С первым осенним холодком жизнь начнется сначала. (Френсис Скотт Фицджеральд. Великий Гэтсби)
— «Не верится — в небе бумажные фениксы». — Что печатаешь? — притворно-укоризненно спросил Андер, упираясь ладонью на край стола, ставя рядом с мышкой чашку крепкого кофе, наклоняясь, опуская подбородок на плечо Макса и внимательно вглядываясь в появляющийся на экране ноутбука текст. — Я так и думал! — Твоя презентация никуда не годилась, — серьезно сказал Макс — не глядя, погладил Андера ладонью по щеке в благодарность за принесенный кофе и вновь принялся за клавиатуру, — называть современный мир пандемониумом настолько тривиально, беззубо… ты гебефренический синдром не мог в раздевалке подхватить? Андер сдержал рвущуюся из груди тираду о том, что подобное олицетворение мира для второкурсника вполне нормально, но вовремя осекся, понимая, что спор ни к чему хорошему не приведет. Макса невозможно переспорить, переубедить, вынудить рассмотреть другую точку зрения по одной простой причине — он прав. Прав всегда и во всем. — Что? Слайды тоже тривиальные? — Недостаточно амбициозные. Ради Бога, мистер Дрекслер, это Колумбийский университет, а не школьный литературный кружок, — холодным тоном голоса произнес Макс, отпивая несколько глотков крепкого кофе и, не глядя, вернул чашку ровно на то же место рядом с выключенной мышкой, — нужно быть ответственнее. Андер искренне не мог понять, каким образом Макс держит в голове сочетания клавиш, позволяющих переходить из одной вкладки в другую, скачивать и редактировать фотографии, тут же вставляя их в текст. Мышкой он не пользовался принципиально, на клавиатуру не обращал никакого внимания, лишь изредка отмечая очередной, купленный Андером, новый чехол. Буквы стирались быстро — Андер не мог поверить, что такое в принципе возможно в век «копировать-вставить». «Копировать-вставить» Макс тоже не пользовался принципиально, а единственная клавиша, которая выживала и всегда оставалась целой, была «Backspace». Андер перевел взгляд на окно спальни, на кружащиеся в порывах ветра листья, являющимися постулатом наступившей осени, которую еще в августе синоптики окрестили одной из самых холодных за последнюю сотню лет. Но, как ни странно, Андер не нуждался ни в клетчатом пледе, ни в чашке горячего шоколада или какао, напротив — катарсис, который он испытывал от присутствия Макса рядом, наполнял истинным теплом, уютом и заботой. Привыкать, говоря откровенно, пришлось долго, практически месяц Андер бился в закрытую дверь, искал правильный подход, методом проб и ошибок приближая отношения, которые оказались совсем не такими, какими он их себе представлял. — Шоколадом пахнет, — сказал Макс, потирая подушечками пальцев веки под стеклами очков, — у тебя горит что-то? — Черт, — пробормотал Андер, нехотя отстраняясь, и нежно поцеловал Макса в щеку, — не вызывай пожарных. Макс кивнул на автопилоте, переходя к восемнадцатой странице презентации, заглушая глотком кофе тревожность от пожарной сигнализации, готовой вот-вот разразиться оглушительным писком, если Андер не поторопится. Оглушительный писк только за последний месяц раздавался трижды, из-за чего у Макса разыгрывалась мигрень и искреннее непонимание, зачем и почему Андер продолжал упорно стараться готовить те странные вещи, которые называл не иначе как «романтический ужин». Любое упоминание о том, что есть специально обученные люди с рвением, призванием, образованием и талантом, разбивались о недовольный взгляд — бедная миссис Дэвидсон, которую Макс называл не иначе как экономка, сходила с ума от вопросов, которыми сыпал Андер, подобно наполненной конфетами пиньяте после нескольких точных ударов. На принесенную глубокую темно-синюю тарелку с круассанами Макс посмотрел удивленно, нахмурился, потер пальцами подбородок и сочетанием клавиш перешел в новую вкладку, вводя в адресную строку «Нью-Йорк — Париж». — Нет-нет, это просто круассаны, — заверил Андер, накрывая руку Макса за секунду до того, как в графы начали вбиваться паспортные данные. — Точно? Андер утвердительно кивнул, поднимая с тарелки самый запеченный круассан с подгоревшим бочком, откусывая большой кусок и слизывая с пальцев горький шоколад с малиновым и лавандовым порошком. Неплохо, миссис Дэвидсон может гордиться — пачку замороженного слоенного теста Андер потратил не зря. Говоря откровенно, Андер до сих пор не понял как именно функционирует мозг великого Макса Барри — на работе он — строгий деспот, цепляющийся до каждого слова и символа, подстать Автору (несомненно с большой буквы), голодному до емкого по объему и масштабного по содержанию текста, на важных мероприятиях и деловых встречах — квинтэссенция самоуверенности, ледяного равнодушия и насмешливого взгляда, а за закрытыми дверями дома — безмерно чуткий и внимательный, ну-у, для самого себя разумеется. — Знаешь, — сказал Андер, тщательно вытирая руки влажными салфетками, и запустил пальцы в густые волоса Макса, — мне кажется… — Знаешь — лишнее, — машинально ответил Макс, после большого глотка кофе. — Хорошо, — сдержанно сказал Андер, целуя Макса в висок, — я думаю… — Думаешь или кажется? — уточнил Макс, перехватывая руку Андера и прижимаясь щекой к ладони. — Думаю пригласить тебя на свидание. — Фраза не имеет смысла, — сказал Макс, выбирая из предложенной галереи снимок с авторскими правами и подходящей по смыслу историей. — Мысли должны оставаться мыслями — вслух озвучиваются только факты. — Ты невыносимый человек, — признал Андер, обнимая Макса за плечи и проводя кончиком носа по шее, — не позволяющий даже на шаг приблизиться к консенсусу. — Я знаю, — спокойно ответил Макс, вставляя в презентацию последнюю фотографию и приступая к итогу и выводу. — Тебе это нравится. Нравится, мысленно признал Андер, поднимая с тарелки круассан, протягивая Максу, прижимаясь губами к щеке и прикрывая глаза, наслаждаясь калейдоскопом фосфенов, таких ярких и объемных, что кружилась голова. Метанойя, произошедшая с ним за последние несколько месяцев, открыла мир отношений совершенно с другой стороны. Простая истина, заключающаяся в том, что калокагатия возможна только в интимной, уединенной обстановке, поначалу несколько обескураживала и обижала Андера, но позже — засияла красотой переливов контрастов, подобно проявляющейся в дождливом летнем небе радуге. — Нравится прямолинейность и надменность, — продолжил Макс, прожевав круассан, сохранил конечный вариант презентации, перебросил файл на флешку, на рабочую почту и только потом — декану Колумбийского университета; круассан, к слову, занял последнюю ступень лестницы успехов Андера, которая автоматически продвинулась вперед еще на несколько пунктов, переходя с затопленного подвала на первый этаж, — и филигранно