***
— Я растила тебя выдающимся человеком, я дала тебе всё – воспитание, образование! Ты закончила Университет, я уже видела тебя кандидатом наук! И кем ты стала? Конюхом? Да…? Вот это вот всё, — мать развела в сторону руки и обвела взглядом палату. — Вот это – закономерный результат твоей безалаберности, упрямства и тупости! Кому ты теперь нужна, а? — понизив голос спросила она, наклоняясь надо мной. — Кому? — Ну, так убей меня…, — произнесла я, с трудом. Мне отчаянно хотелось пить, но просить помощи у матери я не буду, нет, только не у неё. У матери я могу попросить только одного…. — Убей меня…, — повторила я громче. — Это же так просто – взять и случайно ввести какую-нибудь смертельную дрянь в это треклятую капельницу…. — Ты считаешь меня идиоткой? Тут повсюду камеры, — крикнула мать, указывая на угол, где действительно мерцал огонёк камеры наблюдения. — А на тебе десятки датчиков – тебе не дадут умереть…. "Да уж, — подумала я, — а ведь она об этом думала…". Мать, разъярённо фыркнув, выскочила из палаты, хлопнув дверью. Я прикрыла глаза. Как обычно, хотелось плакать, но я зажмурилась, задерживая навернувшиеся слёзы. Вытирать мне их некому, а мокрое от слёз лицо это так противно. Они ходят ко мне, как на кладбище…. Все, кроме матери – эта приходит с таким брезгливым выражением на лице, что я тут же начинаю чувствовать себя разлагающимся трупом. А у остальных такие скорбные лица, что я чувствую себя надгробием. Отец…, так лучше бы совсем не приходил! Какой смысл надо мной рыдать? Ну, порыдал, наверное, ему стало легче…. А мне? Хотя да…, попав в такое положение, особо остро чувствуешь, что тут каждый за себя. Насрать всем на твои страдания, у них, видите ли, горе…. Вчера приходил капитан Павел, пытался выглядеть суровым, но у него нифига не получалось, он тоже склонился надо мной, как над могильной плитой. — Как ты себя чувствуешь, Лис? — задал капитан самый идиотский вопрос из всех возможных, усиленно хмуря брови. Я прикрыла глаза. Сообщать капитану, что он кретин, мне не хотелось. Собственно, мне никому ничего говорить не хотелось. Зачем? Смысл? Для меня всё и навсегда потеряло смысл. — Ох…, Лис, прости…. Тебе, наверное, трудно говорить, да? — затараторил Павел с таким искренним сочувствием, что меня чуть не вырвало. — Мне не трудно, — сказала я, разлепив пересохшие губы. — Мне не о чем говорить. Да и не за чем…. Ты иди, не мучайся…. — Лис, слушай, Лис, — в голосе Павла появились слезливые нотки. "Если он тоже сейчас заревёт, честное слово, я пошлю его нахер…", — подумала я, прикрывая глаза. — Послушай…, я хочу помочь…, но не знаю как. Ты скажи, может нужно чего? Я всё сделаю, клянусь. Я открыла глаза и посмотрела на капитана. Честное - пречестное лицо, широко раскрытые от ужаса глаза и совершенно дурацкое растерянное выражение. Ну, хоть не плачет…. — А вот это ты зря сейчас сказал, — проговорила я. — Клянёшься, говоришь? Всё сделаешь? Да? — Всё, что смогу…, — ещё более растерянно пролепетал Павел, очевидно поняв, что вляпался. — Я постараюсь…. — Убей меня…, — сказала я холодно, понимая, что это бесполезно. — Ну, просил сказать, что мне нужно, вот я тебе говорю — убей меня! Чего застыл? — Я…., — еле выдавил он и замолчал. Смотреть на капитана было жалко и противно. Я бы сейчас развернулась, плюнула и ушла. Только развернуться и уйти я уже больше не смогу никогда – вот такая фигня со мной приключилась…. — Уходи…, — сказала я, глядя на Павла с презрением. — Слабак…, вали отсюда и не появляйся больше, никогда! Понял? Его лицо исказилось, он опустил голову и судорожно провёл рукой по волосам. Когда Павел снова поднял взгляд, он тяжело дышал, глаза его сузились, плотно сжатые губы чуть заметно вздрагивали, а на скулах перекатывались желваки. — Я попробую, — сказал он через силу, но твёрдо. — Я не буду обещать, но я попробую. Жди…, я