Время многое исправляет, плевками и грязью, едой и сном оно залечивает все раны. (Кнут Гамсун. Плоды земли)
— «Мне тебя обещали. Бог. Дьявол. Высшие силы. Все они — понимаешь? — лгать не могли». Коул бросил ключи от квартиры и мотоцикла в металлическую вазочку в прихожей, прижался спиной к стене из декоративного красного кирпича, снял ботинки, стянул с плеч кожаную куртку, повесил на вешалку и убрал в высокий шкаф с зеркальными дверями. Доминик, переминаясь с ноги на ногу, внимательно смотрел на открывающийся вид гостиной, совмещенной с кухней: стены были выкрашены в цвет слоновой кости, пол — красное паркетное дерево, две трети гостиной комнаты занимал черный мягкий диван, расположившийся полумесяцем вокруг низкого журнального столика. — Проходи, — сказал Коул, кладя ладони на плечи Доминика. — Не бойся, если пол не застелен пищевой пленкой, то никого расчленять я не буду. Доминик медленно кивнул, накрывая ладони Коула своими, и сделал первый шаг вперед. На две зоны комнату делил кухонный остров — белые шкафы и черная мраморная столешница — выполненный неожиданным «ходом коня», бытовая техника, встроенная будто в стену раковина, были черными, весь кухонный инвентарь белый, посуда для приготовления блюд и микроволновка — цвета стали, на стене напротив дивана возвышался широкоугольный телевизор, приставка сиротливо ютилась на полу рядом с проводами и забытой чашкой. Доминик нерешительно опустился на край дивана, подложил под поясницу декоративную подушку, и медленно выдохнул, понимая, что никогда прежде, в квартирах, не чувствовал себя настолько спокойным и расслабленным. — Что, даже холодильник не откроешь? Вдруг там глаза в банке стоят на продажу? Доминик тихо рассмеялся, перевел взгляд на Коула, открывающего верхние створки панорамного окна, и нехотя поднялся с дивана. — Я почему-то верю, что их там нет, — сказал Доминик, обнимая Коула со спины, и, привстав на носочки, поставил подбородок ему на плечо. — Здесь невероятно красиво. — Да, — согласился Коул, передергивая плечами, — пока лето окончательно не закончилось. Смотри, — продолжил, вытянув руку вперед, — кампус твоего университета. Практически рукой подать. — Да, практически, — выдохнул Доминик, скользя подушечками пальцев по мышцам пресса Коула, — мурашки по телу бегут от созерцания такой красоты. — От холодного воздуха, — сказал Коул, заведя руки за спину, и пальцами точечно прошелся по пояснице Доминика. — Поужинаем? — Да, через несколько минут, — шепотом ответил Доминик, нежно прижимаясь губами к шее Коула. — Мне так с тобой хорошо. Телефон в кармане джинсов коротко завибрировал — прочитав сообщение о том, что первый анализ на ВИЧ отрицательный, Коул коротко кивнул собственным мыслям и заблокировал телефон. — Пока все чисто. — Ты совсем не кажешься радостным, — осторожно сказал Доминик, переходя губами на лопатки и плечи. — Доминик, пожалуйста, — с шумным расстроенным выдохом Доминик отстранился и, обойдя Коула, встал перед ним. — Первый тест не всегда верный. Радоваться можно будет минимум через месяц, — Доминик медленно кивнул и тут же закрыл глаза, когда ладони Коула трепетно и нежно легки на щеки — подчиняться резиньяции казалось неправильным, немыслимым, опрометчивым, но в то же время — единственным верным вариантом. — Ты невероятный, — шепотом сказал Коул, — самый прекрасный человек, которого я встречал, — Доминик дрожащими покалывающими пальцами скользил по ребрам Коула, жадно дышал, чувствуя на щеках, лбу, уголках губ короткие, невесомые поцелуи, мысленно сгорал и растворялся в бушующих в груди и в сердце чувствах, невыносимо, до дрожащих коленей, до боли в запястьях, желал большего, но стойко терпел, призывая тело и разум абстрагироваться. — Пожалуйста, прекрати, — практически взмолился Доминик, впиваясь губами в ключицы Коула, и крепко обнял его за талию, — пока я еще могу самостоятельно дышать. — Прости-прости, — сказал Коул, скользя ладонями по лопаткам Доминика. — Ну-у, прекрати плакать. — Это от счастья, — честно сказал Доминик, царапая ногтями ткань свободной футболки на спине Коула. — Никогда-никогда не бросай меня. Прошу тебя, пожалуйста. — Доминик, перестань. — Меня все бросают. Потому что я — идиот, циник, эгоист и… — Хватит, — серьезно сказал Коул, отстраняясь. — Мне плевать на то, кем ты был до нашей встречи, понятно? — Доминик кивнул, не решаясь открыть глаза, и продолжил комкать пальцами ткань футболки — где-то за спиной раздался тихий стук, в лопатки перестали бить порывы холодного ветра, комната погрузилась в глухую тишину. — Серьезно, Доминик, это начинает пугать. — Прости-прости, — сказал Доминик, закрывая ладонями лицо. — Просто я… не знаю, растворяюсь в тебе? Коул обхватил пальцами ладони Доминика, поцеловал сплетение вен на запястьях, аккуратно расстегнул пуговицы на манжетах рубашки, вырывая из груди жадный вдох. — Пойдем, я приготовлю тебе ванну, — Доминик шумно сглотнул, крепче сжал пальцами ребро ладони Коула, идя следом — по спине, лопаткам, груди разноцветными бензиновыми лужами распускались мурашки. Коул, подхватив кроссовки Доминика в прихожей, войдя в ванную, тут же бросил их в барабан стиральной машины. — Вот, садись сюда, — сказал Коул, указывая рукой на широкие края раковины, и включил сильный напор воды, перед этим заткнув слив. — Халат на двери, вещи в шкафу под раковиной. Доминик, кивни, если слышишь и понимаешь. — Да, конечно, — прошептал Доминик, проводя пальцами по напору воды. — У меня что-то вроде дебюта. Я очень нервничаю. — Не нервничай, — ответил Коул, касаясь губами лба Доминика. — Постарайся расслабиться, — рассматривая бутылочки с маслами на полке над ванной, задумчиво тер подушечкой большого пальца подбородок. — У тебя есть аллергия, о которой нужно сказать сейчас? — Доминик отрицательно покачал головой, Коул медленно кивнул, разворачивая бутылочки названиями вперед — в поднимающемся уровне воды растворились капли масел базилика, грейпфрута, ладана, петитгрейна, лаванды, добавилась пена для ванн с запахом мяты и бергамота, на дно упали две столовых ложки морской соли с измельченной в порошок мелиссой — Доминик жадно вдохнул прекрасный аромат, запуская ладонь в густую пену. — Кажется, все, — задумчиво проговорил Коул, помогая Доминику подняться на ноги. — Давай, отдохни за нас двоих, — медленно расстегивая пуговицы на рубашке, скользя мокрыми масляными пальцами по груди и животу, целуя трепещущие веки, Коул оставался максимально собранным. — Дальше справишься сам? Доминик нехотя кивнул и прижался губами к щеке Коула, когда тот начал расстегивать ремень, молнию и пуговицу на джинсах. — Я тебя люблю, — выдохнул Доминик, обнимая Коула за шею. — Я так сильно тебя люблю. — Вещи бросишь в стиральную машинку, — серьезно сказал Коул, оставляя десяток невинных поцелуев на веках, щеках, подбородке и линии нижней челюсти. — Отдыхай, если станет плохо, брось чем-нибудь в дверь, я услышу. Вещи, помнишь где? — Да, под раковиной, — практически бессвязно проговорил Доминик, цепляясь пальцами за плечи Коула. — Я правда тебя внимательно слушал. — Хороший мальчик, — сказал Коул, скользнув костяшками пальцев по ярко-выступающей скуле Доминика. — Где же ты раньше был? — склонив голову набок, мягко поцеловал в уголок глаза, кончик брови и носа. — Какой чай ты любишь? — Зеленый. Неважно с чем, — ответил Доминик. — Умоляю, скажи, что мы заснем вместе. — Посмотрим, — серьезно сказал Коул, обхватив пальцами дверную ручку. Доминик медленно кивнул, смотря на закрытую дверь, и позволил джинсам упасть к стопам. Коснувшись ладонью воды, еще теплой и ароматной, смущенно стянул белье, чувствуя себя поверженным, ранимым, пропитанным Коулом до кончиков пальцев. Забравшись в ванну, расслабленно выдохнул, ощутив тепло и немногие нерастворившиеся крупицы соли, царапающие косточки на щиколотках. Погружаясь под воду, выталкивая носом и ртом тяжесть сегодняшнего дня, смывая с лица подсохшие дорожки слез, Доминик мысленно расписывал их с Коулом жизнь — прекрасную, возвышенную, взаимную историю любви — от масел в воде кожа стала гладкая, нежная, совершенная, словно обновилась или родилась по-настоящему заново. Покидать чудесную, волшебную ванну казалось истинным предательством — дождавшись момента, когда вода полностью остыла, Доминик трясущимися пальцами вытащил пробку и внимательно проследил за водоворотом, ведущим к сливу. Вытерев лицо, руки и стопы собственной рубашкой, осторожно ступая по серому ворсистому ковру, двигался к сложенным полотенцам и халату. Оттерев ванну стоящими на полу чистящими средствами, смыл мыльные разводы напором душа. Укутавшись в теплую ткань халата посильнее, выдвинул ящики, мысленно выбирая подходящие вещи. Джинсовые шорты, спортивные штаны, внушительная стопка простых одноцветных футболок, запакованное белье и носки. Доминик улыбнулся, рассматривая размер на ярлычке шортов, вытянул первую попавшуюся упаковку трусов и носков. Вытащив из карманов джинсов телефон, зажигалку и пачку сигарет, забросил вещи в барабан стиральной машины. Коул ждал в коридоре, прижавшись лопатками к стене, и держал в руках чашку зеленого чая — пахло имбирем и гвоздикой, и Доминик понял, что совершеннее просто невозможно. — Как прошло? — Замечательно, — сказал Доминик, заправляя край футболки за пояс шортов. — Умер и родился заново, большое спасибо. — Большое пожалуйста, — ответил Коул, протягивая чашку чая. — Пойдем, я приготовил ужин. — Как? Когда? — Сорока пяти минут вполне хватило, — сказал Коул, улыбнувшись, — надеюсь, что тебе понравится — устраивайся на диване, бери пульт и включай что хочешь. — Я могу помочь… — Отдыхай, — Доминику оставалось только кивать и со всем соглашаться, высматривая, вслушиваясь в тихое дребезжание колесиков по паркету — Коул вез перед собой сервировочный столик цвета горького шоколада с двумя тарелками на верхнем ярусе и с бутылками в подставке на нижнем. — Вода? Красное вино? Скажи, что ты ешь тунец. — Да, ем, — сказал Доминик, согласно кивнув. — Бокал один. — Да, мне нельзя, — ответил Коул, устраиваясь на диване и закидывая ногу на ногу — в толстовке и спортивных штанах выглядел настолько по-домашнему, что Доминик просто не мог насмотреться, — препараты категорически нельзя смешивать с алкоголем. — Тогда воду, — улыбнувшись, сказал Доминик, разглядывая полосочки гриля на стейке из тунца и приправленный оливковым маслом салат из свежих овощей. — Выглядит потрясающе. — Благодарю, — ответил Коул, открывая бутылку воды и наливая в винный бокал ровно половину, — на вкус, надеюсь, не хуже. — Нельзя быть таким идеальным, — серьезно сказал Доминик, пробуя первый кусок стейка. — Давай, должно что-то быть — признавайся. — Я же сумасшедший, — спокойно ответил Коул, — тебе этого недостаточно? — Я же серьезно спросил. — А я серьезно ответил, — сказал Коул, подцепляя зубьями вилки листья салата-латук. — Нет, посуду я не бью, дверями не хлопаю, голос повышаю редко. Что еще? Не приемлю стандартные вещи, свойственные всем: ложь, предательство, измену. Плачу над комедиями с моралью, много читаю, убираюсь каждые выходные — ненавижу грязь и когда вещи оказываются на других местах, подарки ненавижу, вкус мяса, а… я уже говорил. — И все? Никаких странных фетишей? — Все фетиши — странные, — серьезно сказал Коул, подхватывая щиколотки Доминика рукой и перекладывая к себе на колени. — Ну, людей я пока не убивал. Слишком больно тоже, кажется, не делал. — И над чем ты еще можешь заплакать? — Есть два клипа, — сказал Коул, отпивая маленькие глотки из стеклянной бутылки. — Первый — «When You're Gone» Avril Lavigne, второй — «Dilemma» от Nelly и Kelly Rowland. Когда ты меня бросишь, именно под них я буду рыдать. — Когда? — Меня все бросают, — улыбнувшись, сказал Коул, проводя кончиками пальцев по передней области голени Доминика, — и неважно, что я ни с кем не встречаюсь. Самое частое, что я слышу: «с тобой невыносимо», поэтому, рано или поздно, ты тоже произнесешь эти слова. — Нет, — серьезно сказал Доминик, — я не могу быть настолько клиническим идиотом, чтобы тебя бросить, — переставив пустую тарелку на сервировочный столик, придвинулся вплотную к Коулу и нежно прижался губами к шее. — Не можешь, — самодовольно произнес Коул, погладив Доминика по волосам. — После того, как ворвался в мою жизнь из ниоткуда с любовью. — А почему нельзя подходить со спины? Даже Ребекка предупреждала меня об этом. — Я же говорил, что становится некомфортно, — сказал Коул, подцепив последнюю черную оливку и протянул Доминику. — Но тебя это, кажется, не останавливает. — Доминик, взвесив сказанное, пожал плечами, пережевывая оливку и запивая водой. — Привык к тому, что со спины нападают, а не обнимают. — Наверное, в твоих словах есть смысл. Прости. — Не извиняйся. К тебе я постараюсь привыкнуть. Поставишь? — спросил Коул, протягивая пустую тарелку и вилку. — Ну как, над чем нужно поработать? — Ни над чем, все идеально, — честно сказал Доминик, ставя тарелку на стол. — Правда, все было очень вкусно. — Точно? — Точно-точно, — заверил Доминик, убедительно кивнув. — А куда выходит вид на террасе? — Пойдем, я покажу, — сказал Коул, поднявшись с дивана, и протянул Доминику руку. — Только сначала ты оденешься, идет? — Доминик тепло улыбнулся, оглаживая подушечкой большого пальца тыльную сторону ладони Коула, восторженно вздохнул, почувствовав тепло пальто на плечах и закусил губу, разглядывая предложенные пушистые тапочки. Итан дарит на каждый день Благодарения, сказал Коул, закатывая глаза, наконец-то пригодились. Вид, заметил Доминик, был потрясающий: красное, закатное небо практически на ладони, совсем близко башня Трампа, величественная, гордая, отражающая лучи заходящего за горизонт солнца. Доминик, прижавшись грудью к перилам ограждений, жадно вдохнул чистый на такой высоте воздух. — А у тебя куда окна выходят? — На противоположную сторону, — ответил Доминик, — тоже неплохо, но здесь — прекрасно. — А какие закаты в Мадриде? — спросил Коул, обнимая Доминика одной рукой поперек живота, и поставил подбородок ему на плечо. — По-настоящему кровавые, и небо там как будто ниже — протяни руку вверх и коснешься облаков, — ответил Доминик, выдохнув кольца сигаретного дыма, и запрокинул голову назад. — Обещай, что в следующий раз мы увидим его вместе. — Обещаю сделать все возможное. Что? Ты сам знаешь, какое здесь бешеное автомобильное движение. Вдруг меня подрежут? Вдруг я влечу в столб? — Дурак, — испуганно сказал Доминик, невесомо ударив Коула пальцами по губам. — Никогда этого больше не говори. — Думать об этом тоже запретишь? — спросил Коул, забираясь пальцами под края футболки Доминика и кладя ладонь на ребра с левой стороны — припадая губами к шее, вызывая мурашки на лопатках и плечах, тихо прошептал: — Обещаю, что увижу с тобой каждый закат, если, конечно, не буду оставаться на ночные дежурства. — Тогда приходить буду я, — серьезно сказал Доминик, затушив сигарету в пепельнице, и медленно повернулся — проведя кончиками пальцев по щеке Коула, приподнялся на носочки и нежно поцеловал в губы. — Стоп, разве можно заразиться ВИЧ через поцелуй? — Нет, — сказал Коул, — все ждал, насколько тебя хватит, — выбросив сигарету, обхватил лицо Доминика ладонями и прервал поток рвущегося наружу возмущения нежным и одновременно требовательным поцелуем. Целовался Коул настолько фантастически-космически, словно что кислород из легких разом выкачивал — до трясущихся коленей, дрожащих пальцев, стонов и бешеного сердцебиения в грудной клетке. Доминик к нему всем телом льнул, пальцами каждый миллиметр торса, спины изучал — трогал, царапал, впивался, — губами, языком, прикосновениями старался, насколько мог, доказать искренность чувств. Пальцы Коула в волосах Доминика — гладили, тянули, сжимали — до того больно-прекрасно, что жар в груди и в теле разгорался сильнее и сильнее. Отдышаться Коул не позволял — всем телом Доминика спиной и лопатками вжимал в перила ограждения, перехватывал руки, переплетал пальцы, каждым движением показывал, что вести в их отношениях будет исключительно он. Спина Доминика уже к стене дома прижималась, пальто мертвым грузом падало к ногам, пальцы Коула — жадные, ищущие, знающие тело наизусть — точечно надавливали на определенные участки, вырывая из груди стоны непостижимого прежде исступления. Глаза у Коула — озерная гладь, покрытая туманом — давай, мальчик, тони. — Я сейчас кончу, — выдохнул Доминик в поцелуй. — Очень