Знаешь, в чём лучшая часть быть оборотнем?...
Я был как в бреду.
Тело горело, ломалось, хотелось выть волком и что-нибудь разрушить. Перед глазами маячила слепящая, поглощающая все сознание, огромная, яркая-яркая и мертвенно-холодная Луна, в уши рикошетом отскакивала какофония шорохов, вздохов, криков; я глох от непонятных шелестов, скрежета, скрипа и тишины, голову кружили непривычно острые и пряные запахи, от которых хотелось вытошнить собственные внутренности, а затем сожрать все, что источает такой умопомрачающий запах, или сделать все в обратном порядке, а может даже все вместе. Было невыносимо больно. Я помню солоноватый вкус пота, слез и крови, помню разноцветные вспышки, дымкой расплывавшиеся перед глазами. Чей-то шепот. Фантомный голос пел прямо возле ушей, звал куда-то бежать, обливая мертвецким холодом с ног до головы. Казалось, говорила сама Луна. Смотрела прямо внутрь моего существа. И это казалось таким естественным, таким понятным, таким... правильным! Хотелось бежать, хотелось, чтобы земля грохотала под лапами, хотелось вечно смотреть и поглощать Луну глазами, молиться на нее воем и облизывать невменяемо-восторженным, почти фанатичным взглядом, как божество. Бежать. Надо бежать. Идти вслед за Луной. Разорвать всех, у кого бьется сердце и фонтаном может хлестать алая-алая кровь, измазаться в ней и воззвать к Луне. Вновь и вновь. Вновь и вновь. Вновь и вновь!А потом я проснулся.
И ничего не помнил. Кроме мучительной боли и всепоглощающего света Луны. "Какой странный сон..." — подумал я и медленно открыл глаза. Слишком яркими искрами сверкали пылинки, и из-за них, казалось, сотня маленьких иголочек пыталась прошить мне череп. Взгляд мозолили почему-то слишком четкие узоры деревянных половиц прямо под носом. И под щекой. Было холодно — я чувствовал собственную легкую дрожь. В горле свербило, выдохи были какими-то сиплыми и хриплыми. Я сорвал голос? Когда успел? А почему на полу лежу? И, кто-нибудь, молю, отключите все звуки и сделайте что-нибудь с моим зрением! Запах... Фу, как тошнит-то... И во рту так сухо. На губах было что-то соленое. Внутренности кувыркнулись, и меня чуть не вырвало. Что за жесть происходит, черт возьми? Переворот на живот ознаменовался моим сиплым полустоном-полукриком. Бока саднило, холод комнаты мазнул по ним ледяным воздухом, а грудную клетку прошило болью. Что я такое сделал, что все настолько сильно болит?! Руки, пока я пытался приподняться, нещадно тряслись и в конечном итоге подогнулись, и я снова ударился ребрами. На этот раз отчетливо закричал. Аж слезы брызнули. Господи, как больно-то! Где я? Что происходит?! Все как будто резко стихло. Были слышны лишь мои надсадные всхлипы и скрипы за стеной. Что там? Я и сам затих и задержал дыхание — весь обратился в слух — и замер в ожидании, как хищник. Шаги. Тихие и аккуратные, даже медленные — с носка на пятку, будто стараются идти еще тише, проверяя каждый миллиметр пола, прежде чем ступить. Глубокие, дрожащие вздохи за стеной. Шаг. Тишина. Еще шаг. Легкий скрип половицы. И снова тишина. Я напрягся, затаился. Кто там? Этот кто-то не хочет, чтобы я слышал? Почему? На полу появился светло-желтый лучик, ослепил прикрытый веком правый глаз, разросся в золотистую пыльную дорожку, осветив пространство перед, видимо, дверью — и я с трудом удержал вскрик. Пол был испещрен глубокими и не очень царапинами. Самая глубокая была рядом, прямо под носом, рядом с левой ладонью. Маленькие щепки утыкались в кончик носа, на который я невольно скосил глаза. Свет за дверью задрожал, засветил ярче, а потом послышался глухой тихий стук. Маленький шаг, глубокое дыхание чуть ли не над ухом. Тишина. -– Ремус? Я вздрогнул, скрипнув ногтями по щепкам. Голос был тихим, взволнованным, безгранично нежным, почему-то показался таким родным и обнадеживающим, что я чуть не захлебнулся в очередном всхлипе. Глаза обожгли слезы. – Ремус, милый, как ты? Я снова попытался