Огни Рампы

В каком-либо месте, какого-либо не малого, но и не большого городка американского штата, на каком-то неопределенном широком авеню, стояла ничем не отличная от других, но необыкновенная черная ночь. Несильный осенний ветерок просеивал опавшие сухие листья по каменному тротуару своими ледяными ручонками, звезды холодно мерцали на огрубевшем фоне темного небосвода. Мирно разъезжали темные очертания автомобилей — туда-сюда — изредка освещаемые блеклым фонарным освещением и назойливыми огоньками кафешек и магазинчиков. Играла музыка, разливался заунывный бас полуночного саксофона; молодой бродяга, переступая с ноги на ногу, тщательно проигрывал джазовые пассажи, изредка смахивая с носа локоны своих длинных грязных волос. Несмотря на охватившие его тело урчание голодного желудка, усталость и предвещающий зиму холод, мужчина внимал своей музыке, пользовав самый распространенный вид эскапизма у музыкантов: абстрагироваться от собственных страданий джазовым оркестром, играющим прямо сейчас и вместе с ним в его полубезумной голове. Мимо медленно проходили равнодушные люди, возвращаясь с ночных веселий, а то и вовсе — ночных утяжелений, но бродяга не замечал их малочисленность. Пришел он сюда за легкими деньгами, а уйдет в очередной раз влюбленным в музыку человеком. — Хороший ноктюрн. Чей-то голос ненавязчиво вырвал сознание музыканта из своих музыкальных мыслей, как только он закончил. Бродяга открыл глаза и облизнул губы. Неподалеку, пьяно колыхаясь на месте, стояла высокая, ссутулившаяся фигура человека, опершегося на железную перекладину тротуарной ограды. Все это время он стоял здесь, в тени ночного мрака, с хмельным интересом вникая в музыкальную подачу уличного музыканта с молчаливой угрюмостью. — Прекрасный ноктюрн, — через некоторое время добавил он и вдруг заковылял прочь, бросив по пути в лежащий на тротуарной плитке чехол от саксофона какую-то мелочь. Бродяга вперил недоуменные глаза сначала на монеты, а затем на удаляющееся фигуру мужчины. — Сэр! — сам того от себя не ожидая, окликнул он его, но тот, едва замедлив шаг, задорно пропел в ответ: — «I hear babies crying, I watch them grow. They’ll learn much more than i’ll never know…»* Его удаляющийся пьяный голос, исполнявший классическую песню Армстронга, не был лишен визгливых ноток какого-то насквозь пропитого пьяницы, но в нем ощущалась закадровая, второстепенная особенность, будто бы этот голос когда-то очень давно исполнял грандиозные арии, сковывал залы очарованных музыкой людей, но что-то несправедливо разбило его, оставив лишь склеенные осколки божьего подарка, называемого талантом. Длинноволосый мужчина присел на корточки и хмыкнул, задумчиво теребя засаленную горку брошенных монет, а затем с каким-то прозрением поглядел на пошатывающегося прочь чудака. Вдалеке виднелся лишь клочок его медно-красных, взлохмаченных волос, освещенных слабым светом уличного фонаря. Чуда не произошло. Звезды продолжали наблюдать.