льстит, — ответил Коул, — но сегодня ты не кончишь, — продолжил, резко отойдя на шаг назад, и крепко сжал в ладонях пальцы Доминика. — Прости, не сегодня. Доминик, будучи в двух секундах от самого роскошного и красочного оргазма в жизни, удивленно уставился на Коула — в глазах плескались непонимание и искренняя обида. — Ч-что? — Не сегодня, — повторил Коул, щелкая зажигалкой, и крепко затянулся. — Не позволил в своем кабинете, не позволю и на холодной террасе. — Ты невыносимый! — воскликнул Доминик, широко распахивая глаза. — С тобой просто невыносимо! — Как быстро, — сказал Коул, склонив голову набок, и внимательно посмотрел Доминику в глаза, выдыхая дым носом. — Ты что-то про фетиши спрашивал? Вот один из них — пока я не захочу, ты не кончишь. Я же врач и прекрасно знаю реакции человеческого тела. — Да… да ты… — через частые выдохи говорил Доминик, обнимая себя за плечи ладонями. — Ты — ужасный человек! — Не буду с этим спорить, — серьезно сказал Коул, подходя ближе и проводя кончиком носа по шее Доминика — опустившись на корточки, поднял пальто и набросил ему на плечи. — Не обижайся. — Я научусь готовить эти чертовы брауни и заставлю тебя их есть. — Звучит ужасно, — признал Коул, поцеловав Доминика в уголок губ. — Ладно, принимаю — одним и только одним можешь отомстить, — Доминик обиженно скрестил руки на груди, пальцами впился в плечи и многозначительно уставился на небо. — Замерзнешь, — серьезно сказал Коул, обнимая Доминика со спины за талию. — Пойдем домой. — Я злюсь, — на выдохе сказал Доминик, замерев, когда кончики пальцев Коула прочертили ровную линию от одной тазобедренной косточки до второй. — Нет, не надо. — Разве? Ведь кончить так важно. — Нет. Без тебя не хочу, — честно сказал Доминик, сдерживая стон, и запрокинул голову назад. — Господи, как ты это делаешь? — Врожденный талант, — ответил Коул. — Тише-тише, не так быстро, — пальцы правой руки Коула скользили по кубикам, поднимались к груди, шее, кадыку, спускались к тазовым костям, пальцы левой — очерчивали каждый позвонок, царапали лопатки, поясницу. — Ты весь дрожишь. — Пожалуйста, — исступленно произнес Доминик, крепко зажмурившись. — Хватит, прекрати, остановись… я сейчас умру. — Прости-прости, — сказал Коул, потянув Доминика за запястье и вынуждая повернуться. — Все, больше не буду, обещаю. — Я безумно тебя хочу, — надрывно сказал Доминик, облизав пересохшие от жадных вдохов губы. — Всего тебя. Я… я просто голову теряю от тебя. — Иди ко мне, — прошептал Коул, крепко обнимая Доминика за плечи. — Даже не вздумай разрыдаться, слышишь? Все, пойдем в тепло. — Мне очень тепло, — ответил Доминик, скользя ладонями по спине Коула, забираясь пальцами под края толстовки, нежно целуя в шею, губы, подбородок. — Но с тобой я пойду, куда угодно, куда скажешь.Люблю наблюдать, как целые миры разлетаются вдребезги. (Кнут Гамсун. Мечтатели)
— «Поцелуй со вкусом космо». Артур Мур, сидя на заднем сидении такси, поверх телефонного дисплея, наблюдал за ночным Нью-Йорком, за людьми, которые кутались в пальто и теплые шарфы, за яркими, неоновыми вывесками, за проезжающими навстречу машинами — изредка переводя взгляд на затылок водителя, грустно вздыхал, намекая тем самым, что слезливые песни на радио нужно срочно менять на жизнерадостные. Водитель покорно исполнял просьбу, постукивал пальцами в белых коротких перчатках по ободку руля и иногда спрашивал разрешения закурить. Артуру было максимально плевать — вытянув ноги на длину заднего сидения, глядя на отражение фронтальной камеры, старался отковырять блестки и стразы с лица. — Возьмите, — сказал водитель, открывая окошко в перегородке, — персиковое масло хорошо снимает клей. — Благодарю, — ответил Артур, принимая упаковку влажных салфеток и бутылочку масла. — Никогда о таком не слышал. — Я — тоже, но попробовать стоит. Артур усмехнулся, откручивая зубами крышку — жадно вдохнул приятный, ненавязчивый, аромат персика, вылил несколько капель на салфетку и осторожно поднес к лицу. — Если проявится аллергия, то на хорошую оценку можете не расчитывать. — Справедливо. Окошко в перегородке тихо закрылось — лицо, к удивлению Артура, прекрасно очищалось, а красные полосы от трения по скуловой кости были единственным неприятным последствием. — У вас есть дети? — спросил Артур, рассматривая нарисованного малыша на пачке салфеток. — Да, дочь. А салфетки не мои — коллеги. — Так вы не Хорхе Родригез? — Нет, — ответил водитель, рассмеявшись. — Никогда не думал, что похож на пятидесятилетнего мексиканца, — смех, звонкий, кристально-чистый, растекся по салону — Артур, сощурившись, пытался увидеть лицо водителя в отражении зеркала заднего вида. — Вы серийный маньяк, который везет меня в лес, чтобы убить и расчленить? — Очень длинное имя, — заметил водитель. — Просто Эш, и я везу вас строго по маршруту в навигаторе — можете не беспокоиться. Артур не беспокоился — устроившись поудобнее, вжался лопатками в стекло и прикрыл глаза. За все время в Нью-Йорке, ему наконец-то попался водитель, который действительно умел водить машину, внимательно слушать пожелания клиента и не открывать рот до тех пор, пока этого не требовалось. — У вас британский акцент, — заметил Артур, небрежно стуча в окошко крышкой бутылочки с маслом, — кажется, настоящий. — Спасибо. У вас тоже, но приобретенный, — ответил Эш, забирая салфетки и масло. — Нужно больше практиковаться. — Соглашусь, — грустно сказал Артур и почему-то в одно мгновение почувствовал себя необычно заинтересованным. — Так, над чем именно нужно больше практиковаться? — Окончания. Шипящие. Все на простом примере: schedule. У жителей США — «ск», у британцев — «ш». В остальном у вас все хорошо — послушайте английскую литературу от чтецов-англичан, гарантирую: все быстро перестроится. Артур послушно кивнул, открыл заметки, записал полученные рекомендации и заблокировал телефон — равнодушно уставился в окно, перевел взгляд на чернильно-синее небо, усыпанное звездами; в мгновение стало холоднее — Артур терпеть не мог одиночества, искренне не понимал, как можно спать с кем-то под разными одеялами и не держаться за руки или обниматься. — А сколько вам лет? — Двадцать восемь. — И давно вы работаете в такси? — Можно сказать, что первый день — совершенно-нелепое стечение обстоятельств заставило меня надеть все это, — пренебрежительно ответил Эш, стуча пальцами одной руки по ободку руля, а пальцами второй — поправляя фуражку, явно, не подходившую по размеру. — Примите совет: никогда ни с кем не спорьте. — А чем вы занимаетесь? — спросил Артур, прижимаясь щекой к спинке переднего сидения со стороны пассажира. — Простите, я, наверное, слишком болтливый. — Продаю себя, — пугающе серьезно ответил Эш и секундой позже — звонко рассмеялся. — Говорю сразу: я не шлюха. — Все себя продают, — философски изрек Артур, скрещивая ноги в щиколотках, — и многие из этих людей не шлюхи. — Прозвучало обреченно. — Это же Нью-Йорк, — с отвращением сказал Артур, — город похоти и разврата, продажных шлюх обоих полов и быдла в сферах обслуживания — город чертовой безысходности и слишком мерзкого пойла. — Вы кажетесь одиноким. — Да — я тот человек на вечеринках, который стоит один у стены в окружении целующихся людей, всех знает, но ни с кем не разговаривает. Тот, кто трижды крупно проебался и теперь боится смотреть в глаза своему отражения. Блядь, прошу прощение за отвратительные разговоры — иногда меня заносит куда-то не туда. — Ничего, говорите что хотите — вероятность, что мы еще когда-нибудь встретимся ничтожно мала. Хотите, расскажу о неприятном разводе, о трудностях «воскресного» папы, о придурках-друзьях? — Почему развелись? — Ничто не вечно. Любовь, пристрастия, взгляды на жизнь и тем более — брак. — Дерьмово наверное, — сказал Артур, сцепляя пальцы в замок на корпусе телефона с всплывающими окошками сообщений. — Мой агент — настоящий гандон. — Агента, как и фирму гондонов, нужно менять после первой неудачи… и нет, я говорю не о своей дочери. — Хотели ребенка? — спросил Артур, выключая настойчивый телефон с низким процентом зарядки. — Да, всегда хотел, поэтому, при первой же возможности, долго не думал. А вы? — Хотел, но природа распорядилась иначе — причем, по двум