Родители утверждали, что им приходится из-за него терпеть такой стыд, что лучше было бы провалиться сквозь землю. Они говорили об этом так часто, что давно уже могли бы достичь центра Земли. (Хельмут Крауссер. Сытый мир)
— «Повесься на своем ебучем галстуке». Доминик мелодично стучал кончиками пальцев по поверхности круглого стола, накрытого белой скатертью, не сводя взгляда с экрана телефона, и изредка кивал на реплики отца. Официантка, встретившая их лицемерной улыбкой, не торопилась нести заказ и, стоя за высокой деревянной стойкой, протирала белой салфеткой бокалы, переговариваясь с барменом. Дерек Морган в своем привычном великолепии делового костюма и галстуком восседал в широком бархатном кресле на низких изогнутых ножках, деловито сложив руки на столе и ослепительно улыбаясь всем немногим посетителям ресторана — всем, кроме Доминика. Рассказывая о прошедшем аукционе, крупной сделке, матери и присмотренном земельном участке в Лос-Анджелесе, изредка, будто между прочим, интересовался о делах сына. Доминик отвечал односложно, костяшками пальцев потирая покрасневшие глаза, и искренне молился, чтобы семейный час подошел к концу как можно раньше. Испепеляя взглядом неторопливую официантку за стойкой, нервно выдыхал скопившийся в легких воздух и по-настоящему сильно мечтал о сигарете с чашкой крепкого американо впридачу. Можно даже сублимированный кофе, лишь бы из кафетерия Пресвитерианской больницы. Изучив меню вдоль и поперек, посчитав количество столов и приборов в металлическом ведерке, разблокировал телефон и пробежался взглядом по новостной ленте. — Оторвись от своего телефона хоть на минуту! Доминик закатил глаза, демонстративно блокируя телефон — поставив локоть на стол, подпер подбородок кулаком и устремил на отца самый заинтересованный взгляд из своего арсенала. Официантка поставила на стол две круглые тарелки со сливочной пастой и креветками, два бокала виски и плетеную корзинку с хлебом, сообщая, что салат немного задержится. Наматывая переваренную пасту на вилку, Доминик не сводил взгляда с отца, выжидая момента, когда нервы окончательно не выдержат. Дерек, расправив салфетку, постелил ее на колени и приподнял бокал с виски. — Я полчаса назад сказал, что больше не пью. — С каких пор? — Неважно. — Лукреция сказала, что ты исчез из поля зрения на несколько дней, — Доминик провел ладонью по лицу и медленно выдохнул, мысленно стараясь досчитать до десяти. Привычный обряд для успокоения нервов именно сегодня решил дать сбой — выглядя внешне абсолютно невозмутимо, Доминик ощущал, что горит изнутри. Откидывая на широкие края тарелки криво-нарезанные томаты черри, размазывая комковатые сливки по дну, наблюдая за тем, как отец осушал половину бокала за глоток, чувствовал, что вот-вот произойдет настоящий взрыв. — Ну и, где ты был? — Работал, — ответил Доминик, отодвигая ладонями тарелку и бокал с виски на центр стола — откинувшись на спинку кресла, закинул ногу на ногу и демонстративно отбросил салфетку на соседнее место. — Я могу отлучиться на перекур? — Нет, не можешь. Пока не расскажешь, где пропадал все эти дни, из-за стола не выйдешь. — Я работал, — произнес Доминик четко, по слогам. — В туалет я могу выйти? — Потерпишь, — серьезно сказал Дерек. — Расскажи о работе. — Договаривался с издателем. — Два дня? На чем сошлись? — Отец, — Доминик устало выдохнул, придвинул к себе телефон и сцепил пальцы в замок, — что именно тебя интересует? — Меня интересует, Доминик, чтобы ты не порочил мое честное имя. — О Боже, — застонал Доминик, вжимая полумесяцы ногтей в костяшки до боли, — началось. Прошу, давай без нотаций. Доминик по сей день не мог понять выражения «честное имя» из уст отца — Дерек Морган в широких кругах влиятельных людей пользовался славой далеко нечестного брокера, сколотившего состояние на разорении малого бизнеса и доверчивых людей. К двадцати годам умудрился сколотить состояние, которое целое население Швеции не способно потратить за десяток лет. Скупая за бесценок и продавая за миллионы, Дерек Морган превратился в глазах прессы и налоговых инспекторов в работорговца — фабрики и заводы с рабочей силой в тысячу тысяч душ, которым, говоря откровенно, платили десять-двадцать долларов в час, ежегодно приносили миллиарды дохода. Честного имени, прекрасно знал Доминик, у Дерека никогда не было и уже точно не будет. — Где ты был два дня? — настойчиво спросил Дерек, отставив пустую тарелку на край стола. — На аукционе. — Вот как. На каком? — Галерея Агора. Отец, к чему эти допросы? — С кем ты был? — Какая разница?! — Пока твой старший брат сходит с ума с этим своим… ну, ты понял, — сказал Дерек, поморщившись, — от тебя я жду настоящего наследника. Поэтому я хочу знать, с какими шлюхами мой сын проводит время и пользуется ли он презервативами. — Какой стыд, — застонал Доминик, закрывая ладонями лицо. — Отец, не будет никакого наследника. От меня точно. — Ты бесплоден? — Я — гей. — Ничего страшного. Лукреция, к примеру, достойная партия — родит тебе ребенка, ты на ней, конечно же, женишься, а твои интересы, хм, подождут, лет пять-десять. Доминик театрально округлил глаза и резко выдохнул скопившийся в легких воздух. — Так вот зачем она здесь. Ждет, когда я напьюсь до беспамятства и трахну ее? Великолепно. Просто, блядь, великолепно! — Сядь на место! — Нет, — решительно сказал Доминик, поднимаясь из-за стола, и крепко сжал пальцами корпус телефона. — Вычеркни меня из завещания и нарожай новых, послушных, правильных сыновей. Я не собираюсь ради твоих денег и честного имени ломать себе жизнь. — И куда ты пойдешь? — спросил Дерек, скрестив руки на груди. — У тебя своего ничего нет, никогда не было и уже не будет. — Неужели? Как минимум у меня есть тачка, которая еще не вышла в широкий тираж! — И что?! На аукцион выставишь? Ее никто не купит, если я прикажу, понятно тебе? Ты не умеешь жить скромно и никогда не научишься — Тейлор сможет на хирургии заработать на безбедную старость, а ты? Книжки будешь писать? Найдешь себе папочку? — То есть, я, по-твоему, еще и шлюха, готовая прыгать с члена на член ради денег?! Блестяще! — воскликнул Доминик, видя утвердительный кивок Дерека, и снял с пальца фамильное кольцо, нарочито-картинно бросая в полный бокал виски. — С этой минуты у тебя только один сын, а может — вообще ни одного.Раньше я стремился в будущее, потому что был оптимистом. Сегодня я хочу оставаться в настоящем, потому что я есть оптимист. Я принадлежу сегодняшнему дню. Здесь моя игрушка. Та глина, из которой я леплю фигуры — от утреннего тумана до неоновой пестроты. (Хельмут Крауссер. Сытый мир)
