***
У Чимина в танцевальном классе пахнет деревом и потными людскими телами в том уютном смысле, когда вдыхаешь воздух и чувствуешь, что здесь только что напряженно тренировались целеустремленные и талантливые люди. У Хосока отношение к запахам особое, так что он растворяется в этом, новом для него, сразу, с порога. — Привет! — кричит Чимин. — Проходи скорее! У меня сейчас начинается начальная латиноамериканская группа! Присоединяйся. Хосока немного коробит от слова «начальная», но он видит в зале несколько разминающихся парней, пару девушек, и понимает, что вряд ли речь идет о детях. — Ничего не бойся, — шепчет Хосоку Чимин и жестом отправляет Намджуна погулять, — здесь группа для богатых и знаменитых, у всех телохранители там, за дверью ждут, так что здесь вполне безопасно. Просто повторяй за мной. Чимин хлопает в ладоши, начинает звучать музыка, и, подмигнув Хосоку сквозь зеркало, Чимин начинает скользить приставными шагами вправо, затем влево, и вся людская масса начинает двигаться вслед за ним. И в этот момент Хосок немного теряется. Если бы у него спросили, что происходило в те несколько минут, когда звучала эта странная, тягучая, размеренная песня, он не смог бы ответить. Потому что все, что он помнил — это мягкие волны танца, которые покачивали его и всех остальных, захлестывая резкими поворотами на паркете, откатывая мелкими шагами назад и вновь увлекая вперед. И впереди, как маяк, хрупкая фигурка Чимина, его взгляд, улыбка, отражающаяся в зеркале, его резкие движения и плавные взмахи руками — как будто он видит, понимает, как тонет в этой музыке и в этом танце Хосок, и точно знает, как можно отсюда выплыть, и помогает это понять другим. Хосок взмахивает руками следом за Чимином, и его утаскивает новая набежавшая волна из мелодии и хриплого голоса исполнителя, и Хосок не знает, не чувствует, где его ноги — они, кажется, живут своей собственной жизнью отдельно от него самого, и даже сердцебиение замедляется, пристраиваясь к ритму музыки. И что-то явно меняется в самом пространстве комнаты, потому что очертания юркой и маленькой фигурки Чимина совершенно точно размываются и уже похожи на мираж — Хосоку на секунду становится страшно, что он потеряется в этой музыке, но в зеркальном отражении снова вспыхивает яркий маяк чиминовой улыбки, и Хосок цепляется за нее и продолжает двигаться на ее свет. — Прекрасно, друзья! — вдруг хлопает в ладоши Чимин, и магия рассыпается осколками тишины, музыка стихает. — Жду вас в следующую среду в это же время! Хосок стоит посреди зала, озирается, но большие часы над зеркалом показывают, что уже прошло целых сорок минут, и в это совсем не верится, но зато теперь Хосок точно знает, что подразумевают люди, когда говорят, что время пролетело как одна секунда. — Ну что, как ощущения? — Чимин протягивает ему бутылку с теплой водой. — Холодную воду нельзя сразу после тренировки, привыкай. — Ты волшебник, Чимини, — выдыхает Хосок. — Я даже не понял, что произошло — меня так унесло, что я едва сохранял чувство реальности. Чимин смеется. — Я отправил Намджуни за кофе и пончиками, думаю, нам стоит перекусить, — кивает он в сторону двери. — Итак, я рад, что тебе понравилось! Придешь ко мне еще раз? — Шутишь? — возмущается Хосок. — Я, кажется, только что нашел дело всей своей жизни! Я намерен записаться в вашу школу и забрать у тебя все свободные часы! Чимин хихикает и немного краснеет от удовольствия: — Должен сказать, у тебя хорошо получается, Хосоки: ты чувствуешь музыку, двигаешься очень гармонично, ловишь ритм. Думаю, ты добьешься успеха. Конечно, про дело всей своей жизни — это ты не торопись. Я вообще стараюсь никогда не говорить таких слов, как «навсегда», «на всю жизнь»… Просто есть вещи, которые именно сейчас — моя жизнь. Понимаешь? Хосок задумчиво кивает. — Намджун понимает меня, когда я так говорю, — Чимин тоже становится серьезным, улыбка сбегает с его лица. — Лет пять назад моя жизнь состояла из совершенно иных вещей. И тогда я подумал, что не хочу, чтобы это было навсегда. Потому что стоило тогда только допустить мысль, что это никогда не закончится, становилось очень