фронтам. — Природа переменчива, знаете ли. — Возможно. Господи, как же хочется чертов кофе. — Можно остановиться у кофейни — они, кажется, еще открыты. — Нет, мне нельзя — я лечился от кофеиновой зависимости. А желание — старые привычки, которые напоминают о себе каждый чертов день — серьезно, в Нью-Йорке люди вообще не расстаются с кофейным стаканчиком, — сказал Артур, закусывая губу, когда в сумраке вечера приветливо мигнула вывеска «Старбакс». — И как она проявлялась? — Бессонница, тревожность, панические атаки, истерики на пустом месте, ну, и прочее дерьмо — все зависимости проявляют себя одинаково. Я закурю? — Конечно, — сказал Эш, вдавив кнопку на панели управления — стекло опустилось. — Постарайтесь не прожечь салон, а то Хорхе, или как его там, будет очень недоволен. — Не будем обижать Хорхе, — ответил Артур, переместившись вплотную к окну, и прижал колени к груди. — А вы… сейчас одиноки? — Да, я тоже из тех людей, которые стоят одни на вечеринках. Дорогой пассажир, я могу снять эти идиотские перчатки? — Конечно. Кстати, я Артур. — Очень приятно, — отозвался Эш, стягивая зубами перчатки — Артур разглядел черную синицу на тыльной стороне и задумчиво сощурился — да нет, бред какой-то. — А что на левой руке? — Где именно? — Много, где есть? — Много, — ответил Эш, сбавляя скорость, — окей, я не понимаю, куда дальше, — уперевшись ладонью в спинку сидения, Артур придвинулся ближе — щурясь, старался узнать местность, но кроме непроглядной темноты и лесополосы, ничего не видел. Обгорелое дерево проезжали? На него китайские фонарики вешают безмозглые мечтатели. — Было дерево, — припомнил Эш, расслабленно откидываясь на спинку сидения, и щелкнул зажигалкой, — навигатор считает, что нужно вернуться. — Нет-нет, после дерева — прямо, скоро покажется дом с розовой крышей, придется сдержать тошноту от безвкусицы и поехать дальше. — Окей, — сказал Эш, вдавливая педаль газа в пол, и выпустил столп дыма под крышу. — Вы каждый день так поздно возвращаетесь? — Увы, деньги сами себя не заработают — что, хочешь меня каждый день подвозить? Соглашайся, я оставляю отличные чаевые. — При всем желании не получится — у меня тоже работа обычно допоздна. — Дерьмово, да? Вот он — розовый дом, еще километров десять по прямой. — Значит, навигатор — дерьма кусок, — признал Эш и, выдохнув клубы дыма, стянул раздражающую фуражку, незамедлительно встряхивая черными волосами, — чувствуя себя женщиной или мужчиной, что весь рабочий простояли на каблуках и наконец-то, придя домой, их сняли. — Неужели в такси так важен дресс-код? — Увы, представительский класс — форма обязательна, поверьте, лучше это, чем первоначальный вариант «эконома». Повторю совет: никогда ни с кем не спорьте. Ну, раз мой «рабочий» день подошел к концу, то можно выдохнуть — здесь есть какая-нибудь закусочная? — В конце улицы придорожное кафе — там подают неплохое какао и пиццу четыре сыра. — Поехали. Какао же тебе можно? Артур от неожиданности кивнул в знак согласия, сложил в сумку вещи, разбросанные по сидению, провел пальцами по волосам и поднял воротники черной рубашки и пиджака цвета манго — судя по ветру, врывающемуся в салон из-за опущенного стекла, в пригороде было катастрофически холодно — укутавшись в бирюзовый шарф по кончик носа, Артур нетерпеливо постучал пальцами по ручке открытия двери. Останавливая машину на обочине, Эш, откинувшись на спинку кресла, сказал, что ему потребуется пять-десять минут на то, чтобы переодеться. Артур кивнул, ответив, что подождет внутри — выйдя на улицу, прочувствовав холодный ветер каждой клеточкой тела, мысленно проклинал идиотскую привычку носить укороченные брюки. Стуча зубами, приподняв, потянул дверную ручку кафе, мгновенно расслабляясь в тепле — кивнув знакомой официантке, потер ладони, надеясь согреться, и прошел в дальний угол кафе. Устроившись на стуле возле окна, заинтересованно следил за черным мерседесом, принадлежавшим, судя по правам, Хорхе Родригезу — из-за тонированных стекол, при всем желании, рассмотреть что-либо было невозможно. — Привет, красавчик, — сказала Трейси, широко улыбнувшись. — Тебе как всегда? — Я сегодня не один, — многозначительно ответил Артур, ставя локоть на поверхность стола и подпирая щеку ладонью, — только давай без этих взглядов. — С парнем? С другом? — Понятия не имею, — честно сказал Артур, — Трейси, сделаешь мне космо? — За твои прекрасные глаза сделаю все что угодно, — сказала Трейси и, оперевшись ладонью на поверхность стола, мягко поцеловала Артура в лоб. — Когда уезжаешь? — Некуда мне уезжать, — серьезно произнес Артур, — все мои вещи в Массачусетсе и ехать за ними нет никакого желания, жить мне через неделю будет негде, поэтому буду смотреть по рабочим предложениям — если останусь в Нью-Йорке, то буду заезжать к тебе с завидным постоянством, поэтому готовь карточку «бронь стола». — Мистер Мур, — ласково проговорила Трейси, — с вашим уровнем жизни должны быть по душе совсем другие места. — Там нет таких добрых девушек, — серьезно сказал Артур, вновь переведя взгляд на окно. — Как думаешь, я могу понравиться? — Что ты имеешь в виду? — удивленно спросила Трейси, опустившись на стул напротив. — Артур, ты — просто душка, в тебя влюбиться можно по щелчку пальцев. — По щелчку пальцев меня можно только захотеть, — грустно ответил Артур, проведя ладонями по лицу, — Господи, я какой-то жалкий неудачник. — Как этот? Который две минуты не может открыть дверь? — спросила Трейси, указывая пальцем на дверь. — Ты не сказал ему, что надо ее сначала приподнять? — Не сказал, — ответил Артур, обреченно вздохнув. — Ничего, что-то мне подсказывает, что он сам разберется… Твою же мать, — продолжил, соскальзывая со стула практически на пол. — Вот, блядь, дерьмо. — Что случилось? Его фото было в сводке новостей? Артур, пора вызывать полицию? — Ты вообще понимаешь, кто это? Блядь, — застонал Артур, пряча за стеной подрагивающих ладоней распахнутые в ужасе глаза. — Это — Эшли Стейнбек — настоящий кусок дерьма в модельном бизнесе, а я отказался с ним сниматься для Gucci. Вселенная, иди-ка ты нахуй! Ебанная синица — сразу же понял, что что-то знакомое. Все, пиздец. Мне пиздец. — Ты всегда можешь уйти через черный ход, — серьезно сказала Трейси, откидывая со лба выбившиеся из пучка светлые пряди волос, — хочешь, я вызову тебе такси? — Спасибо, уже вызвал сегодня, — застонал Артур, — спрячь меня — расправь хрупкие плечи до уровня высотки и спрячь меня. Блядь, поздно. — Истеричка собственной персоной, — сказал Эшли, бросая на пустой стул кожаную куртку. — Какая неожиданная и крайне неприятная встреча. — Завали ебальник, — отозвался Артур, важно закидывая ногу на ногу. — Как же ты меня, блядь, бесишь. — Чем это? — спросил Эшли и вежливо улыбнулся Трейси. — У вас можно выпить? — Д-да, — ответила Трейси, скользя взглядом по всем ста восьмидесяти семи сантиметрам роста Эшли, по удивительно-красивому, модельно-фактурному лицу, по взъерошенным черным волосам и по татуировкам, видимых на руках, шее и самом лице, — что вам принести? — Лонг-Айленд — сразу три. Так что молчишь, истеричка, нечего сказать? — спросил Эшли, проведя пальцами по волосам, восстанавливая привычную форму и объем. — Сорвал мне съемку и теперь молчишь? Девушка, лучше четыре. — Да пошел ты нахуй, — воскликнул Артур, всплескивая руками. — Работать с тобой? Да лучше в адовом котле вариться вечность! — Что? Нет блядского космополитена под рукой, нечем в лицо плеснуть? — язвительно спросил Эшли, устраиваясь на неудобном стуле. — Убери копыта — мне ноги некуда вытянуть. И вообще, какого черта ты здесь? — вали под крылышко своего ебанутого агента. Артур демонстративно скрестил руки на груди и гордо выпрямил спину. — Хуй тебе, а не хорошая оценка в блядском приложении. — Хорхе Родригез будет в истерике биться головой об стену, а знаешь, что буду делать я? Ни-че-го, похуй мне — блядский спор я выиграл. А знаешь почему? Я всегда выигрываю! А ты — нервный, узколобый кретин. Совет: потрахайся с кем-нибудь и сними наконец-то нервное напряжение. — А куда подевалось «очень приятно» и «могу ли я закурить?». Ты — лицемер и кусок дерьма, я тебя, блядь, всем сердцем ненавижу — меня даже сейчас тошнит, но я