Ярко-красный
23 октября 2019 г. в 23:04
Адриан стоял с самыми прекрасными цветами для самой лучшей в мире девушки.
– Я не очень люблю розы, – Маринетт поправляет челку у лица и лукаво улыбается, сквозь пальцы наблюдая за Агрестом-младшим. Смеется практически открыто, и в этом нет никакого зла. Кажется, что сейчас их самый первый разговор, когда Дюпен-Чен говорит спокойно и совершенно не нервничает.
После акуманизированного в школе ученика, превращавшего всех в розы, два героя потеряли маски в классе. Подальше от чужих глаз. Случайно — друг перед другом. Практически столкнулись носами, влетев из разных окон в аудиторию по лекционной химии. Правда без трансформаций оказалась куда лучше, чем им обоим до этого казалось.
– Мне больше всего нравятся тюльпаны, – Маринетт без сил прислоняется к стене, укачивая на руках уставшую квами.
Адриан молчит, впервые осознавший значение слова «счастье».
В букете то ли сотня, то ли тысяча тюльпанов ярко-красных, как костюм национальной героини. Они плохо помещались в руках, вынуждая все время притягивать их к себе ближе, чтобы ни один цветок не потерять. Агресту же казалось, что этих цветов непозволительно мало. Их всегда для нее будет мало. Но это не мешало размышлять, а можно ли где докупить еще или же не стоит опаздывать к своей принцессе в этот важный для всех день.
Маринетт стоит в своей комнате с максимально удивленными глазами. На ней нет ничего, кроме домашней пижамы, тапочек и устало заплетенных волос в косичку. Сидящий на ее подоконнике Агрест считает, что это лучшее, что он видел в жизни.
Принцесса смеется, услышав его сбивчивое приглашение на свидание ночной патруль, смахивает с глаз слезы и соглашается. Сердце несчастного парня летит вниз. Адриан не успевает ловить его руками, ведь его ладонь занята ладонью Леди.
Она тогда что-то говорит про незваных гостей и ее отношение к ним, но пока Маринетт улыбается, Кот не считает, что сделал что-то не так.
Адриана колотило крупной дрожью, ведь не нервничать сегодня казалось преступлением против своего сердца. Поймав понимающий взгляд водителя, он просто вышел из машины где-то на узкой улочке Парижа, петляющей сквозь высокие дома и редкие деревья.
Совершенно пустой.
– Держи его! – бой между героями и акумой в этот раз идет не так, как всем хотелось бы. Леди Баг утирает пот со лба над маской и что-то шепчет сквозь сжатые зубы. Кот молча делает то, что от него просит его напарница. Болит рассеченное бедро.
В этом нет романтики. В этом нет красоты или радости. И тем более — удовольствия.
Но герой каждой клеточкой своего усталого тела ощущает, что если сейчас он оступится, ошибившись, Леди моментально окажется сзади, ловя его спину своей.
В этом нет романтики. Но это глубже, чем просто доверие.
Кот парирует злые выпады от чего-то похожего на саблю акумы своим шестом и пытается максимально долго закружить его в той точке, для которой его Леди вот-вот все подготовит. И что-то неверяще щелкает у него внутри, когда та с ярким вскриком оказывается между ними, запеленовывает злодея в свою нить и наконец побеждает.
Когда трансформация спадает, герои остаются сидеть в каком-то тупике между улицами, где спрятались от глаз народа. Уставшие, еле дышащие, но довольные.
Бой — это не танец. Не игра. И не удовольствие.
Это страшно. Это жалит в сердце злыми укусами слов акум. Бьет в сознание ненавистью Бражника.
Это все так же больно.
Но в переулке Маринетт роняет голову Адриану на плечо и тихо смеется. Как-то с истерикой конечно, но Агрест-младший улыбается, прижимая ее к себе и прячась носом в пахнущие шампунем волосы.
Хочется плакать. Но это не то желание, в котором стоило бы признаваться своей принцессе. Рыцари так не умеют.
Не должны.