подняться, ничего не вышло. Хотел позвать — и понял, что понятия не имею, кто там за дверью. Горло сжалось от страха и обреченности, заглушившись боль в руках и ребрах. Из горла вырвался громкий не то всхлип, не то стон. – Сын? — взорвал тревожную тишину еще один голос. Страх будто вытек из меня вслед за воздухом. Сердце от облегчения быстро забилось под ребрами. Я снова попытался аккуратно приподняться, подтащив под живот ноги, но и они меня не держали: по каждому нерву струилась боль, и, вновь упав и ударившись, я громко вскрикнул. – Ремус, сынок, мы можем войти?! — женщина за дверью часто дышала, голос под конец у нее сорвался. Сознание не выдерживало боли. В глазах темнело, было мутно от слез, но прежде, чем провалиться в вязкую темноту, я прохрипел: – Помогите! Сверкнул свет, ударилась об стену тяжелая дверь. Надо мной нависли две большие тени. А я утонул в соли слез, крови и глухой пустоте.Возможно, это был всего лишь сон.
***
Умиротворяющий сумрак сна неохотно расступился, когда солнце зарядило мне лучом в глаз. Но даже это — честно слово! — не смогло омрачить мое хорошее настроение, вызванное приятными ощущениями, ни в какую не идущими в сравнение с тем, что вспоминалось вместе со странным сном. "Господи, как хорошо-то!" — подумал я про себя, потягиваясь. Под телом прогнулся теплый и мягкий матрас, по лицу скользили мягкие лучики солнца. Я умиротворенно улыбнулся и приоткрыл глаза. Над головой высился светлый потолок, утопающий в синих дневных тенях. Видно было лишь ту его часть, что находилась надо мной, остальное все было скрыто одеялом, которым я был укрыт чуть ли не с головой. Справа сияло в теплом свете солнца большое окно, занавешенное кремовыми легкими шторами. Одна из створок была приоткрыта, и в комнату просачивался свежий весенний воздух, от которого шторки трепетали. Было так спокойно и хорошо, что я даже не сразу смог прийти в себя и подумать хоть о чем-либо. Казалось бы, а что такое могло меня натолкнуть на странные мысли? Так вот, отвечу вам — странным мне внезапно показалось все. Не сразу, но внимание я все-таки обратил. В Агентстве сны не снятся. Там светло, но светит там не солнце; там есть воздух, которым мы дышим, но никогда не дует ветер. Комнаты, в которых мы живем, упрощены до самого минимума, и все, что я пока успел увидеть, никак не походит на то, что я привык видеть. Закономерный вопрос: где я? Я бы подскочил на месте, если бы не еще одна странность. Я был слаб. Даже руку поднять и отодвинуть вниз одеяло стоило мне таких усилий, что под конец я попросту выдохся. Чуть повернув голову и опустив взгляд, я уставился на то, что было скрыто одеялом. Например, на маленькую по-детски пухлую ладонь. На часто вздымающуюся грудную клетку, туго обвитую бинтами, от которых горько пахло какими-то травами и антисептиком. Чуть ниже бинтов по животу шла дугой цепочка кругловатых крупных шрамов. Так, И-сто, соображай, пока мозги не отказали. Что за черт творится? Это какая-то учебная иллюзия от Верхушки, в которую меня умудрился запихнуть Ди-Эль? Не, вряд ли, такое я бы запомнил. Соображай, соображай, тупица! Маленькая ладошка под сопровождающий обреченный вздох упала на лицо. Где я мог оказаться, если не в собственной постели? Черт. Я фыркнул и глупо захихикал. Правда что, где я еще могу быть. Если обстановка не похожа на Агентство, значит, я на миссии. Осталось вспомнить, где именно. Дверь, находящаяся слева от меня, тихо скрипнула. Через щелку в комнату заглянули лучащиеся беспокойством глаза. Увидев меня, они чуть прищурились, послышался легкий выдох, и дверь полностью открылась. Я замер, рука скатилась по лицу вниз и упала на одеяло. – Здравствуй, соня, — с мягкой улыбкой поприветствовала меня вошедшая женщина. В руках она несла поднос с какими-то склянками и стаканом воды. Отставив его на тумбочку, она присела на стоявший рядом табурет и уложила свою руку мне на лоб, — Как ты себя чувствуешь? — голос