сдерживаюсь. — Ты просто меня хочешь и боишься в этом признаться — наверное, спать не можешь, представляя, что у меня под одеждой. — Весь ебанный мир знает, что у тебя под одеждой! — Так ты ревнуешь? — рассмеявшись, спросил Эшли, благодарно кивая официантке и обхватывая губами черную трубочку. — Ну ничего, я еще не все показал этому миру, хочешь покажу тебе в туалете — дополнительный комплекс ведь не помешает да, Артур? — Гори в аду, — сказал Артур и тут же осекся, обхватывая губами край бокала. — Просто иди нахуй. — Окей. Так что, ты пиццу будешь? — Артур вопросительно приподнял бровь. — Моргаешь, как умственно отсталый, ты же сам сказал, что пицца вкусная. Ох, ты думаешь, что я трачу свое драгоценное время на такого придурка, как ты? — Кусок дерьма — вот ты кто. — Да-да, я знаю, а ты далеко не первый, кто это говорит. Девушка, нам пиццу четыре сыра. Будешь еще что-нибудь? На цены можешь не смотреть, так и быть — заплачу за тебя, — Эшли перевел взгляд на мигающий на столе телефон и глубоко вздохнул. — Ротик прикрой — мне дочь звонит. Да, дорогая, — Артур закатил глаза, откинулся на спинку стула и молча, до скрипа на зубах, скользил взглядом по лицу Эша. По вполне себе красивому, отчего становилось еще обиднее — по острым скулам, морщинкам на лбу, стоило приподнять брови, по крошечному вытатуированному кресту под правым глазом, по татуировке слова «зло», соединившемуся на двух руках на проксимальных фалангах. Еще у Эшли «Лондон» на лопатках и «безрассудный» от одной тазобедренной кости до другой, и еще куча татуировок, и глаза у него самые востребованные для камеры — серо-зеленые, и губы природного цвета пыльной розы, и почему-то Артур все это прекрасно знает и не может выбросить из головы. — Чего завис? — Сколько лет твоей дочери? — Шесть, — тепло сказал Эшли, ставя локоть на стол, подпирая щеку ладонью и скользя взглядом по пейзажу пустынной улицы за окном, — живет и учится в Лондоне. Там безопаснее — меньше психов можно встретить на улицах. — Сказал главный псих, — ответил Артур, показывая Трейси жестом, что второй и третий космо чертовски необходимы. — И правильно, что жена тебя нахуй послала. — Сказал тот, на кого тратили весь корректор, чтобы замазать побои? Серьезно, Артур, будешь учить меня жизни? — Не лезь в мою личную жизнь! — Да это не жизнь, а хуйня какая-то. Что, до сих пор с ним? — Расстался, — нервно бросил Артур, закидывая ногу на ногу. — А-а-а, поэтому отказался от съемки? Боялся, что не выдержишь? — Завали, — ответил Артур, — ты не в моем вкусе. — Слава Богу. Иисус любит меня! — воскликнул Эшли, переведя взгляд на потолок. — А знаешь, что в этом смешнее всего? Что твой ебанутый агент утверждал, что мы чертовски похожи, особенно в три четверти, особенно прическами и привычкой татуировать на теле всякую безвкусную чушь, а ты, как всегда, проебался и потерял охуительный контракт. — Не такой уж и охуительный, — отозвался Артур, принимая от Трейси второй бокал космо. — Сколько тебе заплатили? — Обложку Vogue и три разворота, снимал старина Терри — вышло просто охуительно, плюс деньги конечно, — у Артура чуть космополитен носом не пошел — не от зависти, а от ненависти к самому себе. — В следующий раз соглашайся, я не кусаюсь, если меня не злить. — Да-да, скажи это ассистенту, которому ты проломил голову. — Он заслужил, чем именно, неважно, но заслужил. Меня учили давать отпор, тебя — видимо, нет. Спасибо, — сказал Эшли, когда Трейси принесла пиццу на пышном тесте в глубокой сковороде. — Блядь, выглядит просто божественно, давай тарелку. — Что, плюнешь на кусок? — Представь себе — нет, — раздраженно сказал Эшли, подцепляя кусок лопаткой для пиццы и щелкнул пальцами, намекая на тарелку. — Острое масло есть? — Держи, — отозвался Артур, двигая вперед стеклянную бутылку с дозатором. — Спасибо, — ответил Эшли, протягивая Артуру тарелку с куском пиццы. — Ну что, приятного аппетита? — Ага, — сказал Артур, приподнимая бокал, и бесцельно уставился в тарелку. — Как давно ты понял, что я на заднем сидении? — В конце — мне казалось, что голос у тебя более мерзкий. — Тогда почему не уехал? — Хотел, — честно сказал Эшли, отставляя второй пустой бокал на край стола, — но подумал о том, что ты не хочешь оставаться в одиночестве. Да-да, мне стало тебя жаль. — Что? — спросил Артур, широко распахивая глаза — вилка с кусочком пиццы замерла в трех сантиметрах от губ. — С чего ты взял, что я одинок… блядь, я же сам сказал. — Давай просто съедим прекрасную пиццу, допьем сносные коктейли в дружеской атмосфере, потом разойдемся в разные стороны, и ты сможешь продолжить меня ненавидеть всем своим крохотным сердечком в гордом одиночестве и с правой рукой наперевес. Артур сощурил глаза, кивнул, провел шариком пирсинга по верхнему ряду зубов и медленно выдохнул. Пицца оказалась вкуснее, чем обычно — третий космополитен, потянул за собой четвертый и пятый. Сидя в Богом забытом кафе на окраине пригорода Нью-Йорка, Артур чувствовал себя расслабленным и спокойным. Не смотря на часы, не обращая внимание на немногочисленных посетителей, искренне хохотал над рассказанными историями Эшли: о тарантулах, заползающих принципиально в трусы, об идиотских блестках, которые можно стереть только жирным маслом, о костюмах на булавках, об обуви меньше, чем нужно строго на три размера. — Пойдешь курить? — Да, — ответил Эшли, вытаскивая из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку. — На, надень. — Пропахну блядями насквозь, — серьезно сказал Артур, надевая куртку и скрещивая руки на груди, — да-да, уже начинаю. — Иди к черту, — ответил Эшли, натягивая рукава свитера до ладоней. — У тебя везде секс и бляди — покажись специалисту. — Как будто ты не трахаешься. — Трахаюсь только с избранными — мне скандалов без секса с блядями хватает. — Так… почему ты ни с кем не снимаешься? — В смысле? С тобой я хотел, — сказал Эшли, прижимаясь лопатками к стене, и запрокинул голову к небу. — Знаешь номера трезвых водителей? Надо тачку вернуть. — Ты ее украл? — Мне ее дали на сегодняшний день — спор и прочее дерьмо. Да, я всегда выигрываю, можно без оваций. — А почему хотел со мной? — Я же не знал, что ты истеричка — чисто эстетически мы бы охуенно смотрелись. — Возможно, — задумчиво проговорил Артур, выдыхая дым к небу, — но я все равно не понимаю… столько девушек охуенных, а ты выбрал меня. — Ответ прост: ты тупой и именно поэтому ничего не понимаешь. Ой, не дуйся. — Да мне на тебя вообще насрать, — ответил Артур, потирая глаза костяшками пальцев. — Сколько времени? — Половина пятого, — удивленно проговорил Эшли, смотря на дисплей телефона, сощурившись. — Блядь, у меня съемка в десять — выгляжу как дерьмо? — Как всегда, — ответил Артур, закатывая глаза, и застегнул молнию на куртке. — Поспишь в тачке — тебе не привыкать. — Да что ты? Может мне тебя еще до дома проводить от скуки? Есть тут какой-нибудь мотель? — Эшли Стейнбек в занюханном мотеле — я должен это видеть собственными глазами, — радостно проговорил Артур, потирая холодные ладони. — Туда, примерно километр. — Благодарю. Чего стоишь? Я уже расплатился за счет — снимай куртку. — Нет, — серьезно сказал Артур, скрещивая руки на груди, — мне идти почти два километра — как понимаешь, мне тепло нужнее. — Окей. Два варианта: либо ты идешь со мной в мотель, либо я иду с тобой в блядушник, или где ты там живешь. — И третий вариант: ты идешь нахуй, — довольно-улыбнувшись, проговорил Артур, выпуская клубы дыма Эшли в лицо. — Окей, я иду строго нахуй, ты идешь, куда твоей душе угодно, но без моей куртки. — Так, — пьяно-серьезно сказал Артур, уставившись на небо, — ко мне ты пойти не можешь, потому что я живу не один, я не могу отдать тебе куртку потому, что замерзну. Блядь, остается мотель. — Мне искренне плевать, с кем ты живешь, Артур. Давай, показывай дорогу. — Ты меня что, проводить вздумал? — спросил Артур, громко расхохотавшись. — Романтично, Эшли Стейнбек, но подкат — дерьмовый. — Ты действуешь мне на нервы, — раздраженно сказал Эшли, складывая руки на груди. — Идем. Чего завис? — Держи, — произнес Артур, снимая с шеи шарф, — он очень теплый. Эшли взял шарф, расправил в широкое полотно, набросил на плечи и обогрел сцепленные в замок