продуманный эпатаж — тоже. Какие планы на выходные, помимо тренировок, доклада о «проблеме нативной рекламы» и просмотра сомнительного детектива с бездарными актерами? — Ты предельно подробно расписал выходные — мне нечего добавить, — сказал Андер, перекладывая ладони на плечи Макса, тщательно и точечно разминая затекшие после трех совещаний подряд мышцы. — У тебя есть другое предложение? Разумеется, у тебя есть другое предложение, иначе вопрос бы не прозвучал. — Именно, — ответил Макс, снимая очки и закрывая экран ноутбука. — Поедешь со мной в Сан-Франциско? — На выходные? — Нет, на месяц, — с сарказмом ответил Макс и сощурил глаза, когда Андер укусил за мочку уха, — у меня важная встреча с верстальщиком из местной типографии, но дольше десяти минут она не займет, поэтому возьмем прокатную машину и поедем в Халф-Мун-Бэй. — Свидание? Я согласен! — Тогда приступай к докладу, — серьезно сказал Макс, отталкиваясь ладонями от края стола и отъезжая назад на бесшумных колесиках компьютерного стула, — проверю завтра утром. — Окей, папочка, — пробурчал Андер, театрально закатывая глаза и тут же тепло улыбаясь, когда Макс крепко обнял за талию, притягивая ближе к себе и нежно целуя в уголок губ. — Мотивация? — Мотивация — ночь на маяке Пиджеон Пойнт. Андер испуганно распахнул глаза, восторженно посмотрел на Макса, чувственно прикасаясь кончиками пальцев к щеке, ведя прерывистые линии до подбородка и интуитивно прижимаясь ближе, скользя ладонью второй руки по плечу. Андер протяжно выдохнул, когда ладони Макса настойчиво прошлись от низа живота по груди, разводя полы рубашки в стороны и стягивая с плеч, запустил пальцы в волосы на затылке, вовлекая в ласковый, неторопливый поцелуй, шепча между жадными вдохами: я люблю тебя, очень. По прошествии трех месяцев Андер в глазах и репликах Макса оставался исключительно Александром и мистером Дрекслером — никаких сентиментальных, глуповато-милых прозвищ, ни одного неправильного, постороннего прикосновения или взгляда на работе или встречах, тотальное игнорирование, как и всех остальных людей, в стенах Колумбийского университета, в котором он раз в неделю читал лекции по зарубежной журналистике аспирантам. На лекции Макса Андер ходил принципиально, несмотря на косые взгляды однокурсников и преподавателей, зачастую удивленные и даже испуганные. Ему правда нравилось — сам Макс, как проводник в эскапизм, нравился. Совместная жизнь, походившая на качели Giant Canyon Swing в штате Колорадо, тоже нравилась. Нет, совместную жизнь, говоря откровенно, всем сердцем любил, пусть и не говорил об этом открыто с того самого дня, когда ранним июльским утром на парковку Колумбийского университета въехало такси с седовласым мексиканцем за рулем, который поднялся в кампус, вежливо постучал в дверь и, протянув сонному Андеру письмо, выжидающе сложил руки на могучей груди. «Эйтан — очень занятой человек, поэтому собирай вещи быстрее». Андер перечитал письмо трижды, надеясь как можно скорее вырваться из оков сна и осознать написанное. Эйтан недовольно поглядывал исподлобья, небрежно постукивал кончиками пальцев по циферблату наручных часов, слишком дорогих для обычного таксиста, но в тот момент это категорически не попадало в поле зрения Андера, который старательно анализировал конец написанной от руки фразы. После — старался дозвониться, оставить несколько голосовых сообщений, но, не дождавшись ответа, обреченно подошел к шкафу, стягивая с крыши спортивную сумку под внимательный взгляд и громкое бурчание Эйтана. Не самое романтическое предложение жить вместе, бубнил Андер в ответ, снимая со стены комнаты планеры, календари и заметки, оно вообще, блядь, не романтичное. Говоря откровенно, бубнил целый час, пока собирал вещи, еще тридцать минут дороги на такси, и замолчал только тогда, когда Эйтан вышвырнул сумки из багажника, вернулся на водительское сидение, громко захлопнул дверь и сорвался с места, оставляя Андера в облаке выхлопов и череде удивленных взглядов немногих прохожих. Андер — разъяренный, взбешенный и предельно злой — поднял сумки, открыл парадную дверь резким движением руки, искалечив электронный замок и, не обращая никакого внимания на кричащего консьержа, вдавил кнопку вызова лифта. В дверь квартиры Макса Андер стучал громко и настойчиво и, что самое обидное, даже когда та распахнулась, не успел высказать негодование — слова летевшие из груди, буквально от сердца, опалили крылья о губы Макса в одном из тех самых поцелуев, который бы мать Андера несомненно назвала грязным, пошлым и отвратительным. — Опять, — разочарованно сказал Макс, отстраняясь от лежащего на кровати Андера, упираясь ладонями в матрас по обе стороны от его плеч и недовольно смотря на кричащий мелодией и вибрацией забытый на подоконнике телефон, — мы же договаривались. Андер приподнялся на локтях, надеясь невесомыми, быстрыми поцелуями продолжить прерванную звонком прелюдию, но обреченно застонал, замечая, что Макс не обращал на него внимания, все — момент упущен. — Нет-нет-нет, — пробормотал Андер, обнимая Макса за плечи и притягивая к себе, — он сейчас разрядится, не уходи. — А-спи-рин, — серьезно, по слогам, сказал Макс, и Андер беспомощно разомкнул объятия, падая на подушки и мысленно отвешивая себе звонкую пощечину. — Доклад о «проблеме нативной рекламы» — приступишь, когда закончишь разговор и научишься включать режим «без звука». Андер рассеянно провел ладонями по лицу, свистяще выдохнул скопившийся в легких воздух и поднялся с кровати, попутно застегивая пуговицы на джинсах, подбирая с пола футболку и рубашку и смотря на вибрирующий звонком телефон как на заклятого врага. Мама — разумеется. Андер открыл оконную створку, вытянул из смятой пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, крепко затянулся и, мысленно помолившись, ответил на звонок. Здравствуй, мама. Миссис Дрекслер звонила исключительно по вторникам, во второй половине дня, в интервале между девятью вечера и половиной десятого. Интересовалась жизнью сына, перечисляла несущественные изменения в доме и городе, рассказывала об отце, о соседях и даже о товарах на полках магазинов. Андер слушал предельно внимательно, изредка вставлял пару сложносочиненных предложений, кивал, словно она могла это увидеть, и курил только во время разговора. Две сигареты за один раз — пачки хватало ровно на десять звонков. О себе Андер почти ничего не рассказывал — мог обмолвиться о работе, учебе, прошедшем чемпионате, но точно не о Максе. Незачем. Вполне хватало предельно честного — все хорошо, мама, не переживай. Заканчивая разговор привычно-холодным «я люблю тебя», миссис Дрекслер прервала звонок, вынуждая Андера тихо взвыть. Научиться включать «режим без звука» срочно. Распахивая