чуть дрогнул. Тонкие пальцы вплелись в волосы, огладили темя и щеку. – Хорошо, — хрипловато ответил я, поразившись мысленно своему звучанию. Голос был высокий, чуть нечеткий в произношении, — А... Что произошло? Почему я перевязан? Тонкие женские брови нахмурились в сожалении, губы поджались. Прохладная ладонь продолжала гладить мне лицо. Ореховые глаза странно сверкнули, вызвав у меня непонимание. – Ты не помнишь? Теперь нахмурился уже я. Если это как-то связано со сном, что я видел... И если это вообще был сон... – Нет, -— сглотнув, проговорил я. Голос, что, сорван? Я попытался приподняться, но слабые руки вновь не смогли меня удержать — как и во сне. Женщина, засуетившись, подскочила и, подстегнутая еще и тихим стоном, быстро помогла мне сесть и поправила подушку. Я облегченно откинулся и перевел дыхание. Ко рту уже был поднесен стакан, из которого я немного отпил. Все, я жив! Понятия не имею, кто эта женщина, но я ее уже люблю! – Ох, что ж... — было видно, что ей очень не хочется что-то мне рассказывать, но в итоге она все же заговорила, снова вплетая свою ладонь мне в волосы: – Утром, когда ты трансформировался обратно, мы... – Трансфо...? — перебил я ее и тут же замер. Черт подери. – Да... — нахмурилась она, — Ты был сильно ранен и ослаблен, папа перенес тебя сюда. Мы продезинфицировали и залечили все твои раны, но, честно говоря, я все еще не сильно верю этим вашим зельям, так что... Я уже не слушал. И так было все понятно. Ремус Люпин, оборотень, точно. Один из приближенных к главным единицам. Выдуманный мир, где волшебники живут в тайне от обычных людей. "Живы, здоровы, долго и счастливо". – Ремус? — позвала меня женщина. Упс, видимо, я пропустил какой-то вопрос. Э-э-э... – У меня такая сильная слабость... — тихо пробормотал я, пытаясь выкрутиться. Фух, судя по ее глазам, у меня вышло. – Конечно, милый, прости, — поспешно вскочила она, звенькнула одной из склянок и откупорила ее, — Твой папа взял на сегодня выходной, чтобы удостовериться, что ты будешь в порядке, сказал, что тебе нужно будет выпить это зелье. Умиротворяющий бальзам. Вот, пей. Сильно запахло травами. Приятный запах, конечно, но от того, какой он был сильный, я даже нос поморщил. Быстро проглотив зелье, я снова откинулся на подушку. – В чем дело? — заметила она мое состояние. – Пахнет сильно. Женщина по-птичьи склонила голову, сама принюхалась, вскинула озадаченно бровь и пошла к двери. – Усиленное обоняние... — проговорила она. Губы у нее еле шевелились, и мне подумалось, что фраза была сказана не так громко, как я услышал. Обернувшись, она обнадеживающе улыбнулась, — Поспи немного, а попозже я принесу тебе поесть, или, если ты лучше будешь себя чувствовать, спустишься сам, хорошо? Я кивнул. Она кивнула мне в ответ и тихо прикрыла за собой дверь. Аккуратно, чтобы не потревожить раны, я скатился по подушке на постель и лег, утыкаясь взглядом в окно. Надо было подумать. Итак, моя миссия началась. Переломный момент детства — это, видимо, первое полнолуние и последовавшая за ним трансформация. А то, что я посчитал сном, были три основных момента: трансформация, во время которой я здесь очутился, затем замещение человеческого разума на волчий и связанные с этим глюки(откуда-то я же видел ту огромную луну), а следом обратная трансформация, во время которой, судя по всему, меня нашли. Эти люди — родители Ремуса. Значит, они лучше всего знают, что из себя должен представлять их сын. Окей, сделаем проще: если я правильно понимаю собственный организм, слабость я буду чувствовать еще дня два точно, если не больше — я даже шевелюсь с трудом! Если вдруг я буду тормозить, странно реагировать — списываю все на слабость! Точно! Я чертов гений! Заговорщицки захихикав, я устроился поудобнее и провалился в уже захватывавшее меня сонное состояние, навеянное Умиротворяющим бальзамом. Проснулся я уже вечером. Солнечные золотисто-оранжевые лучи косо освещали