вернусь, Лис. Павел резко развернулся на каблуках и, не прощаясь, выскочил из палаты. "Минус один, — подумала я, — этот точно больше не придёт…". Ночью я лежала, мучительно пытаясь уснуть. Опять болело всё, что могло болеть. Если бы меня спросили: «Лис, что у тебя болит?», я бы ответила, что у меня болит я, всё моё проклятое я у меня болит. Уколы, которые они делают, дают временное облегчение и только. А мне нужен то всего один нормальный укол. Ну почему, почему я не в Штатах или, хотя бы, не в Китае? Там бы добрые роботы, по моей просьбе, уже бы меня грохнули и дело с концом. Но нет, как же, мы же гуманное общество! Мы же в белых пальто и со светлыми лицами. Мы будем дружно продлевать и продлевать мои мучения. И смотреть на это с умилением – «ах, глядите, как великолепно она страдает, лежит, как труп и глазами лупает, о, смотрите, она ещё и разговаривает…». Твари…. Я сама не заметила, как забылась сном. Я увидела себя, лежащей на каменном полу Ангельской балюстрады Исаакиевского собора. Было холодно, дул пронизывающий ветер. Я попыталась пошевелиться и не смогла, даже во сне я не смогла пошевелиться. Прямо надо мной возвышались величественные ангелы, бесстрастно взирающие на город. Внезапно все ангелы взмахнули огромными бронзовыми крыльями, которые почему-то оказались кипенно-белого цвета и, сорвавшись со своих постаментов, взлетели, воспарив над куполом. Двое ангелов, видимо, вволю налетавшись, стремительно спикировали и мягко приземлились возле меня, сложив белые крылья за спиной. Их лица сияли, на них было даже немного больно смотреть, но я была не в состоянии отвести взгляд. Я попыталась сказать: «Ребята, я узнала вас…», — но не смогла. На, меня, сверху вниз, спокойно и отрешённо, смотрели андроиды. Китаец Линг У и американец Маркус. "Какие красивые ангелы, — подумала я во сне. — Наконец кто-то смотрит на меня не как на труп и не как на могильную плиту. Правда, они смотрят на меня, почти, как на пустое место…, но это даже хорошо, спокойно". У ангелов в руках пылающие мечи. А ведь секунду назад их не было. Ну, на то они и ангелы. У Линга меч сияет ярким белым огнём, а огненный меч Маркуса горит нестерпимо алым. — Мы избавим тебя от страданий, — мягко и почти нежно проговорил Линг, и никаких эмоций не отразилось на его лице. — Мы избавим тебя, — эхом отозвался Маркус, и в его глазах мелькнуло то ли сожаление, то ли отблеск огня. Они вонзили в меня свои мечи одновременно, с двух сторон ворвался в мою плоть, разрывая её на части, белый и алый огонь. И я закричала, захлебнувшись болью. Реальность всегда хуже сна, но на этот раз она оказалась намного, намного страшнее – в ней была боль, был мой истошный крик, но испарились, исчезли ангелы. — Ангелы, вернитесь, вы же обещали! Убейте меня, я не могу, мне больно, больно…. Перепуганная дежурная сестра вызвала перепуганного молодого дежурного врача и эти двое вкатили мне лошадиную дозу чего-то убойного. Как хорошо, я наконец-то опять дельфин…. 28 мая 2061 года Время EDT 08:34 Детройт, Башня Андроидов Моё имя Маркус Манфред Таскать за собой охрану оказалось для меня более утомительно, чем я думал. Я отпустил Мирмидонцев, которых дал мне Ричард и взял своих, из Башни. Они следовали теперь за мной повсюду, и мне поначалу казалось, что я постоянно под конвоем. Хорошо хоть бойцы были проверенные и понимали меня без слов. Мои парни имели имена и, хотя были внешне совершенно одинаковыми, я давно научился различать их. Имена я дал им перед штурмом лагеря на Харт Плаза. Момент тогда был тяжёлый, не до нежностей, поэтому звали Мирмидонцев Первый, Четвёртый и Пятый. Со мной всего в бой пошли пятеро таких андроидов, но Второй и Третий погибли. Зато оставшиеся трое были преданы мне и готовы разорвать любого, защищая меня, причём, разорвать буквально. Первые пару дней, после возвращения в Детройт, я метался