створки настежь, собирая темные шторы подхватами, Андер оттолкнулся от подоконника и, надев футболку, вышел из спальни. Пусть хорошенько проветрится — и так скверно быть причиной головной боли у Макса, у матери и у самого себя. Андер прошел в кухню, грустно улыбнулся, найдя взглядом Макса в кресле с мокрым махровым полотенцем на лбу и с бутылкой питьевой воды в руке, и почувствовал себя настоящим придурком. — Чай с лимоном и сахаром? — шепотом спросил Андер, подходя ближе и осторожно проводя ладонью по плечу Макса. — Да-да, я знаю, что ты можешь сделать его сам, но… — Доклад сам себя не напечатает, — вкладывая всю серьезность в бесцветный тон голоса, сказал Макс, надавливая соединенными указательными и средними пальцами на пульсирующие виски, — мне нужно несколько минут тишины. Андер покорно кивнул, интуитивно вжимаясь плечом в дверной проем, и нервно растер пальцы. Гипертрофированно уязвлено или обиженно Андер себя не чувствовал, но тот дискомфорт, который принес в привычную, прекрасную жизнь Макса, ощущал вполне серьезно. Склонный к дромомании, стрессовой работе и всей окружающей реальности, Макс поначалу замыкался — искал тихое, спокойное место в собственной квартире, но спустя несколько недель немного расслабился. Просыпаться по ночам от постороннего шороха стал чаще, обдумывая пути отступления не только для себя, но и для Андера — успеть схватить компьютер, открыть окно, перейти на балкон, после на пожарную лестницу, вниз на три этажа, дважды постучать, чтобы Эйтан, частный детектив премиум-класса, впустил в квартиру; ничего не забыть, ничего не перепутать — стоит постучать трижды, Эйтан не откроет. — Доклад подождет — иди сюда, — Андер мешкал несколько мгновений от неожиданной просьбы, произнесенной настолько умоляюще, что перехватило дыхание, а сердце аритмично застучало в грудной клетке. Бежевое кресло-софа с мягкими сидением, спинкой и невысокими ножками из бука напоминало больше маленький диванчик, особенно, когда подлокотники опускались в стороны, подобно разборной сушилке для одежды, чем привычную в понимании стандартную модель — Андер сел к Максу на колени, своими уперся в спинку, и прижался лбом к щеке, холодной и мокрой от полотенца. — Это не опухоль и не рак, — Андер расслабленно выдохнул, обнял Макса за плечи и предельно нежно поцеловал в переносицу, слава Богу, — я просто гипертоник. Сонным апноэ не страдаю, поэтому сильно разозлюсь, если узнаю, что ты по ночам слушаешь работу сердца и легких. — Насколько сильно? — серьезно спросил Андер, скользя подушечками пальцев по груди Макса, вырисовывая витиеватые узоры и проходясь по контурам крупной татуировки на ребрах с левой стороны. Два хорошо-раскрывшихся бутона розы, соединенные в жесте молитвы руки и цепочка с протестантским крестом в память об отце — поначалу прикасаться и даже смотреть Андеру было запрещено, но после нескольких месяцев ограничения спали, пусть и смысл наравне с историей остались тайной. — Очень сильно, — ответил Макс, убирая со лба полотенце, и вопросительно приподнял бровь, смотря на руки Андера. — Эти пальцы должны по клавиатуре бегать, а не по мне. Андер театрально закатил глаза, цокнул языком и, нежно поцеловав Макса в губы, сошел на пол, показательно разминая суставы пальцев. — Конечно, мистер Барри, к утру доклад будет готов, — нарочито воодушевленно сказал Андер, надавливая на кнопку включения чайника и выходя из кухни, — сахар на верхней полке! Макс тепло улыбнулся, допил разведенный в воде аспирин и вжался затылком в подголовник кресла. Я тоже тебя, очень. — «И я сломался пополам. Почти». — Я сейчас его об стену разобью, — раздраженно сказал Филип, прикуривая сигарету, переставляя 3d лампу в виде головы инопланетянина ближе к себе и переключая подсветку на ненавистный Тревору ярко-розовый свет, — если не прекратишь. — Вспышку я выключил, — рассеянно произнес Тревор, просматривая снимки на дисплее фотоаппарата и отмахиваясь от облака сигаретного дыма, медленно подплывающего к лицу, — что тебя раздражает? — Звук затвора, — ответил Филип, демонстративно массируя висок подушечкой большого пальца и одновременно затягиваясь, — звук блядских клавиш на клавиатуре бесит, звук блядских проезжающих по дороге машин — бесит. Тревор театрально закатил глаза, лег поудобнее, подкладывая декоративную подушку под голову, и тепло улыбнулся, когда Нептун, сонно потянувшись, запрыгнул на диван и устроился рядом, протяжно выдохнув. Филип, докурив, затушил сигарету в пепельнице, переполненной окурками, и, размяв пальцы и плечи, вернулся к сайту, старательно изгоняя из черепной коробки слишком ощутимую осенью тягу к героину. Голова последние две недели раскалывалась, подобно брошенному в стену кокосовому ореху — раздражало все: мелодия телефона, звук дверного звонка, скулеж Нептуна, а шаги и дыхание Тревора — особенно. Болтовня — особенно. Любой шум вгонял в ярость и состояние стресса, начиная от чертового затвора фотоаппарата и заканчивая завыванием птиц по утрам. Филип просто мечтал, чтобы его оставили в покое, наедине с собственными мыслями и страхами, в противном случае, плоть в животной панике облепит скелет, а внутренние демоны вырвутся наружу, окончательно и бесповоротно. — Иди в свою комнату, — процедил Филип через плотно сжатые зубы, нервно стуча корпусом слишком медленной мышки по коврику, — ты и так забрал мой телефон. — Не думаю, что телефон у тебя один, — сказал Тревор, переставляя ноутбук на живот и вставляя карту памяти в кардридер. — Ух, четвертая таблетка риталина за сегодня — идешь на рекорд? — Найди ингибитор получше, — ядовито ответил Филип, тщательно разжевывая таблетки крепкими восьмерками и запивая сладким чаем, — наушники верни или погуляй с собакой — я хочу побыть один, чтобы насладиться тишиной и покоем в собственной квартире! — Не хочешь, — равнодушно сказал Тревор, просматривая снимки и тепло улыбаясь получившимся кадрам. — Сделать чай? — Я слишком хорошо знаю свои недостатки, чтобы требовать взаимной любви, — прошептал Филип, яростно потирая покрасневшие глаза ладонями, — мне нужен чертов аддералл! — Ничем не могу помочь. Филип поморщился от сильной пульсации в височно-нижнечелюстном суставе, провел ладонями по лицу и беспомощно посмотрел на темный монитор, различая изображение собственного лица — пугающая синева под глазами, помутневшая радужка, трехдневная щетина, натянутые как гитарная струна вены, испарина на лбу и щеках и нечеловеческий холод, пронзавший тело вибрацией мурашек, от головы до поясницы, подобно оползню. Филип перевел взгляд на окно и прошелся короткими ногтями по предплечью, нащупывая под слоями краски татуировки шрамы-отметины, жадно вдыхая глоток пропитанного сигаретным дымом воздуха. Отражение на мониторе