противоположную стену и висящие на ней книжные полки, тени по углам налились чернильной синевой. Потянувшись, хрустнул окончательно вернувшимися в человеческому размеру косточками. Сил было уже побольше, чем в прошлый раз. Думаю, спуститься к родителям все же получится. Приподнявшись на локтях, я оглядел комнату. У окна был большой подоконник, полностью занятый подушками и несколькими мягкими игрушками. Лучики рыжими искрами перепрыгивали с места на место, контражуром выделяя плюшевые ворсинки, обрисовывали разноцветные лоскутки и перепрыгивали на стоящий рядом стол. Над ним высился старенький торшер. Плафон был обклеен цветной бумагой с тонко вырезанными созвездиями. "Наверняка поздно вечером смотрится очень красиво, все эти узоры на потолке будут выделяться", — подумал я, улыбнувшись. То, что я сначала принял за полки, было большим стеллажом. По всей длине его полок были расставлены книги. Наверняка какая-нибудь детская художественная литература и пособия для дошкольников. В промежутках между книгами стояли небольшие декоративные растения в милых горшочках. Стеллаж стоял как раз напротив меня. Надо будет потом пошариться в нижних ящичках. Они были больше по размеру и полностью закрывали свое содержимое. Тут же, подпирая стенку, стояли небольшой шкаф, наверняка с одеждой, и кособокий старенький комод. Краска на нем чуть потрескалась, и из-под шоколадного цвета чешуек выглядывало посеревшее со временем дерево. Сама по себе комната была небольшой, но такой уютной и светлой, по-детски невинной и чистой, что мимолетная улыбка стала даже шире. И тут я заметил зеркало. Аккуратно стащив с себя одеяло и спустившись, я, чуть пошатываясь, двинулся к нему, оперся на стоящий рядом стул с повешенной на него пижамной рубашкой и уставился на теперь свое отражение. Мальчишка. Бледная после полнолуния кожа, почти черные синяки под большими голубыми глазами. Нос пересекала длинная царапина. На лоб падала светло-каштановая челка. Узенькие плечи, обтянутые, как корсетом, бинтами ребра и норовящие сползти на пол пижамные штаны. Мелкий я. На вид лет пять, может. Правильно сказал, дошкольник, то-то у меня и голос тоненький. Я вспомнил фотографию из досье: очень даже похоже. Нет, правда, еще седины и морщин, да и шрамов еще не наблюдается. Ну, кроме этой царапины через нос. Даже то же усталое лицо, пхах. Стянув со спинки стула рубашку, застегнулся и пошел к двери. Дотянулся ладошкой до круглой деревянной ручки, повернул, оглядел пространство за дверью. А за дверью находилась погруженная в вечерний сумрак площадка этажа. Чуть левее виднелась лестница вниз, перила тонкими линиями выделялись среди полутеней противоположной стены. Скользнув на площадку, я тихо прикрыл дверь и заозирался. Моя комната оказалась ближайшей к лестнице, за ней шли еще две. Наверняка родительская спальня и какая-то комната для гостей. В свободных промежутках между дверями висели картины — яркие весенние пейзажи: парковая аллея возле какого-то сверкающего озера и опушка оживающего леса с частыми проталинами. Вдоль лестницы тоже висело несколько, но уже летних, судя по частоте зелени в них. Я аккуратно ступил на ступеньку, она в ответ негромко скрипнула. Дерево приятно холодило маленькие ступни. Уставившись в пространство, я разглядел сияющие искорки-пылинки, мерно покачивающиеся из стороны в сторону. Их освещали незашторенные окна с первого этажа. На первом этаже было тихо. Ну, относительно: я уже привык даже к тому, что я слышу больше и лучше, чем должен был бы. "Плюсик" к способностям оборотня? Возможно. Равномерно скрипели половицы под чем-то тяжелым, что-то шуршало. Я оглянулся в поисках звуков. Под лестницей пряталась небольшая уютная кухонька, выполненная в таких же кремово-коричневых тонах, как и моя комната. Пахнувший разнообразными специями и крупами кухонный гарнитур, старая газовая плитка, большая чугунная сковорода на ней и милая кастрюлька. Я принюхался — сильнее