Только цвет у моря - это ведь бесспорно, - что ни говорите, все-таки не черный

Если смотреть с точки зрения биологии, есть целый разветвленный набор признаков, по которым можно отличить высокоорганизованное животное. Например: хорошо развитый передний мозг. Например: полностью разделенные круги кровообращения. Например: особое строение спинного мозга, серое вещество в котором распределено в форме "бабочки". Например: наличие нервных волокон, покрытых миелиновой оболочкой, которая позволяет импульсу распространяться в разы быстрее и без затухания - декремента. Список можно продолжать еще очень и очень долго: эволюционные механизмы постарались на славу. Так вот если смотреть с точки зрения биологии, я подхожу по всем перечисленным критериям, однако доказывает ли это мою принадлежность к касте созданий высокоорганизованных? Очень сомневаюсь. Норико Какёин, моя глубокоуважаемая коллега и - с недавнего времени - по совместительству еще и моя девушка, сидит 1) в моем доме; 2) на моей кровати; 3) на мне верхом, оседлав мои колени. Падение Римской империи - ничто в сравнении с падением этой моей хваленой высокой организации до фундаментального уровня, сосредоточенного в области моего pelvis minor. Я млею от формы, которую принимает ее тело в контакте с моим, проглаживаю ее ноги ладонями от колен до нижнего края рассыпанной по бедрам юбки и пытаюсь хотя бы в голове своей проследить, какие истоки и исходы у этой ситуации. Итак, преамбула. Кампус, кафетерий в восточном крыле. Время действия - около 10:46. ДЖО КУДЖО. Норико. НОРИКО КАКЁИН. (Улыбается, салютует стаканчиком с кофе.) Да, ДжоДжо? ДЖО КУДЖО. Ты свободна сегодня вечером? НОРИКО КАКЁИН. (Опускает подбородок на подставленный кулак. Задумчиво.) Вечером... ДЖО КУДЖО. Нервничает.) ДЖО КУДЖО. (Нервничает сильнее.) ДЖО КУДЖО. (Нервничает совсем сильно.) НОРИКО КАКЁИН. Завтра четверг? ДЖО КУДЖО. М? Да. А сегодня среда. НОРИКО КАКЁИН. Тогда я абсолютно свободна, ДжоДжо. ДЖО КУДЖО. Правда? НОРИКО КАКЁИН. Чистая правда. А что ты хотела? ДЖО КУДЖО. Я хотела пригласить тебя к себе. Показать тебе свою статью и абстракт к ней. Точнее, попросить тебя, чтобы ты их посмотрела. Перед тем, как отправлять на публикацию. Если у тебя есть желание и время и если тебе не трудно. НОРИКО КАКЁИН. ДжоДжо, буду рада тебе помочь, если тебя не смущает, что я мало что понимаю в... ДЖО КУДЖО, КОТОРУЮ НИКТО НЕ ПРОСИЛ ЦЕЛИКОМ ОЗВУЧИВАТЬ ТЕМУ СВОЕЙ ПУБЛИКАЦИИ. Анализе механизма формирования иммунного ответа клеток голотурии Eupentacta fraudatrix и его модуляции дексаметазоном. НОРИКО КАКЁИН. (Смеется.) Да, вот в этом. КАВАЛЬКАДА МУРАШЕК. (Топчет нервные руки ДЖО КУДЖО.) ДЖО КУДЖО. (Откашлявшись.) Не смущает. Мне важно, что ты думаешь об общей компоновке текста. О структуре. Насколько это читаемо с точки зрения логической последовательности материала. НОРИКО КАКЁИН. (Откидывается на спинку пластикового стула.) Конечно, ДжоДжо. Сможешь подойти к главному корпусу? Я закончу примерно в четыре. ДЖО КУДЖО. (Не в силах ответить вслух, сдержанно кивает три раза подряд.) Конец сцены, теперь - ретроспектива: после работы я встретила ее на выходе из корпуса, и до моего жилого комплекса мы неторопливо дошли пешком. Поднялись на лифте на мой этаж, я пропустила ее в квартиру впереди себя, как раз раздумывая, что, наверное, открою ей документ на планшете - следовательно, планшет для этого нужно будет снять с зарядки на кухне. Но сразу за закрытой дверью Норико вдруг поцеловала меня быстрее, чем мое внутреннее ухо успело зафиксировать разворот корпуса: схватилась за полы моей куртки и потянула. Последовали кое-какие полуобязательные условности: