***
Азирафаэль призвал Габриэля на беседу, как только они с Кроули закончили обсуждать возможные причины растущей силы Хастура и пришли к единственному выводу, который объяснял все: дитя. И как бы ангел-страж восточных врат ни избегал встречи с главой Небесной канцелярии, дальше уходить от этого было невозможно: на кону стояло не только данное Габриэлем задание выяснить, а снова судьба всего мира. Если в аду после первого пришествия появится невинный, то это напрямую нарушит закон и замысел Всевышнего и будет второе падение, прольется кровь… Габриэль оказался настолько шокирован известием, что даже не высказался по поводу присутствия Кроули, и оба, демон и ангел наблюдали, как могущественный архангел, вспыхнув сначала и мгновенно погаснув, на глазах начинает терять человеческий облик от отчаяния, боли и ярости. Крылья обросли золотом, заострились, в них прорезались когти, руки покрылись блестящей чешуей-кольчугой. Габриэль впервые за несколько тысячелетий превращался в одну из своих ипостасей — дракона — прямо в центре густонаселенного города, и никто не знал, как остановить его. — Стоять, — посреди лавки Азирафаэля материализовался черноволосый незнакомый ангел, одетый в черный костюм, но вместо белой ленты, которую ангелы зачастую носили вместо галстуков, на нем красовалась черная широкая через плечо, как носили адмиралы на парадах. Ангел встал перед Габриэлем, смерил взглядом чешуйчатые крылья и вдруг со звоном отвесил Габриэлю две пощечины. — Даже не вздумай перевоплощаться в моем присутствии в эту дрянь! Он сжал ладони архангела в своих и заглянул в глаза, в которых уже появился вертикальный зрачок. — Успокойся, мы на земле. Выпустишь своих внутренних демонов, когда Хастура увидишь, — сказал он уже тихо. — Кому ты рассказал? — отчаянно спросил Азирафаэль, когда Габриэль снова вернулся в человекоподобный облик, хотя глаза его еще полыхали. — Ты даже Уриэль отказывался говорить! — О, я и так в курсе того, что происходит в аду, — незнакомый ангел повернулся к нему, и Азирафаэль отшатнулся, почувствовав древнюю мощь, а Кроули склонился в поклоне, чувствуя неимоверную радость от ощущения давления на свою оккультную сущность. Он тогда, в аду, был настолько в дурмане, что даже не заметил, что сердца владыки ада нет в теле! — Счастлив видеть вас, владыка, потрясающее тело, — произнес он серьезно, хотя уголки губ так и рвались в широкую улыбку. — Какое коварство, заставлять меня думать, что я уничтожил возлюбленного повелителя! — Ложь и лесть, — прижмурился Вельзевул. — Потрясающий вкус. Оставь на потом, я запью этим коктейлем печень Хастура. Габриэль окончательно вернул себе человеческий вид и поднялся со стула, на котором сидел с самого начала разговора. Тот, поняв, что служить архангелу больше не надо, рассыпался на атомы. — Ты собираешься убить Хастура, — начал архангел, но Вельзевул перебил. — Мы. Мы собираемся, и даже не думай свалить на меня всю грязную работу. — Ладно, мы собираемся убить Хастура. А как… ребенок? Он ведь и Михаил тоже, — имя своей возлюбленной он произнес с такой болью, что демоны одновременно передернули плечами от ощущения тоски, а Азирафаэль снова захлебнулся любовью высшего порядка. — Если спросить о нем у Михаил, ответит ли она, что у нее есть дитя? — спросил Вельзевул. — Оно не принадлежит раю. Кроули посмотрел на него со странным выражением лица. Если бы он мог чувствовать по отношению к Вельзевулу что-то подобное, вообще что-то, кроме страха и болезненной привязанности, на нем было бы написано презрение. — Хастур будет мертв, — Вельзевул посмотрел на свои ногти. — Вполне вероятно, как и Дагон. Древних демонов все меньше, посему он по праву принадлежит аду. Во имя равновесия, Габриэль, — демон тяжело посмотрел на колеблющегося архангела. — Дитя не совершало греха, — пробормотал он. — Я расскажу Михаил. Я должен рассказать. — И добьешься того, что против нас будут не только Хастур со своими новыми силами и Дагон, а к тому же лучший воин Небес, архистратиг, повергнувший когда-то Люцифера! — Вельзевул сжал зубы. — Даже не вздумай. К тому же зачем тебе это, пусть любит