Хорватские шашки на мировой доске

      Осень 2018       Томислав Пацак все волосы оставил на мундиале.       — Я лучше буду бритым, чем облысею максимально болезненным путем, вырвав волосы с корнем, когда наши любимые игроки в очередной раз выкинут черт знает что, — объяснил он хихикающей над его новым обликом Иве и удивленному Златко. Теперь, когда Томо хватается за голову, ладонь натыкается на мелкий наждак бритой головы.       А хвататься за голову приходится часто.       — Ты уже вошел в историю Хорватии, — пытается успокоить он Далича после разгрома от Испании на Мартинес Валеро.       — Да. Как тренер, при котором сборная потерпела самое сокрушительное поражение, — не открывая глаз, говорит Далич. Томо только вздыхает. Златко придется открыть глаза и выйти к журналистам. Таковы правила, ничего не попишешь. И именно ему, Томиславу, гласноговорнику команды надо сделать так, чтобы главный тренер выглядел на пресс-конференции нормально.       — Как тренер, которому Чиро доверил дело своей жизни, — отвечает Томо. Далич от неожиданности открывает глаза. Он-то, небось, думал, что Пацак начнет вспоминать про серебро чемпионата мира. — Тем более, скоро игра на Максимире.       — После двух на Риеке, — парирует Далич, но Томо уже видит, как в глазах главного тренера зажигается огонек.       — Мелочи! Максимир уже совсем скоро.       Максимир действительно приходит в их жизнь совсем скоро. Матч при пустых трибунах на Риеке и там же товарняк с Иорданией — и вот он, главный стадион сборной.       У Томислава есть личные причины любить Максимир.       Томо приходит на стадион вечером, когда тренировка подходит к концу. Встает рядом с остальным штабом, смотрит на заминающихся игроков. Томислав случайно ловит взгляд Ловре Калинича и мимоходом жалеет, что тот такой длинный. Когда камера во время исполнения гимна скользит по лицам игроков, бедному оператору приходится сначала подпрыгивать, чтобы показать вдохновение на лице двухметрового Калинича, а потом резко нырять вниз, потому что сразу после Ловре стоят метр семьдесят Модрича.       «Модрич. Ракитич. Вида. Перишич, — взгляд Томислава блуждает от одного из этой четверки к другому и дальше — по кругу. — Модрич. Ракитич. Вида. Перишич».       — О чем задумался? — слегка пихает его локтем под ребра Ива.       Томислав улыбается, легко и светло:       — Знаешь, какой сегодня день? Ровно семь лет, как я оказался в сборной Хорватии. И даже матч будет день в день, пятнадцатого. И тогда он тоже был на Максимире.       Ива хмыкает:       — А я и не думала, что мы так давно знакомы.       — А вот из тех, кто тогда выходил против Турции, в команде осталось только четверо… — по взгляду Ивы он видит, что она ждет продолжения фразы, но договаривать не хочется.       Постепенно тренировка заканчивается и народ начинает расходиться. Томо выходит в центральный круг, задумчиво глядит на трибуны. Максимир — это не просто стадион. Это место, где все, буквально все пропитано страстью и огнем. Только на Максимире игрок может стать по-настоящему пламенным.       Через несколько минут к Томиславу подходит Тин Едвай, за которым идет улыбающийся во весь рот Вида.       — Я хотел спросить, — слегка робко говорит Тин. — Что отвечать журналистам, если они спросят, каково это — играть на стадионе, где сборная практически никогда не проигрывает, против тех, кто тебя только что так размазал.       — Главное, не ляпни, что это нам помогают души детей, которые навеки заперты на Максимире, — выпаливает Вида, прежде чем Томислав успевает хотя бы рот открыть.       — Души детей? — округляет глаза Едвай, и Томо мысленно дает себе подзатыльник. Расслабился, разностальгировался. Не провел работу со своими обалдуями. А знает же, что Тина взялся опекать Шиме, балагур, душа компании и не дурак подшутить над юными неокрепшими умами. Наверняка Шиме уже устроил какую-нибудь шуточку в своем фирменном стиле! Вот ребенок и готов поверить во все подряд. А Вида… Ну что Вида. Какой уж есть, другого не завезли, живи с этим, Томо. Он и живет. Страшно подумать — семь лет!       — А ты не знал? — удивляется Вида.       — Домо!.. — Томислав предупреждающе поднимает руку. — Я тебя очень прошу. Давай без этого.       — Да ладно тебе. Взрослый пацан, имеет право знать, — и продолжает нести какую-то чушь, так быстро, что вклиниться не получается. — Все знают, что Максимир охраняют души детей, которые так жалобно плачут, что соперники Хорватии просто не могут это слушать, не сходя с ума, поэтому совершают ошибки. А своих, то есть нас, эти души подбадривают. А прикованы они к Максимиру потому, что тут во время войны…       — Домагой! — Томислав старается поддать стали в голос. — Перестань, пожалуйста. Тин, никакой такой ерунды тут нет. Просто так складываются обстоятельства. Ну и поддержка болельщиков бесценна. Так что можешь с чистой совестью отвечать, что это просто магия Максимира.       Глаза у Тина ошалевшие, и Томислав видит, что мальчик ему не поверил.       — Ну и зачем? — устало спрашивает он Виду, когда Тин уходит. Тот засовывает руки в карманы, пожимает плечами.       — Ну как. Пусть думает, что мы тут каждой игрой радуем детишек, больше стараться будет. Может хоть забьет, — Домагой сплевывает на газон. — Тем более, Шиме говорит, что про детишек — это чистая правда. Что их души навеки привязаны к Максимиру, и поэтому-то мы и…       Томислав проводит рукой по голове. Под ладонью — наждак. Это Вида. Он всегда такой.       — Домо, — он смотрит в глаза Виде так проникновенно, как только способен. — Шиме имеет в виду нерожденных детей. Тех, которыми Дино Дрпич в две тысячи девятом вот этот вот центральный круг обкончал, когда решил потрахаться со своей женушкой на Максимире после победы сборной над Англией.