***
Ад и прежде не был самым приятным местом, но после воцарения в нем Хастура Кроули каждую минуту, проведенную не на земле, воспринимал как отдельную пытку. Хастур, проверяя доклады, влезал в каждую мелочь, если что-то не понимал в отчете, вызывал на ковер и требовал пояснений, дотошный и раздражительный; под его гнев подпадали все, древние, молодняк, и в аду царила атмосфера паники. Не страха, как обычно, а именно паники, доходящей до безумия. Однако Хастур едва мог ходить, и это внушало надежду. Под руку с Дагон, он раз в неделю устраивал нежданные рейды с проверками на любой уровень, но все остальное время демоны могли облегченно перевести дух. Кроули уже не раз с ностальгией вспоминал те мгновения, когда мог перекинуться парой язвительных фраз с Дагон, но теперь та явно была фавориткой и наслаждалась, а в его сторону после предательства, второго предательства, даже не смотрела. Наверху, на земле приходилось обходиться без Азирафаэля, и Кроули его вполне понимал: если бы ему кто-то сказал, что сожрал своего собрата, он бы и сам держался от такого подальше, но сердце кровью обливалось, когда он вспоминал, как ангел встал и, промямлив, что ему надо идти, исчез. Он видел его иногда: Азирафаэль стоял в лавке с другими ангелами, те передали ему меч — Небеса готовятся к войне снова. Ну и хорошо, пусть все кончится. Зачем только Армагеддон останавливали, надо было бежать на Альфа Центавру, когда еще была возможность. Самым пугающим было то, что Хастур не был теперь полностью демоном. Восседая на рогатом троне, он правил гораздо более жестоко, чем та же Вельзевул, его казни были изощренными и долгими, это вам не милосердное быстрое уничтожение в ванне святой воды. Но на лице его не отражался порок, как на других демонах: прекрасное лицо ангела показывалось из клубов едкого дыма, и от этого контраста становилось еще страшнее. Оппозиция в аду была раздавлена полностью. Кроули старался не попадаться на глаза новому владыке, потому что ни святая вода, ни потенциальная помощь Азирафаэля, даже если бы тот решил помочь, отныне спасти его не могли. Дагон вечно стояла рядом с Хастуром, справа, всегда готовая его поддержать, иногда она говорила от его имени, но в ней не было той мрачной неотвратимости, как в самом Хастуре, который с каждым днем становился все сильнее: однажды, явившись для отчета чуть раньше — Хастур теперь за опоздания карал лишением тела — Кроули увидел, как Хастур, встав на середину зала, распахивает ангельские, но угольно-черные крылья. Не тот обгорелый остов, что был практически у каждого демона, а роскошные огромные крылья с блестящими перьями. Тем не менее Хастур был болен, и вместе с растущей мощью усиливалась и его болезнь. Он не сидел, а полулежал на троне, прикрывшись своим пальто и шарфом, ему было то жарко, то холодно: в зависимости от этого по всему аду то пылал огонь, то шла изморозь. Дагон иногда присаживалась возле него и выслушивала то, что он говорит ей на ухо, убегала и возвращалась то со святой водой, то с кубком крови, в зависимости от того, что ему хотелось. Кроули собирал информацию так, словно снова противостоял нацистам. Слухи, сплетни, документы, что Дагон закупает на земле — он знал все. Только вот к кому идти с этими знаниями теперь, он не знал и чувствовал, что ему не хватало для выводов какой-то мелочи, из-за которой все не складывалось. Почему же, почему? Наконец он решился пойти к Азирафаэлю, если тот выгонит его, ну, он хотя бы пытался, будет утешаться этим.***
Азирафаэль ломал голову над тем, что узнал на Небесах. Михаил — вторая после Габриэля, трудно представить, чтобы Хастур одолел ее в честном бою; и зачем, для насилия? Это абсолютно глупый поступок, а Хастур идиотом не был — он всегда совершал что-то с целью, но какой? Какой смысл в изнасиловании врага, о котором никто не будет знать? Да и вообще, Хастур скорее убьет, он демон гнева, а не похоти. Неужели… нет, быть не может. Не может, точно не может этого быть. Азирафаэль даже головой потряс, прогоняя от себя эту мысль. Как удачно прозвенел колокольчик на входе, ангел, спеша навстречу, впервые так радовался посетителям, которые могли его отвлечь. Но на пороге стоял Кроули, взъерошенный, пропахший серой и землей — демон демоном, куда пропал земной шарм. — Рад тебя видеть, дорогой, — неуверенно проговорил ангел, открывая ему дверь в комнату. — Проходи. — Я думал, ты меня выставишь, — пробормотал Кроули. — Я Вельзевул сожрал. — А Габриэль, когда я сказал ему о ее смерти, ответил, что ему жаль лишь потому, что с Хастуром придется заново запускать дипломатический процесс, — отозвался ангел. — И это при том, что Вельзевул любила его на Небесах.