начало двоиться, а Филип подумал о том, хватит ли ему энтузиазма и сил, чтобы отправиться на третью за сегодня прогулку. Ради всего святого, он знал, что все будет именно так. Пса завел Тревор, а гулять с ним приходилось Филипу. Плевать, что горел дедлайн. Плевать, что истощенный отсутствием витаминов и питательных веществ организм мог в любой момент дать сбой. Плевать, что ливень не прекращался второй день — давай, воспаление легких, твой выход. — Блядь, как же ты меня раздражаешь, — злобно сказал Филип, вставая из-за стола и натягивая длинные рукава черной футболки до ладоней. — Пошли, живность, — Нептун завилял хвостом, спрыгнул на пол, потерся сухим после сна носом об штанину джинсов Филипа и, встав на задние лапы, передними почесал когтями колено и часть бедра. — Дай чертовы наушники. — Я с вами пойду, — бархатистым голосом произнес Тревор и недовольно скрестил руки на груди, замечая ходящие ходуном желваки на скулах Филипа, — ты не рад? Филип ничего не ответил, прошел в коридор, натянул первые попавшиеся кроссовки — плевать, что разного цвета (красный и желтый — блядский M&M’s) — ему в принципе на все плевать; надел перчатки, толстовку на молнии и выжидающе уставился на Тревора, скрещивая руки на груди найди то, что любишь, и пусть это убьет тебя. Говоря откровенно, единственным, пусть и блеклым, лучом света в темном царстве квартиры на Манхэттене был Нептун — всегда радостный, готовый к прогулкам и до странного ласковый именно с Филипом. — Милый, — ласково начал Тревор, цепляя поводок на ошейник Нептуна, поднимая с тумбочки фрисби и надевая теплую куртку. — Не называй меня так. Вообще никак меня не называй, — отрывисто, на свистящем выдохе, проговорил Филип, беспомощно прижимаясь плечом к стене — комната поплыла перед глазами, потолок и пол начали хаотично сменять друг друга, вынуждая крепко зажмуриться. — Какой, блядь, милый? Я выгляжу как дерьмо! — А знаешь, — задумчиво проговорил Тревор, торжественно вручая поводок Филипу, — пошел ты. Иди куда хочешь, но Нептуна верни через полчаса, — Филип театрально закатил глаза, швырнул фрисби в противоположную сторону коридора, разбив точным ударом зеркало на двери ванной, и натянуто улыбнулся, громко захлопывая за собой и Нептуном дверь. — Через полчаса! — крикнул Тревор, смотря на вытянутый средний палец Филипа, скрывшийся за съехавшимися дверями лифта, и раздраженно выдохнул, яростно ударив кулаком по стене подъездного коридора. Выйдя на улицу, жадными глотками наполняя легкие чистым сентябрьским влажным воздухом, Филип набросил на голову капюшон, спустил Нептуна с поводка и предельно вежливо указал рукой на пешеходный переход, ведущий к Центральному парку. Удачное расположение дома: дорога, по которой никто практически не ездит, один из полузаброшенных входов в парк, ящик с пакетами из быстроразлагающихся материалов — запасы пополнял исключительно Филип, соседи, как ни странно, начали улыбаться в благодарность. Сходясь с сигаретным фильтром в требовательном поцелуе, Филип щелкнул зажигалкой, блаженно прикрывая глаза и выпуская в хмурое, серое небо клубы дыма. Лениво разминая плечи, сведенные колючей проволокой боли лопатки, вытянул из череды сухих стеблей герани в клумбе у парадной двери упаковку адералла, проглотил две таблетки, резко запрокинув голову назад, и крепче затянулся — забрасывая поводок на плечо, пряча дрожащие руки в карманах толстовки, Филип зажмурился на несколько мгновений, чувствуя, как заостренные края таблеток прошлись по пищеводу. Наконец-то, теперь можно полностью расслабиться. Прогуливаясь по парку и искренне надеясь, что Нептун не изваляется на импровизированном берегу искусственного озера, Филип наконец-то смог выдохнуть скопившийся в легких воздух и насладиться переливами желто-оранжевого цвета включившихся фонарей. У него были полчаса тишины и спокойствия, полчаса удовольствия в виде слияния с толпой таких же беспомощных, промокших насквозь собачников, полчаса наедине со своими мыслями — каждой минутой он планировал насладиться по полной. — Доппио, будьте добры, и горячий шоколад, — бесцветно произнес Филип, прижимая дрожащими пальцами двадцатку к стеклянной витрине уличной тележки, и недовольно стиснул челюсти, чувствуя неприятный удар по голени — опуская взгляд, несколько раз моргнул, смотря на ядовито-оранжевый баскетбольный мяч, который на контрасте с серо-коричневой гаммой парка как минимум обескураживал также, как и палитра кроссовок всегда кто-нибудь испортит тебе день, а то и всю жизнь, — без сахара, да, спасибо. Нет, крышка нужна только на шоколад. — А, вот ты где! — прозвучал громкий голос с правой стороны от Филипа, боковое зрение уловило профиль симпатичного подросткового лица, неоднозначно опустившегося под прилавок к ногам самого Филипа. — Спасибо, что в озеро не пнул — плаваю я не очень. Если не можете быть джентльменом, так не будьте хотя бы свиньей. Филип натянуто улыбнулся, бросая монетную сдачу в пустой кофейный стаканчик рядом с кассой, и забрал кофе и шоколад. — Послушай, мальчик, не болтай с незнакомцами — ничем хорошим это не заканчивается. Нептун, домой! — ворох мокрых опавших листьев зашевелился, Нептун вытянул голову, нашел взглядом Филипа и рванул навстречу с таким искренним щенячьим восторгом, что даже пасмурное небо на мгновение улыбнулось одиноким солнечным лучом. — Будь лапочкой, свали с дороги. — Через секунду, — приторно-сладко сказал парень, вытягивая телефон из кармана джинсов, — малиновую фанту с маракуйей. Хозяин тележки тоже незнакомец, с ним болтать можно? Филип искренне улыбнулся, огибая парня, и кивнул Нептуну на дорогу, ведущую к дому. Стена дождевой воды превращала доппио в бледно-коричневую жижу — неприглядную, вызывающую тошноту, но выбора нет — амфетамин в составе адералла высушивал изнутри. Филип небрежно махнул соседу со стаффордом, перекинулся парой фраз о никудышном садовнике во внутреннем дворе дома, благодарно кивнул на протянутую пачку леденцов без сахара, задумчиво выбрал несколько апельсиновых и карикатурно отдал честь в знак прощания. Филипа уже полгода зазывали на собрания жильцов, даже заманивали хорошим вином и греческим хумусом, но никакого положительного ответа так и не дождались. Говоря откровенно, ему было по максимуму плевать на внутренний двор, на трещины в оконных рамах на первом этаже и даже на то, что почтовые ящики не закрывались на ключ должным образом, но он не ходил на собрание по другой весомой причине — вино и хумус, черт возьми, отвратительное сочетание. — Хотя, знаешь, ты прав — фанта вредна, так что… разговор с незнакомцем ничем хорошим не закончился. — Мальчик, — строго сказал Филип, повернув голову в сторону прилипчивого и слишком улыбчивого подростка. Господи, ты с