***

В комнате витал кислый запах газа. Пластмассовые краники небольшой газовой плиты в углу были раскручены до крайнего предела. Окна плотно заперты, но не зашторены: комната освещена белым светом яркого садового фонаря, расположившегося под деревом снаружи. В том ровном лоскуте тьмы, куда свет фонаря не добирался, на старой, скрипучей кровати, распласталась бледная девушка, наполовину укрытая помятой простыней. Она лежала на боку, лишенная чувств, будто уснувшая: веки и сухие побледневшие губы сомкнуты, ноги поджаты под себя, рисуя красивую линию драпировки на простыне, тонкие пальцы едва-едва подрагивали в суставах. Верно, для неё роилось целое множество причин для того, чтобы умереть. Например потому, что совсем не осталось денег на еду. Ее скудных сбережений с пустых заработок хватило лишь на трехдневную аренду и лишь на некоторые обиходные продукты вроде хлеба и какой-то легкой каши — ни более. Она рано взялась руками за привычную взрослую жизнь, и тяжесть её принесла большое угнетение. Например потому, что болезнь продолжала прогрессировать, уничтожая всякую надежду на исполнение мечты, которой она посвятила всю свою жизнь. Девушка помнила свою первую балетную пачку в детстве. Помнит свою первую боль в коленях, усиливающуюся при нагрузках и приводившую ее в безвыходное отчаяние. Желанные попытки танцевать были настойчивыми; до этого плачевного момента ее целеустремленности мог бы позавидовать даже самый крепкий духом человек: она танцевала, плакала от боли, отчаивалась — и снова танцевала. Например потому, что не осталось родных, которые могли бы поддержать ее прямо сейчас. Родители погибли при определенных обстоятельствах — маленькие жизненные клише, которые имели самое малое значение для окружающего мира и самое большее для неё самой. Одиночество, тонкая организация души юной балерины, безысходность в этой темной современности — все они тесно сплотились вместе, в один неистовый роковой ком, который позволил этому случиться. В двухэтажном доме, которым владела миссис Олсон, сдававшая в аренду комнату по шесть долларов двадцать шесть центов в две недели, также стоял едва уловимый запах газа — видимо он еще не успел просочиться через запертую дверь — и изнутри дом был так же темен, как и на улице. Лишь пара светильников снаружи у парадной двери простирали свой свет сквозь стекла окна. Раздался неуклюжий щелчок замка двери. Освещенный уличным светильником, пьяный ссутулившийся мужчина с трудом всунул ключ в замок, окончательно потеряв всякую координацию своих движений. Ругаясь под нос, он с трудом отпер дверь и пробрался внутрь. Темно-серый мрак и глубокая тишина. Он поспешил разбавить ночную скуку: с хмельной веселостью напевая какой-то легкий мотив, мужчина уж было заспешил к деревянной, обтекаемой формы балясине лестницы, — и вдруг насторожился. Запах газа чуть отрезвил его, и он сделался серьезнее, пьяным взглядом примечая едва уловимый свет к комнате на первом этаже слева от лестницы. Мужчина поковылял к двери, где запах газа становился сильнее, и дернул ручку. Она оказалась заперта, что встревожило его еще больше. В продолжение своей мысли, он снова подергал ручку двери, пару раз требовательно постучав, но попытки были тщетны: никто не отвечал. — Черт побери, — буркнул незнакомец себе под нос, и ему показалось, что эти два слова взбодрили его голову. Не теряя времени, он ударом навалился плечом на дерево двери, попытавшись ее выбить. Что-то хрустнуло. Прошипев от боли, мужчина торопливо отошел подальше и, собрав свои оставшиеся силы, громыхнул по двери ногой. Попытка была увенчана успехом: он попал в область замка, и железный засов выломал деревянную раму. Игнорируя какой-то шум в коридоре, мужчина прикрыл нос и рот рукой, быстро вошел в комнату и, напрягши свое зрение, заметил ту самую пресловутую угловатую газовую плиту практически у самого окна. После того, как все краны были перекрыты, он, протрезвевший от страха, в первую очередь открыл окна настежь, а затем неуверенно схватил первый попавшийся плед с кресла и принялся проветривать эту злосчастную комнату, размахивая плотным куском ткани. Аристократично сложенный вторженец раскашлялся, и его рассвирепевший взгляд, бросавшийся то и дело из одного угла в другой, наконец остановился на темной полосе комнаты, с трудом разглядевший на кровати чей-то силуэт. Ему показалось, что тело лежало бездыханно и он, не до конца осознавая, что происходит, подошел к койке. В темноте не было видно лица — пьяница разглядел лишь пятно белоснежной кожи и тоненькую простыню, под которой этот некто лежал. Недолго думая, смутно ругнувшись себе под нос, он аккуратно поднял замотанное им в простыню тело на руки, и, игнорируя неустойчивость в собственных движениях, торопливо поволок девушку в свою комнату на втором этаже — единственное место, куда он мог ее отнести. Осторожно положив незнакомку на кровать, высокий мужчина нагнулся, чтобы нащупать пульс на запястье. Наихудшие его ожидания не оправдались: к счастью, хоть и слабый, но ощутимый пульс присутствовал. Он нервно вздохнул и ринулся к письменному столу, с нехорошим предвкушением включая светильник. Даже несмотря на отсутствие газовой вони, тот опасался, что дом может с легкостью взлететь на воздух. Не осознав того, взрослый мужчина даже задержал дыхание. "Как бы там ни было, мне терять больше нечего," — устало поразмыслил он и щелкнул выключателем. Это худшее опасение также осталось неоправданным: светильник включился без всяких инцидентов. Облегченно выдохнув, мужчина подошел к старому настенному телефону с трубкой — это частное общежитие было той еще развалюхой — и быстро набрал какой-то номер. – Алло? Мистер Дуглас? Да, я звоню очень поздно, но мне необходим ваш визит, — после такого долгого молчания, твердый голос Роберта звучал настолько хрипло, что он решил прочистить горло. — Приезжайте. Вероятно, вы помните, где я живу? Слушая ответ врача, с которым Роберт был знаком достаточно, чтобы ему доверять, он поглядел на спинку кровати, заслоняющей обзор лежащей там незнакомой девушки. Было достаточно нерационально не вызывать скорую в таком случае, и Роберт прекрасно это понимал, однако вспоминая свой опыт попытки суицида, рыжеволосый мужчина решил, что незнакомке лучше и не переживать подобного. — Дуглас, — уже более фамильярно начал он, после нравоучительной лекции своего знакомого, — приезжай ко мне без лишних слов прямо сейчас, пожалуйста. На моей кровати лежит девушка, пытавшаяся отравиться газом у себя в комнате. Роберт заметно расслабился после долгого молчания на той стороне провода. Видимо, мистер Дуглас в конце концов сдался. — Хорошо, я тебя жду, — угрюмо отрезал он и повесил трубку на крючок аппарата. Отойдя в сторону, Роберт приложил ладонь ко лбу, рыча от головной боли, обручем сжимавшей его виски, которая обычно вызывала у него приступы дурного самочувствия после перепитого алкоголя, коим он нехило баловался. Но Боб тотчас собрал свое самообладание. Тервиллигер привык терпеть все, что преподнесет ему жизнь. Мужчина подошел к кровати и, безразлично бросив взгляд своих темно-зеленых глаз на неудавшуюся самоубийцу, уже собирался подойти к подоконнику, чтобы открыть окно и подышать, но, по каким-то причинам присмотревшись получше, обомлел. — Лиза Симпсон? И вправду. Перед ним лежала, в беспамятстве, бледнокожая, повзрослевшая Лиза Симпсон. Боб, будучи все еще пьяным, обездолено посмотрел в окно, присев на корточки перед кроватью. А костяшки ее тонких пальцев все еще подрагивали в беспокойном сне. Но этого он пока не замечал.