с курткой пришлось расстаться аккурат на пороге, а хорошенькие и самостоятельные, но спотыкающиеся друг об друга ноги Норико для ее же блага пришлось приподнять над полом - для этого я подхватила ее под ягодицы и усадила на себя. Как могла мягко пересчитала ею несколько стен, пока транспортировала в комнату. Будучи не совсем уверена в том, что делать дальше, ссадила ее в изножье своей кровати. Норико охотно расселась, раздвинув задрапированные сбитой плиссированной юбкой ноги. У нее были выпуклые плечи и очень, очень нахальное лицо. Она облизнулась. Я отреагировала немедленно: запаниковала, значительно нагрелась в районе длинных приводящих мышц бедра и сказала, что сейчас принесу планшет. На кухне у меня было несколько сверкающих секунд на раздумья. Я отцепила провод от планшета, вытащила блок из розетки, стала искать нужный документ, натыкивая по экрану мгновенно взмокшими пальцами. Я подумала о том, что понятия не имею, что делать с Норико. Если так подсчитать, всю прошлую неделю она была на конференции в Брайтоне, мы с ней давно не виделись - может, она просто соскучилась (это было бы приятно, я чудовищно соскучилась по ней тоже). Может, она просто приветлива. Может, просто хорошее настроение. Потом я подумала: наверное, она решила, что я струхнула прямо так, сразу перейти к более тесному тактильному общению (это на меня похоже) и решила использовать публикацию как предлог (а вот это уже похоже меньше). Эта мысль меня слегка приободрила: я решила, что если вернусь в комнату и предложу ей, как ни в чем не бывало, почитать треклятую статью, у Норико не будет повода усомниться в моих намерениях. Что ж, я вернулась. Норико сидела там же, где я ее и оставила - в изножье кровати, опираясь на отставленные позади себя руки. Она закинула ногу на ногу, чем слегка сбавила градус треволнений в моей голове. Я спросила, не передумала ли она, потому что ничего менее бессмысленного и беспривязочного мне в голову не пришло, и попыталась замазать неловкость этого вопроса протягиванием планшета. Норико сказала: "Нет, ДжоДжо, не передумала", заправила спадающую на лицо прядь волос за ухо, приняла мое подношение и подвинулась на кровати. Замечу: у меня достаточно узкая кровать, и мы сели вплотную, бедром к бедру. Норико принялась читать: она читала исправно и долго, открывала и просматривала сноски. Я чувствовала, как ее тело, находящееся в нексусе с моим, делало вдохи и выдохи, как вибрировали на задней стенке ее горла короткие "м-хм" и "гм", которыми она сопровождала прочтение. Чтобы отвлечься от алого каления, буйным цветом растущего между моими грудью и животом, я дождалась, пока она дочитает, и стала давать осторожные комментарии. Да, эксперимент подтвердил, что природа придумала этот механизм очень и очень давно. Да, представляет определенный интерес перспектива применения голотурий в медицине. Да, успешный опыт. Да, далеко пойдем. В общем, она слушала меня с тем самым выражением лица, за которое я буквально готова драться - как будто в жизни не слышала ничего более ценного. Когда экран автоматически погас, я нежно забрала у нее планшет и отложила его в сторону. А потом сама (предательство тела!) подхватила Норико и затащила на себя. Таков, значит, итог: вообще-то я позвала Норико к себе вовсе не потому, что мечтала с помощью хитрой публикационной уловки заняться с ней любовью. Точнее, я мечтаю об этом часов двадцать в сутки из двадцати четырех возможных, но это лирика. Это сложные вещи. Вещи, которые нужно обсуждать отдельно - и более того, без отдельного обсуждения их делать просто-напросто неправильно. Это может показаться смешным, но я спрашивала