какой планеты? Мерзкая погода, а ты светишься как чертов стробоскоп, — иди домой, а то утром проспишь в школу. — В университет, — поправил парень, вскрывая ключ-замок на банке и небрежно пиная по земле мяч, у которого Нептун крутился волчком, думая как именно подступиться, — я студент. А ты? — Работорговец. Нахожу детишек на улице и продаю в рабство. — Ух ты, клево! Я, кстати, Фабиан. — Рад за тебя, — равнодушно ответил Филип, сминая пальцами пустой стаканчик из-под кофе и выбрасывая в урну. — Серьезно, пацан, свали, мне не до болтовни. — Я бы с радостью, — искренне сказал Фабиан, стараясь проглотить слишком теплую фанту, — но нам по пути, поэтому терпи. Я принял решение идти рядом с работорговцем, а не с тем мужиком позади — правда, уважай мой выбор, — Филип обернулся, обвел взглядом замученного и изрядно захмелевшего мужичка лет пятидесяти и кивнул, сжимая подрагивающими пальцами стенки стаканчика с остывающим шоколадом. — А у меня дома кот и попугай, — сказал Фабиан, улыбаясь и смотря на бедного Нептуна, который настойчиво пытался прокусить мяч, тронуть лапой и погавкать, чтобы окончательно подчинить, — еще — старший брат есть, но он к лотку приучен. — Я все жду, когда тебе хватит глупости назвать собственный адрес и оставить ночью дверь открытой, — рассеянно ответил Филип, проведя ладонью по лицу и потирая костяшкой большого пальца покрасневшие слезящиеся глаза. С тишиной и спокойствием сегодня не повезло. Один плюс — голос у пацана не противный. — Я, кстати, классную запеканку могу приготовить, — сказал Фабиан, рассмеявшись, — или лазанью. Серьезно, это один из моих бесполезных талантов. — Один из? — Ага, у меня их целая Вселенная. Я — первый юридически слепой легкий форвард баскетбольной команды университета Хофстра. Правда, если снять линзы, то вижу только туманные небоскребы и небольшие пятна, в которых различаю людей. — Ты хотя бы одно слово правды сказал? — Не знаю, — сказал Фабиан, поднимая с земли мяч, погладил Нептуна по голове и театрально отдал честь, поворачивая у пешеходного перехода направо, — тебе решать. Филип усмехнулся, провожая Фабиана взглядом, сомкнул губами сигаретный фильтр, щелкнул зажигалкой и, крепко затянувшись, указал рукой в сторону парадной двери, призывая Нептуна поторапливаться. Если у вас почти не осталось души и вам об этом известно, значит, душа у вас ещё есть. — Нет-нет-нет, даже не мечтай, — строго сказал Филип, замечая, что Нептун неспешно двигался в сторону спальни, надеясь, что хозяин слишком увлечен развязыванием шнурков и ничего не заметит, — сначала ванная, — Нептун обреченно заскулил, когда Филип подхватил его на руки, беспомощно вжался мокрым грязным носом в шею и поджал уши вместе с хвостом, когда свет в ванной комнате загорелся, а на дне душевой кабины начали выстраиваться в шеренгу шампуни и кондиционеры. Настраивая температуру воды, Филип усадил Нептуна и разочарованно покачал головой, когда тот забился в угол. Нанеся на ладонь шампунь, тщательно отмыл лапы, шею, уши и живот, собравшие всю грязь в парке, и грустно улыбнулся, смотря в поверженные, покрасневшие глаза Нептуна. — Ты знаешь правила — меня жалостью не покоришь, а хороший коп не хочет разговаривать с нами обоими. Тревор, помочь не хочешь? — Не хочу тебя раздражать, — язвительно ответил Тревор, глупо, по-детски хлопая дверцами шкафов в кухне, — и нарушать желание побыть в одиночестве — тоже. Как прошло свидание с наркодилером? — С кем? — удивленно спросил Филип, проходя в кухню и ставя стаканчик остывшего шоколада на стол. — Что за бред? — Неважно, — ответил Тревор, демонстративно задергивая шторы и открывая дверцу холодильника, — ужинать будешь? Хотя что за бред? Ближайшие двадцать четыре часа, судя по зрачкам, пройдут без еды и сна! — Ты поссориться хочешь? — спокойно спросил Филип, привалившись плечом к дверному проему, изредка поглядывая на Нептуна, который катался по расстеленному на полу в коридоре полотенце, надеясь избавиться от воды, настолько яростно и самонадеянно, что на душе становилось теплее. — Какой смысл? — равнодушно спросил Тревор, вытаскивая из поддона два грейпфрута и связку бананов. — Все равно ничего не изменится. И ты не изменишься. — Извини за то, что наркомания не лечится по щелчку пальцев, — раздраженно сказал Филип, поднимая со стола графин с водой и ища взглядом стакан. — Ты знал, какой я. Знал, почему я попал в лагерь. Тревор, нельзя взмахнуть ебанной волшебной палочкой, произнести чертово заклинание и увидеть прекрасный мир без боли, насилия и смертей. — Меня раздражает, что ты такой слабак, который не видит ничего, кроме своих чертовых наркотиков, Буковски и вечной депрессии, — ответил Тревор, разрезая грейпфруты на четвертинки, и замер, осознавая посыл произнесенных слов, — прости… блядь, — ответом послужил громкий хлопок двери и скрежет ключа в замочной скважине, а потом — гробовая тишина. Гробовая тишина длилась до самого утра — Тревор, подобно брошенному щенку, сидел на полу в коридоре перед дверью Филипа, срывая голос от извинений, а кожу на костяшках — от частых ударов по двери. Филип не реагировал — еще ночью нашел в ящике стола сломанные наполовину наушники, открыл настежь окна, несмотря на ночной сентябрьский холод, и работал, полностью игнорируя завывания и Тревора, и Нептуна. Сначала Тревор извинялся, потом кричал, потом грозился уйти, после — вызвать техников и вынести чертову дверь, снова извинялся — и так по кругу. До бесконечности. До выпитых до дна нервных клеток Филипа. Сначала Филип жаловался на тяжелую судьбу Валиуму, стараясь прожевать листья фриллиса, чтобы хоть чем-то наполнить желудок, затем литровой бутылке из-под колы, которую из-за нытья Тревора пришлось использовать как писсуар, потом пасмурному небу и одинокой звезде, награжденной именем Дерека. Филип, возможно, и до Бога бы дошел, но осекся, понимая, что тот и так сильно занят. — Я скучаю, — прошептал Филип, не сводя взгляда со звезды, и выдохнул столп дыма в верхний край оконной ниши, — расскажи… меня там ждут? Уже подготовили место? — звезду заслонило серое облако — Филип решил, что Дерек театрально закатил глаза. На душе стало немного теплее — переведя взгляд на наручные часы, Филип кивнул собственным мыслям, слез с подоконника, открыл дверцы шкафа и вытянул вешалку с черным джемпером. — Свали из коридора, — серьезно сказал Филип, переодеваясь, вытягивая из пачки последнюю сигарету и убирая за ухо, подхватил пакет с мусором, засунул в задний карман джинсов бумажник и перевел компьютер в режим сна. Проворачивая ключ в замке, театрально закатил глаза, расслышав яростное шипение Тревора, когда корпус железной двери прошелся по стопе, и небрежно пожал плечами, — я предупреждал. — Куда собрался? — В