Так что это хуже. У тебя не было выбора. У тебя же не было выбора? — Не было, — Кроули передернулся от воспоминаний, хотя они все были как в тумане: вкус плоти отвратительно пьянил его, он видел как со стороны, как жевал, и окровавленные куски падали у него изо рта, соленые от его собственных слез. Хастур заставил его съесть даже кости. Сидеть над чашкой чая было, пожалуй, лучшим за последнее время, что вообще происходило в жизни демона; здесь казалось, что Хастура и ада не существует, есть только вечернее солнце, отражающееся от стекол стоящего напротив здания, аромат никогда не остывающего чая и ангел, который терпеливо выслушивает все, что ему рассказывают о преисподней. — Я осматривал Михаил, — наконец сказал ангел. — Повезло, — хмыкнул Кроули. — Не в этом смысле… изнутри. Помнишь, на животе Хастура мы видели рубец? У Михаил был такой же, Габриэль рассказал и… я увидел в его мыслях. Точно такой же рубец поперек живота. Мы подумали, что Хастур вырезал какой-то орган, а не просто забрал благодать… — И тот не прижился, — подхватил Кроули. — Вполне подходит! — Все органы Михаил на месте, — покачал головой Азирафаэль. — Ничто не повреждено, только… мне показалось странным, она изнутри покрыта благодатью, все органы кажутся золотыми от этого, кроме детородных. — Хастур изнасиловал? — недоверчиво спросил Кроули. — Да ну, быть не может. Он демон гнева, а не похоти, ему это не нужно и не приносит удовольствия. Не должно. — Я спросил у Габриэля, он сказал мне то же самое, что демоны не чувствуют удовольствия от физической близости, но… ангелы чувствуют, и я точно это знаю, хотя на Небесах это занятие считается бессмысленным. Кроули, дорогой, ты точно уверен, что кроме демонов похоти никто этим не занимается? — Все равно не пойму, к чему ты клонишь, — демон потряс головой. — Даже если он ее изнасиловал, то… зачем? Почему стер память - это же акт милосердия тогда? Откуда шрамы? — Я читал, — Азирафаэль поднялся, дошел до стола и принес толстенную книгу. — Один пророк говорил, что Всевышний задумал мир так, что у подобных друг другу по роду не зачнется дитя. — Он о людях говорил, — поправил Кроули. — К тому же если у вас наверху сексом занимаются, почему до сих пор никого не родилось? — У людей другое разделение, не по роду, а по полу, мы, ангелы, подобны друг другу, — ангел прочел несколько строк, кивнул сам себе, снова заложил закладку и захлопнул пыльный том. — А ангел и демон — нет. Кроули сидел как громом пораженный. До него дошло все сразу, и последний паззл встал на место, картина сложилась во всей своей простоте и ужасе. Хастур вырезал из тела Михаил зачатое им дитя и зашил себе в бедро, как в древних мифах сделал Зевс с Дионисом - если он верил в то, что это сработает, его тело подчинилось его желанию. Ребенок архангела в теле демона начал менять его тело под себя, пусть неосознанно, но Хастур теперь, благодаря ему, обладает силой Небес и ада, по крайней мере, пока в нем это дитя. - Когда дитя родится, оно будет на его стороне, на стороне ада, - заметил Азирафаэль. - Но в аду павшие души, а дитя будет безгрешным - это нарушение воли Всевышнего и попрание закона мироздания. Хастур снова бросает вызов Богу, Кроули.***