разрешения, прежде чем впервые взять ее за руку. Она спрашивала разрешения, прежде чем впервые меня поцеловать. В отличие от обоих этих действий, секс - процесс многокомпонентный, и от попыток просчитать количество подлежащих последовательному прохождению ступеней медиаторный суп между моих ушей готов беззольно сгореть. Как мне сделать все правильно? Но она уже сидит на мне верхом. Ее бедра расходятся, как угол, в навершие которого заключен мой таз. Одна ее рука мягкой прямой перекинута через мое плечо, а другой она медленно вытягивает подол своей блузки из-за юбочного пояса. Я убираю руки с ее талии - ткань разлетается, матовая, со сладкими маслянистыми заломами, - и кладу обратно, уже на голую кожу. Норико подгибает ладонь и касается тыльной ее стороной нервного пространства посередине моей грудной клетки. Затем ее рука начинает стремительное нисхождение к моему паху. - Нет, - вырывается у меня. Кисть Норико сразу отстраняется - бесшумно, как опадающий лист. Я чувствую, как скобы ее бедер на моих становятся жестче, словно разлинованные тугим, некомфортным типом напряжения, как когда в транспорте кто-то встает к тебе слишком близко. Эта перемена резка и чудовищна, от нее клейкие, как амилопласты, панические зерна набухают у меня в горле. - Нет, - повторяю я: голос протискивается между этих зерен, жалобно деформируется на пути и застревает над губой. Но это не конец предложения! Это не конец моей мысли! Я раздраженно щелкаю языком об зубы, будто хочу стряхнуть с них оставшиеся слова, но эффекта от этого, как водится, никакого - как и всегда, когда мне нужно выдать что-то важное и волнующее: оно просто отказывается выходить на свет без боя. Я жажду сказать: Норико, я просто не хочу, чтобы это выглядело так, как будто я это все затеяла исключительно для того, чтобы заниматься пространственным ориентированием у тебя под юбкой. Точнее, я была бы счастлива им заняться, но никогда в жизни не стала бы на тебя с этим давить. И уж тем более не стала бы использовать свою треклятую публикацию в качестве предлога, потому что она сама и твое мнение о ней для меня тоже важны, и важны по-настоящему. Как и ты, только, ну, под другим углом... Феноменальная игра мысли, Джо, думаю я. Понятно, как перегруппировка МакЛафферти. Доступно, как членский взнос на конференцию "ОУШЕНС" в Марселе. - Это все необязательно, - вежливо говорит Норико. - ДжоДжо, я переборщила? Прошу прощения. - Нет, - вякаю я, как будто это единственное слово, ради которого везикулы в моих нейронах еще готовы постараться. Святые небеса, Джо, соберись. - В смысле, мне... - сглатываю. - Я не имела в виду, что я не... На последнем "не" мое горло подозрительно взбулькивает. Верный призрак, что пора взять паузу, так что я затыкаюсь - напряженная, как туча над взморьем. В жизни случаются разные вещи, в нервной ткани существуют различные закономерности; толику этих закономерностей я даже изучала на первых курсах университета, но для меня все равно остается загадкой, почему лекции, публичные доклады и диспуты на шаткие темы не вызывают у меня ни капли страха, но при этом я абсолютно не в состоянии гладко объясниться с собственной партнеркой. Так что Норико сидит на мне верхом и ждет, пока Джо Куджо, руководительница отделения Биологической океанографии, индекс Хирша выше 10, сообразит, как выразить симпатию и готовность, изящно обойдя давление и мисконцепции. Я трогаю пальцами летящие легкие складки ее блузы в том месте, где подол выпростался из юбки. Норико находит мою руку своей, смыкает ладонь на моих пальцах и сразу отпускает, гладит меня по тыльной стороне кисти. Делаю глубокий вдох. - Я