аптеку, — натянуто улыбнувшись, проговорил Филип, оставляя пакет с мусором у двери и направляясь в ванную, — куда еще наркоманы ходят? Кто знает, вдруг получится урвать героин по купону? — Я же извинился. — Ага, — равнодушно сказал Филип, поворачивая кран, умывая лицо и жадно отпивая четыре горсти проточной воды с легким привкусом ржавчины. Все-таки на собрание жильцов нужно сходить — это уже переходит все границы. — А я заебался ссать в бутылку, но кого это ебет? Тревор пропустил реплику мимо ушей, встал с пола и прошел в ванную, упираясь лбом в лопатки Филипа. — Ты не слабак. Филип ничего не ответил, обхватил пальцами края раковины и внимательно посмотрел на свое отражение, размышляя над тем, стоит ли подстричься сегодня или можно подождать еще несколько недель. Почти по плечи — чертово колесо Сансары. Дерек бы покачал головой и ляпнул какую-нибудь глупость. Дерек бы заставил улыбнуться. Чтобы начать спасать мир, надо спасать одного человека за одним, спасать всех — это романтизм или политика. Точно, еще пачку бумаги для печатной машинки купить надо. — В Парсонс опоздаешь, — рассеяно сказал Филип, сплевывая пену зубной пасты в слив и выключая поток воды в кране. — Я в порядке, Тревор, и клятвенно обещаю не подохнуть от передоза как минимум сегодня. — Надеюсь на это. — Молодец, — ответил Филип, поворачиваясь к Тревору лицом, и максимально крепко обнял за плечи, — потерпи, это скоро пройдет. — Твой аддералл в пачке кукурузных хлопьев. — Я знаю, — честно сказал Филип, целуя Тревора в висок сухими подрагивающими губами, — и то, что лиздексамфетамин в коробке с хоккейными трофеями — знаю. Увидимся вечером, мне правда пора. Наутро воздух пах свежестью напитанной дождевой водой листвы, мокрыми грунтовыми и асфальтовыми покрытиями и крепким кофе с корицей из кофейни за углом — Филип опустился на край бетонной клумбы под навесом подъезда, вытянул упаковку аддералла, проглотил две таблетки, сомкнул губами сигаретный фильтр и щелкнул зажигалкой, перекладывая мусор из карманов толстовки в пакет. Ненужные чеки, смятые рекламные буклеты, пленки от сигаретных пачек, скрученные намертво долларовые купюры. Нептун, словно вспомнив о гене ищейки заложенном историей породы, уткнувшись носом в землю, искал что-то незримое, вынуждая Филипа лишь удивленно вскидывать бровь, слыша вполне уверенное скрежетание когтей по основанию клумбы. Упаковку аддералла пришлось перепрятать в щель между дорожным знаком и затопленным асфальтом. За мной, живность, проговорил Филип, указывая рукой в сторону аптеки дальше по улице, отдать тебя на стажировку в ФБР, что ли? — Два бутылька Iridina Due, — громко сказал Филип, постучав ребром ладони по дверной раме аптеки, вынуждая спящего фармацевта подскочить на стуле и только чудом и молитвами не рухнуть на пол, — и бутылку воды. Судя по нахмуренному лицу и суженным глазам, фармацевт был от Филипа не в восторге — это ярко слышась по громким прерывистым выдохам, читалось по резким движениям, ощущалось по энергетике, наполнившей пространство маленькой аптеки статическим электричеством. Филипу было максимально плевать — ничего противозаконного он не покупал, не тыкал в лицо поддельными рецептами и даже не пересекал порог аптеки, когда Нептун был неподалеку. Просто брал все что нужно, расплачивался и уходил — изредка желал хорошего дня, но, видимо, сегодня обойдется без этого. Фармацевт захлопнул дверцу холодильника, небрежно схватил с полки упаковки глазных капель, спрятал все в бумажный пакет вместе с чеком и буквально швырнул Филипу в лицо, параллельно ловя брошенную им сотню. Сдачу обиженный жизнью гандон принципиально не отдавал, считая, что вывоз мусора Филипа из личной урны стоит гораздо дороже. — Пойдем, живность, — сказал Филип, осушив воду в бутылке до дна, и расслабленно выдохнул, вытягивая из ящика несколько пакетов для испражнений и забрасывая поводок на плечо, — развлекайся — весь мир твой. После бессонной ночи и минимум тонны потраченных нервных клеток, Филип вдохнул полной грудью, сцепил пальцы на затылке в замок и медленно размял поворотами головы в сторону шею и плечи. Два сайта и три приложения готовы — наконец-то можно расслабиться. Филип проверил банковский счет, удовлетворенно хмыкнул, рассматривая цифры на дисплее прошлогодней модели телефона, и, вскрыв зубами колпачок, закапал глаза. — Многих детей продал в рабство за прошедшую ночь? Филип заинтересованно обернулся, усмехнулся, смотря на морды льва и львицы на логотипе толстовки — не солгал, действительно Hofstra Pride — на спортивные шорты длинной по колено, на изуродованный мокрой грязевой землей баскетбольный мяч. — Один ты остался, — ответил Филип, спешно печатая сообщение заказчику и параллельно следя за Нептуном, направляющимся в сторону озера. Несносная собака — плавать так и не научился, а вот ненавидеть уток — проходите, распишитесь, возьмите билет в первый ряд, — по канонам сценариев Netflix. — Так и, я выживу? — воодушевленно спросил Фабиан, нарочито небрежно стряхивая ладонью грязь с мяча. — Разумеется нет, — произнес Филип после полуминутной паузы и направился в сторону тележки, — доппио и пачку «Marlboro», — опуская локти на прилавок, обвел взглядом еду на витрине и поморщился от ощущения сухости в горле, — Нептун, оставь уток в покое! Нептун, гавкающий последние несколько минут на самодовольных уток в озере и копающий когтями мокрый вязкий берег, резко замолчал, повернул голову и, нехотя, поплелся на голос Филипа, вероятно, выстраивая в мыслях план, как поквитаться с крякающими птицами вечером. Подбежав ближе к тележке, зарычал, недовольно тыкаясь носом в кроссовки Фабиана — холка поднялась, появился оскал, когти потянулись к щиколоткам. — Да, я тоже этого кота не люблю, — согласился Фабиан, погладив Нептуна по голове, молниеносно подавляя воинственный настрой, — с ним по парку не погуляешь. — Кто хозяин?! — Нептун развалившийся на земле, кверху пузом, вскочил и показательно спрятался за ногами Филипа, вытирая слюни удовольствия от почесывания об штанину джинсов. — Твои? — Фабиан перевел взгляд на строевой бег товарищей по команде, на тренера со свистком, зажатым в губах, и обреченно кивнул. — А ты здесь какого черта делаешь? Бегом на тренировку. — Мы тут уже три часа торчим, — пожаловался Фабиан, опустив согнутую в локте руку на витрину, — и мне чертовски скучно. Поболтать не с кем. Незнакомцев уже можно по пальцам сосчитать. Один ты остался, по канонам сценариев Netflix. Кстати, работорговец, приходи сегодня на матч. Будет клево — девчонки плакаты нарисуют, кричалки, все дела. — Направь свое гривуазное поведение на кого-нибудь другого. Благодарю, — сказал Филип, забирая кофе и бросая монетную сдачу в стаканчик. — Иди на тренировку. — Окей, — нарочито