тебя дальше, с Хастуром ее ничего не связывает. Ничего не было, я уничтожу Хастура и память его, убью Дагон, и вместе с ней умрет угроза твоей любви. Любовь требует жертвы, не так ли учил ваш Иисус? Принеси ее, Габриэль. Дитя будет объявлено моим, а мне — ты знаешь — мне можно верить. Мне незачем говорить о том, кто создал его, если я хочу, чтобы он бился против вас. — Она узнает истину в конце времен, — Габриэль уставился в пол. — Когда откроется все, что когда-либо помышлялось. И высший закон будет нарушен, если невинная душа окажется в аду. — Тогда придется убить это дитя и оставить в живых Хастура и Дагон, — пожал плечами Вельзевул, мгновенно перестроившись. — Это приемлемо. Я буду лучше следить за ним и Дагон — я даже не заметила, что они… оказывают друг другу поддержку. Больше я не допущу подобной оплошности, а Хастур всегда уважал силу, лишившись такого оружия как нефилим, он признает мое господство.***
Хастур не мог оставаться все время в аду, и этим решили воспользоваться. Дагон садилась на трон в его отсутствие, ей понадобится время, прежде чем она поймет, что что-то не так наверху. Мухи Вельзевула следили за всеми выходами из ада на поверхность: конечно, Хастур мог появиться просто из-под земли, но интуиция подсказывала, что для владыки ада пути простых демонов теперь — это слишком мелко. Власть развращает, а тех, кто уже развращен, делает еще хуже. Хастур вышел из двери склепа, где находился портал в ад, и бодро захромал по кладбищенским дорожкам. Пришедшие к могилам своих родственников и друзей отвлекались, как только замечали его, их мысли уходили от скорби к похоти, и Хастур, хоть и не любил именно этот грех, плыл в облаке порока, наслаждаясь его душными парами. Его мысли уносились далеко в прошлое, в момент создания, когда несколько элементов, придуманных Богом и до сих пор не открытых человеком, соединились в него, порождая сознание, собственный характер и неколебимое знание воли Его. Все казалось так просто. Даже после падения жизнь была легкой, по крайней мере, понятной; но теперь… и посоветоваться было не с кем. Всегда бывший рядом с ним сначала ангел, потом демон с удивительно рассудительным складом ума и способностью выявлять закономерности в хаотических процессах, исчез и остался безнаказанным. Кроули говорил что-то о том, что они с Азирафаэлем, несмотря на противоположность сторон, за шесть тысяч лет сроднились; что говорить о тех, для кого шесть тысяч лет существования Земли — жалкая одна двадцать седьмая всей жизни, которую они провели вместе? Если считать человеческими годами, хотя Хастур в этом не был силен. В отличие от Лигура, он не имел конкретных представлений о том, как функционирует вселенная, ему не было это интересным, а Лигур, который во всем стремился разобраться, выпадал на столетия, пытаясь постигнуть, является ли каждая клетка микровселенной или нет. Хастур удовлетворялся поверхностным знанием, как и Вельзевул: что он считал верным, то и работало. Лигур бы объяснил ему, если бы был жив, что сохранить жизнь только что зачатому существу, вырезав его из тела матери и засунув внутрь другого, невозможно, но Лигура не было рядом, а Дагон, знавшая о принципе «все возможно верующему», благоразумно молчала. Другим Хастур бы не поверил. Михаил вышла из-за памятника ангелу и в замешательстве замедлила шаг: Габриэль, призвавший ее на битву, предупреждал ее, что Хастур нашел способ вернуть себе прежний облик, и потому необходимо убить его, пока весь ад не стал выглядеть так, словно падения не было, и не прекратил бояться святой воды, обретя ангельские силы, но она не думала, что сердце в ней так отзовется на него прежнего. Так сильно. Так больно. Любовь никогда не перестает — Михаил две тысячи лет назад усмехнулась, услышав эти слова на Святой Земле, но теперь вдруг осознала всю их непостижимую глубину. Хастур словно не заметил ее, только трость в его руке раскалилась от внутреннего адского огня, теперь пульсирующего в его руках. — Пора, — оскалился Вельзевул, собираясь из мух в человеческую форму, и зрачки его размножились, полностью заполнив глаза. Габриэль сжал в руке тяжелое копье, заискрил адский огонь в руках Кроули. Ангел Азирафаэль тяжело вздохнул и ничего не предпринял; сердце его было переполнено печалью.***