Он не брал ее силой, даже не собирался. Вообще-то он хотел ее убить. Михаил проиграла ему, пожалуй, во второй раз за многие тысячелетия, и теперь он втащил ее на свой круг, швырнул на каменный пол и остановился, сжимая меч обеими руками и пытаясь отдышаться. Руки кровоточили и болели до плеч. Белоснежные крылья лежали под его ногами, и перьями был усыпал пол, как снегом, Михаил откинула одну руку в сторону, неприятно целая после схватки. Как так получилось вообще, что он вышел победителем, хотя на нем места живого не осталось, а она, хоть и проиграла, лежит чистая, словно спит. Но ей больно, и Хастур увидел это в ее зеленых глазах, когда она приоткрыла веки. — Ты убьешь меня, — утвердительно сказала она, складывая крылья и с трудом садясь на камнях. — Безусловно, — отозвался Хастур, воспламеняя свои руки, чтобы прижечь раны, нанесенные Михаил. Архангел медленно, но все равно грациозно поднялась на ноги и шагнула к нему, положила ладонь на его грудь, совершенно не боясь адского пламени. — Можно попросить тебя? — она заглянула в его глаза. — У людей есть такое замечательное изобретение, последнее желание приговоренного к смерти. — Ты берешь пример со… смертных? — фыркнул Хастур. — Нет. Но и у них бывают проблески, — Михаил пробралась пальцами под его рубашку, касаясь горячей кожи. — Я хочу последнее желание. — И каким будет оно? — Хастур щелкнул пальцами, пытаясь восстановить свой привычный плащ, как сделал это после горящей машины Кроули, но тот на сей раз не поддался, и он вытащил из тьмы то, что осталось от Лигура — угольно-черный плащ из выкрашенной человеческой кожи, сувенир от нацистов, которые пытались использовать трупы погибших в концлагерях наиболее эффективно. — Ты, — просто ответила Михаил и, поднявшись на носочки, потянулась к его губам. — Могла бы попросить, чтобы я убил тебя быстро, — Хастур щелкнул пальцами, избавляя себя от одежды, которая растворилась черным пеплом, и одним движением разрывая на архангеле пиджак, жилет и рубашку. — Ты убьешь меня так, как считаешь нужным, я ведь тебя знаю, — улыбнулась она, проводя ладонью по его животу до груди и обнимая за шею. — Не сдерживайся. Я хочу познать тебя настоящего. Даже Дагон не отдавалась ему с такой страстью, как ледяная принцесса-убийца Небес. Ей нравилось, когда он вцеплялся демонскими когтями в ее бедра, она выгибалась от удовольствия, прижимая его голову к своей груди. «Мне мало, мало тебя», шептала она, стоило ему хоть на мгновение ослабить хватку или отстраниться, и Хастур сходил с ума от нее и ее близости — перспектива смерти освободила ее от обязательств и стеснения, она даже была рада, когда он убьет ее, ее ничто не ждет, кроме бесконечной пустоты, поэтому последние свои мгновения она желала провести так, как хотела все эти тысячелетия, но Хастур понимал, что когда он убьет ее, когда ее не станет, он будет вечность жалеть не только о том, что они не были близки все эти тысячелетия, но и обо всем, что не сделал с ней сейчас. Он бы не опустился до насилия, это слишком пошло и мелочно, достойно мелких душонок - превосходство физической силы всегда было привилегией ничтожеств. Михаил ему позволяет, более того, она хочет. И когда они лежали, обессилев, на грязном скользком полу преисподней, Хастур, опершись рукой на ее живот, чтобы приподняться и дотянуться до короткого римского меча, который он использовал для казней, вдруг почувствовал, что что-то не пускает его: не дает ему убрать руку, не позволяет даже помыслить о том, чтобы убить Михаил. Сама она не чувствовала ничего, только влюбленно проводила кончиками пальцев по его запястью и внутренней стороне руки, пытаясь остаться в этом моменте нежности навечно — кто знает, может там, в пустоте, будет ее последнее воспоминание. Пусть оно будет о нем. Хастур вытащил из ножен меч, мысленно обещая появившемуся существу, что не причинит вреда Михаил, наоборот: он избавит ее от боли, от мучительных воспоминаний, заберет его себе — и существо доверчиво позволило ему вырезать себя из тела архангела. — Сейчас, сейчас, — едва не оглохнув от криков боли, Хастур, сжав зубы, распорол себе низ живота наискосок, ближе к левому бедру и засунул внутрь себя светящейся сгусток клеток и энергии, обладающий еще не разумом, но невероятной силой. — Ты обещал… только убить… а не… пытать… — белыми губами проговорила охрипшая от крика Михаил, лежа в луже собственной крови. Хастур вспорол ей живот и засунул руку, обжигаясь о золото благодати, ища источник того желания жить, и вырвал его, зажав в кулаке - пусть ей будет больно лучше, чем она узнает, что он сделал. Сам он не умел снимать боль, хотя