между Коннором, сидящим в башне и Бет Андерсон, которая опять осталась одна – Стив уехал на занятия в Университет. Проинструктированная мной Фаина, домашний андроид Андерсонов, непрерывно слала мне сообщения: «Хозяйка опять не ест», «Хозяйка опять не спит»…, и так далее, и я срывался через весь город, чтобы поддержать Бет. Хэнк, как я и предполагал, не выдержал в больнице даже трёх дней. Он поругался с доктором Томпсоном, о чём тот не преминул мне сообщить в самых вежливых и сдержанных выражениях, таких, что я понял – андроид в ярости. Хэнк написал отказ от лечения и приехал домой. Вот тут-то он и попался. Я шепнул Бет, что её муж не долечился и ему прописан постельный режим, и Хэнк тут же был уложен в кровать, прочно и надолго – спорить с женой этот шумный громогласный и резкий человек был не в состоянии. Бетти мы все отчаянно врали. Врать было стыдно и очень тяжело, но я не смог придумать ничего лучше. Стив предложил сказать маме, что мы нашли Клер, что она находится в эко-лагере на Аляске и там у неё нет связи. Идея умотать, никому ничего не сказав, в подобное поселение, исповедующее «жизнь в единении с природой» и отказ от всех благ цивилизации, был вполне в стиле моей сестры. Но когда Бет попросила меня съездить туда и проверить, хорошо ли Клер одета и держит ли ноги сухими, я хотел провалиться сквозь землю на месте. Вместо этого мне пришлось пообещать, что я съезжу и проверю, то есть дать невыполнимое обещание…, впервые в жизни. Но наша ложь, и возвращение Хэнка домой сыграли положительную роль. Бетти успокоилась и сосредоточилась на уходе за мужем. Фаина перестала бомбардировать меня экстренными сообщениями и я, наконец, получил возможность заняться Коннором. Уже пятый день я почти безвылазно сижу в Башне, как и хотел Директор Перкинс. Следуя его советам, я попытался читать Коннору книги. Не «Пиноккио», конечно, но я быстро понял, что упоминание детской сказки было сарказмом, недалёким от истины – Коннор абсолютно не в состоянии воспринимать художественную литературу. После того, как он стоически выслушал примерно половину старинного романа «Три мушкетёра», французского писателя Дюма, который я читал ему, перелистывая страницы бумажной книги и спросил: «Маркус, почему эти асоциальные типы и государственные преступники изображены положительными героями?» — я сдался и притащил ему целую библиотеку «Теория государства и права» на кварцевой пластине. Его счастью не было предела. Три дня назад ко мне неожиданно присоединился Карл. Он связался со мной и сказал, что хочет быть рядом и что «дома ему одиноко». Я слегка удивился, но отказаться от общения с отцом было бы глупо. Я временами сильно скучал по нему, но видя, что он отдалился, став молодым и сильным и не нуждается во мне, старался не навязывать ему своё общество.***
Мы сидим с отцом на полу в «клетке», прислонившись к стене, и наблюдаем за Коннором, который сосредоточенно хмурился перед мольбертом. Два дня назад по просьбе Карла нам из дома доставили холсты и краски. Я подумал, что мне снова предстоит терпеливо выслушивать наставления отца и пытаться писать, хотя и мне и ему давно уже понятно, что живопись не даётся мне. Но Карл предложил попробовать рисовать Коннору. Брат, конечно же, начал отнекиваться и отмахиваться, но спорить с Карлом, который решил настоять на своём, бывает довольно трудно, а деваться из клетки ему было некуда, и Коннор сдался. Он взял в руки кисти и… пропал. — Он сойдёт с ума, когда поймёт, что вымазал краской пиджак, — сказал я с улыбкой. — Надо же, как он увлёкся! Нужно зеркало ему принести – вон, и на носу синее пятно. — У твоего брата талант, — очень серьёзно сказал Карл. — У меня на эти вещи глаз намётан. Два его этюда, которые я вчера отправил в галерею, уже произвели фурор. — Фурор? А может это просто нездоровый интерес? Как же, новый аттракцион – картины, которые пишет робот, сидящий в клетке и подозреваемый в чудовищных кровавых преступлениях, —проговорил я задумчиво. — Ну, Маркус, конечно и это тоже…. Ты хорошо знаешь людей, это правда. Но я показал работы действительно серьёзным специалистам…, да и сам я…, так скажем, не последний человек и кое-что понимаю…. — Карл…, — я укоризненно покачал головой, я же совсем не об этом, у меня и в мыслях не было сомневаться в твоих словах. Просто для меня, пока, Коннор и живопись в одном предложении никак не помещаются. Хотя…, — я посмотрела на брата, поставившего на рукав некогда идеального пиджака новое цветное пятно. — Я никогда не видел его настолько погруженным в какое-то дело, чтобы забыть о безупречности одежды. — Да, Маркус, иногда мы плохо знаем даже самых близких, это факт…. Да что там близких…, мы самих себя-то не всегда в состоянии понять. — Это правда…, — сказал я задумчиво. — Вот, например, мои отношения с Лео…, да и твои, тоже…. Когда-то давно, во время конфликта, конечно же, в сердцах, он обвинил тебя в том, что ты его никогда не любил…, что ты никого не любил…. А у меня не хватило храбрости за все эти годы спросить тебя об этом, отец…. — Хм…, тебя это всерьёз волнует, мальчик мой? — спросил Карл удивлённо. — Мне всегда казалось, что область человеческих чувств сложна и непонятна для тебя, и ты стараешься просто воспринимать всё происходящее, как факт, не вдаваясь в причины. Похоже, я ошибался…, — проговорил он, искоса глянув на меня. — Я расскажу тебе, видимо, пришло время…. Ты повзрослел, Маркус. Я это остро чувствую именно сейчас, когда сам стал, фактически, таким же, как ты. Мы не меняемся внешне, ты не меняешься, но мы живём, а значит, развивается и постоянно меняется наша личность. И ты изменился, ты давно уже не тот мальчик-робот, которого прислал мне в подарок Элайджа, перевязанного ленточкой с бантиком…. — Ленточкой? Серьёзно? Я был перевязан ленточкой? Боюсь предположить, где у меня был бантик…, — сказал я с усмешкой. — Маркус…, я только что сказал, что ты повзрослел, а ты тут же доказываешь обратное. На коробке была ленточка, на коробке! Я тебе рассказывал – ты невнимательно слушал, — сказал Карл, улыбнувшись в ответ. — Послушай, сынок, такое, обычно не рассказывают своим детям, ни маленьким, ни взрослым. Но ты особый случай – ты не только мой сын, ты мой единственный друг…, так получилось. — Карл, если тебе трудно, если эта тема больная для тебя, то, может не нужно…. Я бы не хотел…. — Больная…, ты прав, очень больная…. Но где же ещё говорить на больные темы, как не сидя запертым в клетке. Всему своё время…. Карл надолго замолчал. Он закинул руки за голову и поднял глаза вверх. Над нашей головой был только серый потолок, но мой отец смотрел не на него – он видел что-то далёкое, доступное только ему. Его губы дрогнули, он прикрыл глаза. — Она была красива…, — сказал он очень тихо. — Она была красива, той невероятной, завораживающей, идеальной красотой, которая так редко встречается, и которая ещё реже сочетается с умом и талантом. Я любил её так сильно, что даже короткая разлука с ней причиняла мне физическою боль, я жил только, когда она была рядом, я дышал ей, я задыхался, когда её рядом не было. И я творил, я писал, как Бог! Только работы того периода можно назвать по-настоящему талантливыми, потому, что создавал их не я – их создавала любовь! Наши души пели, наши тела сливались, наши сердца бились в одном ритме…. Мы были такой красивой парой, что люди на улицах останавливались и оборачивались, чтобы посмотреть нам вслед. Это была любовь, это была страсть, это было счастье…. Я потерял её, — сказал Карл, внезапно севшим голосом. Он опустил голову, вновь переживая, казалось, давно утихшую боль. — Нет…, она не умерла…, напротив, она прожила очень длинную и очень счастливую жизнь…. Но не со мной. Отец вновь