страшно. Сейчас от этого нет и следа, и слава богу. — Ты говоришь о чем-то конкретном? — хмурится Хосок, чувствуя, что разговор повернул в какое-то очень интимное русло. — Ну, например, семья, — немного краснеет Чимин. — Для всех людей семья, родительский дом — это место, куда человек может вернуться в трудную минуту или в минуту опасности, как для Намджуна, например, а для меня… скажем, родительский дом — не такое место. Туда вернуться я не могу. — У тебя нет родителей? — осторожно спрашивает Хосок и кладет руку на колено Чимина. — Есть, — просто отвечает Чимин. — Мама есть, отец, есть братишка, он уже младшую школу заканчивает. Просто мне туда ход заказан. Это долгая история, и рассказывать ее сейчас я не хочу, не хочется портить тяжелыми воспоминаниями такой хороший день. Сегодняшняя моя жизнь — это Намджун. Сейчас он для меня — родительский дом. — Кстати, все хотел спросить, — вспоминает Хосок. — А когда ты понял, что у вас с Намджуном, ну… надолго это? Пусть, ты не любишь слово «навсегда», но что это… станет твоей жизнью? Чимин улыбается, склонив голову к плечу, будто размышляет, можно ли доверить Хосоку что-то очень важное, а потому смеется: — Ну, наверное, когда он показал мне свои домашние трусы. — Домашние что? — Ну, знаешь, домашние трусы. Намджун, он, ведь, по своей сути, ужасный неряха, и дома, когда никто не видит, любит носить что-то комфортное, но вусмерть заношенное. Я к этому долго привыкал, потому что… ну, там все сложно, все эти любимые футболки, полная ветошь… а вот домашние трусы — это прям кульминация. И он однажды их надел. Это, конечно, было потрясение для меня. Но сам факт, что он решился мне их показать — это… как думаешь? Думаю, это прямо высшая степень доверия, да? Если бы ты увидел эти трусы, ты бы понял… — Ой, нет, пожалуйста, — пугается Хосок. — Думаю, тебе и не придется, — смеется Чимин. — Домашние трусы — это как целоваться утром, не почистив зубы — нужно доверять человеку больше, чем самому себе, чтобы на такое решиться.***
— Меня беспокоит гремлин, — Сокджин позвонил сам, и Хосок ответил на звонок, едва справляясь с волнением. — Рвота, расстройство желудка — не очень хороший показатель. Вы были у ветеринара? — Я вызывал ветеринара к нам домой, и он сказал, что нужно сменить корм, — поясняет Хосок. — Сказал, что лучше готовить ему диетическое питание собственноручно, и вот мы с Намджуном… — Надеюсь, вы не додумались заварить котенку рамен? — кричит Джин, а потом говорит куда-то в сторону, — Джинхо, успокойся и оставь в покое пылесос, я не будут катать тебя на нем. Она увидела по телевизору, как кошки катаются на роботах-пылесосах, и требует купить ей такой же пылесос, чтобы тоже покататься, — возвращается Джин к разговору. — Так что вы приготовили коту? — Пока ничего, — Хосок вздыхает. — Намджун предлагает сварить рис, а Чимин кричит, что это может закончиться гибелью рисоварки. Так что мы пока в замешательстве. — Хен, ты не мог бы приехать сюда и приготовить что-нибудь, а? — жалобно просит сопящий рядом над книгой с рецептами Намджун. — У Чимини сегодня занятия допоздна. Пожалуйста, хён! Речь идет о жизни и здоровье Мони! Я могу приехать за тобой и Джинхо. Сокджин задумывается. — Честно говоря, — он медлит немного, но потом договаривает, — мне сегодня нужно в кофейню на работу, и я собирался еще найти няню для Джинхо через агентство. — Ты можешь оставить Джинхо у меня! — выпаливает Хосок. — Мы за ней присмотрим, да, Намджун? — Ты уверен? — округляет глаза Намджун. — Мы можем попробовать, да… — О… — Джин на секунду замолкает на том конце сотовой связи, а потом вздыхает, — я был бы очень благодарен вам, правда. Мне нужны деньги, а Джинхо снова болеет, так что… — Намджун выезжает за тобой, Сокджин-хен! — кричит Хосок и несется за котенком, которого снова, кажется, начинает тошнить. -Так, ладно, — Сокджин собран и деловит, он переступает порог, выпускает из объятий Джинхо и сразу же присаживается рядом с лежанкой гремлина. У гремлина вид разнесчастный и утомленный, у него впал живот и заострился нос (если такое у кошек вообще возможно), и он вздыхает так тяжело, что Хосок, судя