А потому Адриан приподнимает ее лицо, мягко целуя в нос. И лишь тогда юноша впервые видит слезы Маринетт.
И от этого тоже — никому легче так и не стало.
Адриан нес яркие цветы со всей надлежащей ему аккуратностью, чтобы каждый цветок невообразимо прекрасным дошел до своего адресата. Элегантно поправлял лепестки у каждого еще не раскрывшегося бутона. Агрест-младший шел, казалось, вечность.
«Есть бесконечности большие, чем другие бесконечности». Адриан хотел обменять свою короткую на более крупную. И чтобы каждый шаг лакированных туфель не бил набатом по выложенным камням.
Дверь в пекарню была закрыта для посетителей, но сегодня Агрест шел туда не ради выпечки. Не в первый и не в последний раз конечно же.
Маринетт долго выбирает между вон тем бледно-розовым кружевом и вот этим нежно-персиковым. Что-то внутри Агреста хочет ей каверзно посоветовать серо-буро-малиновый, но он молчит. Дюпен-Чен поправляет челку уже почти в тысячный раз перед ним, но Адриан все равно засматривается.
Она в смехе отказывается купить весь магазин и все-таки решается на бледно-розовый, не забыв свериться в своем скетчбуке с дизайном. А потом говорит что-то о необходимости срочно подобрать нужный цвет атласа, но он лишь закатывает глаза и морщит нос.
В шутку.
Адриан вежливо пожал ладонь мистеру Дюпену, что-то совершенно бесполезное спросил и в который раз отвел взгляд. А потом просто обогнул мужчину и знакомым до боли маршрутом повернул к лестнице.
Поднялся в комнату к Маринетт, но обнаружил там лишь цветы, ровным ковром выстилающие весь ее пол. Агрест ослабил галстук, запустил руки в волосы и просто сполз по только что закрытой за спиной двери.
Тюльпаны, ярко-красные, как…
Тюльпаны — ярко-красные. Водопадом застилали комнату Маринетт, выпадая из дрожащих рук Адриана. Падали, мялись и ломались, оставляя на черном костюме юноши разводы от сока из срезанных и надломленных ножек.
У Маринетт нежная, словно шелковая, кожа. Она боится щекотки до ужаса, сильно выгибается в спине и громко смеется. И тихо, заикаясь, просит остановиться.
У Агреста никогда не было девяти жизней.
Рядом с ней казалось, что есть хотя бы одна.
– Наверно, когда все это закончится, я хочу быть, как твой отец, – Дюпен-Чен протягивает ладони, спрятанные в красно-черный костюм, к манекенам в швейной мастерской, где в этот раз пряталась акума.
– Пожалуйста, скажи, что ты не о характере, – Кот смотрит на нее с мольбой во взгляде, улыбаясь только глазами. Леди Баг утвердительно кивает и широко улыбается. Пусть трансформация и спадет буквально через минуту, но героям спешить некуда.
Прятать ничего друг от друга тоже не надо.
У Адриана дрожали плечи, руки и голос. А потому перевоплотиться в Черного Кота у него вышло лишь с третьего раза.
В кошачьем обличье запах цветов, как необъятное поле, ударил по сознанию, вынимая позвоночник через шею. Кот держал в руках два оставшихся ярко-красных цветка и умолял себя не смотреть на то, как черная пыльца внутри бутонов так отъявленно похожа на точки с чужого костюма.
В комнате Маринетт больше самой Маринетт не пахло. Ее тонкий аромат туалетной воды и геля для душа был перебит цветами, умирающими без корней на ее полу. На кровати. На столе. Без ваз и горшков. В руках у Адриана.
Снова — на его руках.
Маринетт сидит на подоконнике в своей комнате и задумчиво крутит меж пальцев карандаш, куда-то в себя скорее смотря, нежели глазами — на ночное небо. А потому правда искренне удивляется приходу Черного Кота. Радуется.
Что не может не греть душу ночного посетителя.
Она что-то шепчет ему совершенно милое и крышесносящее, нежно касаясь волос на затылке. Запуская в шелковый блонд тонкие пальцы. Морально уничтожая юношу изнутри одним касанием.