— Ты снова ночью топил корабли, Тахин, — нежно сказала Дагон, перебирая перепончатыми светло-зелеными пальцами вьющиеся от влаги волосы спящего в гигантской раковине ребенка. Тот открыл зеленые глаза и сонно посмотрел на нее, потом улыбнулся и протянул руки, чтобы обнять ее за шею. Жемчужные браслеты шумно перекатились по его рукам до плеч; Дагон села на мокрый пол глубокой подводной пещеры, наполненной воздухом, и устроила ребенка у себя на коленях. — Нельзя топить все, — наставительно сказала она. — Они убивают китов, — серьезно ответил Тахин. — Кто-то должен их наказывать. — Конечно, милый, — Дагон улыбнулась, оскалив острые зубы. — Ты же владыка. Но это было другое судно, там плыли простые люди. — Разве среди них не было убийц китов? — спросил Тахин. Дагон прикрыла глаза, вспоминая каждого из тысячи пассажиров лайнера. — Был один. — Тогда все правильно, — Тахин пожал плечами; кожа его была совсем бледной, почти белой: он практически не видел солнца. — Пойдем? — Дагон поцеловала его в лоб. — Поплывем, — Тахин, копируя ее жест, завязывает в низкий хвост длинные волосы. Он всегда смеется, когда Дагон говорит пойти в океан, они же плывут. Ноги Дагон срастаются в хвост, и она с плеском ныряет в черную воду; Тахин так не может, зато он может раскрыть на глубине крылья, каких нет у Дагон: огромные, белоснежные. Он понимает, что предназначен для того, чтобы летать, а не плавать, но Дагон не позволяет, говоря, что можно только в ливень и шторм, чтобы не заметили люди, конечно же, кто еще может его заметить. Никого не существует, кроме людей и них обоих. Акулы утыкаются носами в его руки, и морские змеи оплетают запястья. Тахин медленно опускается на огромный трон и, запрокинув голову, провожает взглядом пузырек воздуха, выплывший из его губ. Дагон садится рядом, снова сотворив себе ноги, и волосы окружают ее голову как темный нимб. Тахин зарывается пальцами ног в драгоценные камни, устилающие все подножье трона, и жестами показывает Дагон, что хочет посмотреть потопленный сегодня лайнер, пока люди не хватились: они уже научились, что надо забирать свой мусор, но никак не поднимут затонувшую космическую станцию, и Тахин с Дагон играют в ней, прячась друг от друга. Дагон уверена, Тахин никого не видел, кроме нее. Люди воспринимались им как те, кто приходит откуда-то сверху и убивает тех, кто живет в его мире, рушит коралловые дворцы, скидывает свой мусор на дно. Когда меч Габриэля рассек Хастура, а сам архангел замер, уставившись в абсолютно разумные глаза ребенка, появившегося на месте чудовищной раны повалившегося на землю демона, Дагон сделала то, что могла — Хастура спасти у нее шанса не было, поэтому она повалила на землю Азирафаэля, крикнув Кроули, что или дитя будет у нее, или одним ангелом станет меньше. Михаил, единственная, с кем не мог справиться Хастур, кто держала его, пока Габриэль извлекал меч из ножен, растерянно огляделась, не понимая, откуда ребенок, почему ей так больно в груди. Хастур смотрел невидящими глазами в небо, отказывающееся принимать не тех, кто пошел против него, а его лично, и белые зрачки его медленно чернели, но не были больше бездной, только мертвым непрозрачным стеклом. — Только посмей, — прорычал Вельзевул, на миг собираясь из роя в человека, понимая, что Кроули — единственный, кто владеет временем и может разрушить все. Азирафаэль потом расспрашивал его, почему он пошел на поводу у Дагон, ведь знал, что Вельзевул лишит его тела за это, но Кроули, воссоздавший свой облик практически с нуля, скалился и отвечал, что одним махом исполнил сразу четыре давно лелеемых мечты: высказал Азирафаэлю свои чувства, нагнул Вельзевула, утер нос Габриэлю и спас его. Ребенка, ни в чем не виноватого ребенка. Почувствовавшему свободу, как только Дагон исчезла с ребенком на руках, которого вручил ей остановивший время демон, умело проскользнув под карающей рукой архангела, который уже занес меч, Азирафаэлю пришлось вспоминать