замолчал. Он замер, его остановившийся взгляд был устремлён в прошлое, на то ушедшее, что никто не в силах ни забыть, ни изменить. Мне было больно и страшно смотреть на него, но я не знал, чем я могу ему помочь. — Карл, — позвал я отца, пытаясь вывести его из оцепенения. — Она пришла ко мне, сияя от счастья. Такая светлая, такая воздушная, такая…, — произнёс отец, делая над собой заметное усилие. — Она сказала мне, что у нас с ней будет ребёнок. Она улыбалась зародившейся в ней жизни…, — глаза отца сузились, брови сошлись на переносице, он повернул ко мне застывшее лицо. — Я дал ей денег на аборт, — сказал он жёстко, глядя мне в глаза. Я вздрогнул, как от удара, но промолчал, заставив себя не отводить взгляд. Карл горько усмехнулся и покачал головой. — Она принесла мне справку из клиники, — продолжил Карл очень тихо. — Она сказала, что это документ о том, что у неё никогда не будет общих детей с Карлом Манфредом. Она была очень спокойна – ни слёз, ни истерик, ничего…. Она ушла, а я даже не попытался остановить её. Молодой самовлюблённый идиот, я даже представить себе не мог, что она не вернётся. Больше я её никогда не видел…. Когда я понял, что потерял её, я буквально заболел. Но я винил во всём её, не себя. Это она посмела бросить меня, такого талантливого, это она…. Я испробовал все способы ухода от реальности. Нет такого пойла, которого я не пил, нет такой дури, которую я не пробовал. В этом угаре были женщины, их было много…. Я был знаменитым, богатым, красивым, щедрым, и совершенно лишенным совести и сострадания. Я использовал женщин так, как ты, Маркус, запрещаешь использовать даже андроидов, созданных специально, чтобы быть сексуальными партнёрами, вроде нашей Норт. Они были для меня куклами. И мать Лео была одной из них…. Отец замолчал. Он то отводил глаза, то снова вскидывал на меня взгляд, ища поддержки. — Значит Лео прав, когда говорит, что ты не любил его? — Я не хотел делать отцу больно, но понимал, что эту старую рану нужно вскрыть, иначе она не заживёт никогда. — Прав…, — почти шепотом сказал Карл, утвердительно кивнув. — Его мать, юная начинающая художница, она влюбилась без памяти. Но влюбилась она не в меня – она влюбилась в образ, фантом, созданный её восторженным воображением. Она встречала меня на вернисажах и пожирала меня глазами, она писала мне письма, которые, смеясь, читала какая-нибудь очередная моя подружка на пару ночей. Ночь, проведённую с матерью Лео, я даже не помню. Она и родила без моего ведома. Я ничего не знал, пока она не пришла к дверям моего дома с маленьким Лео на руках. Что я сделал? А ты угадай…. Я отрицательно покачал головой, отказываясь отвечать. — Ну да, догадаться не сложно, — сказал Карл, неправильно поняв мой жест. — Я сделал генетический тест и, убедившись в отцовстве, назначил им содержание с условием, что ни она, ни её ребёнок не будут появляться в моей жизни. Она согласилась и строго выполняла условия договора. Карл хмурился, ему было очень тяжело говорить, но я не мешал, я очень внимательно слушал, но не перебивал его. — Впервые я увидел сына, когда ему исполнилось шестнадцать, — продолжал отец бесцветным голосом. — Это случилось за два года до твоего появления на свет…. Лео пришёл ко мне, когда его мать была уже на пороге смерти – она умирала от рака. Сын искал у меня поддержки, но он мне не понравился – он был дерзким, нервным и уже подсел на наркоту. Как думаешь, что я сделал? Правильно…, я дал ему денег и велел убираться. Карл, смотревший на меня в упор, болезненно прищурился. — Осуждаешь меня? — спросил он. — Нет…, — ответил я твёрдо. — Я не имею права тебя осуждать…. — Имеешь…. Почему нет? — сказал отец, чуть дёрнув плечом. — Возможно…, значит, не хочу…. Не хочу осуждать…. — Нимб не жмёт? — неожиданно отрывисто и зло спросил Карл. — Жмёт иногда…, — ответил я спокойно, выдержав