***
Лилтарэ вскочила с постели, едва угас серебристый свет луны, сменившись розовым потоком рассветных лучей. Она подняла взор: потолок был незнакомым, — белый, с тонкими ребрами нервюрных изогнутых прожилок, он походил на огромный лист дерева, который упал сверху и прикрыл их. В памяти быстро пронеслись недавние сладостные ласки. Удовольствие, которому они предавались, длилось долго, так что под конец утомленные Эльвион и Лилтарэ уснули в объятиях друг друга. Ваниа и сейчас спал. Локоны его разметались по постели, лежали на спине, на покрывале рядом, блестя вдвойне ярко в свете златого светила. Эльвион потянулся и зевнул, и, едва завидев Лилтарэ рядом, потянулся к ней. Она присела на край постели. — Как это чудесно — что мы тут одни, — призналась она. — Я тоже рад, что встретил тебя, — с жаром ответил ваниа. — И что мы смогли уединиться, и… Оба нежданно смутились снова. — Ты такой смелый и так уверен в себе, — сказала Лилтарэ. — Знал бы ты, насколько мне этого не хватало! Ваниа, казалось, замер, но ненадолго, и тут же широко улыбнулся. — Приходится, ведь я живу отдельно от своей родни — и довольно далеко отсюда, говоря по правде, — при этих словах он заметно смутился и погрустнел. — Так что я не уверен, что ты согласишься последовать за мной в леса, но уверяю, моя леди, если бы ты согласилась, я бы тебе показал, как хороши они в дни урожая, да и в любые другие дни… Похоже, он полагал, что слова об его отшельничестве могут испугать. Возможно, иную деву они и могли бы отвратить, но только не Лилтарэ. Она снова взяла его за руки, убеждая, что охотно последует за ним хоть на край Амана. — Нет, нет, я только рада буду поселиться с тобой там вдалеке от всяких чужих глаз, чтобы только ты и я, и никого вблизи… Она с надеждой взглянула в его лицо, заканчивая: — Ведь мы будем там наедине? Всегда? — Да, вот я и боялся, что ты не сможешь без друзей и подруг, Лилтарэ. — О, нет-нет, у моего прежнего мельдо был чрезмерно… Ммм… Одержимый контролем атто и шесть братьев, так что я только рада буду жить лишь вдвоем с тобой. Эльвион от избытка чувств подхватил ее на руки, поднявшись и покружив ее по комнатам. Было заметно, что тут он бывал редко, но и впрямь, какая разница? Скоро им не помешает никто. Лилтарэ прижалась к нему всем телом и ощутила свидетельство его чувств к ней, явно заметное под тканью златотканых одеяний. Любовники покраснели вновь, немного отстранившись друг от друга. — О, как же стремительно страсть разгорается во мне при одном взгляде на тебя, моя леди! И Лилтарэ сказала ему, что вовсе не против встречать подобное доказательство любви сколь угодно часто.***
Лэхтэ решала схожий с ее подругами по покинувшему их несчастью вопрос: правильно ли она делает, так быстро позабыв о своем Атаринкэ? Он ведь был так хорош, и она должна была быть просто счастлива стать его женой, и прочее… Вместе с тем, стоило поглядеть на Тинтиларо, как сомнения ее не только ослабевали, но даже и исчезали вовсе, так что забывалась даже их с Курво клятва верности. Об этом она и поведала новому избраннику. — Что ж, раз так, постараюсь не удаляться от тебя надолго, моя леди. Лишь бы не надоесть тебе. — Никогда, — уверила его она. — Ты так прекрасен, что я совершенно теряю дар речи при желании описать, каков ты, или сделать тебе приятное, сказав, как восхитительны твои волосы или глаза. — Разве это важно? — Нет, но… Строго говоря, Атаринкэ я видела так редко. Он почти все время проводил в мастерской, а когда приходил, бывал слишком утомлен, даже чтобы… Она покраснела. Не говорить же о близости снова? Тинтиларо смущаться не стал. — И этим тоже я готов радовать тебя сколь угодно часто, — прошептал он с хитрой улыбкой. В любом случае, Лэхтэ ощущала себя окружённой его любовью и заботой, даже если он отдалялся или был занят. Сейчас же, сидя на его коленях и иногда подавая ему с подноса кусочки фруктов — она и вовсе таяла от счастья. — Я думала, что вы, ваниар, вовсе не таковы. Атаринкэ говорил, вы скучны и ведёте праведный образ жизни, следуя строго указаниям валар, но теперь я вижу, что строгости никакой нет и даже не понимаю, почему боялась прикоснуться к тебе и вообще отправиться на праздник. — А уж как счастлив я, — заметил Тинтиларо, в мгновение ока прижав ее к постели своим гибким и сильным телом. Лэхтэ обвила его шею руками. Ей по привычке было неловко, что она отвлекает столько его внимания на себя: ведь у него тоже наверняка есть занятия, куда более важные, чем предаваться сладостным ласкам с возлюбленной. Тинтиларо будто угадал ее мысли: — Обычно я занимаюсь зодчеством и часто часы напролет провожу на стройке, объясняя каменщикам свой замысел, или сижу над чертежами, думая, как опереть арки сложного свода, но, поверь, для тебя я всегда отыщу время — и буду рад, если ты сопроводишь меня в занятиях: ведь единый твой взгляд вдохновляет меня и наполняет