покрасневшие пальцы дыханием. Артур, спотыкаясь через каждый десятый шаг, плелся рядом — стуча зубами, пряча руки в карманах куртки, смотря упрямо под ноги, размышлял над тем, что шестой космополитен однозначно оказался лишним. По утрам пригород покрывал непроглядный, липкий туман — из-за количества росы становилось неприятно, влажно и душно, несмотря на пробирающий до костей холод. Прижимаясь плечом к плечу Эшли, Артур мысленно проклинал весь сегодняшний день, а особенно — ночь. — Давай, иди сюда, — сказал Эшли, обнимая Артура за талию, и прижал максимально близко к себе. — Куртка теплая, почему ты трясешься? — Я из Техаса, — ответил Артур — перебарывая отвращение, забрался дрожащими пальцами под края свитера Эшли — жарко настолько, что сердце гулко ударилось об реберную клетку, — у нас таких холодов не бывает. — Хьюстон? — Хьюстон, — подтвердил Артур, морщась от сильного порыва ветра, поднявшего облако пыли. — И как тебя сюда занесло? — Поступил в Массачусетский технологический — меня выгнали за драку, мать, узнав мои пристрастия, выгнала из дома, познакомился с парнем, четыре года прожили там же, приехали на дружескую встречу в Нью-Йорк в середине лета — расстались. Нужны были деньги, разослал портфолио и прочее дерьмо. А как тебя сюда из Лондона занесло? — Мне было шестнадцать, когда один известный в Лондоне фотограф заметил «интересное лицо». Вышел покататься с друзьями на скейтборде, а вышло… как вышло. Сначала, в качестве развлечения, снимался где предлагали, с годами и статусом теперь сам выбираю, на какие съемки идти, а какие посылать нахуй. Кстати, для сэра Джаггера я тоже снимался — теперь Calvin Klein меня ненавидит. — Не видел твоих фото. — Поэтому и ненавидит — запретил выставлять и печатать. — Почему? — Твои были лучше, — равнодушно ответил Эшли, рассматривая лужайку и дом. — Здесь? Ты уверен? — Да, здесь, — сказал Артур, смотря на темные окна, — мы сняли дом на лето, неважно. Нет-нет, твои фото не могли быть хуже, априори не могли, плюс, неустойка бешеная в случае отказа. — Это только твои подозрения, — ответил Эшли, снимая шарф, — ну что, меняемся? — Да, — неоднозначно сказал Артур, расстегивая молнию на куртке. — Спасибо за то, что проводил. — Не говори никому, а то образ рухнет, — ответил Эшли, подмигнув. — Иди домой, хватит мерзнуть. — Удачи на съемках. — Иди уже спать, — сказал Эшли, застегивая молнию на куртке, и вытянул вибрирующий звонком телефон из кармана. — Да, дорогая, папочка уже проснулся… конечно, ты — мой самый лучший будильник. Артур стоя на дощатой веранде, прижимаясь спиной к стене дома и кутаясь в шарф, наблюдал за удаляющейся фигурой Эшли Стейнбека — выдыхая носом сигаретный дым, свободной рукой рылся в сумке в поиске выключенного телефона — в мутно-молочном небе мелькнули пробивающиеся рассветные лучи, в одно мгновение температура воздуха прогрелась, дышать стало легче, а зубы Артура перестали методично постукивать. Смотря на приветствие на дисплее, убавляя звук на минимум, кривя лицо от количества сообщений и звонков, дрожащими пальцами набирал сообщение агенту. Найди снимки Эшли Стейнбека для Calvin Klein — если потребуется, продай душу дьяволу. Войдя в дом, сбросив ботинки и поставив сумку на тумбочку, Артур прошел в кухню, неспешно вдавил кнопку включения чайника и мелодично постучал кончиками пальцев по столешнице — судя по движущимся точкам в окне сообщений, агент не спал. Поставив кружку, закинув два пакетика черного чая, залил кипяток и поднес ладонь к поднимающемуся пару. Зачем тебе его снимки? Дело безопасности США — не задавай лишних вопросов, ищи. Размешивая два кубика тростникового сахара, Артур жадно отпил половину чашки чая и, прижавшись поясницей к краю столешницы, перевел взгляд на часы. Половина шестого. Артур Мур с детства привык нанизывать события жизни на прочную ось истории: вот мать кричит в лицо, что у нее больше нет сына, вот он сидит у могилы отца с букетом белых калл, вот он нюхает кокаин и запрокидывает голову к потолку Ларри Флинта, хохочет в лицо Тейлора и говорит: да, вот здесь Вселенная и послала меня нахуй, вот он переступает порог квартиры в Массачусетсе и искренне верит, что это — навсегда, вот он слышит извечные «прости меня, я больше никогда…», вот он выбрасывает вещи Тейлора из окна, вот он приезжает в лагерь Венге и глотает кофе литрами, надеясь подохнуть и исключить себя из марионеток Господа Бога… но было в нити воспоминаний кое-что еще: вот он, четырнадцатилетний Артур Мур, влюбляется в восходящую звезду из показа Galliano, и вот уже почти шесть лет, юные фантазии идут с ним рука об руку. Телефон завибрировал на столе — Артур, сдерживая волнение, открыл вложенный файл и изумленно ахнул — Эшли Стейнбек — чертов лжец потому, что снимок, один единственный, найденный агентом в архивах Calvin Klein — просто, блядь, волшебный, изумительный и невероятно-сексуальный. Телефон, жалобно пикнув, разрядился — Артур, допивая чай, вымыл кружку и поднялся на второй этаж, нервно покусывая нижнюю губу и заламывая дрожащие пальцы. — Ты где был? Я тебе раз двадцать звонил. — Работал, — заикаясь ответил Артур, вставляя зарядку в гнездо телефона. — Можно я не буду раздеваться? — Не раздевайся, — сказал Андер, потирая глаза костяшками пальцев, — все хорошо? — Да, все прекрасно, — ответил Артур, сбрасывая пиджак, и забрался под одеяло. — Просто безумно холодно. — Точно? — Да, верь мне, я — лжец, — сказал Артур, прижимаясь лбом к щеке Андера. — Мне нужно независимое мнение — я покажу две фотографии и ты скажешь какая нравится больше? — Конечно, — ответил Андер, привставая на локте — Артур, включив телефон, спешно создавал в редакторе коллаж из двух снимков и, шумно выдохнув, протянул Андеру. — Я думал, что ты покажешь двух разных людей, но… — Да-да, они обе мои, — просто солгал Артур, смотря на Андера. — Ну? — Лично мне, — начал Андер, увеличивая фотографию, — нравится в белом пиджаке. — Я так и думал, — сказал Артур, улыбнувшись, — а теперь давай спать. Артур, прижался щекой к груди Андера, медленно закрыл глаза и искренне надеялся успокоить участившееся сердцебиение. Солнечные лучи били в светлые шторы, дом в пригороде Нью-Йорка медленно просыпался — по трубам побежала вода, тихо закрылась дверь в комнате Тейлора — бегать пошел, Артур это прекрасно знал: пробежка, крепкий зеленый чай и три часа за медицинской литературой, которую нужно обязательно, кровь из носа — чуть ли не наизусть, потом — таблетка ксанакса, строго по рецепту и по времени, и чтобы никто никогда не видел и не знал, как он искренне борется со вспышками гнева. Прости меня, Тейлор, за ненависть, постоянные истерики, провокации, пожалуйста, будь счастлив. Ты — самое дорогое, что было и есть в моей жизни. Пожалуйста, будь счастлив.Любовь подобна дереву: она растет сама собой, глубоко пуская в нас корни, и нередко продолжает зеленеть даже в опустошенном сердце. И вот что необъяснимо: слепая страсть — самая упорная. Она особенно сильна, когда она безрассудна. (Виктор Гюго. Собор Парижской Богоматери)