хочу, - выдавливаю я. - Я бы хотела. Все это - с тобой. Но мне нужно спросить. Ты. Не решишь, что все это время я просто хотела залезть к тебе в трусы? Вот так, вот так, Джо. Маленькими шажками. Искренность - оружие непонятное и непредсказуемое, рукоятка и дуло у него постоянно меняются местами. Главное - вовремя остановиться. Я бы тоже хотела, чтобы со мной и для меня самой все эти вещи были простыми и понятными. Я бы тоже хотела уметь выражаться ясно и четко не только при общении со студентами или со ставящими мои заслуги под сомнение вышестоящими коллегами. Хотя Норико обычно очень доступно демонстрирует, что ей все нравится. Она склоняется ко мне ближе, кончиком носа щекотно вжимается мне в щеку. - Я не решу, что ты все это время просто хотела залезть ко мне в трусы. Но и врать не буду: вот прямо сейчас, например, я очень жду, когда ты уже наконец залезешь ко мне в трусы. - ...я рада, - говорю я, прочистив горло. - Я тоже, ДжоДжо. - Но вообще-то я ценю тебя не за трусы, если что. - А за их отсутствие? - по тону ясно: ерничает, но беззлобно, с симпатией и расположением. Норико обхватывает мое лицо ладонью, ее большой палец трогает меня в уголке рта, гладит по нижней губе; взгляд ее блуждает известными, древними траекториями. - Можно? - Можно, - я подаюсь к ней и коротко, звучно чмокаю ее в губы сама. Сталкиваемся носами. - Давно ведь можно, зачем спрашиваешь? - Мне нравится слышать, как ты соглаша-а- ах --а-ешься... - она запрокидывает голову и роняет слово на полпути, дает звуку повиснуть и истончиться, потом подхватывает его снова, но оттенок у него уже изменен - он становится темнее, как намокшая бумага. Значит, я все сделала правильно: просунула руку между ее бедер, отодвинула в сторону полоску ткани ее трусов и теперь держу ладонь плотно прижатой у Норико между ног. Не сговариваясь, мы падаем в небольшую созидательную паузу. Одной рукой Норико цепляется за мое плечо, другой обнимает меня за шею. В нейрофизиологии давно известен закон двустороннего проведения возбуждения, согласно которому импульс по нервному волокну способен распространяться в двух направлениях, так что неудивительно, что то, что склубочилось у меня в животе, рвется сразу и в голову, и в пах. Сначала, в таком случае, голова: пробую втянуть Норико в новый осторожный поцелуй, и от готового, укрощенного жара, с которым она целует меня в ответ, между глаз у меня распускается новый центр кристаллизации. Теперь, значит, пах, думаю я, осторожно ощупывая ее ладонью - теплая кожа, шершавые, жесткие волоски, влажный край слизистой. Средний и безымянный палец держу плотно рядом, точно они склеены по ребру, и вот так, вместе, они аккуратным, изгибисто-продавливающим движением проваливаются в умопомрачительную густоту ложбинки между ее половых губ. Внутри этой мягкой складки спрятана другая, она мельче, горячее и мокрая насквозь, на ощупь ее сердцевина похожа на тесную запятую, закутанную в два эластичных кожистых лепестка. Я прикасаюсь к ней - она скользкая, как нежное масло - подушечками двух сложенных вместе пальцев, обвожу густо напитанную потенциалами действия кромку влагалища, но без позволения Норико не смею погрузиться внутрь. Пальцевым трением я сдвигаю складку ее малых половых губ книзу. Я пока что не знаю ничего об особенностях конкретно ее анатомии, и приходится действовать вслепую, но тактильное предположение мое спокойно и базово: крохотный, тонкий уголок чувствительной ткани капюшона от моего маневра должен был наползти ей на клитор. Возможно, было бы проще отслеживать состояние Норико, если бы у меня в голове остался хотя бы один квадратный нанометр, не одуревший от