Статус: живы, здоровы, долго и счастливо

      За окном скучно, словно метроном, тикал будний день. Четыре этажа вниз — неприметная улица с видом на небольшой парк, окруженный точно такими же многоэтажными серыми домами Кардиффа. Солнца здесь не видно, поэтому в комнате постоянный полумрак. Даже не верится, что в таком месте возможна жизнь, особенно после осознания, что укрепленного заклинаниями подвала здесь не будет, как и леса, в котором на ночь можно заблудиться хоть в каком виде.       – Ну, что ж... — папа с мамой тоже выглядели не сильно довольными. Еще бы, — Теперь это наш дом.       Папа улыбнулся маме. Она улыбнулась ему. Натянуто и недоверчиво. Спектакль, чтобы успокоить ребенка, которым я физически и эмоционально являлся.       Ребра завибрировали. Я поджал губы и стиснул зубы, спрятал глаза за челкой. Волку здесь не нравится. Хоть в чем-то мы оказались единодушны за это время.       Как бы это странно ни звучало, через несколько дней после полнолуния я вообще забыл, почему, собственно, был слаб все те дни. С прекрасным настроением подскочил с кровати, вприпрыжку побежал завтракать, улыбаясь, поздоровался с родителями и принялся за еду; мама выглядела успокоенной, папа подозрительно оглядывал меня, пока не исчез за дверью.       Через пару часов я уже исследовал небольшую деревушку, в которой мы жили. Она была светлой и тихой. Каждый житель, похоже, знал остальных в лицо и мог рассказать о соседях даже больше, чем знали эти самые соседи о себе. Детей моего возраста было мало, и, как я понял, все мы составляли одну компанию, которая почти каждый день находила какие-то приключения.       За деревней стеной возвышался лес, не слишком плотный, но, если все-таки зайти слишком далеко и в темноте, то выбраться можно будет только с чьей-то помощью. Однажды я зашел туда один. Я не уходил далеко, остался на опушке. В небольших низинах еще сохранились снежные островки — синие и фиолетовые в тенях, золотисто-розовые на свету, — светлые пятна на темно-бурой земле. Сквозь стволы прорывались рыжие лучи, теряясь в гуще кажущихся черными сосен. Дул свежий ветер, прохладный и легкий, смахивающий челку прямо на глаза. В груди разлилось не свойственное ребенку спокойствие, я улыбнулся ветру и зажмурил глаз, когда на него упал луч. "Ах да", — вспомнил я, — "Я, по сути, не ребенок ведь".       Что естественно, меня умудрились потерять. Хорошо, что я успел вовремя состроить нужную моську. Мама даже ругаться не стала.       Как я потом понял, это было затишье перед бурей. Примерно две недели я наслаждался беззаботным детством, магическими выбросами — которые, вау, стали для меня открытием — и уютом родительского дома, когда неожиданно буквально у себя под ухом услышал тихий скулеж.       – У нас тут где-то есть собака? — изумленно спросил я отца. Сегодня у него наконец-то был выходной.       – Собака? — переспросил он из-за газеты, выглянул, такой же изумленный, покрутил головой, возможно, прислушиваясь, потом покачал головой, — Нет, в деревне есть пара собак, но они живут на другом конце. У нас точно нет собаки.       Неопознанный зверь продолжал скулить, тихо-тихо и до того жалобно, что меня пробрало. "Он где-то заперт", — неожиданно понял я. Потом изумился снова — с чего я это взял? "Он ждет, что его выпустят", — пришла очередная мысль.       – С чего ты взял? — услышал я папин голос.       – А?       – Ты только что сказал...       – О... Не знаю. Ты не слышишь, как он скулит?       Папа отложил газету. Пробежал по мне глазами, аккуратно взял за подбородок и повернул мою голову. И отчетливо вздрогнул.       – Пап?       Он лишь улыбнулся уголком рта, убрал руку и снова спрятался за газетой.       И что это тогда должно было значить?       Зверь преследовал меня повсюду. Иногда затихал, а потом вновь скулил. Я дергался, когда голос зверя звучал рядышком со мной, пугал находящихся рядом со мной людей, но, как мне показалось, не только дерганиями: взрослые опасливо приглядывались к моим глазам, дети испуганно пищали, если я резко к ним оборачивался или подходил, как они говорили, незаметно.       