Огни Рампы

      – К счастью, концентрация была совершенно незначительной, и газ не успел разнестись по крови. Проветривайте комнату и принимайте вот эти лекарства. Звон в ушах задумавшегося Роберта внезапно стих. Сидя враскорячку на краю кровати, он исподлобья поглядел на протянутый листок, сложенный вдвое, и, оправившись от своего оцепенения, принял его. – Стоило бы отвезти ее в больницу... – Дуглас, – Не разгибая своей спины, Боб теребил листок бумаги подушечками пальцев и хмуро глядел в пол, с каким-то безразличием изучая кожаные ботинки прибывшего врача. –Поразмысли здраво: я вызову скорую. Что произойдет далее? Верно. Бесконечные расспросы. Кто, когда, почему... Ты ведь знаешь, куда девают неудавшихся самоубийц? – Боб поднял свой взгляд на темноволосого мужчину. Доктор окинул глазами спящую девушку и по выражению исхудалого, остроконечного лица, Роберт Тервиллигер понял, что тот молча с этим согласился. – Давно ли вы знакомы? – поинтересовался он небрежно, не отводя взгляда. Тервиллигер не дернулся, не подал никакого вида. Лишь немного сомкнул ноги, ставя носки своих длинных ступней врозь. – О, целых сорок восемь минут! – несколькими секундами спустя ответил он, будто в шутку, и окинул взглядом спящую девушку на кровати. – На самом деле она моя соседка из нижней комнаты. – Хозяйки нет дома? – Нет. – Тогда, что ж, Роберт. – Причмокнув губами, мистер Дуглас застегнул свою куртку и Боб, поняв, что доктор засобирался уходить, встал, чтобы проводить его. – Это, пожалуй, все, что я могу сделать. Рыжеволосый Тервиллигер последовал за Дугласом, дабы провести его до порога, и тот, не обращая внимания на его мутный, полупьяный взгляд, продолжил: – Советую тебе, конечно, связаться с ее родственниками. Не будешь же ты, в самом деле, тратить своё время на неё... Ну, а на первое время, когда она проснется – напои ее крепким полусладким чаем, или апельсиновым соком на случай дурмани. Захочет есть – свари ей бульон. Старайся почаще проветривать комнату: в доме все еще воняет газом; а если будет нестерпимо болеть голова – сделай холодный компресс на лоб... — Мне? – неуклюже пошутил Тервиллигер. Доктор, раздосадованный несерьёзностью пьяницы, сердито и гнусаво рявкнул: — Ей, дурачье! Доктор торопливо вышел за порог комнаты и, попрощавшись с Робертом, спустился по лестнице и удалился прочь, развернув свой зонт. Они с Тервиллигером не являлись друзьями как таковыми, даже несмотря на то, что были фамильярны в общении друг с другом; Дуглас знал о Бобе лишь самое малое и только лишь самое плохое, как, например, о его давнишнем пристрастии к алкоголю и безработности. Увидев то состояние, в котором Роберт находился, Дуглас сделал для себя свои неутешительные выводы: такой пьяница, как Боб, сведет девушку в могилу уж куда быстрее всякого газа. Однако, какую бы косвенную жалость он не питал к этой молодой самоубийце, доктор Дуглас не был одним из тех решительных людей, которые так огульно могли бы взять под себя ответственность за жизнь чужого человека. Поэтому, самым выгодным для него решением было сбросить эту ответственность никому ненужному пьянице средних лет, живущему на свои последние гроши в жалкой комнатенке дома старой миссис Олсон. Каждый сам за себя, за себя каждый сам.