Сидя на водительском сидении взятого на прокат до конца лета мерседеса, выдыхая кольца дыма третьей по счету сигареты, Доминик спешно перебирал в голове варианты своей будущей жизни — внимательно изучив счета, предложения издательства, возможность перевода в Фордхемский университет, не потеряв в оплате до конца обучения ни единого цента, провел ладонью по лицу, откидываясь на спинку сидения. Неплохо, думал Доминик, совсем неплохо. Написав Гранту длинное сообщение в тысячу слов о сложившейся ситуации, попросил собрать все вещи, начиная от одежды и аксессуаров и заканчивая принадлежностями мужского туалета, и привести в квартиру на Манхеттене. Разумеется можно расторгнуть договор с арендодателем и переехать в квартиру попроще, но сейчас Доминик прекрасно понимал, что не в состоянии отказаться от спокойствия и вида из окна и террасы — ему нужно немного времени, чтобы окончательно осознать и принять начало настоящей взрослой жизни. Собачьи приюты, как он и предполагал, оказались большей головной болью — разрываться на две страны, пускай, и с американским паспортом, становилось нерационально. Приезжать он, конечно же, будет, пускай и не первым классом, пускай и не раз в неделю, но точно будет. Оставались квартира и машина. От квартиры Доминик избавляться не хотел на клеточном уровне, прекрасно понимая, сколько воспоминаний, рабочего процесса, жизни хранилось в этих стенах. С машиной дела обстояли сложнее: написав сообщение чуткому почитателю таланта и владельца лучшего автомобильного завода, Доминик деликатно рассказывал о небольших финансовых затруднениях, подбирая слова и сыпя благодарностями, мягко намекал, что с машиной придется распрощаться. От материальной помощи и поддержки Доминик сразу же отказался и долгих полчаса уговаривал владельца забрать машину, пусть и за гораздо меньшую сумму. Владелец упрямо молчал, вынуждая сбрасывать столбик пепла пятой сигареты в переполненную встроенную пепельницу. Повернув ключ в замке зажигания, написав Лукреции короткое сообщение о том, что она уволена, вывернул руль вправо и медленно выдохнул скопившийся в легких воздух в совокупности с оставшимся дымом — у Доминика раскалывалась голова, нервно тряслись руки и ногти настойчиво вспарывали-проминали ободок руля. Оставив машину на подземной парковке, поднялся на лифте в квартиру и долгих два часа простоял под горячим напором воды, упираясь ладонями в стенку душевой кабины. Телефон с тремя заблокированными номерами упрямо молчал темным экраном на краю раковины — приведя мысли и внешний вид в порядок, Доминик, переодевшись в футболку и шорты, прошел в кухню и вдавил кнопку включения чайника, нервно потирая продрогшие плечи ладонями. Заглянув в холодильник, скривил лицо, рассматривая количество продуктов на полках — заметив у боковой стенки стеклянную банку крупных черных оливок, тепло улыбнулся, высматривая в поддонах огурцы, помидоры и лук-шалот. Важно. Не обедай. Раскладывая по ланч-боксам рис карри с овощами и салат, слушая первую попавшуюся радиостанцию, небрежно кивая на каждую показанную Грантом вешалку с одеждой в камеру телефона, Доминик расслабленно выдыхал от осознания того, что деньги за машину придут в полном объеме, а Фордхемский университет с распростертыми объятиями примет двукратного лауреата Букеровской премии и подготовит достойную комнату в кампусе, если потребуется, к сентябрю. От комнаты Доминик отказался, но сердечно поблагодарил руководство университета за предложенную возможность и помощь. Возможно, своего материального у Доминика ничего не было, но как минимум было стремление прожить жизнь именно так, как захочет только он сам. Сообщив Гранту, что встречу лучше отложить до завтрашнего вечера, Доминик вытянул из недр шкафа белую свободную рубашку и выбеленные джинсы с разрезами на коленях из стопки. Переложив ланч-боксы на дно кожаного коричневого рюкзака, закинул широкую лямку на плечо и быстро обулся в первые попавшиеся высокие кроссовки. Ища ближайшее вегетарианское кафе в мировой поисковой паутине — откинувшись на спинку сидения, барабанил пальцами по ободку руля и поверх стекол солнцезащитных очков наблюдал за маленькими детьми, мальчиком и девочкой, выпрашивающими у матери достать из огромного бумажного пакета конфеты и печенье. Найдя подходящий адрес, выстроив маршрут в навигаторе, Доминик, пристегнувшись, повернул ключ в замке зажигания. Только скажи, если что-то понадобится, высветилось окошко с сообщением от Тейлора, вынуждая тепло улыбнуться. Понадобится молоко с печеньем и совместный просмотр Бруклин 9-9 как-нибудь на выходных. Тейлор ответил решительным согласием, дополнив, что преисполнен настоящей гордостью от возможности составить компанию своей точной копии — неблагодарному, невоспитанному, неправильному сыну. Доминик, рассмеявшись, кивнул вместо ответа, и пусть Тейлор его не видел, точно знал, что смог заставить как минимум улыбнуться. Отстояв внушительную очередь, проведя пальцами по волосам не менее десяти раз, Доминику удалось наконец-то заполучить вегетарианские брауни — на вид даже вполне аппетитные. Разумеется, Гордон Рамзи бы сейчас плевал ядом, но, черт возьми, Доминик впервые был рад тому, что встречается, если так конечно можно сказать, с абсолютно другим сумасшедшим. Нью-Йорк, солнечный и теплый, впервые за прошедшие месяцы показался живым и гостеприимным — рассматривая небо, вывески, людей на