В какое-то утро я проснулся, чтобы вновь ощутить мир четче, чем раньше мог: меня топили детали, звуки и запахи. Зверь, которого я так и не нашел, стал изредка радостно повизгивать и торжествующе рычать. Кружилась голова. Ломило тело. Сразу вспомнилось мое состояние месяц назад.       Черт.       Дня за три до полнолуния, отец начал нервничать. Листал какие-то записи, варил зелья в подвале, в котором, как оказалось, была оборудована небольшая лаборатория. Мама, огонек умиротворения и нежности в нашей тени из устрашающего ожидания и неконтролируемого волнения, тихо о чем-то говорила с ним по вечерам. Я думал — да, сработает, папа должен успокоиться. Ничего подобного: на утро он опять подскакивал, что-то перечеркивал на бумагах, взъерошивал пятерней волосы на затылке и напряженно о чем-то думал.       За день до полнолуния он позвал меня в гостиную, под пристальным взглядом мамы наслал на меня какие-то чары. Мой невидимый зверь подал голос, зарычал взволнованно и немного угрожающе. Рык завибрировал в ребрах, заклокотал в глотке и гулом скопился во рту. У меня от напряжения подскочили плечи, ладони в страхе сжали рот — нельзя, нельзя рычать!       – Он скулит? — подозрительно спросил папа, оглядывая мое испуганное лицо.       – Рычит, — пробормотал я сквозь пальцы. "Р" получилась раскатистая, как гром.       Папа сглотнул, взял с подноса какую-то склянку. Зелье? Сказал выпить. Горло ожгло, и я закашлялся. Рык стал громче и яростнее. Выгнулась под каким-то напором спина.       – Он злится! — вскрикнул я, — Перестань! Ему страшно!       Ложь. Страшно было мне.       Весь следующий день я не мог встать с кровати. Зверь чему-то сильно радовался, свет в глазах пульсировал, звуки оглушали, от запахов тошнило — от всего болела голова. Ближе к ночи, когда солнце закатилось, скользнув последним алым лучом по комнате, зашел папа. Осторожно поставил меня на ноги, а когда я чуть не упал, подхватил и вынес из комнаты. Оказалось, что у нас есть еще один подвал. Массивная дверь вела в еще одну комнату.       Меня пробрала дрожь. ...Сверкнул свет, ударилась об стену тяжелая дверь. Надо мной нависли две большие тени. А я утонул в соли слез, крови и глухой пустоте...       Так же будет опять? Снова будет больно? Страшно до ужаса?       – Пап... – я, насколько мог, крепче прижался к отцу. Защитит-защитит-защитит-защи...       – Тебе придется идти одному.       Я вздрогнул. Вскинул на него глаза. Он в сожалении поджимал губы и хмурил брови.       – Я... я не хочу один! Там будет страшно и больно! — вскрикнул я. Зверь в нетерпении ворчал.       – Мне с тобой нельзя. Никому нельзя. Волк опасен для людей. Если кто-то кроме тебя туда войдет сейчас, то почти невредимым останешься только ты. Ты же знаешь... — папа смотрел на меня почти с мольбой. Глаза, и без того грустные, стали печальными.       Какой волк? — хотел было спросить.       О Господи, — вспомнил я.       Зверь — волк — оборотень — я. Черт подери.       Как это вообще можно было забыть?!!       – Да... Прости... — просипел, сжимая ладошки в кулаки. Решительно скатился с папиных рук и устоял на ногах. Обернулся, поджимая губы, чтобы позорно не разреветься со страху, — Я... готов?       Плечи у папы смиренно опустились. Взмахнув палочкой, он отпер дверь, придержал, пока я заходил, кивнул мне(как я подумал — на удачу) и осторожно меня запер. Из-под двери были заметны разноцветные вспышки, дверь угрюмо, но стойко заблестела, мол, сдержу, не пропущу.       Ноги не сдержали — я упал и ударился коленками. Зверь внутри завыл, задребезжали ребра и глотка. Усевшись, я ткнулся лицом в сбитые коленки. По спине пробежала дрожь — от холода и страха.       Следить за временем не пришлось: уши заложило от воя, в глазах мелькнула призрачно-белая вспышка — Луна. Я даже успел удивиться — галлюцинации? — как тело выгнуло дугой, что-то громко затрещало,       а я где-то пропал.       Очнулся я уже с новыми ранами, полностью разбитый и не способный даже подняться. Болел каждый миллиметр моего маленького тела. Волк бился об ребра и негодовал. А ко мне пришло осознание, что мне не спастись.       