***

      Тервиллигер вернулся в комнату. Рассеянно проковыляв к открытому окну, он сделал глоток свежего ночного воздуха, выдыхая сизый пар из своего рта. Этот район был тих: слышен лишь некоторый гул проезжающих вдалеке машин и заносчивый лай пса из двора соседнего дома. Когда-то, в далекой молодости, столь красивый вид ночного города, где "ночуют звезды на макушках небоскребов", восхищал мечтательную натуру этого человека настолько, что он подолгу сидел у окна, считая озорные огоньки. Теперь, когда жизнь достаточно подпитала его своей едкостью, Роберт был равнодушен к любой красоте, которая его окружает. В некоторых романтично настроенных людях рано или поздно просыпается злосчастный материализм, и мало кому удается выстоять пред его суровостью. Роберт Андерданк Тервиллигер уже давно принадлежал списку этих людей. Человеческие блага всегда были превыше всякой красоты, так же, как и деньги были всегда превыше человеческой чести.       Рыжеволосый мужчина поправил копны своих медно-красных волос тонкопалой рукой и развернулся к кровати, получше разглядывая Лизу. Конечно, он не мог сказать Дугласу о том, что девушка, которая прямо сейчас лежит на его кровати, была одной из самых дорогих людей из его выдающегося прошлого. Роберт помнит Лизу еще десятилетней девочкой из той дыры, называемой Спрингфилд, в которой он жил когда-то очень давно. Умную не по годам, страстно любившую театр и балет, ростом едва доходившую ему до пупка, белобрысую, всегда улыбчивую и дружелюбную. Пуанты, пышная черная балетная пачка. Он помнит, как когда-то посетил балетную академию вместе со своим бывшим боссом Гершелем Крастовски по какому-то определенному делу, содержание которого он помнил смутно, и случайно застал репетицию танца юной Лизы Мэри Симпсон. Ее грациозные движения, выразительная пластика тела, легкие прыжки, нежно переплетавшиеся с чувственной музыкой студийного пианино – все это рисовало чистое, неувядаемое воспоминание, залитое дневным светом в просторе зала, где главную роль играл этот силуэт – олицетворение детской жизнерадостности, абсолютной беспечности, которая обычно была свойственна детям ее возраста. Роберту было тридцать пять лет, и он стоял, завороженно наблюдая за красотой мысли, выражаемой этими движениями, даже не зная о том, что спустя год его жизнь будет уничтожена, и только лишь это мгновение, эта девочка в черной пачке и бежевых пуантах всплывет в его помутившихся мыслях, когда он будет лежать в тюремной душевой со вспоротыми венами.       Веки глаз Лизы начали подрагивать. Тервиллигер подошел к кровати поближе, внимательно разглядывая изменения просыпающегося лица. Девушка нехотя открыла глаза и сморщилась при попытке приподнять свою голову. – Голова болит? – с незлой насмешкой кинул ей он. Лиза молча легла на место и слепо оглядела комнату. – Что произошло? – Ну, – начал Боб и присел на край кровати, упёршись в кровать тонкой, но коренастой рукой, – я почувствовал запах газа в доме, выломал дверь твоей комнаты, перенес тебя сюда, и мы с доктором провели все важные манипуляции первой помощи при газовом отравлении. Роберт вздрогнул, когда Лиза после долгих зрительных блужданий по комнате наконец заметила его. Протяжно глядя на него пустым выражением своего ромбовидного лица, девушка открыла рот, чтобы что-то сказать, но Тервиллигер нарочно ее перебил. – Что? Узнаешь меня, Лиза? Девушка промолчала. Ответ был ясен по ее выражению лица. Разве человек может забыть кого-то столь важного?.. Однако сейчас ничто не занимало ее так сильно, как отвратительная боль. Никакой ненависти или осуждения во взгляде полуприкрытых глаз, только лишь боль во всех ее смыслах. – Боб… Почему ты не позволяешь мне умереть...? Тервиллигер покачал головой и издал нервный смешок, изумленно протирая свои глаза пальцами. Голос звучал так плоско, что ему показалось, что он услышал едва слышный шелест листьев. – Как всегда говоришь глупости. А всего десяток лет назад ты хотела жить. Тот день, помнишь? Я вытащил нож, чтобы убить твоего брата, а ты все плачешь, хватаешь меня за рукав, молишь оставить вас двоих в живых. Потеряла, вдруг, желание? Девушка заворочалась в кровати и приложила руку к правому виску, закрыв глаза. Заметив, Роберт Тервиллигер встал с кровати и подошел к маленькому старому холодильнику, расположенному в тесной комнате несколько правее от письменного стола. – Я налью тебе стакан апельсинового сока. Полагаю, что после отравления тебя будет тошнить. Внимая эвфонии льющейся жидкости в стеклянный стакан, Лиза Симпсон ощущала свое сознание очень тускло. Ее белобрысая голова медленно сжималась в тисках ноющей головной боли, и, через призму этого скверного состояния, она чувствовала, как изматывающая тошнота поглощает ее целиком. Находясь в полусне, девушка пыталась понять, является ли Роберт ее предсмертной галлюцинацией. Вдруг — стакан с оранжевой жидкостью внутри. Роберт аккуратно приподнял голову девушки свободной рукой и уложил подушку наверх, установив Лизу в полусидячее положение. – Благодари, что у меня слишком часто бывает похмелье, – Криво усмехнувшись, промямлил Боб, удерживая стакан, пока та делала небольшие глотки сладко-кислого сока. – Ложись. Тервиллигер поставил стакан на рядом стоящую тумбу. Почувствовав небольшое облегчение от вкуса, притупившего ее рвотные позывы, Лиза самостоятельно улеглась головой на подушку, болезненно прикрыв веки. Коротко подстриженные ванильно-белые волосы. Спаянная линия тонких, сухих губ. Темные круги под большими глазами. Маленькая Лиза Симпсон, павшая в эту темную брешь, в которой он находился так давно, что хотелось выть. Мужчина поднялся на ноги и двинулся в сторону двери. Взяв старую куртку, он что-то вынул из нижнего ящика напольной вешалки и, открыв дверь, собрался тихо выйти. – М-мистер Сайдшоу. Тервиллигер оглянулся через плечо на глухой голос Лизы, впавшей в сонный полубред. – Что вы здесь… делаете...? Боб без эмоций посмотрел себе под ноги. – Живу. Он закрыл дверь. Замок щелкнул три раза. Лиза Симпсон провалилась в бездну сна.