улицах, Доминик осознавал, что готов остаться здесь как минимум на несколько лет, а дальше… дальше, как пойдет. Взяв два американо в кофейне, Доминик, ступая по пешеходному переходу, рассматривал здание Пресвитерианской больницы так, словно видел впервые — высокое из серого кирпича с арочным высоким входом и узкими окнами в черных рамах напоминало как минимум музей, стены которого впитали радости и боли, возможно, пополам. Войдя в двери, рассмотрев приемное отделение и людей, ждущих своей очереди к посту старшей медсестры, Доминик почему-то почувствовал себя дома — кивнув Ребекке, пускай и не так доброжелательно как прежде, аккуратно обступая врачей и посетителей, неспешно двигался к правому крылу. — И зачем ты здесь? — Доминик медленно повернул голову и задержал дыхание, заметив у стены длинного коридора первого этажа Анну Дикинсон — как всегда безупречную от макушки до пят — упираясь ладонью в стекло автомата, она пальцем водила по предложенным снекам, размышляя о том, какие именно орешки подойдут на обеденный перерыв. — Целое утро болела голова и вот она — причина всех моих проблем. Так что, мистер Морган, так и будете молчать? — Я не должен перед вами отчитываться, — ответил Доминик, крепче сжимая пальцами подставку под кофейные стаканчики из переработанной бумаги. — Не должен, — согласилась Анна, вжимая круглую пятерку на корпусе автомата. — Но если ты будешь приставать к врачам и мешать им работать, я выставлю тебя отсюда — размещу твой портрет над входом с огромными буквами, которые соберутся в одну единственную фразу: не впускать. — Даже если мне потребуется помощь больницы? — Особенно если она тебе потребуется. — Хорошо, — сказал Доминик, терпеливо и вежливо кивая, — я вас услышал. Теперь могу идти? — И никаких возражений, мистер Морган? Неужели придется искать кого-то еще, чтобы выпустить пар? — обреченно вздохнув, Анна вскрыла упаковку соленного арахиса и внимательно посмотрела на Доминика. — Что-то случилось? — Ох, Доминик, — мягко сказала Анна, принимая стаканчик с кофе, — твой папаша — настоящий идиот. — Полностью согласен, — грустно ответил Доминик, — неужели сегодня его гнев обрушился на всех? — Боюсь, что да. Доминик, если тебе нужна спальная комната, то можешь пожить у нас с Кристофером — Тейлор будет не против — если понадобятся деньги, можешь поработать у меня секретарем — поболтаем, обсудим мужской персонал больницы, для вида будешь перекладывать документы из стопки в стопку. — Заманчивое предложение. Я подумаю, обещаю. — Хорошо, — ответил Анна, — и помни: семья у тебя есть. Нравлюсь я тебе или нет, двери моего дома для тебя всегда открыты, — вздрогнув всем телом от громких басов и надрывающегося голоса вокалиста Scorpions, закатила глаза и устремила взгляд в пол. — Несносный мальчишка. Боже, дай мне сил не отравить мышьяком его чертово желе. — Я попрошу сделать потише, — улыбнувшись, сказал Доминик, — и, пожалуйста, не травите его. — Так ты пришел к королю подземелья? — спросила Анна, удивленно изогнув бровь. — Ну и, как он? На солнце не блестит? Кровь не пьет? — Не замечал, — ответил Доминик. — Ну так, я пойду? — Иди, а о работе все-таки подумай. Доминик кивнул вместо ответа, прошел по коридору и широко распахнул дверь, ведущую вниз — спускаясь по ступеням, покачивая головой под начинающуюся «I Just Want You» истинного короля Ozzy, сжимая пальцами стаканчик остывающего кофе, нервно покусывал нижнюю губу, подходя все ближе и ближе. Терпеливо постучав, услышав равнодушное «открыто», медленно выдохнул, толкнув дверь вперед. — Я чертовски-занят, — громко сказал Коул, склонившись над столом, и вытянул руку с черной ниткой и иглой в сторону, — и музыку потише делать не собираюсь. — Мне попозже зайти? — Дай мне пять минут, чтобы закончить с мистером Трейси, — Коул обернулся и указал взглядом на черную дверь в стене. — Надень пальто и подожди там. Доминик снял с плеч рюкзак, поставил в ноги и набросил на плечи пальто, мгновенно расслабляясь и утопая в аромате бергамота и апельсина. Запустив руки в карманы, нащупал пальцами смятую пачку сигарет и зажигалку в металлическом корпусе — подхватив рюкзак, на несколько секунд замедлился, наблюдая за быстрыми, аккуратными стежками и, выдохнув, прошел к двери. Кабинет Коула показался крохотным и емким: широкое окно, занимающее практически всю стену, с затемненными стеклами было с непривычным узким подоконником, рядом — диван, сооруженный из деревянных шкафов и мягкого настила с декоративными подушками сверху, справа от окна располагались высокий стол с моноблоком и десяток полок, заставленных книгами от края до края, слева — длинная напольная вешалка и полка для обуви под ней, на стене рядом с полками и компьютером висели дипломы в простых деревянных рамах, из которых становилось ясно, что Коул О’Кифф — выпускник Гарварда, опытный нейрохирург и действующий специалист по патологической анатомии. Доминик, поставив рюкзак на стол, расстегнул молнию и осторожно начал выкладывать ланч-боксы. — И почему мне нельзя было обедать с пометкой «Важно»? — Решил тебя порадовать, — улыбнувшись, сказал Доминик, протянув Коулу стаканчик с кофе. — Правда уже все остыло. — Ничего страшного, — Коул вытер руки влажной салфеткой — свернув, бросил в мусорное ведро под столом. — Как прошел день? — Сначала ты, — нерешительно ответил Доминик, ища взглядом место, на которое можно сесть. Коул кивнул в сторону дивана, поставил стаканчик на стол, снял с плеч халат и повесил на перекладину вешалки. — Хорошо, — занимая место на компьютерном стуле, Коул закинул ногу на ногу и внимательно посмотрел на крышки ланч-боксов. — Где твой кофе? — Взятка, — пожимая плечами, сказал Доминик, — нужно было пройти в подземелье. — Значит Дикинсон начала брать взятки, — поправляя широкие резинки на рукавах пепельно-серого худи с круглым воротом, Коул поднял первую крышку. — Пахнет аппетитно. Спасибо. А день… нормально прошел, обычно, — набирая в ложку давно-остывший рис карри с овощами, не спускал взгляда с Доминика. — Чем