артистично ответил Фабиан, вытягивая рожок ванильного мороженого из холодильника, — деньги занесу вечером, Дин, хорошего дня. И тебе, работорговец. Матч, кстати, в восемь! Колумбийцы сегодня будут рыдать. — Зря ты с ним так, — по-отечески серьезно сказал Дин, ставя локти на прилавок и отпивая слишком разбавленный молоком латте, — он далеко не со всеми такой афабельный. Они с братом переехали в прошлом году из Канзаса, после того, как мать умерла от передозировки. Фабиан просто друзей ищет, чтобы отвлечься и немного забыться. — Какая трагичная история, — ответил Филип, разворачиваясь на пятках, — жаль, что у меня нет ни сердца, ни сострадания. — «Ронять звезды с неба по принципу домино». Доминик медленно выдохнул скопившийся в легких воздух, поднялся из-за обеденного стола и, наклонившись, уперся ладонями в колени, стараясь растянуть забившиеся мышцы от неудобного положения последние три с половиной часа. Вероятно, нужно было обдумывать ремонт кухни серьезнее — и пускай новый овальный стол на высоких ножках Доминику нравился, деревянные стулья с твердыми сидениями и спинками вызывали искреннее недовольство, граничащее с самой настоящей яростью. Разумеется, Тейлор мог говорить сколько угодно о том, что свет настольной лампы в спальне не мешает спать, но у Доминика искренне не получалось перейти рубеж его личного заслуженного комфорта после ночной смены в амбулатории. Доминик нажал на кнопку включения чайника, потер покалывающую стопу об голень и зябко закутался в теплую рубашку. Мадриду по жребию досталась хмурая, холодная осень с сильным ветром и частыми ливнями, терзающими оконные рамы и внешние подоконники, подобно настоящему урагану. Забрасывая в чашку пакетированный зеленый чай с ромашкой, заливая кипятком, Доминик прижался бедром к краю столешницы, рассматривая темно-синие стены с вкраплениями белых, мерцающих точек — Наше личное звездное небо, как сказал Тейлор, только наше — и тепло улыбнулся. Отпивая чай маленькими частыми глотками, Доминик подошел к окну, приоткрыл форточку и сомкнул губами сигаретный фильтр, тут же щелкая зажигалкой и крепко затягиваясь. Прошедшее лето впитало в себя все силы, начиная с физических и заканчивая моральными. Удержать Тейлора в Мадриде во время нью-йоркского судебного процесса оказалось непростой задачей, но Доминик, черт возьми, удержал — без шантажа, слез, истерик и без ползаний на коленях — характером, простым и прямым «нет», произнесенным тихо и спокойно — говорил холодно, а самого разрывало изнутри гневом и ненавистью. Он тоже ее ненавидел, не меньше Тейлора — возможно, больше, тоже мечтал убить, свернуть шею, нарисовать ебанный смайлик на лбу девятимиллиметровыми, но сдержался, бессвязно бормоча: «она этого не стоит, Крис в надежных руках». Лето оказалось гипертрофированно скандальным: извечные звонки отца, несомненно с бесцветным тоном голоса, несомненно с претензиями, несомненно с угрозами и неизменным «на деньги можете не расчитывать, оба!» Доминик долго не мог понять, почему отец такой кретин, бесполезный сорт дерьма, который не сгодится даже на удобрение, но позже прозрел — он всегда был таким: алчным ублюдком, бессердечным гандоном, прикрывающимся семейными узами только в выгодном для себя ракурсе. Какой я, блядь, тебе сын? — не выдержал Доминик жарким августовским вечером. — Я тебе вообще никто, прозрей! С того дня Доминик больше никогда не отвечал ни на звонки матери, ни отца. Двадцать седьмое августа — день, когда Доминик Морган узнал, что у него вообще нет семьи — нужно отметить в календаре и праздновать ежегодно. Затушив полуистлевшую сигарету в пепельнице, Доминик закрыл форточку и, погасив настольную лампу, вышел из кухни. Оставив чашку на прикроватной тумбочке, стянул рубашку, бросил на пол и, забравшись под одеяло, прижался щекой к лопатке Тейлора. Проводя пальцами по волосам на затылке, оставляя короткие, невесомые поцелуи на шее, тепло улыбнулся, расслышав притворно недовольное бурчание и чувствуя холод ладони, скользнувшей по бедру к талии и разбившейся о тепло кожи. Тейлор ничего не сказал, только притянул Доминика ближе, прошелся ледяными подушечками пальцев по шее, порождая волну обжигающих мурашек, и прижался лбом к подбородку, медленно открывая глаза и царапая кончиками ресниц кожу. — Не хотел тебя разбудить, — честно сказал Доминик, гладя Тейлора по волосам, — засыпай, сейчас только одиннадцать. — Звонок разбудил, — хриплым ото сна голосом ответил Тейлор, сцепляя пальцы в замок на талии Доминика и разминая суставы с тихим хрустом-треском, — лагерь готов — в ноябре откроют двери. — Хорошо, — сказал Доминик, приподнимаясь на локте и дотягиваясь до чайной чашки, — быть обязательно? — Зачем? Боишься, что деньги потратили на браслет Cartier, а не на ремонт? — саркастично спросил Тейлор, благодарно кивая на протянутую Домиником чашку. Чай остывший, с ненавистной ромашкой, но плевать — из рук Доминика можно пить яд и слизывать с пальцев расплавленную ртуть, благоговейно целуя тыльные стороны ладоней и запястий. — Нет, не боюсь. Думал, что ты захочешь поехать. Там… там Нью-Йорк по пути. — По пути? — рассмеялся Тейлор, переворачиваясь на спину и поднимая с тумбочки пепельницу и пачку сигарет. — По какому пути? Думаешь, я переплыву Атлантический океан, разделяющий Мадрид и Нью-Йорк? Я не настолько хорошо плаваю, дорогой. По пути… ты можешь всегда не высыпаться? Нет, правда, ты становишься забавным. — Отвали, — пробурчал Доминик, роняя лицо в подушку, — у меня всегда было хреново с Географией. — На будущее, — сказал Тейлор, щелкая зажигалкой и крепко затягиваясь, — в Исландию и Гренландию тоже невозможно доехать на машине из Мадрида. — Отвали, — повторил Доминик, проходясь коротко подстриженными ногтями по ребрам Тейлора, нарочито надавливая на каждое — пускай остаются следы, ссадины, кровоподтеки — плевать, — ты меня не за географические знания любишь. — С чего ты взял, что я вообще тебя люблю? — спросил Тейлор и звонко рассмеялся, когда Доминик швырнул в него зажигалкой. — Кстати, о любви. Как новый роман продвигается? — Нормально, — ответил Доминик, стягивая футболку за горловину и бросая на пол, — познакомился с новым редактором — чертовски знойный парень. — Трахался с ним? — спросил Тейлор, прищуривая глаза и рассматривая полученное сообщение. — Знал бы ты, какой знойный парень пишет мне, — подкладывая подушку под голову, устроился поудобнее и поджал ноги под себя, печатая ответ, — кончил бы без рук. — Кому ты нужен? — проглатывая ревность, максимально незаинтересованно спросил Доминик, искоса поглядывая на телефон в руках Тейлора. — И, кстати, еще не трахался. — Зря, знойные парни на дороге не валяются, — просто сказал Тейлор, улыбаясь входящему