как же эпично это было!
Изуку продолжает смеяться, Шиндо продолжает ничего не понимать.
Бакуго Кацуки продолжает глазеть.
Киришима невообразимо хочет домой.
***
Well it's a big, big city and the lights are all out,
But it's as much as I can do you know to figure you out.
Киришима достаёт телефон из кармана, жмётся к металлической стойке, устало зевает. На смс сил едва хватает, но ответить Каминари — важно и нужно, иначе тот сам примчится сюда спустя десять минут.
«Всё нормально?».
«Всё ок. Сижу на остановке. Они просто ушли».
«Просто ушли» не совсем точное определение. Уходят они совсем не просто. Долго, надоедливо, но безобидно. Не лезут в драку, не сыпят ругательствами. Их оказывается четверо — высокого парня с красно-белым сплитом он замечает лишь в конце. Тот обескуражен, но не растерян, происходящее его мало волнует. Изуку продолжает травить шутки, Шиндо — душить шутки, душить Изуку. Бакуго пялится в телефон и строчит кому-то смс.
— Мне нужно тут помыть, ребята. Бар уже закрыт, — он указывает на настенные часы, там далеко за шесть. Киришима уже опоздал на первый автобус. — Жаль, что всё так вышло. Не мне, но в принципе. Аизава, скорее всего, уже уснул в подсобке, так что официально вытурить я вас не могу. Окажите услугу.
Парень со сплитом — Киришима почти вспомнил его имя — явно не слышит. Он оглядывает помещение, словно не успел сделать это за весь вечер, опирается спиной о барную стойку, осматривает оборудование и тянет палец к кофе-машине:
— Можно мне американо?
И Киришима его не винит. На самом деле, этот парень помог поднять стол и подвинул его на место, задвинул стулья, постучал Шиндо по плечу, и это сработало. И вообще-то с них всё и началось: они учинили весь этот беспорядок, они собирались наехать на Каминари в то время, как он пытался быть хорошим парнем, но факт того, что эти парни не тронули его непосредственно, не закатили скандал или не разнесли весь клуб в пух и прах, невообразимо радует.
— Окей. Но после того, как я его сделаю, вы уйдёте, ладно? Без обид, я просто хочу домой, — Киришима вздыхает, откладывает швабру, заходит обратно за стойку. Бармен-бариста, ему должны платить двойную ставку.
Тецу рубится в тетрис. Он такой: любит олдскул, любит не обращать внимания на то, что его не касается, любит игнорировать пантомиму Киришимы, когда тот умоляет его помочь избавиться от назойливых гостей. Киришиме даже кажется, что если драке суждено было бы случиться, Тецу бы вписался чисто из предписанных рабочим договором побуждений. Но он тоже устал, тоже поскорее хочет свалить домой и тоже оправдан.
— Почему у тебя нет бейджика? — и этот вопрос задаёт даже не Аизава. Потому что Аизава никогда бы не задал такой вопрос.
Бакуго Кацуки неожиданно оживляется, прячет телефон в карман и продолжает прежний квест — неотрывно пялится на Киришиму; на его руки, сжимающие бумажный стаканчик, на торчащие во все стороны пряди, окончательно выбившиеся из хвоста, на закатанные рукава белой рубашки, родимое пятнышко возле ложбинки на шее, заметные впадины под глазами. Киришима старается смотреть на кофе и только. Следует сконцентрироваться, чтобы не пошатнуться под пристальным взглядом.
— Я бармен. Барменам не нужны бейджики. К нам так и обращаются: «эй, бармен».
Бакуго такой ответ совсем не устраивает. Киришима представляет как тяжело было бы разглядеть надпись на небольшом клочке бумаги в этом хреновом освещении. Да и кому оно надо? Разве что подкатывающим к нему раз в год девчонкам.
— А если бы он у тебя был, что бы на нём было написано?
Бакуго едва ли успевает закончить предложение — Изуку снова взрывается хохотом. Не один, а вместе с Шиндо — тот оказывается не таким уж серьёзным парнем на деле. Киришима слегка хмурится, заминает протяжное «э-э-э» мыслями, но его задуманную фразу озвучивает кто-то другой — кто-то, кто забирает готовый кофе и делает глоток с подуставшим видом.
— Если хочешь узнать его имя, то спроси прямо. Не позорься.