софистов и споры с ними, а также дипломатические методы Талейрана и Горчакова. И он объяснял Вельзевулу, который рвался из рук Габриэля, вовсе не расстроившегося оттого, что не пришлось брать грех убийства невиновного на душу, что не нарушится закон Всевышнего, не будет невиновного в аду, значит, в принципе, все вернулось на круги своя… — Вернулось? Вернулось?! — Вельзевул распался на рой, выскользнул из рук Габриэля и материализовался прямо перед Азирафаэлем. — Хастур мертв, Лигура нет, а он был самый адекватный, Дагон тоже, а сейчас я развоплощу этого предателя, и… — Война Небес и ада будет только во время Апокалипсиса, — пожал плечами ангел, делая вид, что ему вовсе не страшно. — Которого не будет, пока везде не будет проповедано о нем. — А победа Небес также предрешена, нет разницы, будут у тебя древние или нет, — вставил свои пять копеек Габриэль. — А что-то мне подсказывает, что Дагон не станет распространяться отпрыску Михаил о великом плане, — подхватил Кроули, жить которому в старом теле оставалось считанные минуты, но он тогда об этом еще не знал. — Гениально, ангел! — Кому? — тихо спросила Михаил, наконец отвлекаясь от созерцания мертвого тела древнего демона. Хастур не был похож на ангела больше: спутанные бесцветные волосы, чешуя на скулах и несмываемые полосы сажи, мертвые глаза. Он больше не внушал страха, но рядом с ним появлялось чувство, какое бывает, если смотреть на разрушенное огромное здание со слепыми окнами и провалившейся крышей. Восхищение перед минувшим и смутная тоска. Еще он был залит неестественно темной и густой кровью, которая застывала потоками, как лава, подергиваясь пленкой и не впитываясь в землю. — Почему ты сказал, что это было мое дитя? — она растерянно посмотрела отчего-то на Габриэля, а в следующий миг Кроули уже горел, отправляясь бесплотным духом на нижние круги ада. Дагон, приняв давно забытую форму русалки, стремительно неслась все ниже и ниже к дну великого океана. Мимо остовов кораблей и самолетов, мимо созданного для нее Хастуром престола владыки морей к пещере, наполненной воздухом. Пусть им не надо дышать, но Дагон хотела, чтобы названный ею в честь бога моря ацтеков Тахин слышал ее голос. Он будет знать, что они вдвоем — боги, больше никого, и горе тому, кто из эфирных или оккультных сунется в ее океан. Люди живут наверху, до них нет никакого дела, пока они не портят их дом. Дагон укачивает дитя под вечный шум океана, поет древние песни о пиратах и ведьмах, и сама не знает, что баланс восстановлен: пал Габриэль, осознав свой грех, и теперь нет в аду владыки — повелителя мух. На адском престоле мрачно восседает тот, кто властвует над пауками и скорпионами, а Вельзевул, наконец-то получив его полностью, воет от тоски, слыша в его мыслях имя архангела с теперь навеки заледеневшим сердцем. Михаил возглавляет Небеса, и тихий голос ее теперь громом гремит от ненависти и горя. Она готова обрушить небо на головы тех, кто на земле и в аду, потому что там нет тех, кто дорог ей: она уверена, что Дагон убила ее дитя, Хастура нет, а Габриэль теперь — злейший враг, пусть и стоял перед ней на коленях в соборе, умоляя о прощении. — Я не прощаю тебя, — коротко сказала Михаил, и освященная земля стала нестерпимо жечь Габриэля, словно он опустился на раскаленные угли. Он продолжал стоять, терпел, но архангел повернулась к нему спиной и ушла, а Габриэль спустился в преисподнюю в сопровождении скорпионов. Пауки заполнили зал, и Вельзевул, сидевший на троне, едва сдержал дрожь ужаса и отвращения, когда восемь красно-фиолетовых глаз взглянули на него со знакомого любимого лица. Тело Хастура с рассыпавшимся пеплом сердцем зарыл в землю Азирафаэль, оставшись один: благо, это кладбище, и теперь на нем не растет ничего, кроме жесткой колючей травы, названия которой никто не знает, ученые разводят руками, не зная, что это единственное растение, выжившее в аду, сумевшее приспособиться: падая с небес, один из будущих демонов не снял с рыжих волос венок из самых прекрасных цветов райского сада, который, смеясь, надел ему на голову белокурый страж восточных врат Эдема.