по его красным глазам, плакал уже не один раз. — Где записка врача? Мы должны дать ему лекарство? Вы давали? — Давали, — угрюмо кивает Хосок, аккуратно раздевая Джинхо, которая шлепает его легонько по щекам и повторила свою «Сёк-сёк» уже раз четыреста в попытке обратить на себя внимание, — сейчас, Джинхо, малышка, мы обязательно поиграем с тобой… — Джинхо, иди с Джуни порисуй, — командует Джин и жестом фокусника достает из рюкзака набор цветных карандашей. — Только не на стенах! Джинхо оглядывает девственно чистые светлые стены в комнате, прикидывает, сколько рисунков на них бы поместилось, но под грозным взглядом брата уныло открывает альбом для рисования. — Мы давали, но он не захотел, — вздыхает снова Хосок. — Врач показал нам, как правильно это делать, но Мони укусил меня за палец. — Еще бы, — хмыкает Джин. — Мне нужны две ложки, пиалка и немного теплой воды. Эта таблетка не горькая, ее можно и в воде растворить — наименее травмоопасный способ. Хосок изумленно смотрит, как Джин давит таблетку ложками, как растворяет в теплой воде получившийся порошок, как заливает маленькими порциями эту воду котенку в пасть, как решительно удерживает несчастное животное, дожидаясь, пока гремлин успокоится. — И откуда ты все это умеешь делать? — восхищенно выдыхает Хосок. — Ох, когда у тебя на попечении маленький ребенок, — смеется Сокджин, - можно открыть в себе неожиданные таланты. Он отпускает гремлина, и тот устало ложится на свою лежанку. — Так, — Сокджин встает. — А теперь нужно приготовить ему еду. Джин оглядывает притихших Намджуна и Хосока: — И вам, я так понимаю, тоже? Те дружно кивают.***
Когда с ресепшна звонят о приходе госпожи Ким Сольхен, готовка на кухне как раз в самом разгаре — в духовке запекается свинина, в рисоварке доходит рис, а из овощей на столе волшебным образом материализуется аппетитно выглядящий салат. Джинхо старательно выводит на щеке Хосока цветными мелками что-то сине-бурое, отдаленно напоминающее медузу, хотя Джинхо утверждает, что это слон. — Решила заглянуть к моим ребятам, — сообщает с порога Сольхен, — а они за это время успели обзавестись ребенком и человеком, способным спасти их от голода. Намджун смеется и обнимает мать. — Хосоки, я говорила тебе, что пробуду в городе до конца недели, но вынуждена завтра улетать. Если вдруг соберешься навестить бабушку Пак, передавай ей привет. Намджун отвезет тебя, он знает, где это. — Знаю? — удивляется Намджун. — О, боже, сынок, — смеется Сольхен. — Бабушка Пак, соседка моих родителей, ты не помнишь ее? — А, Черная вдова? — вспоминает Намджун. — Что? — поднимает взгляд Сокджин. — Что? — оборачивается Хосок, и синий рисунок слона на его щеке так и остается недорисованным. — Ну… — Намджун смущается, — Ее так называют, бабушку Пак… Черной вдовой… Так она… — Мать матери Хосока, да, — кивает Сольхен. — Только она не очень любит, когда ее так называют — мало приятного в таком прозвище. — А что оно означает? — спрашивает Хосок. — Что значит «черная вдова»? — Так говорят о женщине, которая похоронила три поколения своей семьи — мужа, детей и внуков, и ее некому похоронить, — поясняет Сольхен. — Люди злословят, им же неизвестно, что внук у бабушки Пак жив, так что никакая она не Черная вдова. Хосок кивает, и ему немного досадно и стыдно, что он пока так и не определился с тем, хочет он этой встречи или нет. — И что, ты не собираешься поехать к ней? — вдруг задает вопрос Джин, и голос у него такой строгий, что Хосоку становится не по себе. — Я не знаю… — говорит он растерянно. — Ты позволишь всем этим людям так называть твою бабушку? — голос Сокджина становится почти ледяным. — Думаю, Хосоки очень скоро решит все сам, да, милый? — Сольхен пристально смотрит в глаза Сокджину, а потом мягко, незаметно для остальных, подмигивает. — Ты останешься на ужин, мам? — Намджун обнимает мать за плечи и кажется на фоне ее хрупкой фигурки таким огромным, что даже не верится, что это мать и сын. — С удовольствием! — Сольхен ободряюще похлопывает Сокджина по спине, — Не откажу себе в удовольствии посмотреть, как мой сын в кои-то веки питается на работе по-человечески.