Интервью со священником

— Отец Лоренц, вот как вы думаете, этого можно было избежать? — Корреспондент смотрит на черноволосого священника со свойственным журналисту равнодушным участием, и отец Лоренц невольно отводит взгляд. Долго трёт глаз, приподняв сильные очки, задумчиво проводит вдоль складки на впалой щеке — создаёт видимость, что думает. Но на деле в голову не идёт ничего, ни единой мысли, которой можно было бы удовлетворить светского журналиста. Избежать чего? Того, что в румынской деревне гостеприимные жители сожгли странствующего монаха? Микрофоны наступают со всех сторон, как копья римских стражников у Распятия. Отцу Лоренцу страшно — за священника может заступиться только церковь, но в таком случае наказание придётся нести куда более страшное, чем если бы его подвергли гражданскому разбирательству. Ведь отец Лоренц тоже участвовал в акте избавления лона церкви от ослушавшегося монаха. Полюбить женщину, будучи в сане — да где это видано? И ведь отец Лоренц выдал его первым, первым прибежал на крик осознавшей происходящее Катарины. Это он первый увидел, как странно глядел брат Тилль на танцующую девушку, едва вышедшую из детского возраста. Он видел, как дрожали руки брата Тилля, когда он нечаянно коснулся губ Катарины, раздавая просфоры во время причастия. Отец Лоренц не видел того, что утверждали остальные, но ему оказалось достаточно собственной фантазии и исповеди брата Рихарда, чтобы привести брата Тилля на костер. Но если бы брат Тилль просто уходил бы иногда с Катариной в лес, не выходя за границу приличествующих монаху тем для разговора, да, сожжения можно было бы избежать. Однако брат Тилль убил мать Катарины, чтобы никто не мешал ему остаться с возлюбленной. Брат Тилль любил Катарину — это ни для кого не было секретом. И он настолько оказался под властью чар этой девушки, что не мог отказать ей ни в одном, даже сумасбродном желании. И мать Катарины он убил по её просьбе — об этом можно было догадаться, зная лишь факт. Однако отец Лоренц сомневался, что Катарина действительно хотела избавиться от матушки — она лишь испытывала брата Тилля, проверяя, насколько он предан своим обетам, если в лесу у ручья поклялся служить только ей, а не деве Марии. Отец Лоренц прекрасно понимал брата Тилля — Катарина являла собой воплощённое искушение. Она находилась в том возрасте, когда прелесть ребёнка сочетается со степенностью взрослой женщины — и это странное сочетание заставляло всех вокруг быть немного влюбленными в Катарину. В том числе и отца Лоренца, который, будучи главным священнослужителем, блюл обет строже всех, каждую ночь умерщвляя свою плоть и долгие часы проводя в молитвах, чтобы за богоугодными делами не думать о девушке, терзавшей его сердце. Отец Лоренц одинаково сильно любил и брата Тилля, и Катарину — той любовью, которую одну дано испытывать духовному лицу. И он ни в коем случае не винил Катарину — она, почти язычница, не знала христианских обычаев. Стоя у костра и слушая возносящиеся в небо крики горящего брата Тилля, он только крепче прижимал к себе Катарину, которая только делала вид, что скорбит по возлюбленному. Может быть, она и не любила его — просто играла им со свойственной ребёнку жестокостью. Но отцу Лоренцу было не до этого — он считал себя обязанным утешить её, и, не находя слов, целовал девушку в лоб. Всякому было ясно, что это не невинное касание пастора — но отец Лоренц сам был глубоко пленён Катариной, и в тот момент, когда она замерла в его объятиях, освещённая мрачными языками огня, он чувствовал, что почти влюблён. И знал — если Катарина попросит его, он без промедления послушается. Отец Лоренц понял это ещё с первого взгляда на неё — но в отличие от брата Тилля, поддался греху только в мыслях, никоим образом не выдавая настоящего чувства. А холодными ночами ожесточенно хлестал себя плетью вместе с остальными братьями, чтобы болью телесной заглушить всё недопустимое. И пока в тёмном лесу остальные вопили от невыносимой боли, отец Лоренц молчал со стиснутыми зубами, испытывая свою волю. По утрам болела исполосованная спина, но отец Лоренц улыбался крестьянам — всем одинаково. И только на Катарине задерживал взгляд слишком долгий и внимательный. Сам того не зная, отец Лоренц читал прововедь только для неё, невзирая, что Катарина едва понимает его язык. Часто после службы она останавливалась рядом с ним, словно хотела что-то спросить. Но отец Лоренц молчал, боясь лишним словом нарушить обет — и Катарина, улыбнувшись в ответ на суровый пристальный взгляд, уходила с братом Тиллем. Тот давно поджидал её, охотно подставляя локоть, чтобы Катарина могла опереться. И хотя все провожали их взглядами, полными неодобрения, влюблённых это нисколько не волновало. Остальные братья никак не обсуждали творящееся между братом Тиллем и красивой поселянкой — если ничего не говорил отец Лоренц по этому поводу, то и им не стоило беспокоиться. Они принадлежали к разным орденам, но отношение к женщине в их учениях никак не могло различаться. Однако никто не думал преследовать брата Тилля или вызывать его на исповедь. Ведь все вели себя так, как будто никому нет дела до сошедшего с пути истинного монаха. И отец Лоренц не решался вмешиваться, хотя, были бы у него силы выследить влюбленных, он бы убедил их в недопустимости этой связи. И тогда бы брат Тилль, беспрекословно подчинявшийся ему, отступился от Катарины — и тогда костра можно было бы избежать. Но ведь никто ничего не делал! Только один старый крестьянин неодобрительно покашливал, глядя на гуляющую с братом Тиллем Катарину. Девушку нельзя было сжечь, хотя в падении брата Тилля она была виновна — тогда крестьяне стерли бы всех шестерых с лица земли. — Так что же? — Спрашивает журналист, пока отец Лоренц протирает очки подолом белоснежной кошмы. — Есть ли объяснение произошедшему в той деревне? Отец Лоренц смотрит на него так же, как когда-то на Катарину, и отвечает: — Объяснение этому может быть только одно — воля Господа.