Нуар тихо смеется, нежно целуя девушку в ключицу. Кошачий слух тонок. А потому он точно знает скорость ритма чужого сердца.
Родного.
Два несчастных цветка, все еще зажатых в руке Кота, больно бились о ветер, пока герой пересекал крыши Парижа, пытаясь сбежать от слез, срывающихся вниз. От позорной истерики.
Герои не плачут. Сходят с ума, держат сознание в ежовых рукавицах и изредка воют на луну, когда совсем тошно. Луна Кота под закрытыми веками продолжала падать. А он в который раз не успевал ее спасти.
Где-то мимо хлопали окна, кричали птицы с проводов и свистел ветер прямо в уши. Адриан, не слыша собственного квами, бежал куда-то выше, чем смотрели глаза. Где-то внутри мечтал упасть, оказавшись максимально высоко. Сорваться.
Лишь только соль на губах мерзко шептала, что правда каждая секунда бытия.
– Кот, пожалуйста! – Леди Баг стоит на краю зияющей пропасти, балансируя всем корпусом, и смотрит ему в глаза. Кот, на последних силах удерживающий себя над бездной, почему-то очень сильно хочет улыбнуться, пытаясь доказать Миледи, что все под его полным контролем.
Это не так, но что-то нежно сворачивается внутри, видя ее беспокойство.
Всего одно совершенно неповторимое акробатическое упражнение и он вновь стоит перед ней, протягивая ладонь, как на танец. Внизу дыра. По бокам чужой и дикий смех.
Но Леди примет ладонь, шагнув вперед смелее. И они вновь выиграют эту битву.
Должны.
Иначе не умеют.
На вершине творения Эйфеля было холодно, как и всегда. Адриан держал в сжатой ладони два несчастных тюльпана и смотрел вниз, ощущая каждой клеткой болезненность момента.
До самого подножия было настолько много метров, что даже Кот не мог сказать, что в состоянии приземлиться на все четыре лапы.
На вершине башни было все так же холодно, одиноко и красиво. Слезы замерзали на щеках, а к груди Нуар прижимал два сломанных цветка, сиротливо прячущихся у него на ладонях. Когда-то, так давно, кто-то в ярко-красном…
Адриан сжался, почти до хруста в спине, и закричал.
С болью, с мольбой, с попыткой.
Маринетт очень красивая. Словно редкая фарфоровая кукла. Похожа на самого обычного человека, но лишь у нее такие длинные ресницы. Такие честные глаза. Такие детально прорисованные губы. Такие изящные ладони и тонкая талия.
Маринетт смеется неверяще через раз, пряча улыбку меж сжатых губ. Смотрит так пристально, словно проверяет, а потом просто оказывается рядом. Сжимает пальцы до боли в своей руке, смотрит в глаза и говорит правду, необходимую для Адриана.
И когда ее рука выскальзывает из его, то мир теряет краски, окрашиваясь в ярко-красный.
На вершине было холодно и страшно. Кот хрипел, давясь воздухом, иглами протыкающим легкие и сжимающим все сосуды в спазме. Что-то внутри него билось в агонии, сгорая в пожаре этого льда.
Умирало что-то внутри. И это что-то кричало, как дитя. Как дикий раненный зверь плакало навзрыд, выворачивая Адриана в боли наружу.
Ярко-красный цветок, тюльпан несчастный, непозволительно быстро полетел вниз, подхваченный всеми законами физики. Кот дернулся было, но в последний момент перед прыжком в бездну застыл, чувствуя этот лед по мышцам ног.
А цветок все летел. И отвести взгляд у Адриана от него так и не получилось. Прижав к себе оставшийся тюльпан, он спрятал голову в руках, пытаясь остановить пылающее сердце.
Внутри Кота бушевала боль.
И эта боль не имела права писаться с маленькой буквы.
Вывернутые, почти вскрытые кисти такие слова всегда пишут дрожащим почерком по заплаканным страницам.