всего пахло мясом и картофелем, еще был запах овощей. А откуда-то дальше пахло чайными листьями и фруктами. Напротив лестницы был широкий вход в еще одну комнату. Прислонившись к стенке, выглянул — и по лицу снова растянулась умиротворенная улыбка. Это была гостиная с высоким покатым потолком. Вдоль стен стояли несколько кадок с растениями, из окна слева прямо в комнату прорывались рыжевато-алые лучи. Напротив входа пристроился высокий камин, на полке над ним стояли рамки, скорее с фотографиями. Большой ковер с мягким кофейного цвета ворсом занимал собой почти всю площадь пола. У правого окна все было занято книгами — два или даже три стоящих слитно шкафа с открытыми полками прижимались к стенам, над ними тихо тикали старинные часы. К окну боком был приставлен большой рабочий стол с настольной лампой, на нем высились стопки каких-то бумаг и книг в старых переплетах, лежало тонкое птичье сизое перо. От стола отодвинут стул с мягкой обивкой. А вот с левой стороны, между окном и камином, расположилось самое главное. Пара глубоких кресел с накинутыми на них вязаными чехлами, вместительный диван с уложенным там ярко-голубым пледом и несколькими подушками сине-сиреневого цвета, на лакированном продолговатом кофейном столике стоял маленький поднос с фарфоровым чайничком, молочником и двумя чашками с, судя по аромату, который я почуял еще на кухне, фруктовым чаем. И рядом с ним, чуть повернувшись к окну боком, в кресле-качалке сидела та самая женщина, которая заходила ко мне днем. Мама. Светлые чуть вьющиеся пряди неаккуратно были собраны сбоку в косу, на скулах играл легкий румянец, выделяющийся еще ярче падающими лучами, на губах — спокойная улыбка. В ногах, укрытых махровым бирюзовым пледом, стояла корзинка с пряжей; по коленям растеклась еще не готовая, видимо, шаль, легкая и серебристо-белая. В тонких пальцах мелькал крючок. Я улыбнулся шире, разглядывая ее. На дальний план даже отошли переживания о моей миссии, я мог лишь, чуть прищурив на свету глаза, разглядывать женщину, совсем еще кажущуюся молодой, которую с сегодняшнего дня мне предстоит называть мамой. Сзади хлопнула дверь. Я оглянулся. За лестницей, оказывается, была еще одна неприметная дверь. Из-за нее вышел мужчина с какими-то склянками, очень похожими на те, что в мою комнату принесла днем мама. Подняв глаза на вход в гостиную, он сразу увидел меня, и тут-то я понял, что я сейчас еще даже не похож на того мужчину из фотографии в досье. Будущий Ремус — копия своего отца. Ранняя седина в светло-каштановых чуть вьющихся волосах, печальные, но ласковые голубые глаза, мягкие черты лица. Брови у мужчины удивленно взметнулись вверх, но почти сразу спокойно опустились, а уголки губ приподнялись в улыбке. Проходя мимо меня, он оглянулся через плечо, кивнул в сторону кресел и заговорил мягким баритоном: – Ты уже встал? Как себя чувствуешь? — он опустился в одно из кресел, опустил склянки на столик и взял одну из кружек. Мама подняла взгляд на папу, затем вслед за ним посмотрела на меня и — взволнованно — улыбнулась. – Я собиралась к тебе попозже подняться, но раз уж ты сам спустился... Будешь есть? Не уверенный, что мой голос меня послушается, я кивнул и тихо пробормотал: – Я еще немного чувствую слабость, но мне уже лучше. – Это хорошо. Мама поднялась, отложив вязание и плед, прошла мимо меня, мимолетно растрепав мне волосы. Я обернулся за ней, смущенно прижимая вставшие дыбом прядки ладошками. Женщина на кухне уже доставала тарелки, накладывала овощи с мясом, достала из ящиков фрукты. Шлепая босыми пятками, я тоже зашел на кухню. За мной в помещение вошел и отец, поставил на круглый стол поднос из гостиной, присел на один из стульев со своей кружкой и, не отрывая от меня непонятного взгляда, отпил. Почему-то только теперь я обратил внимание и на прорезавшую переносицу морщину меж бровей. Мама тоже, судя по всему, нервничала: тарелки в ее руках позвякивали, иногда