я заслужил? — Тем, что ты — это ты, — улыбнувшись, сказал Доминик, сцепляя пальцы в замок. — Нравится? — Да, — ответил Коул. — У меня есть чай, вон там, — указал рукой на подставку с чайником и на стеклянную пол-литровую чашку. — Зеленый с мятой. Так почему на тебе лица нет? — Встречался с отцом, — скованно сказал Доминик, нажимая на кнопку включения чайника, — если говорить очень коротко, то прошло хреново. — А если не очень коротко? — спросил Коул, поднимая крышку второго ланч-бокса. — Оливки жестяной банкой не пахнут, благодарю. — Меня поставили перед выбором, — ответил Доминик, бросая пакетик в чашку. — Либо я женюсь и произвожу на свет настоящего наследника великого состояния своего отца, либо остаюсь без финансовой помощи. — Так это… прощальный обед? — Что? Нет, — решительно сказал Доминик, передернув плечами от того, насколько отвратительно звучал первый вариант, — продал машину, перевелся в Фордхемский университет — начинается новая жизнь. — Линкольн-центр? — спросил Коул, подцепляя салатные листья и черные оливки зубьями вилки. — Что? — Ты выбрал кампус Линкольн-центра? Доминик нерешительно кивнул, возвращаясь на диван, и обхватил дрожащими пальцами горячие стенки чашки. Коул пугающе-серьезно молчал — закончив с обедом, отложил ланч-боксы в сторону, допил кофе и, откинувшись на спинку стула, щелкнул зажигалкой. — Скажешь что-нибудь? — нерешительно и даже испуганно спросил Доминик. — Обед был вкусным. Спасибо. — И все? — спросил Доминик через резкий выдох. — Совсем? Коул непонимающе сощурился, выдыхая сигаретный дым под потолок — сбросил столбик пепла в пустой стаканчик из-под кофе, пожал плечами. — Что ты хочешь услышать? — Слова поддержки? Банальности о том, что я справлюсь. И прочее, прочее. — Ты справишься, — серьезно сказал Коул. — Просто гора с плеч, — ответил Доминик, встряхнув головой, и провел ладонью по лицу. — Ты не рад моему решению? — Рад, — сказал Коул — окурок тихо зашипел на дне стаканчика с парой миллилитров кофе. — Просто я думаю. — Господи, о чем здесь можно думать?! — воскликнул Доминик, повысив голос. Коул поморщился и нервно передернул плечами. — Я говорю, что моя привычная жизнь рухнула! Говорю о том, что мне нужна чертова поддержка. А ты… говоришь так односложно, что у меня мурашки от безразличия по позвоночнику бегают. Тебе вообще на меня плевать? Господи, конечно плевать, мы два дня знакомы! — Я думаю о том, сколько бумажек нужно будет подписать, чтобы отпуск совпадал с твоими каникулами, думаю о том, где мы будем останавливаться в Мадриде, ведь тебе захочется приезжать в приюты к собакам, — резко сказал Коул, бросив стаканчик в мусорное ведро. — Прости, что думаю молча, Доминик, и поддерживаю совсем не так, как хочется тебе — не только твоя привычная жизнь рухнула: у меня тоже свой распорядок дня, и ты даже понятия не имеешь о том, как сложно перестроиться и осмыслить все в данный момент. — Что? — удивленно спросил Доминик и, медленно выдохнув скопившийся в легких воздух, подался вперед. — Ты думаешь… о нас? — Нет, о рыбных палочках из кафетерия, — сказал Коул, откинувшись на спинку стула, и положил ладони на подлокотники. Доминик поднялся с дивана и, встав за его спиной, крепко обнял за плечи, зарываясь кончиком носа в шею. — Не подходи со спины — мне некомфортно. — Прости, — прошептал Доминик, нехотя отстранившись — проведя ладонью по плечу и предплечью Коула, коротко улыбнулся, почувствовав сильную и необходимую боль в стиснутых рукой пальцах. — Прости за то, что все так внезапно, прости за то, что думаю только о собственных трудностях. — Трех «прости» вполне достаточно, — серьезно сказал Коул, поднимаясь со стула. — Просто… скажи, чего именно ты хочешь, пока я все варианты развития событий не расписал — я же сумасшедший, поверь, вариантов будет катастрофически-много. — Я хочу, чтобы ты меня не бросил, — на надрыве выдохнул Доминик, вжимаясь лбом в ключицы Коула, — знаю, что прошу действительно многого. — Давай без тяжелой артиллерии, — Доминик кивнул, всхлипнув — сцепил пальцы за спиной Коула в замок и расслабленно выдохнул, почувствовав нерешительное прикосновение ладоней к лопаткам. — Успокойся и сделай глубокий вдох. Хочешь подышать воздухом? — Я им уже дышу, — смущенно проговорил Доминик, забираясь кончиками пальцев под широкую резинку на худи Коула на талии. — Легкодоступность нынче не в моде, молодой человек, — улыбнувшись сказал Коул, приподняв пальцами за подбородок лицо Доминика, — убери руки. — Прости, — проговорил Доминик, ударив себя по пальцам, и одернул края худи. — Устоять, знаешь ли, сложно. — Во-первых, я на работе, во-вторых, я тебя почти не знаю, в-третьих, спешить некуда, в-четвертых… ладно четвертого у меня нет, — Доминик задержал дыхание, когда пальцы Коула принялись расстегивать ремень на джинсах. — Безумно раздражало с момента, когда ты вошел, — продев ремень через пропущенную шлёвку, снова застегнул. — Вот, теперь не раздражает. — То есть, — громко сглотнув, сказал Доминик, ощутив на коже румянец, — если у меня развяжутся шнурки… — Да, вероятно, я их завяжу, — спокойно ответил Коул и перевел взгляд на настенные часы. — Какие планы на вечер? — Никаких — я абсолютно свободен. — Хорошо, значит научу тебя правильно варить рис. — Ты же сказал, что было вкусно, — обиженно проговорил Доминик, проведя ладонями по лицу. — Я не отказываюсь от своих слов. Но рис был сварен неправильно — правда, это что-то между ризотто и клейким рисом для суши. — Не понимаю, почему не получается на тебя разозлиться, — сказал Доминик, складывая руки на груди, и серьезно посмотрел на Коула. — Ты оскорбил мои кулинарные способности! — Не оскорблял, — ответил Коул, интуитивно отходя к дивану, — просто мне потребовалось пол-литра кофе, чтобы проглотить рис, а пол-литра кофе под рукой будут не всегда. — Ты — ужасный педант! Это просто неслыханно! Возмутительно! — Я же говорил, что быть со мной чертовски-сложно, — спокойно сказал Коул, щелкнув зажигалкой, и потянул ручку на оконной