У Адриана был лишь цветок, горстка воспоминаний и одиночество.
А еще холод, сжирающий до самого скелета.
Леди улыбается довольно, прижимает к себе расколотый пополам йо-йо и словно смеется, кашляя наполненными кровью легкими. Правда счастлива.
Где-то далеко лежит Бражник, уничтоженный одним из своих отвратительных творений. А перед Адрианом лежит Маринетт. У нее глаза практически пустые, с лопнувшими внутри сосудами, обескровленные губы, сложенные в эту дикую улыбку, и переломанные пальцы, которыми она сжимает ладонь Кота.
Кот не сразу осознает, что видит Леди нечетко из-за слез, застилающих глаза. Она счастливо что-то шепчет в перерыве между кашлем и, кажется, правда рада очередной победе. Последней.
И почему-то просит сильно не скучать.
Адриан смотрит и не видит. Чувствует, но не осознает. Кот держит в руках ладонь, которая больше не сжимает его пальцы. Бесполезный кошачий слух не слышит биения сердца ни одного, кроме самого мерзкого — своего. Того самого, которое должно было прекратить биться самым первым.
Она лежит перед ним — исковеркано прекрасная. Адриан держит в руках холодные пальцы и что-то шепчет. Кого-то молит о том, чтобы все это оказалось неправдой.
А внутри рвется душа, словно нити. Тысячи тысяч нитей со звоном и болезненным натяжением разрываются в каждой клеточке тела, принося агонию. Кот дрожит, держит родную ладонь и что-то шепчет.
Изнутри рвет голову в тихом звоне этих нитей, где-то в горле рвется крик на волю и шепчет сознание набатом по барабанным перепонкам сердечным ритмом. Кота трясет, он судорожно сжимает родную ладонь и тихо стонет.
Выворачивает наружу легкие в непроизнесенном крике, горячие слезы обжигают каждую мелкую царапину на грязном лице, и ломает челюсть от того, как безмолвно кричит Кот. Адриан в агонии пытается что-то сказать, но перебитое дыхание и пустые глаза рядом с его совершенно убивают жизнь изнутри. Насквозь. Наповал.
И сердце то ли бьется предсмертно, то ли уже остановилось.
Его Леди все еще улыбается. Куда-то сквозь Кота смотрит и улыбается.
Искренне рада, что все наконец закончилось.
Была рада.
Адриана вывернуло прямо на Эйфелевой башне, он на коленях сполз куда-то вниз по покатому холодному железу, сорвался и лишь метров через десять выломал себе позвоночник, вырывая воздух из легких и приземляясь спиной на обзорную площадку.
Костюм лечил тело, но не душу.
Порванный и сломанный цветок он прижимал к себе как бесполезное плацебо, шептал в него что-то он прекрасное и когтистыми пальцами гладил помятые лепестки. Адриан вжался спиной в защитное ограждение, ощущая рельеф железа на защищенной коже. Там, позади, существовала жизнь, радостная без боли и страха об очередном волшебном злодее.
Кот смеялся, прижимая к себе израненный цветок, и чувствовал, как кровь обжигает каждый капилляр. Как слезы выжигали холодные щеки.
На вершине было все так же холодно и больно. Больнее, чем где-либо до этого. Так же, как и всегда.
Адриан тихо прошептал заклинание и замер, занеся руку над бушующей грудью. Там, внутри, в крике билось сердце, не желая прекращать. Из прокушенной губы на языке ощущался металл, пальцы сводило в спазме желания прекратить все это, лишь прислонившись ладонью к собственному телу.
Кот сидел на Эйфелевой башне, минуты отсчитывая часами, держал в руках ярко-красный цветок и свою погибель.
Прислонив ладонь к полу под собой, Адриан впервые за эти дни ощутил легкость. Тихие слезы, выпадая из глаз, оставались выше, падая гораздо медленнее. Летя спиной куда-то к земле, он видел ярко-красный бутон, теряющийся в небе.
И Кот не был уверен, что сможет приземлиться на четыре лапы.
Что хочет этого.