она металась из стороны в сторону, пару раз промахнулась так, что тушеная капуста вместо тарелки упала на пол. – Мам? — позвал я, тоже присаживаясь. Женщина вроде приостановилась, вроде естественно обернулась и улыбнулась, хотя глаза дрожали. – Все хорошо? Вы так... — я глянул и на отца, — вы так переживаете... Я чуть помолчал, ожидая ответа. Родители переглядывались, поджимали губы. Как будто специально, вспомнились те "глюки" во время замены разума: меня распирало от желания что-то разрушить и жажды крови. – Это из-за того, что я теперь монстр? — спросил я, кусая губу от волнения. (Моей сознание уже полностью свыклось с ролью ребенка — я и реагировал, и действовал так, как мог бы ребенок). Мама резко развернулась, подскочила ко мне и упала на колени, обхватив мое лицо руками; за ней так же быстро появился папа. – О чем ты таком говоришь, Ремус! "Монстр"? Да с чего бы вдруг?! Ты все еще наш Ремус, наш милый сыночек! – она в поисках поддержки обернулась к отцу, — Скажи, Лайелл! – Мама правду говорит, — папа был хмур, голос тих, но действовал он на меня успокаивающе, — Никакой ты не монстр... – Но, но! — вскрикнул я. Видения все не оставляли меня, — Я мог кому-нибудь навредить! Я видел те царапины на полу! Наверняка у меня были очень острые когти! Я не помню, ничего не помню! Только луну и что мне было больно! — глаза защипало, - Я теперь страшный и опасный, прямо как самый настоящий монстр из книжек! Как тот оборотень, что меня покусал! Родители вновь переглянулись, а меня прям захлестнул страх. "А ведь и правда", — подумал я, — "Если бы в тот момент, когда родители пришли за мной, я до сих пор был под действием луны, я мог напасть на них, поранить, покусать или даже..!" Я задохнулся от пришедшей ко мне мысли. Ощупал ребра под бинтами, там четко выделялись еще незажившие края ран, которые, судя по всему, нанес себе я. "Уж лучше сам себя ранить буду, чем наврежу кому-либо другому!" Отец аккуратно присел рядом, взял меня за руку. На его лице было точно такое же устало-ласковое выражение, как на фотографии Ремуса в досье. – Ты не монстр, Ремус, — он чуть улыбнулся, заглядывая в глаза, — Ты просто... просто... – Чудовище... — буркнул я себе под нос. – Нет, — припечатал папа, — Ты просто болен. Я удивленно расширил глаза. – Да, ты болен! — увереннее заговорил он, — И мы найдем лекарство! Заклинание ли, зелье — мы найдем его! Я замолчал. Облегчение накрыло меня с головой, все расслабилось, и я практически скатился по стулу, но это чувство почти молниеносно схлынуло, стоило появиться в голове новой здравой мысли. Я напрягся и собрался, глядя на родителей из-под бровей. – А до этого? — слишком серьезно для ребенка спросил я, — Что мне делать до этого? Я не хочу навредить ни вам, ни кому-то еще! – Ну... До этого мы будем действовать, как и в этот раз, — неуверенно улыбнулась мама, — Ты был в безопасности, папа все в той комнате зачаровал так, чтобы зверь внутри тебя никому не причинил вреда. Все будет хорошо, — она снова запустила пальцы мне в волосы, оглаживая темя, и я тяжело выдохнул. – Тебе стоит поесть, — не терпящим возражений тоном сказал папа, поднимаясь на ноги, — Первая трансформация забрала у тебя слишком много сил, ты больше суток не приходил в себя... – Что?! – Это нормально, скорее всего. Все же, ты еще ребенок, у тебя наверняка был болевой шок, еще и столько крови потерять, — отец прошел к двери, ведущей, скорее всего, на улицу. Кухня погрузилась в тишину. Мама в полуобороте наблюдала за сборами отца, я тоже не сводил с него глаз, но сам обдумывал сказанное. Спина и плечи скрылись за широковатой темно-зеленой мантией, и отец обернулся к нам. У двери его дожидался портфель, который я раньше не заметил. - Все-таки в ночь? - спросила наконец мама. – Да, — опустив глаза, ответил папа, — полноценный отгул взять не вышло, я лишь поменялся сменами. Вернусь завтра утром. Пройдя снова на кухню, он присел, поцеловал маму