раме на себя, впуская в кабинет свежий воздух, пахнущий сиренью — устроившись на диване, прижался лопатками к стеклу и запрокинул голову к потолку, выдыхая столп дыма. — Ты кажется был готов все отдать, а теперь цепляешься за переваренный рис. Доминик сощурился, обдумывая произнесенные вслух слова — возможно, рис действительно был ужасным, возможно, пришлось слишком долго отмывать ложку — выдохнув, подошел ближе, поставил колено на мягкое сидение дивана и обиженно уставился в окно, крутя в руках пачку сигарет. — Все начинается с риса. — Что начинается? История, длинною в жизнь? — Доминик улыбнулся, смущенно кивнув — накрыв руку Коула своей, сел рядом, прижимаясь лбом к его плечу. — Что я опять не так сказал? — Доминик вздрогнул, ощутив небывалый жар в груди, когда пальцы Коула трепетно, деликатно, практически невесомо скользнули по щеке — дым сигареты прошелся по вееру ресниц и поднялся к волосам. — Что ты делаешь? — дрожащим голосом спросил Доминик, сжимая пальцами свободной руки декоративную подушку ярко-желтого цвета — дышать становилось труднее, сердце в груди билось безумно-быстро, часто-часто. — Привыкаю к тебе, — спокойно сказал Коул, затушив сигарету в пепельнице. — Не нравится? — Я сейчас умру, — выдохнул Доминик, сильно закусив нижнюю губу, и крепко сжал пальцами ребро ладони Коула. — Пожалуйста, привыкай ко мне всю оставшуюся жизнь, — пальцы у Коула холодные, без двух градусов — ледяные, нерешительно скользили по щеке, линии нижней челюсти, шее Доминика вверх-вниз, наслаждаясь жаром кожи, на которой выступали мурашки. Доминик жадно вдохнул, припадая губами к плотной ткани худи на плече Коула, ладонью накрыл его руку, прижимая еще ближе к себе, отчаянно цепляясь за эти мгновения иступленной и панически-необходимой нежности. — Я так сильно тебя… Возможно, быстро, возможно, неправильно… — Тише, кто-то вошел, — сказал Коул — пальцы на щеке Доминика замерли. Громкость музыки стихла, оборвав вокалиста Metallica на полуслове. — Я сейчас. Доминик, проводив спину Коула до дверей, нервно растирал зудящие, покалывающие пальцы — зажигалкой щелкнул резко, затянулся крепко и, преодолев дикое смущение, закинул ногу на ногу, несмотря на дискомфорт. Господи Боже, думал Доминик, растирая подушечками пальцев переносицу, это ненормально. Не понимая настолько-неоднозначной реакции организма, старался вслушаться в голоса за дверью, подаваясь вперед и проклиная ремень на джинсах. Как школьник, мысленно выругался Доминик, спасибо, хоть не кончил. Приведя мысли и тело в порядок, Доминик нерешительно поднялся на ноги, сильнее закутался в пальто — ощутив, что стало невыносимо-холодно, подошел к двери, прижался к ней щекой, надеясь расслышать хоть что-нибудь. Хорошо, донеслось лаконичное, несгибаемое Коула, пройду, если тебе это действительно нужно для принятия решения. Музыка вернулась к привычной громкости — Доминик резко отошел к столу, небрежно надавил на кнопку включения чайника, уперся ладонью в стену под книжной полкой. Позер несчастный. — Подслушивал? — спросил Коул, войдя в кабинет. — Да, — честно сказал Доминик, наблюдая за поднимающимся паром из чайника. — Только конец. Подслушал бы больше, если бы не непредвиденные обстоятельства. — Какие? — спросил Коул, запуская руку в карман наброшенного на плечи Доминика пальто — вытянув пачку сигарет и зажигалку, подошел к дивану и поднял чашку — выбросив чайный пакетик в мусорное ведро, прошёл к встроенной раковине за вешалкой с одеждой и тщательно вымыл. — Почему молчишь? — Задумался, — улыбнувшись, сказал Доминик, принимая чашку и бросая на дно чайный пакетик. — Что тебе нужно пройти? — Тест на новом оборудовании, — ответил Коул, опускаясь на край стола, и щелкнул зажигалкой, — нужно подтвердить титул лучшего молодого нейрохирурга. — Что? — удивленно спросил Доминик, обернувшись — носик чайника замер в пяти сантиметрах от ободка чашки. — Ты же… не хотел. — Обстоятельства меняются, — сказал Коул, выпустив дым носом. — Сегодня все утро изучал исследования по Гентингтону — появилась небольшая надежда на новую терапию, разработанную… в общем, если говорить коротко, она похожа на химиотерапию: иглы, капельницы, растворы. Никаких фантастических результатов не обещают, но… Не знаю, если ей, им всем, станет хоть немного легче, то это будет настоящим волшебством. — Милый, — выдохнул Доминик, вернув чайник на подставку, и отставил чашку в сторону, — нужно обязательно попробовать, — встав перед Коулом, крепко обнял за плечи и зарылся кончиком носа в шею. — Звучит, как настоящее чудо. — Пройдешь это со мной? — Конечно, — серьезно сказал Доминик, отстранившись — забрав сигарету из рук Коула, крепко затянулся и затушил в пепельнице, — я с тобой, что угодно готов пройти. — Спасибо, — ответил Коул, сцепив пальцы за спиной Доминика в замок, и прижался лбом к груди и ребрам с левой стороны. — У вас тахикардия, молодой человек. — Просто с тобой в два раза теплее, — прошептал Доминик, проведя кончиками пальцев по волосам на затылке Коула. Если стоять вот так, крепко зажмурившись, прекрасно знал Доминик, то мир за границей век теряет реальность — все словно замирает, останавливается, стихает и умолкает — казалось, что, открыв глаза, можно обнаружить, что угодно: обшарпанный гостиничный номер, больничную палату, высокий обрыв, зал кинотеатра, комнату или дом, в котором прошло детство, пустоту… Эта неизвестность и липкий страх, оседающий на коже, одновременно успокаивали и пугали Доминика до дрожи в коленях. Если стоять вот так, крепко зажмурившись, чувствуя тепло и слыша ровное дыхание у своей груди, прекрасно понимал Доминик в данный момент, то воображение мира за границей век приобретает совершенно-противоположное осмысление. Чувства обостряются: появляется твердая решимость, оттенок смущения, просыпается небывалая прежде нежность и безопасность, а любовь… протекает горячей кровью по каждой клеточке тела, оседает на ребрах ладоней, разрастается в груди разноцветными бензиновыми лужами. Странная, пугающая, очаровательная