происходящего, но - что есть, то есть. А у меня есть Норико. Которая дышит с хрипами, поверхностно и часто, и вот-вот свалится с моих колен, так что свободной рукой я стараюсь как можно более бережно подхватить ее под свисающее бедро и придержать. Я выгибаю запястье делегированной ей под юбку руки, выворачиваю большой палец и с элементами высшей ментально-телесной картографии наугад проглаживаю им от преддверия влагалища вверх к лобку. Клитор Норико небольшой и плотный, с капризными, скользкими границами; я легонько, пружинисто приминаю его подушечкой пальца, несколько раз прослеживаю по неровной окружности. Протяженность ее вульвы невелика, но вот так, без визуализации и на одной только чистой кинестетике, кажется, что под рукой у меня целая ярмарка чудес - неритмичная, подвижная, чувствительная, как перистый листик мимозы, реагирующий на прикосновение перераспределением объема и клеточного сока. Мы продолжаем целоваться с долгой, неровной, исступленной амплитудой, прерываемся на не менее долгие секунды, сопим и еле дышим друг другу в лицо. Я катаю Норико на своей ладони, стараясь затрагивать только самое устье ее вагины, немного кружить поверху кончиками пальцев и возвращаться повыше. Я глажу и черпаю ее двумя пальцами, трогаю скользкими, лакающими движениями с небольшим нажимом, большим пальцем очерчиваю клитор - по крайней мере, то место, где, как мне показалось, я смогла его нащупать. И я настолько увлечена своими попытками разобрать, как устроена эта во всех отношениях необычайно приятная женщина и что мне сделать, чтобы ей было хорошо, что чуть не упускаю момент, когда мои старания высекают из нее первую громкую реакцию. Не уверена, что могу классифицировать ее: это что-то сытое, что-то с оттенком стона, что-то, похожее на удивленный выдох. Навскидку, возможно, полсотни децибел вкусного, тяжелого от интонации нёбного звука. Норико оплетает руками мою шею и жмется ко мне теснее, но ее бедра остаются посаженными на мою ладонь, спина впадает в тонкий прогиб. Стекловистый клочок воздуха застревает у меня в груди. - Я могу потрогать тебя внутри? - спрашиваю я не своим голосом, и Норико (мельтешащая голова, встрепанные от того, как она елозила виском по моему плечу, волосы, и ее чудесное раскрасневшееся лицо, чувства на котором разнородны и плавны в своих взаимопереходах, как цвета побежалости), захлебнувшись звонким глотком вдоха, горячечно кивает - от этого ее бедра на мне потряхивает. - Да, Джо, да, - добавляет Норико, хватает мою руку - ту самую, которую я держу между ее ног так, словно стерегу бесценное хрупкое сокровище, - и тянет ее на себя. В себя. Значит, я получила последнее дозволение. Значит, я могу, обхватив ее под талию, отклониться так, чтобы улечься на спину на свою малоудобную кровать - слишком узкую, чтобы спать на ней вдвоем, но слишком широкую, чтобы считать ее рассчитанной на одного человека, - увлечь Норико за собой и с вежливой, эластичной осторожностью проникнуть в нее двумя пальцами. Я не могу поймать ее хаотически бегающий полумесяцем взгляд, но ее губы артикулируют широкое, напоенное "А" (это... хорошо, это так хорошо). На моих пальцах она делается такой податливой, что мне приходится потратить немного тянучего времени на то, чтобы удобно разложить ее на себе и придержать за поясницу. Норико снова цепляется за мои плечи, я чувствую ее губы у себя на губах, на подбородке, на треугольнике горячей кожи под ним, на шее, на жилке, идущей от уха вниз; чувствую, как одной рукой она сползает мне на грудь и раскоординированно, трогая иной раз оплетку петель вместо пуговиц, расстегивает на мне рубашку. И она, кажется, обращается