И внезапно Киришима чувствует себя ужасно неловко. Он прочищает горло, пятится в сторону, ищет взглядом оставленную швабру. Тишина длится недолго — Бакуго вдруг взрывается неоправданной злостью, ругается на Изуку, даёт Шиндо подзатыльник, но смеяться эти двое не перестают. Ситуация выглядит комично, и Киришима даже позволяет себе растерянно хохотнуть.
— Киришима Эйджиро, — он обхватывает ручку швабры цепкой хваткой, говорит негромко, не смотрит, но всем прекрасно слышно. — Можно просто Эйджи. Не принципиально.
Он ждёт ответа; ждёт, что Бакуго представится в ответ, но Бакуго выдаёт короткое и неслышное «м» и снова утыкается в свой телефон. Возможно, думает, что все и так его знают; возможно, он просто смущён комментариями своих друзей. Но теперь Киришима, чёрт возьми, смущён ещё больше. Так ничего и не остаётся, кроме как зыркнуть на Шото (он вспомнил его имя), кивнуть на кофе и ещё раз указать на выход. Шото согласно кивает — уговор есть уговор, а потом оставляет на барной стойке деньги за кофе с приличными чаевыми и метит к двери, подбирая остальных.
Изуку говорит «до скорой встречи», и это звучит ужасно; Шиндо не перестаёт звать его «мальчик-бармен», и это — ещё хуже. Бакуго слегка ссутуливает плечи и уходит молча. Киришима смотрит на часы — чёрт бы всех их побрал.
The Fratellis — Whistle For The Choir
«Они просто испугались! Спасибо. Джиро классная».
Киришима закатывает глаза, но отчего-то едва заметно лыбится. Он прячет телефон, поднимается с лавочки и бредёт в ближайший супермаркет, убивая время. В желудке пусто — там отчаянно воют киты и просят хотя бы о кусочке сэндвича.
Он проходит мимо ароматной булочной, открывшейся всего каких-то десять минут назад. Из динамиков, закреплённых у двери, ещё не играет музыка, потому что милая девушка в фартуке ещё не успела запустить цифрового Мадди Уотерса с его лиричным блюзом; ещё не успела выставить печенье с шоколадной крошкой и карамельные брауни; не подписала свежие таблички своим размашистым почерком с закорючками-цветочками; не вывесила доску с выведенными мелом «сладостями недели» — тыквенным пирогом, печеньем с помадкой, конфетами из тыквенного джема.
Киришима мельком заглядывает внутрь, когда проходит мимо, улыбается увиденному: девчушка в фартуке кружится под мелодию, которую сама напевает, качает головой, включает заданный плейлист. Под фартуком виднеется белый плюшевый свитер с длинными рукавами, тёмные джинсы, замшевые короткие сапожки на небольшом каблучке.
Она заправляет прядь за ухо, и Киришима рефлекторно повторяет за ней, а потом всё же отводит взгляд и бредёт дальше, кутаясь в джинсовку, утыкаясь в ворот клетчатой рубашки. На улице по-осеннему прохладно — тут нет обогревателей и не пахнет сладкой тыквой, как в булочной, но кое-где всё же проскальзывает аромат утреннего кофе, тепло уютных близких разговоров и просыпающегося города.
Он доходит до Сэйва. Того самого, в котором Джек Дэниэлс по пятьдесят баксов, в котором вечные скидки по клубной карте и полно народа; того самого, где из динамиков толпу тоже приветствуют приглушёнными рок-балладами, где стоит автомат для молочных коктейлей с огромным количеством переключателей и диспенсеров.
«And go you know me no you don't even know me.
You're so sweet to try, oh my, you caught my eye,
A girl like you's just irresistible».
Киришима ловит себя в отделе снеков, тихо подпевающим слащавой песне из динамиков, качающим головой, закусывающим губу каждый раз, стоит только задуматься о словах и их смысле. Он берёт с полки крекеры и уходит в соседний отдел, чтобы захватить колы.
«And I must confess, my heart's in broken pieces
And my head's a mess,
And it's 4 in the morning, and I'm walking along».
Киришима пританцовывает, поправляет волосы, подкидывает банку колы в руке и двигается к кассе, слыша песенный свист в динамиках сквозь свои наушники.