пристальный взгляд отца. — Прости…, — сказал Карл, опустив голову и поморщившись. — Знаешь, Маркус, а ведь это ещё не конец истории моей глупости…. Когда Лео было семнадцать, чуть больше, чем за год до твоего создания, в моей жизни появилась Диана. Я попросил агента по персоналу подобрать мне секретаршу, неглупую, не уродливую, но такую, которая не будет влюбляться в меня и лезть ко мне в постель. Агент был хороший и знал своё дело. Он нашел её. Молодая, милая, но не броская, скромная, спокойная – это было то, что нужно. Она сопровождала меня везде, она помнила то, что я забывал, она всегда знала, где то, что я потерял, она, не моргнув глазом, докладывала, что завтра день рождения у одной любовницы, а вторая звонила и просила о встрече. И она нашла общий язык с Лео. Я не знаю, как это у неё получилось, но мальчик бросил дурь и начал нормально учиться. Он стал часто навещать меня. Я относился к этому безразлично, но видя, как они с Дианой общаются, предпочитал им не мешать. Она оказалась приятным ненавязчивым собеседником, она спокойно и сосредоточено слушала весь тот бред, который я нёс, порой. Она всегда была рядом, когда была нужна и исчезала, как по волшебству, когда я хотел побыть один. Сейчас я понимаю, что любил её, она стала неотъемлемой частью моей жизни, хотя секса у меня с ней не было. Это было нечто большее, нечто возвышенное, как искренняя молитва…. Карл покачал головой, снова посмотрел куда-то вверх и прикрыл глаза, словно собираясь с силами. — Я убил Диану…. Правильно, правильно ты на меня смотришь, сынок. С ужасом и презрением – именно такого взгляда я и заслуживаю. Нет, я не застрелил и не зарезал её. Мы разбились на машине. Но случилось это по моей вине. Диана просила меня снизить скорость, говорила: «Карл, мы сейчас разобьёмся». А я смеялся, как кретин и говорил, что с таким водителем, как я, ей нечего бояться. Мы вылетели с трассы и свалились в придорожный овраг. Диана погибла на месте, а я стал инвалидом. А дальше…, дальше была чёрная непроглядная депрессия, мысли о смерти, ненависть единственного сына. Творческое сообщество, так рьяно превозносившее меня, дружно и беззаботно похоронило даже память обо мне – я стал для них не интересен. Я менял сиделок, молодых парней, которых присылал мне агент. Они не выдерживали возле меня и трёх дней. Я ненавидел себя, я ненавидел мир, и я плакал ночами, поняв, наконец, кем была для меня эта тихая ненавязчивая девочка. От жалости к отцу у меня навернулись слёзы. Я отвернулся, чтобы загнать обратно проклятую жидкость. Я робот, роботы не плачут…. — Маркус…. Повернись ко мне, — сказал Карл очень спокойно. — Не плачь, не надо, мальчик…. — Я не плачу…. — Я вижу…. Послушай, я хочу, чтобы ты знал. Это ты, странный подарок Элайджи, перевязанный ленточкой, ты андроид с секретом, который даже твой создатель до сих пор не разгадал, это ты спас меня от смерти…, дважды. И это не преувеличение, Маркус. Я живу, благодаря тебе. Ты спас меня от самоубийства, став мне сыном и другом. Ты спас меня от неизбежной смерти, став мне, практически, братом…. Но я ничего не могу поделать со своим прошлым – мне приходится с этим жить. Примешь ли ты меня теперь, со всем этим грузом? Я пойму, если ты не сможешь…. Я качнул головой и поднялся на ноги. Отец смотрел на меня снизу вверх, не делая попыток встать – он ждал моего ответа. Я чуть наклонился и протянул ему руку. Карл помедлил секунду и протянул руку в ответ. Наши руки встретились, и я рывком поднял его на ноги. Мы стояли друг перед другом, молодые, сильные, одинакового роста, почти одинакового сложения – мы действительно теперь выглядели, как братья. Мы по-прежнему не разняли рук, и я активировал связь. Наши кисти побелели и засветились. Карл, который делал это впервые, вздрогнул, но не попытался разорвать контакт. Для того, чтобы понять, что мы