Наш дом стал закрыт для гостей. Изредка появлялись наиболее близкие друзья отца, о чем-то тихо с ним переговаривались и бросали на меня оценивающие взгляды. Они приносили ему какие-то травы и склянки, иногда и сам отец возвращался с новыми бумагами и проводил с ними ночи напролет, что-то изучая. Один раз я все-таки решился спросить.       – Ну, — неуверенно улыбнулся отец, — я же тебе обещал, что найду лекарство.       – Ты думаешь, что оно все же есть?       – Что-то должно быть.       Им страшно. И маме, не имеющей к волшебству никакого отношения, и папе, который, оказывается, был замешан в истории с моим обращением.       Ближе к Рождеству папа вернулся домой дерганый и такой белый, что можно было подумать, что крови в нем вообще нет. Он, не раздеваясь, наматывал круги по гостиной, не обращая внимания ни на меня, сидевшего на диване с книжкой, ни на маму, обеспокоенно выглядывающую с кухни. Потом остановился, увидел меня, когда я уже несколько минут на него с только все больше возрастающим волнением пялился, обернулся к маме, со стоном выдохнул и схватился за волосы.       – Я был у Сивого! — прохрипел он с совершенно диким взглядом.       Мама ахнула и выпустила из рук тарелку. Я моргнул. Что за Сивый?       – Я... Я хотел попросить его за Ремуса, предлагал какую-нибудь помощь, еле нашел их... — бормотал он, пока усаживался на подставленный стул, ноги его совершенно не держали, — А он оскорбился! Сказал, что так и надо всем, кто считает оборотней "бездушными, злобными существами, которые не заслуживают ничего кроме смерти", сказал, что таким образом доказал мне, насколько я прав! Или неправ, не знаю! — не сдержавшись, выкрикнул папа.       Ну, теперь я хотя бы знаю, с чего вообще все началось. Папа с мамой успели забыть, что я слышу их разговор, а сам я задумался. И ведь точно, папа оказался прав: оборотни — злобные твари. Его неправда была лишь в том, что высказал он это той самой твари. Нет, — мотнул я головой, — ни отца, ни Сивого я винить не собираюсь, как бы ни хотелось. Мой волк — моя проблема, и мне от него некуда бежать, как бы сильно я его не боялся...       Следующие пару лет было неожиданно спокойно. Я все еще боялся, но хоть дергаться перестал, когда волк подавал голос. Отец продолжал перед каждым полнолуниям спаивать мне какие-то зелья, из-за которых зверь все больше злился, заклинал меня какими-то чарами, отчего не по себе становилось уже мне. Жители деревни, как и раньше странно на меня поглядывали, но вопросов, слава Богу, не задавали.       Ближе к моим восьми годам папа по выходным начал меня потихоньку обучать, рассказывал о магическом мире и занимался со мной теорией. Как он мне потом рассказал, среди наших соседей магов нет.       – А та семья, что на другом конце живет? — спросил я.       – Они оба сквибы уже в котором поколении, — мягко улыбнулся папа.       Я решился аккуратно поизучать папины записи, но вскоре понял, что моих скудных знаний тут точно не хватит. Ингредиенты, способы варки, вариации заклинаний - возле каждой записи стояли еще какие-то немного хаотичные пометки, в которых разобраться я не смог. Вот печаль.       Мама по вечерам после своей работы занималась со мной предметами, которые изучают в школах простых людей.       – Это, конечно, интересно, но зачем это мне? — указал я на учебник физики, отложенный на потом.       – Всякое может пригодиться, — пожала плечами мама.       Ага, закон сохранения массы в трансфигурации и закон всемирного тяготения на чарах мне скорее мозги запутают. А вот математика в нумерологии — самое оно!       Честно сказать, я не сильно переживал, что не пошел в школу с остальными ребятами с деревушки. Детские шум и гам в последнее время не так сильно меня привлекали, да и от своей прошлой компании я отдалился(в большей степени из-за волка, вон он, поддакивает). Для меня лучше было сидеть с книгами и спокойно заниматься. Мама была рада моим результатам, отец тоже улыбался мне, но как-то виновато. Мои магические выбросы с каждым годом становились все сильнее, хотя и управлять ими становилось легче, чем раньше. Волк проявлял агрессию ко всему подряд, прорывался на краткие мгновения до луны наружу, вдыхал воздух, сверкал глазами на людей и отслеживал каждый звук. Пугал людей я иногда даже больше обычного из-за этого. И вот произошел тот самый второй случай, который перевернул мою жизнь с ног на голову.       