хотел бы уметь только сейчас, для нее. — Нельзя верить демонам, милая, — Хастур поцеловал ее в губы и сел рядом, поддерживая распоротый живот ладонью. Собственная кожа отказывалась срастаться, что оказалось полной неожиданностью. Если бы не Дагон, они оба бы развоплотились, но Дагон… Дагон всегда чувствовала его лучше всех. Она даже не задала ни единого вопроса, только молча бросилась к ним обоим, попыталась залечить рану Хастура, поняла, что не выходит, и прямо из собственной рубашки выдернула черную грубую нитку. — Спаси… ее, — Хастур закашлялся кровью, но запрокинул голову и проглотил, не желая терять ни капли: ему нужна кровь. Им обоим теперь нужна. И снова ни единого вопроса: Дагон грохнула все силы на то, чтобы полностью избавить Михаил от боли. Не обращая внимание на впивающиеся в кожу рук тысячу игл от ее благодати, зашила рану. — Мне не хватит сил… я не смогу исцелить ее полностью, — Дагон повернулась к Хастуру. — Тогда сотри память, — Хастур облизнул сухие губы и перевернулся на четвереньки, попытался встать и сумел с четвертой попытки, держать за стену. — И восстанови костюм, пусть… они же наверху не раздеваются. Вряд ли есть кто-то, кто ее там разденет, — усмехнулся он и привалился виском к холодной стене. — Не лижи стены, — бросила Дагон, легко поднимая Михаил на руки и перекладывая ее на скамейку, и принялась восстанавливать каждую деталь одежды по отдельности. — Во имя сатаны, Хастур, почему нельзя было просто снять?! — Не оказалось вешалки под рукой, — огрызнулся тот, прижимаясь к стене спиной и хватаясь за живот. — Что ты сделал? — Дагон закончила колдовать над Михаил, и та теперь выглядела практически также, как до попадания в ад. Размахнувшись, демон со всей силы ударила ее по щеке. — Это чтоб никто не поверил, что у нее здесь санаторий, — пояснила Дагон. Потом Габриэль заботливо заживлял разбитые губы своей любимой, грозно глядя на Вельзевул, которая, скрестив руки на груди, твердила, что предлагает забыть о мелких недоразумениях во имя исполнения великого плана, а Хастур, заперевшись в дальнем зале, демонстрировал Дагон ангельские силы, которыми теперь владел. Дагон стала единственной, кто знал истинную причину появления иммунитета к святой воде, всем прочим Хастур объявил, что отныне будет сильнее двух древних демонов, вместе взятых, поэтому равновесие восстановлено. Но даже верная Дагон не имела понятия о том, что это все не продуманный план мести, а лишь стечение обстоятельств: оказывается, он может Михаил только проигрывать, но как она никогда не доходила до его убийства, так и он, издевавшийся над ней за эту слабость, тоже не смог. Демоны могут любить, и Хастур об этом вспомнил. Он чуть не развоплотился от тоски на суде, когда Михаил скользнула по нему равнодушным взглядом и отвернулась, не помня. Дагон постаралась на славу; Хастур качнулся к ней и украдкой коснулся пальцами ее запястья. Зашитый в нем свет отчаянно рвался к одному из своих создателей и не понимал, почему Хастур, заботящийся о нем, не дает почувствовать любовь второго, и Хастур, когда предателя отпустили, громил подземелья не от злости, а заглушая боль. Дагон готовилась к роли регента: ей прекрасно известно, кто будет владыкой ада. Хастуру никогда не нужны были титулы и власть, ему принадлежит оружие, а не корона, но подчиняться Вельзевул он больше не собирался: она допустила предательство этого пижона, зарылась в бумажки и не верила собственным глазам. Она допустила то, что убийство близкого ему демона осталось безнаказанным. Пусть ее место займет он сам, потом Дагон, а потом тот, кто заставит склониться перед ними самого Люцифера. И еще посмотрим, как Всевышний отреагирует на ад, в котором правит невинный. Закон не защитил сам себя, Бог не испепелил на месте Кроули и его ангельского подельника, значит, и Хастуру нет смысла продолжать играть по правилам. А Михаил… пусть не знает, пусть ее сердце будет спокойно. Даже если представить вселенной это дитя как ребенка его и Дагон, он все равно невинен, следовательно, планам Бога конец, будут попраны основные законы мироздания. Второй раз Хастур шел против Него и не ведал страха: падать на сей раз было некуда.