не-любовь

Чуя говорит себе, пока его методично втрахивают в матрас: это просто секс. Он дышит через раз, но находит в себе силы и тянется к чужой забинтованной шее в тошнотворно белом воротничке. Дазай не любит раздеваться, даже когда вообще-то стоило бы. — Твою мать, — его подбрасывает, и он ударяется затылком о кованую спинку кровати, — Смотри на меня. Накахара притягивает его к себе за галстук, наматывая кусок ткани на кулак и рычит: — Смотри мне в глаза. Когда Осаму действительно смотрит в глаза, Чуя там не видит ничего святого: чернильные зрачки, в которых только жадность и веселье. И это больно. Тем не менее, когда Дазай смотрит на него в упор, оттягивая зубами нижнюю губу, Накахара умудряется кончить. Сперма пачкает ему голый живот, Осаму — рубашку. Чуя говорит себе, пока лежит, абсолютно истощенный оргазмом: это просто секс, хороший секс, а это просто Дазай навис над ним, кончая в презерватив, и вот Дазай нихуя не хороший, Дазай, блять, сволочь полная. Накахара вглядывается в это лицо и в эти глаза: там мелькает бликом эйфория. Но там нет, прости Господи, ни грамма любви, там одна сплошная депрессивная шутка. Чуя сипло ворчит: — Чего разлегся? Вытаскивай свой хер уже. — О, — Осаму строит улыбку, — Несколько минут назад ты просил об обратном. Накахара дает ему щелбан в лоб, чувствуя, как еще больше пунцовеют плечи и шея. Осаму тянется к нему, чтобы что-то сделать, но Чуя отворачивается и выскальзывает из кровати, сбегает в ванную, не видя, но чувствуя: на чужом красивом лице трещит шальное удовлетворение. Он стоит в душе, намыливает плечи, задницу, тощие ноги и лодыжки, он, застигнутый врасплох дурацкой шуткой, думает: это просто Дазай, нет, даже не так, это всего лишь Дазай. Если вы подумали, что у них отношения, то нет, нихера это не отношения. Накахара фыркает и врубает воду погорячее, чтобы вместе с кипятком с кожи сошло ощущение шершавых пальцев: у него на внутренней стороне бедра три синяка, и Чуя думает, что Осаму, блять, заигрался. Да, это не отношения, это больше похоже на игру. Трахни Накахару, отпусти сальную шуточку, сделай на собрании вид, что ты без понятия, какой у твоего напарника член на вкус. Чуе остается только давать ему подзатыльники, перед комитетом делать вид, что Дазай не отсасывал ему полчаса назад, не влюбляться и ни в коем случае не привязываться. Угадайте, где он проебался? Накахара перекрывает воду, думая: да, это просто игра, просто прикол, просто такая большая шутка, пранк, вышедший из под контроля, если хотите. Дазай сидит на кровати, механическим движением оттирая сперму Чуи со своей рубашки влажными салфетками, и Накахара закатывает глаза. Подходит к нему вплотную, говорит: — Закинь в стиралку, так не сотрёшь. — Она не успеет высохнуть, — Дазай морщится по-детски, и это почти очаровательно, — Идти по улице в мокрой рубашке так себе идея. — Это, блять, не мои проблемы, — ворчит, — А вообще вызови себе ебаное такси, ты, блять, глава исполкома. — Ты мне рубашку испортил и еще выгоняешь на улицу? — тот тянет издевательским тоном, — Ты жестокий. Это кто еще из нас жестокий Хочется сказать в ответ. Накахара ловит его взгляд: там веселые искры и больше ничего. Чуя без понятия, что ищет там каждый раз, на что надеется. Он выдыхает со свистом: это же просто секс, это просто Дазай, это. Это на самом деле самое сложное дерьмо, которое подкидывала ему жизнь. Проблема шестнадцатилетнего Накахары номер один — он знает, как обращаться с австрийским глоком, но он без понятия, что делать с Дазаем Осаму, который сидит на его кровати и улыбается как дьявол. Чуя фыркает как можно более пренебрежительно: — Ладно, можешь остаться у меня на ночь. В ответ ему смеются, и от этого смеха в горле встает ком. Чуя думает: хватит. Хватит ржать, хватит трахать, хватит целовать, хватит делать вид, что у него, что у них есть какие-то шансы, остановись, блять, подумай, перестань. Чуе больно, он хочет выйти из игры.