Я вам говорил, что жители много знают про своих соседей такого, чего эти сами соседи могут не знать? К чему я это говорю... Вообще, очень мало людей за границами деревни знало, где мы живем. Когда мне было десять, начались еще одни крупные расследования преступлений оборотней. Авроры обыскивали каждое место, где хоть однажды побывал Сивый. Пришли они и в нашу деревню, и именно тогда, когда отца дома не было. Я снова ослабел перед новым полнолунием, сидел в гостиной и практически не двигался. Мама ушла за продуктами для ужина и должна была скоро вернуться.       О, только вспомнил, а она уже ту...       – Мам? — я приподнялся и отложил книгу в сторону.       Мама заперла на несколько замков дверь, прошла в гостиную. Вид у нее был до того взволнованный, что передался даже мне.       Она попыталась улыбнуться:       – Только не волнуйся...       О. С этого и начинаются все проблемы, — подумал я и не прогадал.       – Там, в деревне, работники вашего Министерства. Они ищут следы оборотней.       Я вздрогнул. Внутри что-то заворочалось, к горлу подступила тошнота.       – Они уже успели опросить нескольких соседей, через час, наверное, будут здесь, — прохрипела она в конце, расширив глаза, — Давай, поднимайся, сейчас пойдешь в свою комнату, прикинешься больным простудой. Нам нужно продержаться до прихода отца, слышишь?       Легко сказать, тяжеловато сделать... С помощью мамы я быстро обустроился в своей комнате, укрылся до носа и прикинулся спящим, старательно глубоко дыша. Слух активизировался на полную, даже волк прислушался, и я чувствовал, что ему не по себе. В доме все затихло, лишь мама ходила из угла в угол в гостиной, не находя себе места. Я переключился на улицу: там тоже пока было спокойно.       "Расслабься", — сказал я сам себе, — "примени все свое актерское мастерство, ты справишься!". Пха-ха, ага. Как в детстве бывает: притворяешься перед родителями спящим и стараешься не смеяться. Вот тут то же самое. Ну, не считая того, что ситуация тут посерьезнее.       Стук в дверь. Мама спешит в прихожую. Я максимально расслабился внешне, закрыл глаза и обратился в слух.       – Здравствуйте, чем могу вам помочь? — мама держится, голос не дрожит.       До меня донесся незнакомый мужской голос. Он представился.       – Не могли бы вы назвать свое имя?       – Хоуп Люпин.       – Вы волшебница? Нам известно, что в этом доме живут волшебники.       – Нет, мой муж волшебник.       Аврор начал чуть издалека. Он задал несколько вопросов насчет Сивого, вспомнил, что у него есть коллега с похожей фамилией, выяснил, что это мой отец, сразу же припомнил его словесную стычку с моим отцом. А потом немного неожиданно упомянул, что у этого оборотня есть одна привычка:       – С недавнего времени начались нападения на детей волшебников, которые чем-то могли не понравиться оборотням из стаи Сивого. Мы вычислили, что Сивый здесь точно был, и, как вы знаете, у вашего мужа был конфликт с ним.       – И что вы хотите сказать? — упрямо не понимала мама.       Мужчина помолчал. Во всем доме скопилась напряженная тишина. Волк встревоженно зарычал, кожа на загривке покрылась мурашками.       – Нам известно, что у вас есть маленький сын. Многие ваши соседи заметили его изменившееся поведение. Произошло это практически сразу после того, как здесь побывал Сивый, — снова тишина, еще более душная, — Могу я с ним поговорить?       – Извините, — смягчила голос мама, — Ремус простыл недавно, лежит в своей комнате с температурой. Думаю, он сейчас спит. Не хотелось бы его тревожить...       – Тогда дайте мне просто взглянуть на него. Не бойтесь, вреда я ему не причиню, лишь посмотрю.       И вот они замолчали. Черт, черт, черт! Я несколько раз глубоко вздохнул в надежде успокоиться, прислушиваясь к осторожным шагам двоих. Скрипнули ступени, раздался шорох приоткрывающейся двери. Я вновь вслушался, стараясь не выдать себя. Было тихо. Вдох       Кто-то мягко подошел к кровати. Пахло пылью и солью. Упрямый взгляд дырявил мне череп. Выдох       Волку не нравится. Ему вообще никто не нравится, а подошедший человек уж тем более. Ребра завибрировали снова, рычащий взволнованный комок прокатился по горлу. "Перестань! Спрячься!" — взмолился я, поплотнее сжав губы и нахмурившись, свернулся в клубок, зарыв лицо в одеяле. Из-за губ вырвался тихий стон. Вдох       – Насмотрелись? – недружелюбно пробурчала мама. Ухо чуть дернулось на звук. "Замри! Не двигайся!" — вскрикнул, усилием воли загоняя взбунтовавшегося волка поглубже.       – Да. Мэм, — твердым голосом попрощался аврор. Спокойным шагом он прошел мимо мамы и скрылся за дверью, спустился по ступеням и неожиданно тихо затворил за собой дверь. Я задержал дыхание, все вслушивался, как он уходит от дома все дальше и дальше. Выдох       – Ох... — мама тяжело осела на пороге комнаты, начала глубоко дышать.       Я мгновенно, забыв о собственной слабости, выскочил из-под одеяла, схватил маму за локоть и потянул. Видимо, не настолько уж сильно мама перенервничала, потому что она почти сразу оказалась на ногах, по инерции чуть не полетев на меня. Она изумленно захлопала глазами, пока я подвел ее к кровати и усадил.       – Все будет хорошо, — мягко улыбаясь, как папа, сказал я, огладив мамину ладонь, — Папа скоро придет домой, все будет хорошо.       Мама молчала, удивленно меня оглядывая. Она по-птичьи склонила голову, потом схватила мои руки и развела их в разные стороны. Теперь с изумлением таращился я.       – Мам, ты чего?       – У тебя слабость перед трансформацией, — выдала она факт, — но ты каким-то образом смог меня поднять, как будто в тебе даже излишек сил. Еще одна особенность оборотней? — с истинным любопытством спросила она.       Мне только оставалось удивленно поморгать. А потом пожать плечами:       – Может быть.       Я почти сразу напрягся. Волк решил подать голос, рыкнув как-то бессильно и злобно, будто огрызаясь. Я сжал футболку на груди, надеясь все-таки прощупать вибрирующие ребра. Ребра я нашел, а вот вибрации не было. Мама еще пару мгновений оглядывала меня сочувственным взглядом, а потом с тяжелым вздохом поднялась.       – Пойдем, волчонок, — шутливо позвала она, разбивая напряженную атмосферу, — надо приготовить поесть папе.       – Угу, - отозвался я, собрал все силы в ноги и поплелся следом.       По первому этажу быстро разлетелся запах готовящегося мяса и свежей заварки с мятой. Я остался на кухне с мамой, сидел на придвинутом к окну стуле и смотрел на улицу. Высоко в небе пролетали птицы, у горизонта грозно нависали тучи, двигаясь в сторону от деревни. На дом, словно один из маминых пледов, опустилась и согревала напряжение уютная тишина. Шкворчало масло в сковородке, бурлила вода в чайнике. Я обернулся к маме. Плечи и руки у нее были напряжены, я слышал, как тяжело билось ее сердце и как часто она сглатывала, подмечал небольшие промедления, будто перед каждым движением она настраивала себя, как перед прыжком в воду набирают воздуха. Перед глазами вспыхнуло почти самое первое воспоминание отсюда: я только очнулся после полнолуния, а мама так же взволнованно металась по кухне.       – Опять из-за меня проблемы, — тихо пробормотал я в колени.       – Нет никакой проблемы, — откликнулась мама, строго на меня глянув через плечо, — Это... Это просто... небольшая неприятность, стечение обстоятельств. Ты же сам сказал, что все будет хорошо.       – Я надеюсь на это, — чуть поджал губы в ответ, поведя плечами.       Сгущались сумерки, в приоткрытое окно дул прохладный ветер. Около шести у двери раздался негромкий хлопок — вернулся отец. Я чуть скукожился в кресле, в которое с трудом уже перебрался с кухни, и настороженно наблюдал за его движениями, не сводя глаз и не двигаясь. Мама все еще была взволнована, сразу же по приходу папы она отложила свои бумаги, с которыми работала, и шагнула навстречу.       Папа, заметив нас, удивленно поднял брови:       – Что это с вами?       – Ты... Ты же был в Министерстве. Тебе не сказали там ни о чем? — осторожно обратилась к нему мама.       – А должны были? — вот теперь он сам насторожился, перевел на меня твердый взгляд, оглядел с ног до головы и снова обернулся к маме.       