***
— Ну, конечно, никто и не сомневался, что это Алларос, Эллана и Маханон. Клан снимается с места раньше запланированного срока, все поспешно собирают пожитки и грузят. Эллана гордо вздергивает подбородок, заявляя, что это она спровоцировала скандал в городе. И браслет, висящий сейчас на ее руке, тоже она стащила. Она может говорить что угодно, но весь клан примерно представляет, как все было на самом деле. (И уж точно всем известно, как именно это закончилось). «Головная боль клана Лавеллан», — говорят они, вроде как шутя. «Наш будущий Хранитель с придурью», — все еще с иронией и даже безнадежной любовью, мол, свой же, куда его девать. Алларосу нравится бродить по человеческим городам. Они хранят в себе столько непонятного, и от того заведомо интригующего. Вещи, не имеющие практической пользы, одежда, которую неудобно носить. Украшения, которые не служили даже для обрядов. Клан Лавеллан не избегал людей и иногда подходил достаточно близко, чтобы вести торговые сделки. В такие моменты Алларос и утягивал за собой сестру и брата на улицы этих непонятных городов. Их всегда трое. — Посмотри на это! И то! Они видели много прекрасного. И очень много ужасного. Шумные рынки, грязные бедняцкие кварталы и наполненные страхом и болью эльфинажи. Это же тоже его сородичи, пусть забывшие своих предков. — Однажды эльфинажи снесут. Наш народ получит права, — говорит Алларос сестре, и эта мысль вертится на языке все чаще и чаще. Разве народы совсем-совсем не способны друг друга понять? Хранительница подходит к ним и уводит в сторону, пока все остальные собираются. Маханон нервно сжимает рукоять меча и бросает быстрый взгляд на соклановцев. — Нужно пойти помочь… -- он мнется, но Хранительница отпускает его легким кивком. Эллана выступает вперед, не дожидаясь начала допроса. — Это я украла браслет, потому что мне он понравился. — Я не сомневаюсь, что тебе он понравился, но украл, точнее, попытался это сделать, Алларос. (Эллана отбивалась от всех кинжалами, когда стало понятно, что убедить горожан в том, что магический посох им просто почудился, уже не получится) В глазах Хранительницы мудрость предков, во всем ее облике — опыт пережитого. Правда не требует долгих оправданий и объяснений. — Я сглупил и достал посох. Никто бы не обратил внимание на троих эльфов — мало ли бродяжек побирается по улицам, но посох мага привлек к себе взгляды. — Время сейчас неспокойное, дален, — Дешана вздыхает, и Алларосу уже хочется покаяться во всем и пообещать больше так не поступать (и оба знают, что он снова попробует спустя некоторое время). — Мы живем в эру великих перемен, но только куда именно они приведут наш народ? Можно проклинать век, покрытый Мором, демонами, кровью и войной. Но Алларос думает, что ему повезло жить прямо сейчас и, возможно, лицезреть, как творится история. И тогда Хранительница продолжает. — Нет, — говорит Эллана, затачивая кинжал. — Ты — наивный дурак, поэтому не пойдешь туда один. Что больше в голосе сестры — беспокойства или ревности? Алларос своими глазами увидит Конклав, а Эллана и Маханон останутся с кланом. Так непривычно, что рядом их не будет. Всегда трое. Головная боль клана Лавеллан. Алларос, Эллана, Маханон. — Я уже иду туда один, Эллана. И, возможно, я встречу Верховную жрицу и смогу поговорить с ней о… Эллана перебивает, закатывая глаза: — Правах эльфов… Этот спор они могут вести бесконечно, но Алларосу некогда - он выступает в путь, внося с собой надежды и веру своего клана. Они считают, что он справится. (Конечно, им вовсе не обязательно знать, что Алларос собирается не только наблюдать. Если получится). Она же верила вместе с ним, так почему не может понять сейчас? — Мы можем что-то сделать для нашего народа! Посмотри, на наших глазах вершится история! Эллина поджимает губы и отворачивается. — Я бы предпочла наш клан в целости и сохранности. Это последние слова, которыми они обменялись.***
— О, узнаю тебя в «если хочешь это, то я достану», — Дориан смеется, делая глоток, привычно морщится, мол, попадешь к вам в Скайхолд, придется пить пойло, по ошибке вином названное. И припоминает недавний случай в Безветренных руинах. Было сразу понятно, что дело именно в посохе, и именно он удерживает временное заклинание. Алларосу даже дыхание сшибает на мгновение от скопившейся с годами энергии. «Этот посох может быть очень опасен», — Дориан отступает назад, но по тому, как загораются его глаза, Алларос понимает все. «Но ты его хочешь?» «Не нужно рисковать», — Кассандра в очередной раз доказывает, что единственный здравый член команды здесь — это она. И самым верным решением будет развернуться и уйти. Но если Дориан хочет этот опасный посох… Он не слышит сердитого «лучше не трогай его» от Кассандры и ругательства Быка, а просто идет вперед, подпрыгивает и хватается за основание. И, конечно, храм начинает разрушаться. Им редко удается посидеть вот так — расслабиться в покоях Аллароса на вином и разговором. А разговаривать с Дорианом приятно — не только о книгах, о традициях их народов. (Он никогда не стыдился происхождения и не отрицал его, о чем говорят долийские витражи и долийские же занавески). Только о семье они почти не говорят. Этот вечер вскрывает не только забавные истории из детства, о том, что было «до» (до Инквизиции, что разделила жизнь на две половины), но и давно наболевшее. Чувство вины. — Я обещал заботиться о них, обо всех. Но подвел. Не только клан, но больше всех Эллану и Маханона. Лицо Дориана вдруг делается обеспокоенным, и Алларос чувствует, как щиплет глаза. Тоска и вина вытекают вместе со слезами, с накопившимися чувствами, которых становится слишком много — невозможно сдержать. — Аматус… И снова от стыда хочется спрятаться, удариться головой, чтобы мысли на место встали. — Прости. Не обращай внимания, оно само пройдет. Дориан больше ничего не говорит, и Алларос засовывает эту тоску по сестре и брату еще глубже в себя, снова погружаясь в дела Инквизиции. О всеобщем благе и спасении думать почему-то легче. А потом вдруг приезжает Эллана и рассказывает о внезапном письме и эскорте до Скайхолда.