— «Доставай чернила — рисуй, пиши и плачь». Двухэтажный дом в пригороде постепенно пустел от людей, пропитавших смехом, слезами, страстью, болью, любовью, расставанием каждый сантиметр площади — закончились продукты в холодильнике и в шкафах, последние вещи сушились на растянутых на лужайке бельевых веревках, простыни и пододеяльники утопали в огромных тазах с лавандовой и жасминовой водой, каминная полка, полы и плинтуса были отмыты дочиста, мебель возвращалась на привычные места, молотками и гвоздями прибивались шатающиеся ножки стульев, оконные рамы просыхали от моющих средств, диванные подушки хорошо взбиты и расставлены по местам, стеклянные поверхности отмыты до скрипа, перила лестницы тщательно протерты, комоды и шкафы сиротливо оставались пустыми, мелкий мусор погружался в пакеты, вместе со старыми газетами, стикерами и ненужными вещами, гудели пылесосы, расплескивалась пенящаяся вода, раздавались звуки чихания от пыльной тряпки, из проигрывателя на полную мощность басами лилась музыка — первая попавшаяся радиостанция, чтобы никому не было обидно — книги паковались в картонные коробки, маркерами писались имена, скотч слеплял стенки, костюмы и пиджаки прятались под чехлами для одежды, вещи паковались в спортивные сумки и рюкзаки и отправлялись в багажники. — Я сейчас разрыдаюсь, — серьезно сказал Артур, опуская локти на перила лестницы — рассматривая зажатую в пальцах тряпку, липкую от полироли, боялся поднять глаза на пустой диван, прихожую и шкаф, в котором остались только легкие куртки. — Словно мир рушится. Словно… мы его рушим. — Да, — честно ответил Андер — сидя на корточках, оттирая ступени от черных полос ботинок, казалось, что это — как минимум неправильно. — Буду чертовски-скучать — за эти полтора месяца столько всего произошло. Артур кивнул вместо ответа, вновь принимаясь за полировку — через резные стенки лестницы хорошо проглядывалась кухня: Тейлор, внимательно разглядывающий остатки соусов и сиропов на стенках высоких бутылок и Грант, раздвигающий шире края мусорного пакета — выпустив кольцо сизого дыма, аккуратно положив бутылку апельсинового сиропа на дно пакета, Тейлор медленно растер шейные позвонки — все утро он отдраивал веранду, прибивал шатающиеся доски, отмывал столы и кресла, чихая от нашатыря в составе чистящего средства; Грант таскал мусорные пакеты до металлических уличных баков, изредка наблюдая за тем, как Тревор, матерясь и пиная газонокосилку, справлялся с бедной лужайкой, не ожидавшей подобного грубого обращения. Филип, отмывая оконные рамы на втором этаже, кричал о том, что перенапрягаться нельзя — Тревор терпеливо кивал, сжимая ручку газонокосилки все крепче и крепче. — Все, теперь точно все, — торжественно сказал Дэнни, занося в гостиную широкий металлический таз для белья и тут же оттирая дно сухим полотенцем. — Все постельное белье выстирано. — На втором этаже тоже чистота, — крикнул Доминик, стирая со лба пот тыльной стороной ладони. — Все сверкает, — сложив руки на конце ручки швабры, расслабленно выдохнул. — Как же я устал. — Тебе полезно, — ответил Артур и тут же сощурился, когда Доминик растрепал ему волосы. — Убери свои похотливые ручонки. — Тогда и ты свои — держи при себе, — сказал Доминик, рассмеявшись. — Филип, с окнами помочь? — Нет, у меня все отлично! Я уже собираю Валиума! — Вот он — прекрасный папочка, — тепло сказал Доминик, убирая в кладовой шкаф швабру, и вдавил кнопку скручивания шнура пылесоса. Именно, мысленно ответил Артур, нагнувшись и высматривая пятна на перилах — идеальная чистота, пахнущая приторной полиролью и лаймом от жидкости для мытья полов. — Осталось диваны передвинуть, — заметил Тейлор, проведя ладонями по лицу, и медленно выдохнул. — Грант, поможешь? — Я передвину, — серьезно сказал Тревор, обтирая влажными салфетками лопасти газонокосилки, — и ударю каждого, кто мне не позволит. Ну, кроме Филипа. Цыц! Даже не вздумай что-нибудь сказать, — затащив газонокосилку в дом, ровным шагом подошел к первому дивану и нарочито двинул его коленом. Тот сразу же подвинулся на добрые полметра. Филип от обреченности закатил глаза, прижимаясь спиной к стене коридора на втором этаже. Абсолютно-неуправляемый мальчишка. Тот же самый, который послушно кивал, сидя на инвалидной коляске и получая выписку из больницы. Тот же самый, что вскочил с нее сразу же, стоило выехать за двери. Что? На мне все заживает, как на собаке — я и так на больничной еде и препаратах всю форму потерял, поэтому сидеть и вязать не намерен. — Упертый пацан, — заметил Доминик, ставя локти на перила ограждений и наблюдая за Тревором сверху вниз. — Верните мои восемнадцать лет, пожалуйста. — Тебе всего двадцать, — сказал Артур, закатывая глаза. — Тебе тоже, но ему мы оба проигрываем. Артур согласно кивнул — даже во времена средней школы, состоя в команде по баскетболу, хорошей формой никогда не мог похвастаться — быстрый метаболизм не позволял набирать вес, проблемы со здоровьем и переизбыток кофеина все только усугубляли, больше размера «М», который обычно висел мешком, Артур в принципе никогда не носил вещи. — Ну, вот и все — никто не умер, — твердо сказал Тревор, забираясь с ногами на диван, и медленно размял плечи — из-за «новых» позвонков, порой, заклинивало лопатки, по ночам хотелось выть от холода, во рту часто присутствовал привкус металла, стоило перенапрячься, но никакого постельного режима Тревор не хотел, ссылаясь на тотальное отсутствие времени — выдав эссе в пять тысяч слов о всех своих талантах, выигранных олимпиадах, приложив портфолио и табель о среднем балле, все-таки удалось вырвать местечко в школе Parsons. — Да, Филип, я еще жив. Филип, закатив глаза, спустился на первый этаж, подхватил с полки теплый плед и, развернув, набросил на плечи Тревора. Тот конечно демонстративно скривил лицо, но в плед закутался сильнее. Сидя на диване, наблюдая через открытую дверь на небрежно-подстриженную лужайку, на подъездную дорожку, совершенно-пустую от людей и машин, казалось, что время попросту остановилось. Постепенно, когда мусорные мешки были вынесены, а полки холодильника — отмыты до чистоты, диваны и кресла, возможно, в последний раз превратились в пристанище. — Если кто-нибудь уронит пепел, то, Богом клянусь, наступит апокалипсис, — серьезно сказал Доминик, откидываясь на спинку кресла, и закинул ногу на ногу. Спину ломило от неудобного положения позвоночника последние два с половиной часа — отмыв все полы, пропылесосив ковры, футболка и джинсы на коленях были мокрые насквозь. В голове — приятная усталость и чувство выполненного долга. Переведя взгляд на мигающий на колене телефон, коротко улыбнулся и затушил сигарету в пепельнице. — Увидимся, господа, — многозначительно произнес Доминик, карикатурно отдавая честь — никаких объятий, пожиманий рук, обещаний, только искренняя улыбка. — Мой номер у вас есть. Надевая кроссовки, упираясь спиной в стенку шкафа, Доминик выглядывал через открытую дверь, хотя скорее — вслушивался в рев мотора знакомого мотоцикла. Пускай уставший, несвежий, невыспавшийся, в простой одежде, которую нужно срочно в стиральную машину затолкать, а лучше — в мусорный бак, Доминик сиял изнутри — быстро идя по высеченной камнем дорожке, смеясь чему-то, что из дома уже было невозможно услышать, набросился с объятиями на Коула, чудом не сбив его с ног. — Домой? — Домой, — выдохнул Доминик в поцелуй, крепко обнимая Коула за шею. — А знаешь, куда угодно. С тобой — куда угодно. — Ну что, — сказал Тревор, — минус один. Нам, наверное, тоже пора? — Филип сверился с местом нахождения такси в приложении и медленно кивнул. Поднимаясь с дивана, целуя Гранта в лоб и пожимая руки остальным, казалось, что чувство потери ощущалось в разы меньше, чем там, в лагере. Позволив Тревору взвалить на плечи лямки спортивных сумок, напоследок окинул взглядом первый этаж дома и грустно улыбнулся — расставаться и прощаться Филип Пирс не любил и не умел на клеточном уровне — казалось, что умирала часть сердца и, возможно, это действительно так. На сколько еще таких частей рассчитано человеческое сердце? — Кстати, у меня день рождения в конце ноября. Но это так — информация, брошенная в воздух, — сказал Тревор, надевая кроссовки. — Жду каждого — Моргану я сам напишу. — Пойдем уже, всё они знают, — произнес Филип, поднимая со стола аквариум с Валиумом. — Будем по вам скучать! Грант, со своим ключом приходи строго по расписанию! Идя по вымощенной камнем дорожке, говоря о чем-то своем, активно жестикулируя (преимущественно Тревор), планировали огромную перестановку и полный разбор захламленной ненужным барахлом квартиры Филипа. Укладывая сумки в багажник такси, договариваясь о наиболее-удобном маршруте, Тревор помахал парням на веранде на прощание. Они еще увидятся, что-то подсказывало, что это — еще не конец. — Еще минус два, — сказал Артур, устроившись на диване и по-детски невинно болтая ногами в воздухе. — Скоро пятый лишний тоже уедет, не волнуйтесь, — неприятно поежившись, вытянул телефон из переднего кармана черных джинсов и неоднозначно уставился на сообщение, отправленное с неизвестного номера. Выпьешь со мной свой блядский космо? Ответив согласием, провел пальцами по волосам, надеясь привести себя в относительно-нормальную форму. — Как я выгляжу? — У тебя свидание? — спросил Грант, приподнимая бровь. — Деловая встреча, — ответил Артур, вскакивая