ко мне. Мягко, на выдохе, так, что нужно сильно постараться, чтобы услышать. Зовет меня по имени. Шепчет: "Невозможно". Шепчет: "О, Боже". Ругается. Шипит, ахает, награждает меня гулким, похожим на зыбкий зевок стоянием звука в ее полуприкрытом рту. Норико чувствительная и иммерсивная, гладкая и растерянная, и я не ощущаю краев и граней у своего погружения в нее. Я ввожу в нее пальцы по основания проксимальных фаланг - внутри она такая ласковая, сосущая, принимающая, - вынимаю и мокро ввожу снова - под скругленным, поглаживающим спиральным углом, большим пальцем задеваю клитор. Разлет бедер Норико становится шире и сильнее, она двигает тазом мне навстречу, вертится, крутится, хнычет, ноет, скулит, целует меня над ключицей, потом в плечо - плотно и влажно. Ее губы зависают над моим ухом. С каждым ее выдохом моя голова словно наполняется горячим паром кипящей азеотропной смеси. Я могла бы делать это с ней несметное количество часов подряд. Я была бы счастлива делать это с ней долгие часы подряд. Судьба жестока, но и милостива в той же мере. Жестокость ее заключается в том, что я не успеваю толком пофантазировать о далекой безоблачной жизни с Норико, в которой мне абсолютно точно дозволено часами валять ее по кровати (нормального размера! рассчитанной на двух людей!) и целовать ее - не только в те губы, которые расположены на лице. Милость ее заключается в том, что надетая на мои пальцы Норико мокро, избыточно кончает. Она так тесно и яростно вжимается в меня, что я до мельчайшей детали ощущаю перераспределение импульсов в ее теле: как уплощается диафрагма, как каменеют ее плечи, приподнимаются ребра, а между ног развязывается узел кипящего плеска. Мои пальцы все еще внутри нее, ее влагалище окружает меня пульсирующим зубчатым тетанусом, сильным, колеблющимся, рваным: сплошные восходящие пики - и сразу за ними плато, снова пик - и за ним снова исступленное, нежное, нервное, зыбкое, терпкое ионное плато, влажный, подвижный жар. Когда Норико перестает трястись, я бережно вытягиваю из нее пальцы и прижимаю липкую ладонь к гладкости внутренней стороны ее бедра. Боже, боже, думаю я. Как выжить? Как предполагается выживать рядом с такими людьми, как она? Тесно прижавшаяся ко мне Норико все еще вздрагивает, но уже без синкоп и затактов. Я, полностью расквитавшаяся с самым важным функциональным заданием сегодняшнего дня, с радостью позволяю ей приходить в себя в полной тишине, одной рукой глажу ее внутри бедер, другой все еще держу поперек талии. Она потихоньку смягчается, становится тонкой и абсолютно безобидной, как отслоившееся от каната волоконце, с глухим звуком скатывается мне под бок. Я вдруг замечаю, что где-то в процессе Норико таки успела до половины расстегнуть на мне рубашку и накрыть мою грудь ладонью. Норико оживает - видимо, чтобы прокомментировать ситуацию. - Я схватила тебя за грудь, - гордо говорит она. Руку, что характерно, и не думает (слава богу) убирать: ее ладонь проскальзывает над моим соском, движется к боку, трогает ребра, потом следует обратно к солнечному сплетению по нисходящей дуге. Останавливается под куполом груди, погружается ребром указательного пальца в складку кожи. Ленивое, нежное ощупывание. В конце концов Норико снова кладет всю пятерню мне на грудь и плоско прижимает пальцы. Ее макушка ввинчивается мне под челюсть, расслабленное тело (это я! это сделала с ней я! я сделала ей хорошо!), ласковое и щедрое, тепло прижато к моему боку, и это настолько приятно, что отяжелелое мое онемение с той стороны, где я придавлена Норико, по цвету делается как пылкое искристое золото. Что-то в моем сознании лопается, горячее и