Она постаралась кратко и непринужденно описать ситуацию, но сработало слабо: папе на лоб и глаза набежала такая же темная тучка, как та, над лесом. Он снова посмотрел на меня. Глядел долго, что-то упорно искал. Потом как-то обреченно выдохнул и скрыл лицо в ладонях. Вот теперь я точно напрягся. Заворчал волк, предчувствуя неприятности. Я забился в самый уголок кресла, глядел на родителей и ожидал хоть какого-то внятного вердикта.       – Пап? — тихонько позвал я. Тот опустил руки и с сожалеющей улыбкой обратил ко мне глаза, — Что теперь будет? Нам... Нам это чем-то грозит? — глаза мелькали по каждому миллиметру лица, выискивая движения мимических мышц, которые намного больше могут дать в ответ.       Опустились уголки губ, папина улыбка чуть увяла. Они с мамой переглянулись, ведя неслышный для меня диалог взглядами.       – Ремус, — обратился все-таки ко мне отец, подходя ближе и присаживаясь на подлокотник, — я не знаю, кто из моих коллег мог приходить сюда, но эти люди обучены находить любые мелочи, по крайней мере теперь. Так что, — он тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, — они уже наверняка знают, что ты болен.       Все. Конец. Это приговор.       Почти шесть лет удавалось прятать это от всех, теперь же все пойдет ко дну.       – И... что будет теперь? Что с тобой будет на работе? — аккуратно спросил я.       Папа натянуто улыбнулся:       – Ну, ничего серьезного не будет, только теперь за нашей семьей будет вестись сильное наблюдение, и тебя, скорее всего, поставят на учет, если и правда обо всем догадались.       – А если нет? — ухватился я за соломинку.       – Если же нет — оно и к лучшему. Но нам лучше скрыться.       – И как же? — спросила чуть хриплым голосом мама.       – По крайней мере, уехать отсюда. Здесь мало людей, они подмечают слишком многое... Хоуп, — вспомнил папа, — у тебя вроде оставалась квартира в Кардиффе? Мы можем уехать туда?       – Ну... — замялась мама, — Там очень мало места, но, раз уж мы бежим, то другого варианта у нас не остается. Потом можно будет и другую квартиру найти. Лучше ведь большой город, да?       – Да, — подтвердил папа, — вероятно, что да.       Понимание ситуации ко мне пришло лишь после того, как силы после обращения вернулись. Отец рано утром принес мне большую сумку в комнату.       – Зачем она мне? — недоуменно спросил я.       – Нужно собрать вещи, — сказал папа, — мы сегодня-завтра оставим этот дом.       – Навсегда? — в неверии вгляделся я в лицо отца.       – Я буду изредка сюда заглядывать и обновлять заклинания, но да, мы уходим навсегда.       Сборы проходили смутно. Я апатично оглядывал стены любимого дома, укладывал как можно аккуратнее одежду и книги в сумку, взял несколько особенно нравящихся мне безделушек. Спустил сумку вниз, даже не напрягаясь. Послушал в коридоре, как тихо вздыхает мама в спальне. Прошелся по комнатам, впитывая под кожу каждый угол, каждую пылинку. Даже не побоялся спуститься в подвал. Провел ладонью по каждой царапине на полу и стенах, поковырял ногтем щепки.       Тихо и тоскливо заскулил волк.       – Представляешь, да, — обратился я к нему спокойным голосом, — больше тебя эти стены держать не будут.       А уже на следующее утро я стоял на пороге небольшой квартирки. Сердце будто сжали в кулаке, а внутренности оплели веревками, бросив перепутавшийся моток под солнечным сплетением. Тут было пусто. Не было того чувства абсолютной защищенности, что в нашем доме сопровождало меня везде; не было уютных пледов и картин, по стенам не скользили малиновые лучи заходящего солнца, не задувал в окно свежесть и легкость леса ветер. Это был не дом.       – Как ты, Ремус? — тихо спросила мама.       На кухне ютился круглый столик, небольшая плита и мятный кухонный гарнитур. Пахло здесь забытостью и серостью. Волк часто взрыкивал, чувствуя неуют наравне со мной.       – Все нормально, — улыбнулся я мягко. Год подходил к концу. Я не должен больше доставлять проблем родителям. Ни здоровьем, ни поведением, ни настроением — ничем. Скрыть страх. Скрыть излишки грусти и отчужденности. Улыбаться, как это делает папа. От этого становится спокойно и уютно. Наклонять голову, как мама. От этого доверяется больше. Уверить всех в надежности и спокойствии. Все нормально. Все хорошо.