сентиментальность, рождающаяся где-то там за ребрами под удивительно-сумасшедшее биение сердца. Будь со мной навсегда. Я буду хорошим. Я буду лучшим. Я буду рядом. — У меня есть шоколадные брауни, — дрожащим голосом сказал Доминик, не решаясь открыть глаза, — где-то в рюкзаке. — Поверь, у тебя есть гораздо больше. — Ну-у, — по-детски обиженно протянул Доминик, — я такую длинную очередь за ними отстоял — съешь хоть половину. — С каких пор брауни стали настолько популярными, что за ними длинную очередь нужно стоять? — За веганскими — нужно. — Гадость какая, как ты это ешь? — Доминик распахнул глаза, изумленно уставился на Коула, вопросительно изогнув бровь. — Ты их для меня принес? Доминик, я просто не ем мясо, потому что не нравится вкус. — А почему ты ничего не ешь в кафетерии, кроме лимонного желе? — Потому что рыбные палочки и все представленные булочки — отвратительные. Более отвратительные, чем желе. Вкус, думаю, ты предполагаешь какой. — Боже мой, — выдохнул Доминик, закрывая ладонями лицо, — я тебя совсем не знаю. — Ничего страшного. Я тоже тебя совсем не знаю — вот съедим эти отвратительные, растительные брауни из твоего рюкзака и узнаем что-нибудь друг о друге. Правда, доставай, узнаем ради чего ты потратил свое драгоценное время.Грязь, она грязью и остается, будь то вверху или внизу… (Эмиль Золя. Нана)
Отламывая острием ложки маленькие кусочки растительного брауни, Доминик, подавляя рвущийся наружу рвотный рефлекс, наблюдал за нечитаемым выражением лица Коула — чашка чая, казалось, бесконечно наполнялась кипятком, чайник с подставки переехал на стол и устроился рядом с монитором. — Серьезно, я не могу, — шепотом сказал Коул, отодвигая от себя коробку из переработанной бумаги. — Это ужасно, — Доминик медленно кивнул, стараясь кончиком языка убрать прилипшие к зубам крошки — выплюнув большую часть брауни в салфетку, выбросил в мусорное ведро и затолкал ногой под стол, — этим буквально можно пытать. — Согласен, — ответил Доминик, жадно отпивая несколько больших глотков чая. — В следующий раз принесу синнабон. — Ничего не приноси — приходи сам, — сказал Коул, щелкнув зажигалкой, и обернулся к двери — музыка заметно стихла, послышались спешные шаги. — Не входи, я занят! — В смысле, блядь, занят? Господи, не говори, что ты дрочишь — только не сейчас. — Оставлю все на твоей фантазии и испорченности. — Серьезно, нужно поговорить. Срочно! — Говори, — Итан резко распахнул дверь, и Коул удивленно округлил глаза, смотря на халат и рубашку залитые кровью. — Чья кровь? — испуганно проговорил Коул, поднимаясь с дивана и помогая Итану снять халат. — Не молчи. Эй! — Кейт покончила с собой, — безумно-серьезно, срываясь на истерический смех, проговорил Итан, — в палате пациента — вскрыла вены от запястья до локтя на обеих руках. Я… я сделал все, что было в моих силах. — Дерьмо, — на выдохе сказал Коул, толкая ногой напольную вешалку в сторону и освобождая путь к раковине. — Сейчас-сейчас. Доминик, выдвини ящики, там полотенца и одежда. Иди сюда, — включив напор холодной воды, смачивая протянутые дрожащей рукой Доминика полотенца, тщательно оттирал лицо Итана от крови. — Где? Как? Пиздец какой-то. — Там… там столько крови — все мое отделение залито кровью, я весь в крови. Джордж орал на меня. Я орал на него. У меня все… как в тумане. — Посмотри на меня, — холодно сказал Коул, обхватывая лицо Итана ладонями, — дыши. Просто дыши. Слушай только мой голос: ты на работе, Кейт покончила с собой, Кейт вскрыла вены, эта кровь принадлежит Кейт, ты не мог спасти Кейт, ты на работе, Итан, ты там, где его быть не может априори. Слышишь? Дыши, еще раз и еще. Смотри на меня, — Итан встряхнул головой, несколько раз моргнул, на мгновение зажмурился и резко выдохнул скопившийся в легких воздух носом. — Все? Ты здесь? Ты со мной? — Да, да, все нормально, — Итан провел ладонью по лицу, стирая застывшую кровь, и поднес руки к раковине. Доминик удивленно моргнул — столь резкой перемены в поведении он прежде никогда не видел — как, черт возьми, можно из испуганного ранимого человека в мгновение ока превратиться в холодное каменное изваяние? — Ты весь в крови, — обычным ледяным голосом сказал Итан, протягивая Коулу полотенце. — Почему она покончила с собой? — Вирус иммунодефицита человека — предсмертная записка пестрела только этим, если отбросить в сторону слезливые бредни. — Твою мать, — Коул отошел на шаг назад и посмотрел на свои руки. — Как давно? — Я не знаю, — сказал Итан, стирая намоченным полотенцем кровь с виска — он смотрел точно в глаза собственному отражению, и Доминик ощутил озноб, пробежавший по позвоночнику. — Полчаса назад. Не знаю — Ник в панике и постоянно путается в показаниях — врач из него исключительное дерьмо. — Хорошо, — проговорил Коул, шумно сглотнув — дрожащей рукой вытащил ручку с подставки и быстро написал: ламивудин, зидовудин, — отнеси это в аптеку и скажи, что заказ срочный. — Да, сейчас, — сказал Доминик, забирая протянутый листок — от возможности контакта Коул резко отступил в сторону. — Прошу тебя, ничего не трогай. Ни к чему не прикасайся. Особенно ко мне. У Доминика — глаза широко распахнутые от ужаса, лицо бледное и тремор в руках бил все мыслимые и немыслимые рекорды. Идя по залитому кровью полу, смотря упрямо себе под ноги, понимал, что в голове пугающая пустота. Он не помнил, как поднялся по лестнице, как шел до аптечного пункта, как громко кричал в лицо девушке за стойкой, что от этих чертовых препаратов сейчас зависят жизни, как возвращался обратно, как его чуть не стошнило, стоило заметить труп на столе. — Вот, — сказал Доминик, положив на стол бумажный пакет с выписанным рецептом. — Поставь, пожалуйста, чайник, — спокойно и собранно сказал Коул, тщательно отмывая руки жидким, антибактериальным мылом, — их нужно растворить в воде комнатной температуры. Сделаешь? — Доминик молча кивнул, высыпая порошки в чашку — размешав ложкой до полного растворения, шумно сглотнул. — Спасибо. Передай