с дивана. — Так, мне нужен душ, причем срочно — клятвенно-обещаю не испортить душевую кабину. — Грант, а когда тебе нужно сдать ключи? — спросил Тейлор, потирая глаза костяшками пальцев. — Примерно через час. Артур, не задерживайся там! — Обещаю! — Тогда что, нам тоже пора. Да? — Да, — согласился Дэнни, поднимаясь с подлокотника кресла и нежно целуя Тейлора в висок. — Кому-то предстоит очень много часов за рулем. — Не напоминай, — грустно сказал Тейлор, обнимая Дэнни со спины за плечи. — Из Нью-Йорка в Саут-Бэнд, из Саут-Бэнда в Массачусетс — просто пристрелите меня. — Не драматизируй, — тепло ответил Дэнни, высвобождаясь из объятий, и набросил на плечи лямки рюкзака. — Люблю вас, парни, увидимся на дне рождения Тревора. — Берегите себя, — одновременно сказали Грант и Андер, тихо рассмеявшись, — и друг друга. — Иначе и быть не может, — сказал Тейлор, протягивая Дэнни руку и тут же крепко переплетая пальцы. — Вы тоже берегите себя. Ну и, пишите иногда. — Буду чертовски-скучать, — признался Дэнни, прыгая с одного камня дорожки на другой, — это лето подарило мне тебя. Тейлор притянул Дэнни к себе, вовлекая в нежный поцелуй, наполненный сказанными и многими несказанными словами и чувствами. До машины они шли, не разрывая поцелуя, запоминая каждую секунду губами, руками, объятиями, нежным шепотом, предвкушая скорое расставание — обоим предстояло научиться засыпать в одиночку, разговаривать строго по телефону и в сообщениях, оставаться верными друг другу на расстоянии почти девятисот миль. — Ну и, что остается нам? — спросил Грант, откинувшись на спинку дивана. — Кроме суетящегося Артура на втором этаже, конечно. — Мне сегодня нужно получить книги и посмотреть комнату в кампусе. Что? — А как же жить вместе и в горе и радости? — Грант, — улыбнувшись сказал Андер, устраиваясь поудобнее на втором диване. — Я буду учиться практически допоздна, но клятвенно обещаю оставаться у тебя на выходные — будем обедать в перерывах между твоими слушаниями и моими эссе, по-классике, в Центральном парке — найдем свою скамейку и будем пить там кофе и есть хот-доги. — Выходные, — серьезно ответил Грант, — хорошо, я запомнил. — Ну, как я теперь выгляжу? — взгляды Гранта и Андера скользнули по черным грубым ботинкам, по бежевым джинсам, по белой рубашке с коротким рукавом, по идеально-уложенным волосам. — Ну, я похож на человека, который вышел… не знаю… просто за хлебом? — Ты словно с обложки, — серьезно сказал Андер. — Он того стоит? — Кто? Я так всегда выгляжу, — оправдался Артур, набрасывая на плечи замшевую куртку цвета фиалки. — Ох, блядь, — три пары глаз уставились на черный Ауди с откидным верхом на подъездной дороге — Артур, подхватив сумку в прихожей, расцеловал Гранта и Андера в щеки и, нацепив самое безразличное выражение лица, неспешно вышел в двери. — На свидание собрался? — Я со съемки, можешь себе не льстить, — сказал Эшли, открывая багажник. — Ну что, нашел себе подходящие уровню жизни апартаменты? — Что? — удивленно спросил Артур, забрасывая сумку в багажник. — Ах, Трейси, ну она у меня получит! Нет, не нашел. — Ну ничего, поживешь у меня, провоняешь блядями насквозь, — равнодушно сказал Эшли, забираясь на водительское сидение. — Терпеть не могу блядскую вишню. — Так и быть, выброшу этот гель для душа, — отозвался Артур, закидывая скрещенные в щиколотках ноги на приборную панель. — В салоне грязновато — можете расчитывать только на тройку в приложении. — Копыта убери, — сказал Эшли — Артур переложил ноги к нему на колени и невозмутимо пожал плечами. — Хуй с тобой, показывай, где можно вкусно поесть. — Да, где угодно. Я же — душка, мне всегда вкусно готовят. А вот ты — дерьма кусок. — Сдерживаюсь от желания плюнуть тебе в рот. — Эшли Стейнбек, это называется поцелуй, — сказал Артур, громко хохоча, — запиши где-нибудь. Обсудив, что обходить все комнаты, чтобы коснуться кончиками пальцев стен, идея не из приятных, Грант и Андер одновременно поднялись с диванов и только взглядом попрощались с домом. Забрасывая сумки с вещами в багажник, устраиваясь на сидениях, выбирая подходящую музыку, открывая окна строго со стороны Андера, расслабленно откинулись на спинки сидений. Возможно, только они ничего не приобрели за это лето, но точно многое узнали друг о друге, о больницах, таблетках и проблемах, с которыми можно столкнуться, настолько внезапно и неожиданно, что кружится голова. — Красиво, — признал Грант, рассматривая здание Колумбийского университета. — Покажи им всем и помни: если что-то понадобится, только дай знак. — Буду скучать по фильмам ужасов, по дребезжанию колесиков скейтборда и даже по совместным поездкам на машине, чем бы они не заканчивались. Береги себя мальчик-солнечный-свет. — И ты, мальчик-цейтнот, мальчик-солнце-и-полумесяц. Привстав на носочки, обхватив ладонями лицо Гранта, Андер нежно поцеловал его в уголок губ и острую скулу. Мы не потеряемся, Грант, никогда. Конечно, я знаю, где ты учишься, ты — где я живу. Проводив спину Андера взглядом, Грант вжался лопатками в край автомобильной крыши и написал Джейсону сообщение о том, что ключи можно забирать. Тут же раздался звонок и пьяное бормотание о том, что нужно срочно приехать в один из самых роскошных клубов и передать ключи лично. Закатив глаза, Грант ответил согласием и, обреченно выдохнув, повернул ключ в замке зажигания. Клуб, огромный и переполненный людьми, встретил громкой музыкой и бокалом отвратительной содовой в руках девушки, что беспардонно облила рубашку Гранта насквозь. Вот дерьмо, подумал Грант, но ответил лишь привычной дежурной улыбкой. — Грант! Давай, иди к нам! Грант, протискиваясь через толпу на танцполе, уворачиваясь от очень активных парней порочащих честь верхнего брейк-данса, двигался к огороженной ярко-синей зоне. — Вот твои ключи, — сказал Грант, уперевшись ладонью в стол и вложил в нагрудный карман пиджака Джейсона связку ключей. — Все стерильно-чисто. — Можно было не заморачиваться — понадобится дом, обращайся. Итан сейчас выйдет из туалета, если он конечно не уехал. Ты же останешься? — жалобно спросил Джейсон, сощурившись. — Нет. Ему шкаф нужно собрать, — ответил Итан, подхватив с дивана куртку, и положил ладонь Гранту на плечо. — Пока, Джейсон, веди себя хорошо — Ребекка скоро придет. Все, не слушай пьяный бред — он одновременно счастлив и опечален. — Чем? — Тем, что любовь всей его жизни беспардонно увели и тем, что я чертовски-здоров. А, ну еще он довел дело с тройным убийством до конца. — Поздравляю, — удивленно сказал Грант. — Шкаф это был предлог, или ты правда хочешь его собрать? — продолжил, оказавшись на улице и вдохнув свежий воздух. — Свои обещания я всегда сдерживаю. Ты на машине? — Грант кивнул, снимая машину с сигнализации, и внимательно посмотрел на то, как жадно затянулся Итан перед тем, как выбросить сигарету в урну. — Ну, как координация? — Вожу гораздо лучше, — признал Грант, — и, кажется, больше не бьюсь об стены и мебель. Как у тебя на работе? — Мой месяц отстранения еще не прошел. — А что случилось? — По дороге расскажу. Так что, инструменты у тебя есть? — Да, конечно, — сказал Грант, улыбнувшись, когда Итан включил на телефоне классическую музыку. — Я скучал по тебе. — Я — тоже, — ответил Итан. — Кстати, у меня же есть для тебя подарок, правда он дома, но он есть. — Что за подарок? — Холсты и краски, — сказал Итан, — забеги ко мне на работу в середине сентября, я тебе передам. Последняя летняя ночь оказалась по-настоящему теплой. Для Доминика и Коула, ужинающих на террасе с прекрасным видом из их общей квартиры, для Филипа и Тревора, которые отмывали аквариум и делили между собой спальные комнаты, для Дэнни и Тейлора, державшихся за руку всю дорогу до Саут-Бенда, для Артура и Эшли, которые прогуливались по Центральному парку, поедая картошку-фри из одного стаканчика, и для Гранта и Итана, которые смеялись над «В джазе только девушки», собирая шкаф из Икеи. Назначенная на конец ноября встреча казалась далекой и необходимой даже после двух часов с момента расставания. Но, вероятно, Бог и вселенная были до странного несогласны с датой. Не прошло и половины сентября, как все собрались под черными зонтами, под проливным дождем. На похоронах.