Очаруй меня красным

Мне не по себе теперь у себя. Стало странно лежать и смотреть в потолок посреди ночи. В темноте своего не безопасного больше жилища, наблюдая за тенями колышущихся на ветру веток и слушая, как иногда они скребут по стальному боку и двери трейлера. А может, и не ветки вовсе? Чужие пальцы? Кто бы стал стоять ночью у чужой стены и царапать её своими пальцами? Только совсем нездоровый. Откровенно больной. Или голодный. И вот уже я не в трейлере себя чувствую, не лежащим в постели, а запертым в жестяной банке. Я консервы. Запас, до которого металл не позволяет добраться. И фантазия столь чёткая, что плохо до кислого привкуса во рту. Привкуса слегка подпорченных консервов. Когда плесени ещё нет, но… Чтобы заглушить его, прикусываю край одеяла, и во рту тут же становится противно сухо. А ветки так же скребут. Хочется попросить их перестать. Или поторопиться. Чтобы я уже знал наверняка: сожрут сегодня или нет?.. Сожрут, или можно дожидаться завтра? Кручусь на месте. Заматываюсь в одеяло. Чувствую себя непростительно неловким, путающимся ещё и в собственных ногах, поднимаюсь на них в итоге для того, чтобы сделать пару глотков воды и, не выдержав, хватаюсь за телефон. Пишу, отправляю и на минуту действительно замираю и вслушиваюсь, придёт ли уведомление о том, что доставлено, по ту сторону моего трейлера?.. Я спросил, собирается ли он сегодня меня съесть. Он поздоровался и ответил, что не собирается. И пожелал спокойной ночи. Стало ли мне спокойнее? Только если желание нырнуть под одеяло и задохнуться там от накатившей неловкости можно принять за спокойствие. Тогда да. Определённо. Трейлер и темнота внутри перестают быть пугающими за доли секунд. После этого самого нелепого пожелания сна. Разве злу положено чего-то желать? Или дарить, или?.. «Могу я спросить, почему ты не спишь?» Спрашивать разрешения тоже, например. Или играть во все эти разрешения. Нужно ли оно будет для того, чтобы укусить меня? Или сожрать? Сожрать более подходящее слово?.. Вспоминаю его взгляды, и становится холоднее. Настолько, что, прежде чем ответить, я возвращаюсь в постель. Кутаюсь в одеяло и долго думаю. А стоит ли вообще ему отвечать? Потому что мне страшно. Признаюсь, и это легко выходит. Наверное, из-за того, что я хочу, чтобы он разубедил меня. Сказал, что мне не нужно бояться. Сказал, что он не обидит. Что он хороший. Что он миролюбивый, добрый, питающийся томатным соком вампир. «Почему?» Вопросы задаёт тоже легко. Как будто не понимает сам. Будто нужны дополнительные причины. Будто одних только веток, протяжно царапающих бока моего трейлера, недостаточно. А они же так и водят своими широкими лапами. Туда-сюда по металлу. Туда-сюда… И как я раньше под это спал? Почему не слышал? Теперь я не знаю, что может прятаться в темноте. После того, как написал и отправил, стало темнее. Или это из-за яркости телефона так? Глаза теперь режет. Всё ещё не зажёг лампу, потому что упрямый. И потому, что то, что может быть на улице, может начать царапать активнее, привлечённое светом. «Не бойся. Темнота не проникнет к тебе. Пока ты сам её не пригласишь». Сглатываю. Намёк ли? Почему мне кажется, что он сейчас другой? Не меланхолично расслабленный? Почему мне кажется, что он играет со мной? Лениво, небрежно, словно я сейчас совсем не к месту. Я мешаю ему. Ты рядом? Слишком прямо, наверное, но знать надо. Мне вдруг стало безумно важно знать. «Недалеко». Но не за дверью? «Нет». Что же. Это немного утешает. Если он не врет. Я очень-очень надеюсь, что не врёт. Для чего ему это? Уже приглашён. Может зайти в любую минуту. В любую минуту может оказаться рядом. Со мной. Вышел перехватить чего-нибудь перед сном? Ставлю глупый подмигивающий смайлик в конце, отправляю, и, только когда высвечивается «прочитано», осознаю. Понимаю, что именно написал. По-ни-ма-ю. Не удалить, не переписать, не… Только зажмуриться. Сильно-сильно. Снова чувствуя, как замерзают пальцы на ногах и противная ледяная морось пробирается выше. По коленям ползёт и, скользнув ещё, растворяется где-то в животе, набивая его снегом. Я спросил, вышел ли он убить кого-нибудь. Я… Не могу заставить себя открыть глаза, даже когда чувствую, что телефон коротко вибрирует, сообщая, что мне ответили. «Я вышел подышать воздухом». Боже. Врёт же мне. Я знаю, что врёт! Чувствую или… Не понимаю, откуда, но… Кусаю себя и почти не замечаю этого в приступе накатившей паники. И боюсь ещё сильнее. Когда красное попадает на язык, и я чувствую его вкус. Тогда-то и приходит боль. Боли становится много. Противной и тянущей будто не только укушенную щёку, но и весь мой рот. Оттереть бы, но щиплет и только сильнее начинает саднить. Хочется сплюнуть. Хочется затереть. Снова слышу скрежет веток. Сглатываю противную, отдающую солью слюну и уползаю ниже, под совсем не безопасное одеяло. Тонким кажется. Больше не сохраняющим тепло. Выдыхаю под него и ничего не чувствую. Так же холодно. А ты вообще дышишь? Не знаю, зачем спрашиваю. Наверное, потому, что чьи-то вспыхнувшие и мельком зацепившие край моего окошка и стоящую около него прозрачную чашку фары мазнули по комнате красным и напугали меня. Он не отвечает сразу. Оставляет меня одного в тишине. На минуту или две, нарочно или нет, не знаю, но, когда отвечает, кажется, что ветки, скребущие по стенке трейлера, провели по моему загривку. «По своему усмотрению». Мурашки… «Тебе пора спать». Звучит совсем небрежно в моей голове. Пускай и ласковым, немного вкрадчивым голосом. Это звучит как: «Перестань мешать мне». И ещё одно, обещанием, вдогонку: «Я приду посмотреть на завтрашнее выступление». Экран гаснет. Ветер так и раскачивает дерево. Я остаюсь в темноте. Моргаю и, слушая фантомные хлопки своих ресниц, думаю сказаться больным и пропустить представление.