Не остановить

You have no control: Who lives, who dies, who tells your story Он слушает предсмертные слова Теланы и сильнее сжимает руку Дориана, неосознанно, но отчаянно. Просто нужно держаться хоть за что-то, когда вокруг все ускользает. Иначе его снесет волной невысказанной любви, отчаяния и тоски — все то, что Телана вывернула из себя, выпустила наружу, в пустоту. — Ты в порядке? — Дориану тоже не по себе от наполненного духами острова Хозяйки, Алларос пытается разглядеть смятение в его лице — как ты воспринял эту историю? Тень сожаления. Жалость? — Мы пойдем дальше, нужно узнать правду, — он склоняет колени перед останками Теланы, что до смерти не бросала попыток найти возлюбленного, и шепчет погребальные слова, пусть настоящая Телана и ушла много лет назад. Он не отвечает на слова Дориана, потому что очевидно «не в порядке», но это не помешает двигаться дальше. То, что удалось сдержать там, на острове, прорывается, когда Лавеллан смотрит на Инквизитора Америдана, внутри все дрожит и срывается, он чувствует, как стекают по щекам теплые дорожки слез. Если уж прорвало эту плотину — остановить получится нескоро. — Она умерла, — говорит Алларос, не желая в этот раз выдумывать утешающую ложь. Погрбенный здесь, в холоде, восемьсот лет, Америдан как никто другой заслуживает знать. Знать, что его любовь вычеркнули из истории, его деяния позабыли, а мир если и изменился, то в худшую сторону. На Долы пошли войной, а магов усмиряют, Что-что, а переписывать, вычеркивать и искажать люди прекрасно умеют. Судорожно вздыхает стоящая за спиной Кассандра и тут же исправляется — ровная спина и уверенный взгляд. Она знает, что на правильном пути, и ей нечего стыдиться. Америдан и Лавеллан. (Телана и Дориан?) Он не может остановить слезы не только из-за несправедливости и трагичности этой истории, о которой мир так и не узнал правду. Алларос видит в Америдане себя самого. Он должен открыть правду. Потому что Америдан и Телана заслужили честного рассказа. Он упрямо качает головой, когда ему напоминают про последствия. «Так ли нужна правда, если придется рассориться с орлесианскими аристократами? История Америдана разрушит представления, сложившиеся за столетия». Алларос отметает все сомнения и возмущения, упрямо стоит на своем и рассказывает всему миру историю последнего Инквизитора. — Орлей и так нам должен, им придется смириться, — Жозефина качает головой, но соглашается. Алларос готов пожертвовать связями. «Это личное», — понимают все вокруг и больше не спорят. Никто никогда не одобрял единодушно его решения (последствия приходилось разгребать в любом случае), и обычно он выслушивал советы каждого, но не здесь. — Узнаю тебя — выслушать мнения всех и все равно сделать по-своему, — Дориан по-хозяйски привычно садится на стол, но так, чтобы не задеть непросохшие от чернил листы. — Это потому что он был эльфом и магом? Алларос против воли любуется. Казалось бы, должно схлынуть, остыть. Но нет, он все так же не в силах оторвать взгляд от этого выразительного лица. — Однажды Хранительница сказала, что история повторяется. Из этого во многом и состоит наша обязанность — хранить уцелевшие знания до того момента, как история сделает новый оборот. Но я никогда не думал, что это происходит так… То, что он искал у Инквизитора Америдана не принесло ни утешения, ни душевного покоя. Быть может, со временем исказят до неузнаваемости и его деяния. Припишут совсем иные мотивы, истолкуют связь с Дорианом в своих интересах. Думал ли об этом Америдан? Что он почувствовал в тот момент, когда Алларос каждой своей фразой бил сильнее и сильнее, обрушивая правду о неблагодарности и лицемерии бывших друзей, Церкви, историков и всего мира? — Ты думаешь, что закончишь так? — Однажды ты мне это и сказал, помнишь? «Никто не скажет спасибо за спасения мира». Но мне не нужно. Я делаю это, потому что могу спасти многих. Потому что хочу, чтобы что-то изменилось. Он уже привык к мысли, что за все свои деяния однажды расплатится сполна. Мир уже стал меняться, быть может, не сразу, но посеянные семена прорастут. Надеявшийся стать свидетелем однажды и сам стал творить историю. (Где тот наивный ученик Хранительницы, пробирающийся на Конклав, чтобы попробовать поговорить с Верховной жрицей о положении эльфов?) Невозможно смотреть в будущее, не оставляя за собой призраков прошлого. — Вот, что останется в конце — лишь тень да имя. От остальных, быть может, и имен не останется, лишь отголоски давних деяний. Как запомнит Дориана его страна, страна, что он так отчаянно любит, несмотря ни на что? Эти вопросы объединили их этой ночью, одной из тех самых тревожных ночей, что оставляют на душе корку горечи и уныния. И заставляют сомневаться. Он сжимает ладонь Дориана, словно пытается высосать последнее тепло. В Скайхолде холодно, всегда холодно, несмотря на отапливаемые покои, но этот холод другой. — Пусть. Я начинаю привыкать к этой мысли. Мы все здесь никто, лишь слово, мимолетная гроза, мелькнувшая в небесах молния. Но земля будет удобрена, и однажды на ней появятся всходы. Ростки, что потянутся вверх и продолжат петь на ветру, когда имя мое затеряется среди прочих сказаний и будет звучать лишь безликим титулом. Инквизитор. Он говорит, замечая, что голос снова дрожит от переполнявших чувств — их почему-то всегда слишком много. Дориан отнимает руки, но тут же прижимает к себе — неудобно, но сковывающий холод ночи на время отступает. — А от остальных и того не будет. — Лишь отблески в непроглядной тьме.