В Сэйве готовятся к Хэллоуину: развешивают гирлянды, освобождают место для поддона с тыквами, меняют ценники на оранжевый «супер хит». У центральной стены вскоре появится одна из этих «страшных, пугающих надписей», углы украсят привидениями из марли, ватной паутиной, фетровыми летучими мышами.
Из динамиков начнёт раздаваться совершенно другая музыка, перебиваемая рекламой акционных товаров и мини-рассказами о сети магазинов. У входа, возможно, установят небольшую фотозону со всеми атрибутами. Ничего из того, чего не было тут в прошлом году.
Киришима продолжает свой приглушённый концерт. Никто не пялится на него, никто даже не думает. Он не выглядит странно, его усталый силуэт подозрительно хорошо вписывается в стабильное настроение. Киришима помогает старушке у кассы, пропускает её вперёд, принимает кучу родительских комплиментов в ответ и не совсем хочет в них верить. Он не совсем «славный, добрый мальчик», родители не совсем «гордятся таким доброжелательным сыном», но он просто улыбается. Улыбается и молчит.
За ним двое подростков, увлечённо обсуждающих один из грядущих концертов какой-то популярной рок-группы. Они делят наушники, тыкают пальцами в плеер, воодушевлённо болтают и изредка подпевают в такт несуществующей для слуха Киришимы музыке.
— Не могу поверить, что они и правда приедут. Post Mortem такие крутые! Несмотря на… несмотря на всё. Их музыка — огонь, даже когда я чувствую себя плохо, она всегда придаёт мне сил. Знаешь, как будто вопит: «Двигайся дальше, Трэвис, это ещё не конец!».
— Да, хреново вышло с твоими предками, чувак. Но я рад, что ты решил остаться с матерью в Чикаго. Теперь мы сможем сходить на концерт вместе. Кстати, я слышал, что их солист, ну… Кажется, они с его парнем поженились. Недавно, вроде? Пару месяцев назад.
— Вау, ха-ха… Круто? — Киришима чуть ли не затылком ощущает, как тот самый Трэвис неловко пятится назад и ускальзывает взглядом в пол. Его друг неуверенно отвечает, прикрываясь стеснительным смехом:
— Ага… Такие вот дела. Видимо, этот… эта любовь его очень вдохновляет. Его последний альбом — мой самый любимый и, кажется, лучшее, что у них было за всё время существования группы.
— Ты про «Haemoglobin»? Чёрт, я почти уверен, что это самое невероятное из того, что мне доводилось слушать. У таланта нет предела.
Киришима благодарит кассира и выходит из Сэйва, попутно открывает банку колы, предварительно отводит руку в сторону, чтобы не заляпаться бурлящей наружу газировкой. Снаружи из динамиков всё ещё доносятся финальные строчки песни, но не смешиваются с остальными звуками, не создают дисгармонию, а звучат отдельно. Пробираются в мысли, окутывают весь поток, вливаясь в него приятной мелодией, знакомым ритмом.
«So if you're lonely, why'd you say you're not lonely?
Oh you're a silly girl, I know I hurt it so.
It's just like you to come and go».
И внезапно всё… останавливается. Нет — музыка звучит дальше, прохожие бегут по делам дальше, мир движется дальше. Останавливается только его дыхание. С какой-то стати — то ли от неожиданности, то ли ещё от чего — оно сбивается, глухо ударяется о грудную клетку и исчезает вовсе, пока кола продолжает пениться на поверхности банки; пока пачка крекеров сжимается до предела и становится похожа на потёртую бумагу; пока из динамиков всё ещё доносятся звуки и слышатся вполне отчётливо.
Это не похоже на сон — ничего сюрреалистичного, ничего иррационального, просто на реальность тоже мало смахивает.
— Меня зовут Бакуго Кацуки.
Бакуго словно запыхавшийся. Бакуго словно бежал сюда. Бакуго словно нашёл его, потому что забыл представиться.
Киришима не двигается — не знает, как. И Бакуго снова пристально оглядывает его, снова не отрывает взгляд и, чёрт его дери, пялится прямо в глаза. У Киришимы проблемы со зрительным контактом. Воздух вырывается из его лёгких, и всё перед глазами снова отмирает. Кровь возобновляет циркуляцию, пальцы перестают сжимать злосчастные крекеры.
«You're so sweet to try oh my, you caught my eye.
A girl like you's just irresistible».
Бакуго просто отводит взгляд в сторону. Киришима просто перестаёт понимать что-либо.