маслянисто-сосудистое, распахивает десять дверей из пяти возможных. - Ну и ну, - отзываюсь я и тяну Норико на себя еще сильнее, сгребаю ее в охапку, гибкую, горячую, отзывчивую, глажу по спине, трогаю подвижное мышечное плетение между лопаток. - Это хороший рефлекс. Хватай сколько хочешь. Я точно не против. Она хихикает, вертлявая и юркая, ввивается, втискивается в меня в тех местах, где между нами до сих пор можно было бы просунуть хотя бы бумажный лист, выдыхает мне в шею - горячей дробью, губами трогает угол челюсти. Глаза у меня предсказуемо закатываются. Вот так ситуация, думаю я. Изящно полуодетая Норико Какёин неплохо (я надеюсь) проводит время на моей полутораспальной кровати. Мне можно трогать ее. Мне можно обнять ее. Как выяснилось, мне можно даже заласкать ее пальцами до состояния, в котором она становится мокрой и сальтаторной и дрожит, покачиваясь, так, словно сама не поспевает за плавучим перемещением оси своего тела. Норико продолжает приятно, посторгазмически заигрывать со мной короткими поцелуями и касаниями. При этом она все еще практически лежит на мне и трется об меня раскрытостью бедер, и мне становится ясно: придется собрать все оставшиеся силы, чтобы отвлечься от алого тургора, цветущего, как давящие угли, между моих собственных ног. Должно быть, какая-то стоическая мука отражается на моем лице, потому что Норико вдруг отстраняется и хмурится. Я смотрю на нее вопросительно. - ДжоДжо, - медленно произносит она. - Норико, - обозначаю рецепцию, поднимаю руку, чтобы снова убрать волосы ей за ухо. - Тебе помочь? С чем? - хочу спросить я. У меня все замечательно. Все чудесно. Я сделала тебе приятно. Тебе было хорошо со мной. Чего еще желать? Потом до меня доходит. Норико, чуть отстранившись, снимает руку с моей груди, ласкающе ведет ее вниз, прослеживая ход ленты прямой мышцы живота. Ее пальцы останавливаются над поясом моих брюк. - Можно? - спрашивает она. Вот, мы вернулись к тому, с чего начали. Есть в этом что-то филогенетическое и вечное. Важно понять, когда пора покидать текущий круг и выходить на следующий. Норико не сводит с меня взгляда. Я так, так невыносимо в нее влюблена. - ...Пожалуйста, - почти с мольбой говорю я и тянусь расстегнуть себе брюки. Лицо Норико озаряется, словно исчерченное люминофором. Она пропускает свое бедро под моим (у кого из нас раскаленная нога? у меня? у нее? у нас обеих? у всех людей мира - сейчас, в данную конкретную минуту, потому что взаимность страшных, монструозных вещей, которые я испытываю к ней, вдруг подтвердилась, и должна же была за этим последовать какая-то энергетическая проекция, способная сотрясти планету, разве нет?) и приподнимает ногу так, что моя сгибается в колене и отъезжает в сторону. Ладонь Норико уже у меня в белье, тесно вжата в меня натяжением брюк. - Может, снимем? - Норико двигается ближе, легко двигает мою ногу своей, коротко и горячо целует меня под ухом. - Или так оставим? - Давай так, - шиплю я, - а то я сейчас свихнусь. Она кивает, улыбается, тянется за поцелуем и мягко проваливается в меня пальцами. Пространственно ей двигать рукой сложнее, чем было мне, но она делает это основательно и со старанием, тщательными, нежными, лижущими движениями, мелко трет клитор, прокатывает пальцы глубоко между половых губ, и я все время позорно выпадаю из поцелуя, чтобы не забывать дышать. Я думаю о том, что однажды, возможно, одна из нас спросит у другой: хочешь еще раз? Давай? Еще раз? - и другая предсказуемо ответит: конечно, сколько захочешь, сколько угодно раз. Возможно, спросит Норико - а отвечу я. Возможно, спрошу я - ответит Норико. Может, это случится в этой жизни, в