чувствовали друг к другу нам понадобилась пара секунд. Нам не нужно было придумывать слова, чтобы описать это. Между нами не осталось ни препятствий, ни тайн. Мы обнялись, коротко и крепко, как братья. — Маркус…, спасибо тебе…, и за то, что сейчас показал, тоже…, — произнёс Карл, дрогнувшим от волнения голосом. — Могу я называть тебя по-прежнему отцом? Мне бы этого хотелось…, — сказал я искренне. — Можешь…, если я по-прежнему смогу называть тебя сыном, — ответил Карл и слегка усмехнулся. Сигнал прозвучал неожиданно. Это был не экстренный вызов. Меня вызывала Сара. — Господин Манфред, вы просили сообщать вам только об очень важных звонках. Мне кажется, что этот очень важный. Вы ответите? Вызывает детектив Сантана, — проговорила моя секретарша подчёркнуто спокойным тоном, от которого повеяло холодом. — Выводи на громкую, — ответил я. — Но…, сэр…, — с сомнением начала Сара. — Сара, тут у меня точно нет врагов, давай на громкую, это приказ. — Хорошо, сэр, — непривычно мягко согласилась Сара. — Маркус…, это Френк, — прозвучал безжизненный голос детектива, который на этот раз опустил и официальный тон, и своё обычное «сэр». — Да, Френк, что случилось? — Маркус, я нашёл Клер…, — сказал Сантана тем же бесцветным голосом. — Что?! — я подался вперёд, готовый мчаться в любую точку вселенной. — Она жива? Что с ней? — Она жива…. Маркус…, он запретил мне говорить…. Он требует, чтобы вы с Коннором немедленно прилетели сюда, я скину координаты…, — произнёс Френк монотонно, словно заученный текст. — Да кто он - то? Он требует?! Прекрати говорить загадками! — Он запретил…, — повторил детектив и голос его дрогнул, выдавая напряжение. — Маркус…, он держит меня на прицеле, девочка обвязана взрывчаткой, взрыватель у него в руке…. Чёрт…, прости, я виноват…. — Спокойно, детектив, возьми себя в руки! — отрывисто сказал Коннор. — Маркус…, я поговорю, хорошо? — спросил он тихо, чтобы услышал только я. — Детектив! Прекратить истерику! Доложить коротко и чётко местоположение террориста, твоё состояние, состояние заложницы, требования преступника. Докладывай только то, что он разрешил говорить, напрасно не рискуй. Слушаю. — Есть, сэр! Местоположение – дом в пригороде, координаты выслал Саре. Я ранен…, правое предплечье, рука не действует. Девочка, насколько можно судить, цела, но испугана, сидит на стуле, взрывчатка…, он мне приказывает не говорить о взрывчатке…. — Дальше, — командует Коннор. — Маркус…, — Коннор жестом показал на дверь. Я понял его, разблокировал дверь и позвал Сару. — Сара, подготовь машину и загрузи в неё код места, который прислал тебе Сантана. — Есть, сэр, — так же по-военному, как детектив, ответила секретарша. — Он…, он требует, что бы вы, сэр и господин Манфред прибыли сюда за пятнадцать минут. Если вы не успеете…, он меня застрелит…, сэр, — чётко отрапортовал Френк и даже злому человеческому Богу неизвестно, чего ему это стоило. — Других требований нет? — спросил Коннор, делая мне жест, на языке бойцов спецназа означающий «вперёд». — Нет, сэр, это всё…., — ответил Сантана. Коннор двинулся к выходу, он был в своей стихии – сосредоточенный и хладнокровный. — Детектив, сохранять спокойствие, ничего не предпринимать! Мы будем на месте вовремя! Маркус, отключай связь! В машину, быстро! Свяжись с Ричардом! — раздавал Коннор приказы. Наконец-то он получил возможность действовать и знал, что и как нужно делать. "Засиделся в клетке, братишка, — подумал я, — даже краска на пиджаке его не смущает". Мы быстрым шагом направились к лифту. Сара молча кивнула, когда я проходил мимо неё – я понял без слов – машина готова. — Я с вами, — решительно бросил на ходу Карл. — Отец, нет…, — сказал я, обернувшись. — Маркус…, подожди, нам может понадобиться помощь. Ты забываешь, что твой отец теперь супер-альфа, как и мы, — отрезал Коннор и мы втроём заскочили в лифт.