Итану. Итан сидел на стуле, обнаженный по пояс с наброшенным на плечи полотенцем, закинув ногу на ногу, и курил с таким неприкрытым спокойствием, что становилось страшно. — Нет, спасибо, ты первый. — Либо ты, либо никто из нас двоих, — серьезно сказал Коул, стягивая худи за горловину, — мой процент заразиться в разы ниже и ты это прекрасно знаешь, поэтому пей. — Блядь, ты невыносимый, — раздраженно сказал Итан, забрал чашку, не удостоив Доминика взглядом, выпил небольшой глоток и вернул обратно. — Доволен? — Доволен, — сказал Коул, смачивая в воде полотенце, и опустился на корточки. — Сделай вторую порцию, пока я буду это оттирать, — Доминик опустил голову и задержал дыхание, заметив, что Коул оттирает его кроссовки от крови, — ничего страшного не произошло, все нормально. Все, блядь, просто замечательно. Полчаса спустя, сидя на неудобном стуле, держа Коула за руку так крепко, насколько это в принципе возможно, Доминик испуганно следил за пробирками, наполняемыми кровью за долю секунд. Одна, вторая… пятая. — Я уверен, что вы не могли заразиться, доктор О’Кифф, — твердо проговорил седовласый врач, вставляя пробирку в анализатор крови, — бедная девушка покончила с собой в два часа дня — вирус при всем желании не мог прожить еще два. — Я знаю, — спокойно сказал Коул, — но когда еще появится повод, чтобы сдать кровь бесплатно и поболтать с вами по душам? — Шутите? Это хорошо. Ну что, правила вы знаете: раз в неделю в течение трех месяцев будем болтать с вами бесплатно на этом же месте, в это же время. — Слышал? — спросил Коул, повернув голову в сторону Доминика. — Мне свидание назначают, ничего не скажешь? — Дурак, — тепло сказал Доминик, прижимаясь лбом к плечу Коула. — Ты точно сумасшедший. — А ты не умеешь варить рис — видишь, мы оба не идеальны, — ответил Коул, поцеловав Доминика в лоб. — Так что, доктор Гомез, до следующего вторника? — доктор Гомез медленно кивнул, протягивая Коулу вазочку с леденцами на палочке. — Ананасовые есть? — Идите уже, доктор О’Кифф, а то я начинаю волноваться — из вас обычно слова не вытянуть. И да, поговорите со своим другом и назначьте свидание со мной, а то, Богом клянусь, мой сердечный клапан не выдержит, если он снова пошлет меня нахуй. А ананасовые конфеты — желтые. Вот эти — в форме ананаса. — Благодарю, сделаю все, что в моих силах, — ответил Коул, поднимаясь со стула — зажмурившись, досчитал до десяти и медленно открыл глаза, поднимая из вазочки два леденца. — Держи. Стоя в коридоре первого этажа, Коул настойчиво вдавливал пластиковую десятку на панели автомата, надеясь получить заслуженный батончик марса — в черной футболке с лицом Фредди Крюгера на две трети груди, линялых джинсах, манжеты которых были подняты до коленей, Коул со стороны напоминал подростка — упираясь одной ладонью в крышу автомата, второй — в стекло, нервно доказывал дьявольскому сооружению, что за двадцатку можно и немного поторопиться. — Иди домой, — раздался громкий голос Анны Дикинсон, — Коул, отстань от автомата и иди домой. — Без своего батончика я никуда не уйду, ясно? Анна обреченно вздохнула, ударив кулаком по стенке автомата — батончик марса плюхнулся в поддон. — Иди домой. — Нужно отмыть морг, нужно вскрыть тело. Какого черта он не открывается?! — Коул, иди домой, — серьезно сказала Анна, выдернув из рук Коула батончик марса, и вскрыла упаковку. — У тебя недельный отпуск — найдешь, чем заняться. Твой морг отмоют уборщики до кристальной чистоты, труп Кейтлин вскрою я. Пожалуйста, иди домой. — Что, детишек пугаю? — равнодушно спросил Коул, откусывая разом половину батончика. — Боишься, что я тоже вскрою вены, как эта эгоистка? — Доминик, прошу тебя, уведи его отсюда. — Пойдем, — ласково сказал Доминик, сжимая пальцами ребро ладони Коула. — Пожалуйста, пойдем. — Седьмой суицид за полгода! — громко сказал Коул, привлекая внимание персонала и пациентов. — Седьмая девушка за полгода! У трех из них — ВИЧ! Кто-то их трахает и заражает блядским ВИЧ! Почему это волнует только, блядь, меня! — Иди домой. Ради Бога, идиот, иди домой! Доминик, уведи его отсюда! — практически срываясь на крик, проговорила Анна. — Ты не в себе, Коул. Убирайся отсюда! — Пожалуйста, — прошептал Доминик, переплетая их с Коулом пальцы, — давай уйдем, прошу тебя. — А знаешь, — серьезно сказал Коул, ткнув пальцем в Анну, — пошла ты. Возможно, я — Король подземелья, возможно, Итан — Доктор Смерть, возможно, мы с ним оба — идиоты. Но ты… ты — жалкая трусиха! Так боишься потерять это блядское место, что держишь рот на замке! Я молчать не собираюсь, понятно! — Ты уволен! — Охуенно! — прокричал Коул и решительно двинулся к посту медсестры, потянув Доминика за собой — перегнувшись через стойку, вдавил кнопку на панели стационарного телефона. — Уважаемые и не очень врачи, санитары, бухгалтера, медсестры и работники кухни Пресвитерианской больницы, я советую каждому партнеру главврача провериться на ВИЧ! — Боже, Коул, — прошептала Анна, прижимая ладонь ко рту, — что ты наделал? — Сказал правду, — серьезно ответил Коул. — Сделал то, что должна была сделать ты. Доминик, поможешь собрать вещи? — удивленный, пораженный, испуганный Доминик медленно кивнул. Рассматривая кровавое месиво, смешанное с моющими средствами, Коул входил в помещение морга, словно в неизвестность — срывая со стен рамки с дипломами, сваливая книги с полок на стол, включив музыку на максимум, спешно расфасовывал вещи по пакетам. С зажатой в губах сигаретой, с частыми глубокими вдохами, выдвигал ящики и сваливал на свеже-вымытый пол одежду — очистив компьютер от личных файлов, оглянувшись в последний раз на стены, в которых честно проработал последние четыре года, неопределенно качал головой из стороны в сторону, до конца не осознавая ужаса сложившейся ситуации. — Черт, мне даже рекомендации теперь не дадут, — хрипло рассмеявшись, сказал Коул. — Вот же блядь. — Все будет хорошо, мы справимся, слышишь? — серьезно сказал Доминик, взяв Коула за руку, и потянул на себя. — Вот такой у нас