этом году, в этом месяце. Может быть, на неделе. Может, сегодня. Я представляю себе ее лицо ровно над моим, я представляю, как она произносит: конечно. Спрашивает: давай? - и переспрашивает: Точно? Правда? Говорит: я хочу тебя, Джо. Надо мной, подо мной, рядом со мной - как угодно. Родная. Джо, это было потрясающе. Мне было так хорошо. Я и есть то самое нервное волокно, лишенное декремента. Я лишена затухания и прошита одним длинным изогнутым отсверком, и меня насквозь пропитывает валентными колебаниями, когда я с натянутым грудным звуком кончаю, с силой сжимая бедра и ладонь Норико между них. Мой таз вздрагивает несколько отрывистых раз, выталкивая из себя горячую, утомленную благодарность. Все это - пограничные значения. То, что у нас только что был всамделишний секс. То, как Норико туго потягивается вдоль моего бока. То, что мне с ней настолько комфортно. Рука Норико, осоловело думаю я, имея в виду ее ладонь, которую сплющила между своих ног. Не то чтобы я могла давить арбузы бедрами, но если окажется, что я сделала ей больно, я самолично удалю со всех оффлайн- и онлайн- носителей все версии своей статьи без возможности восстановления. - Я, - лопочу я, еле двигая языком, похожим на вязанку желейных капсул, - ничего тебе не повредила? Мое осязательное поле слепо. Вся рецепторика моего тела переживает блэкаут, последний активный сектор догорает в области вульвы. - Нет, - вижу, как Норико льнет ко мне сбоку, смутно ощущаю, как она ведет носом по моей шее, как осторожно вытаскивает руку у меня из брюк. Я думаю, что умру, если она лизнет ее, но Норико, похоже, тоже утомлена, потому что руку она просто кладет мне на живот. - Я успела подстроиться, но захват у тебя крепкий, и я, как бы так сказать... была бы рада, допустим, подержать эти бедра у себя на лице. Как-нибудь. - Боже, боже, - вырывается у меня. Чем прикрыть лицо? Почему я перестала носить ту чудовищно затасканную фуражку? Но тему с бедрами Норико не развивает (спасибо). Умостив подбородок над моим плечом, она перекидывает через меня ногу и просто лежит рядом - спокойная и очевидно заглаженная довольством. Либо это ее тело так излучает комфорт, либо это я переживаю сладкую посткоитальную возгонку. Чувствую ее руку в своих волосах, подставляюсь под касание. Я валяюсь с закрытыми глазами и в знак внимания только поднимаю брови, когда слышу, как она предупредительно откашливается. - ДжоДжо, - говорит она, - позволь сознаться: мне придется перечитать. Твою статью. Сесть в спокойном месте и перечитать нормально. Перешли мне сегодня, пожалуйста, на почту, если не будешь против. Первые страницы четыре я еще помню, но содержание остальных для меня - смутная загадка. Я мрачнею. Глаза распахиваются сами. - Настолько мудрено написано? Норико смотрит на меня. Она, она... даже голову держит так, словно в этом жесте скрыто что-то древнее и мистическое. Словно каждый крохотный вектор, сообщаемый ее лицом, исполнен тончайшего смысла. - Очень отвлекаюсь, когда ты рядом, - кротко поясняет она. Мука - не иметь возможности спрятать лицо, когда очень хочется. Но высшее удовольствие - открыто смотреть на Норико Какёин с расстояния поцелуя. Выбирай мудро, Джо Куджо. - Ты мастерски сымитировала кристальное понимание каждого слова, - говорю я, прижимая ладонь к затылку Норико и косопадно притягивая ее лицо к своему. - Я вообще очень способная, - говорит она перед тем, как я целую ее - наконец без задержек, без сомнений и самонакручиваний. Я сильна, я смела, я инициативна. Я сильна, я смела, я инициативна, но в следующий раз я раскопаю спасительную кепку и положу ее где-нибудь рядом. Или не положу. Еще увидим.