энергией, побуждая творить!.. Лэхтэ кивнула и снова счастливо прижалась к нему. Тинтиларо перевернулся на спину, давая оседлать себя и придерживая деву за талию. Пред тем оба они быстро избавились от одежд и теперь могли вдоволь любоваться друг другом. В Тинтиларо манило все: и чуть детские припухлые губы, и нежность объятий, и длинные волнистые волосы, до которых так и хотелось дотронуться, а уж стоило едва встретиться с его взглядом… Лэхтэ читала в его очах такую откровенную страсть, что медлить с ласками не стала — и сама первой направила его член в себя, ибо желание, томившее ее, стало невыносимым. Тинтиларо негромко простонал, показывая, сколь по душе ему подобное начало, и дальнейшие движения их были в меру долгими, в меру быстрыми — и слаженными, словно друг подле друга они провели целую вечность. Он удерживал ее за талию, отрываясь лишь для того, чтобы коснуться груди. Твердый налитой член его вновь и вновь достигал самой сокровенной точки лона, и с губ девы, изнемогающей от наслаждения, раз за разом срывался шумный вздох. К общему удовольствию, одна поза сменилась другой, и Лэхтэ готова была уже молить о пощаде: таким невероятно долгим казалось наслаждение от их близости. Она чувствовала, что слабеет. — Пожалуйста, — одними губами прошептала она. Но он ее услышал. Тинтиларо легко удержал ее на весу, и ничто не казалось ей таким удивительным и возбуждающим, как то, что он сейчас обладает ею. Каждый его жест был проникнут заботой о ней; был чувственным, но не вызывал смущения. Скоро она вновь сама обвивала руками его стройный стан, громко вскрикивая, прислушивалась к тому, как он шумно дышит, и наслаждалась каждым мгновением их близости.***
Нерданэль лениво прикрыла глаза, призывая себя к спокойствию. — Что-то гнетет тебя? — Ристаро находился поодаль: стоя перед сундуком, он помогал ей уложить вещи, чтобы нолдэ могла переселиться в его жилище в Валмаре. Но даже стоя в десяти шагах, он, тем не менее, верно уловил перемену в ее лице и все сомнения, которые выражали черты его любимой. — Иногда мне говорят: «Как могла ты так легко забыть о супруге и сыновьях!», и… — И ты жалеешь? Нерданэль фыркнула: — И знал бы ты, как они меня раздражают, эти непрошеные любители укорить меня в моем выборе! Оба расхохотались. Ристаро обнял ее: некоторый страх на его лице сменился восторгом перед ее смелостью. — Мне тоже часто нашептывают, что вряд ли я смогу сравниться в твоих глазах с тем, кто был назван прекраснейшим и талантливейшим из эльдар. — Я вовсе не собираюсь сравнивать тебя с ним, Ристо, — и Нерданэль легко чмокнула его в кончик носа. — И потом, я успела сильно поумнеть с тех пор, как повстречала королевского сына, и теперь знаю, что никакая внешняя привлекательность и никакая одаренность не заменят того, что есть у тебя. — Любви и желания сделать тебя счастливой? — ваниа пожал ее руку. — Бесстрашия перед моими экспериментами и благоразумия, — снова рассмеялась она. «А еще легкости, простоты и спокойной жизни», — подумала Нерданэль, но договаривать не стала. В самом деле, к чему сравнивать? Она теперь свободна и вольна связать свою жизнь с любым. Так что если ей и оставалось печалиться о чем-то, то разве что о покинувших ее сыновьях — но и они, если подумать, сделали свой выбор. Для влюбленных никакое путешествие не может быть слишком длинным или унылым, поскольку они заняты собой: вот и Нерданэль не заметила, как на горизонте показались остроконечные вершины домов Валмара. Ристаро ввел ее в свой дом. — И все же сам я кажусь себе перед мастером Феанаро гнетуще бездарным, — заметил он, показывая ей обставленные совсем просто покои, мебель белого дерева и некрашеную ткань, что покрывала ложе. — Это же прекрасно, — успокоила Нерданель его. — Твое жилище как холст, который ждет моих красок. — Ты и сама как яркая краска, — Ристаро обвил ее талию руками, любуясь ярко поблескивавшими рыжими прядями избранницы, — или как цветок Лаурелин, что чудом упал мне в ладони. Она в шутку подергала его за длинный локон, заметила, что цветок вновь хочет в объятия своего золотого мэллорна, и Ристаро не заставил ее долго себя просить. — А вот что я в тебе люблю, так это твою нолдорскую страсть, с которой ты отдаешься любому делу. Все прочие девы, коих я встречал, в сравнении с тобой кажутся боязливыми и медлительными — хоть, может, я и несправедлив к ним, — говорил Ристаро, расшнуровывая ее походное простое платье и скидывая свой плащ. — Тебя это пугает? — Притягивает, мелиссэ. Она нежно провела ладонью по его груди, ощущая кончиками пальцев стук его сердца, затем прильнула к гладкой горячей коже губами. — Я разве что опасаюсь, что тебе наша жизнь покажется чересчур размеренной и спокойной. — Что ж, в наших силах привнести в нее элемент хаоса, — засмеялась она. — Или, по крайней мере, призвать дитя, а может, и не одно. В этом у меня большой опыт, поверь.