дерьмовый день. — Спасибо, что ты рядом, — словно в мгновение успокоившись, сказал Коул. — Спасибо. Доминик, нет, анализы еще не пришли… — Плевать, — ответил Доминик, приподнимаясь на носочки, и крепко сжал пальцами ладони Коула, — пожалуйста, поцелуй меня. — Нет, не плевать, — сказал Коул, отступая на шаг назад, — я не за себя переживаю, а за тебя. Потерпи немного. — Да, прости, это все адреналин, — прошептал Доминик, крепко обнимая Коула за талию. — Я очень сильно тебя люблю. И мы все пройдем вместе. — Далеко собрался? — спросила Анна, прижимаясь плечом к дверной раме. — Ты нам с Гомезом полугодовое расследование испортил, несносный мальчишка. — Что? — удивленно спросил Коул, повернув голову. — Пришлось срочно созывать совет администрации — видеть Питтерсона обнаженного по пояс через монитор — зрелище отвратительное. Не так я хотела получить место главврача… Беру тебя на работу и сразу же назначаю ведущим нейрохирургом, морг, в качестве ностальгии, можешь тоже оставить себе, зарплата на выбор, а теперь иди домой — и чтобы неделю даже голоса твоего не слышала. Ясно? — Могла бы и намекнуть, — сказал Коул, закатывая глаза. — Намекнуть? Я намекала! Просто ты никогда никого не слушаешь! Да, девушек очень жаль, но мне нужно было еще немного времени, чтобы все подтвердить, — расстроенно проговорила Анна, растирая ладонями плечи, — и, кстати, это была самая длинная речь, которую я от тебя слышала за все эти годы. — Все, убирайся из моего кабинета — поговорим через неделю. — «Ссылка на любовь. Без смс и регистрации». Анна молча кивнула, плотно закрыла за собой дверь и ушла, стуча каблуками под надрывный голос вокалиста Papa Roach. Доминик, обняв Коула за шею, начал нежно, практически невесомо покрывать каждый миллиметр лица поцелуями. — Прекрати, — шепотом сказал Коул, целуя Доминика в висок, — хватит. — Да-да, прости, — ответил Доминик, скользнув пальцами по груди и прессу Коула, замерев на краях футболки. — Можно посмотреть? Я же идиот и правда поеду в Колумбию, на берег Каньо Кристалес, чтобы выписать абонемент. — Ты не отстанешь, да? — Доминик медленно кивнул, Коулу осталось только обреченно вздохнуть. — Смотри, сколько хочешь. — Спасибо, — прошептал Доминик, приподнимая край футболки — размах крыльев пересмешника начинался под грудью с левой стороны, хвост простирался четко до линии талии, зажатая в клюве ветка практически касалась разделения между прямой мышцей живота — проведя кончиками пальцев по контуру татуировки, запоминая каждый миллиметр, вглядываясь, чтобы запомнить все как минимум навсегда, Доминик перевел взгляд правее. — Откуда? — осторожно коснувшись подушечкой большого пальца шрама между вторым и третьим рядом кубиков с правой стороны, шумно сглотнул. — Как? — Пустяк. — Пустяк, — повторил Доминик, замечая, что подушечка большого пальца неспособна полностью закрыть шрам, — и как часто случались такие «пустяки»? — Доминик, — серьезно произнес Коул, — это банальная потасовка в баре — мне было восемнадцать, я защищал девушку, к которой приставал какой-то придурок — придурку не хватило аргументов и он схватился за бутылочное стекло. Дерьмо случается. — Хочу, чтобы оно больше не случалось, — искренне сказал Доминик, одергивая край футболки, и, поднявшись на носочки, невесомо поцеловал Коула в губы. — Хочу, чтобы у нас все было хорошо. — Будет… как только научу тебя правильно варить рис. — Я очень сильно тебя люблю, — ответил Доминик, улыбнувшись, и крепко сжал ткань футболки на лопатках Коула, — я с тобой всему готов учиться. — Ты пока даже понятия не имеешь, что значит — любить, — Доминик согласно кивнул — привстав на носочки, нежно поцеловал Коула в уголок глаза и, отстранившись, трепетно провел подушечкой указательного пальца по нижнему веку, оглаживая крохотную, почти незаметную родинку. — Останешься сегодня у меня? — Что? — удивленно спросил Доминик, шумно сглотнув. — У тебя? — Тебя это пугает? — А что мы будем делать? — спросил Доминик, потянувшись к лямке рюкзака. — Разговаривать, привыкать друг к другу — приготовим что-нибудь. — Звучит прекрасно, — признал Доминик, переплетая их с Коулом пальцы. — А где ты живешь? — В том же доме, что и ты. На последнем этаже. — Серьезно? — Да, — спокойно сказал Коул, — у нашего дома одностороннее движение — как иначе моя машина могла появиться на выезде из парковки? Кстати, я терпеть не могу машины. — Тогда на чем ты приезжаешь на работу? На автобусе? — На метро, если погода дерьмовая, или на BMW S1000RR последнего поколения, если хорошая. — Специалисты по патологической анатомии столько зарабатывают? — Шутишь? Зарплаты с трудом хватает на бензин и плату за жилье, — сказал Коул, — зарабатываю на жизнь я иначе. — Продаешь органы на черном рынке? — Ты обо мне ужасного мнения, — поразительно-спокойно сказал Коул, закрывая дверь кабинета на ключ — в морге пахло отбеливателями, пятновыводителями, крепким раствором хлора и совсем немного — кровью. — У меня есть внушительный пакет акций в одной из доминирующих компаний Бродвея — падает приличный процент. — Ты шутишь. — То есть, в то, что я продаю органы на черном рынке, ты веришь, а в то, что получаю деньги ни за что — нет? Вы очень странный молодой человек, мистер Морган. — Да нет, не может быть. — Спроси у каждого в больнице, кто им предлагает билеты в Амбассадор бесплатно, гарантирую, они назовут мое имя. — Амбассадор? Нет. — Что? — Это конкурирующая компания моего отца. — Так ты шпион? — спросил Коул, открывая замок на двери одной из холодильных камер, и вытащил шлем. — Хочешь меня соблазнить, чтобы я продал акции? Что? — У тебя шлем в морозилке для трупов, — ошарашено сказал Доминик, удивленно моргая. — Шлем. В. Морозилке. Для. Трупов. — В этой камере нет трупов, — ответил Коул, театрально глаза, будто без озвучивания этого факта вслух, было непонятно, — а у меня нет другого сейфа. — Никогда не продавай эти акции — пусть его разорвет в клочья от злости. — Ты — ужасный человек, — серьезно сказал Коул. — А теперь поехали домой.