в висок, мягко посмотрел на меня и снова взлохматил волосы. Быстро поднялся, поднял портфель, крутанулся на каблуках и с хлопком испарился. А вместе с ним начала испаряться моя уверенность в лучшем. Мама торопливо встала, взяла тарелки и охнула: судя по всему, еда уже успела остыть. Она смахнула все обратно в сковороду и зажгла газ, перемешала овощи лопаточкой и, теперь аккуратно налив кипяток и заварку в небольшую кружку, поставила передо мной. Махнула рукой на молочник. – Я сейчас все подогрею, и мы покушаем. Как думаешь, — шутливо говорила она, — сколько в тебя сможет влезть? — на лице у нее пролегла легкая улыбка, но я все-таки заметил, что уголки ее губ мелко подрагивали. – Я голоден, как волк! — пошутил я и сразу напрягся. Мама вздрогнула, но виду не подала, — Прости, я неудачно пошутил... – Ничего, милый, ничего... — она тяжело вздохнула, — Все у нас будет хорошо, мы со всем справимся. Поздний ужин прошел в тишине. Солнце, напоследок мазнув по стенам алыми лучами, растворилось за горизонтом. Ступая очень тихо и боясь разрушить тишину, которая странным образом позволяла мне держать себя в руках, я шмыгнул в свою комнату. Там царил сизый полумрак. Подтянувшись, я забрался на подоконник и закрыл оконные створки на ночь. Холодный сумеречный воздух мазнул по лицу, и окно со скрежетом закрылось. Я потер царапину на носу. С беспокойством оглядел тени по углам. Спрыгнул на пол и зажег торшер. "Как я и думал", — я вновь умиротворенно улыбнулся. Тени забились поглубже, золотистые, словно дневные лучи, точечки звезд и пунктиры созвездий растянулись по всем стенам и потолку. Абажур был чуть наклонен, чтобы свет из-под него попадал на стол. Я обернулся к кровати. На тумбочке стоял небольшой светильник. Комната наполнилась успокаивающим светом ламп. Я подошел к книгам и начал рассматривать названия. Оказался прав: большинство книг — детские сказки, сборники рассказов, приближенная к подростковому возрасту художественная литература, было множество энциклопедий, знакомых мне еще по прошлым миссиям. Хотя, пожалуй, несколько точно были незнакомы. Я вытащил с нижней полки небольшой черный томик. "Сказки барда Бидля"? Что это? "...пень-зубоскал", "Волосатое сердце колдуна"... А, пф-ф, — я вставил книгу обратно, — это литература для детей-волшебников. Хотя, зная некоторых авторов, проще подумать, что мне будет лучше это уже в зрелом возрасте прочитать, чем сейчас. Наверняка тогда больше вещей пойму и замечу. В дверь тихо постучались. Я обернулся. В щель между стеной и дверью пролезла пара вьющихся прядей, высокий лоб и ореховые глаза. – Я могу войти? — тихо спросила мама. – Конечно, — удивленно моргнул я. Женщина неловко прикрыла дверь и присела на край кровати, неуверенно глянув на скомканное одеяло. Я подошел поближе и сел на стул у зеркала, — Что-то случилось? Она молчала. Поджимала губы, отводила взгляд. В итоге я снова встал на пол, подошел к ней и заглянул в глаза. Долго выдержать она не смогла — схватила меня в охапку, усадила на колени и крепко обняла. – Ты не должен ничего бояться, слышишь? Мы со всем справимся! Мы найдем для тебя лекарство, где бы оно не было, и тебе больше не придется бояться! — шептала она мне в макушку. "Да ты же больше меня боишься..." — с сочувствием подумал я, обхватывая ее руку и укладывая голову на плечо, — "И поэтому я ни тебе, ни папе больше ни за что не покажу, что боюсь". Перенервничав, мама уснула рядом со мной. Золотистые точечки созвездий согревали комнату. Я молчал и тихо ждал, когда вернется отец — с ним я чувствовал себя намного спокойнее. Шли минуты. А может, это были часы. Мысли ушли, оставив непрошедшую слабость. Горизонт за окном постепенно светлел. Часы в гостиной пробили семь. Откуда-то оттуда же послышался хлопок. Спустя пару минут в комнату заглянул отец, грустно нахмурил брови, устало улыбнулся мне, заметив взгляд. Я улыбнулся в ответ и закрыл глаза. Папа дома. Все в безопасности.