звонку, отбрасывая одеяло и поднимаясь с кровати, — не скучай. Мудак, пробурчал Доминик, переставляя пепельницу на тумбочку, переворачиваясь на спину и прислушиваясь к голосу Тейлора из кухни, разбирая лишь взволнованные, проникновенные тональности, не кончи там от счастья, без рук. Звонили Тейлору нечасто — обычно писали, даже парни из Нью-Йорка, что Доминика выводило из себя практически до истерик — ему никто из бывших лучших друзей не писал и не звонил. Сколько писем с извинениями он написал Гранту? Десять? Двадцать? В ответ — блядская тишина. — Кто звонил? — серьезно спросил Доминик, прожигая Тейлора взглядом после получасового разговора по телефону. — Отвечай. — Знойный парень, — ответил Тейлор, бросая телефон на кровать рядом с Домиником, — я в душ. Доминик покосился на телефон и закусил нижнюю губу от злости и раздражения. Снятие блокировки по отпечатку пальца — дохлый номер, как не пытайся. Пока Доминик мысленно искал скотч, клеил его на стенку пепельницы, а потом и на корпус телефона, Тейлор спокойно вышел из душа, встряхнул головой, сбрасывая лишнюю воду с волос, и направился в кухню, размышляя над тем, что приготовить на завтрак. Пройдя мимо обеденного стола, поднял несколько листов, пробежался взглядом по написанному от руки тексту и, обреченно вздохнув, громко сказал в стену: «Эй, графоман, завтракать будешь?!» — Пошел ты нахуй! Классика, улыбнувшись, сказал Тейлор, открывая дверцу холодильника, вытягивая из поддона спелые томаты, пучки петрушки и базилика, перец чили, красную луковицу, пару зубчиков чеснока, сладкий перец и шесть куриных яиц. Включая плиту, ставя на конфорку толстостенную сковороду, Тейлор тщательно вымыл продукты и бросил на рабочую поверхность кухонного острова разделочную доску. Наливая на дно сковороды оливковое масло, забрасывая нарезанный мелким кубиком чеснок и лук и изредка помешивая деревянной лопаткой, принялся за оставшиеся овощи. Следом готовиться отправились цветной и чили перцы, помидоры, зелень — Тейлор добавил копченную паприку, орегано, накрыл будущую израильскую шакшуку крышкой и прижался бедром к столешнице, внимательно смотря на разозленного, нервного, предельно разъяренного Доминика. — Я, кстати, чеснок добавил, — равнодушно сказал Тейлор, указывая деревянной лопаткой на сковороду, — ну, это так, чтобы ты не облажался перед знойным редактором. — Блядь, как ты меня бесишь, — раздраженно ответил Доминик, усаживаясь на стуле, поджимая ноги под себя и притягивая написанную утром главу романа ближе к себе. — Заткнись, нахуй, и готовь свою блядскую яичницу. — А чего без футболки? На секс после завтрака надеешься? — Пошел на хуй, — по слогам прошипел Доминик, поднимая со стола карандаш, закусывая феррул и скользя взглядом по тексту, — и секс с тобой — так себе. — Было бы ради кого стараться, — ответил Тейлор, снимая крышку, убавляя жар конфорки, проделывая в тушенных овощах шесть углублений, и в каждое, разбивая одним точным ударом ножа по скорлупе, влил яйцо. Добавляя сверху молотую соль и мелко-нарезанный базилик, вновь накрыл крышкой и подошел к окну, открывая форточку и вытягивая из пачки сигарету. — Что, не получилось разблокировать? — Когда ты, блядь, уже заткнешься? — больше взмолился, чем спросил Доминик, резким взмахом карандаша перечеркивая пару абзацев. Да, графоманию нужно непременно истреблять — никуда не годится настолько детальное описание проклятой пепельницы и солнечных лучей переливающихся на колотом хрустале. — Закрой блядскую форточку — у меня нет настроения варить суп по рецепту бабушки. — Докурю и закрою, хотя твой суп мне нравится, — сказал Тейлор, выдыхая столп дыма в форточку, — кстати, я возвращаюсь в Гарвард. — Что?! — шокировано произнес Доминик, вонзая острие карандаша в пачку бумаги с такой силой, что тот сломался пополам. — Какого, блядь, хуя?! Бросаешь меня?! — А тебе-то что? Знойный редактор под боком, — тягуче-сахарно произнес Тейлор, подходя к плите, выключая конфорку, переставляя сковороду на деревянную доску и открывая крышку, — просто шикарно, давай, с аппетитом. Чай или кофе? — Ты совсем, блядь, страх потерял? — А я когда-то чего-то или кого-то боялся? — спросил Тейлор, нажимая на кнопку включения чайника и вынимая из подвесного шкафчика две чашки. — Нет, кофе не хочу — пиво хочу. Давай быстрее, остывает же. — Эй, блядь, я здесь, вообще-то! — Тейлор ничего не ответил, вытянул из холодильника бутылку безалкогольного пива, одним резким движением открыл крышку и сделал пару больших глотков. — Если ты меня бросишь… — Что? Вены вскроешь? Деревья, которые не отправятся на верную смерть ради твоих графоманских книжонок, скажут спасибо. — Хуй тебе — я такую шикарную вечеринку устрою, что ебанная Гренландия подплывет вплотную к Испании! — Вот, — торжественно сказал Тейлор, приподнимая бутылку и чокаясь с кем-то незримым, — воскрешение несравненного Доминика Моргана — звоните, блядь, в Ватикан! Доминик ответил вытянутым средним пальцем и, отломив кусок чиабатты из хлебницы, поднялся из-за стола. Вооружившись вилкой, склонившись над кухонным островом и уперевшись свободной ладонью в край столешницы, расслабленно выдохнул, приступая к завтраку. Тейлор, конечно, мудак, но готовит как божество — и по первому, и по второму пункту устоять невозможно. — Буду трахаться с редактором принципиально на твоей половине кровати, — сказал Доминик, обмакивая чиабатту в жидкий желток, только чудом сдерживая стон удовольствия — действительно, богически вкусно. — На всех поверхностях квартиры буду трахаться. Даже перед дверями твоей ебанной работы. — Предохраняйся, — сказал Тейлор, потрепав Доминика по волосам, — и не тяни малознакомые члены в рот. — Нахуй иди, — ответил Доминик, закатывая глаза, но от поглаживания пальцами по волосам отказываться не стал, наоборот — перехватил руку Тейлора и провел костяшками по щеке, блаженно прикрывая глаза. — Что, сперма осталась? — Мудак, — сказал Доминик, рассмеявшись, и протянул вилку с тушенными овощами Тейлору. — Так что, бросаешь меня? — Думаю еще, — сказал Тейлор и сощурил глаза, когда Доминик приставил зубья вилки к коже, защищающую сонную артерию, — дави сильнее, — предложил, загадочно улыбаясь и перехватывая руку за запястье, отчего заостренные зубья вошли еще на пару миллиметров глубже, — что, страшно? — Тебе бы к психотерапевту обратиться, — дрожащим, испуганным голосом сказал Доминик, вырывая руку с вилкой и отходя на шаг назад, — придурок. Тейлор простодушно пожал плечами, допил пиво, выбросил бутылку в мусорное ведро и вытянул вилку из подставки. Гарвард я окончу дистанционно, приеду только за дипломом. Доминик молчал, прижавшись к стене с изображением ночного неба лопатками, и небрежно засунул руки в карманы джинсовых шортов. Из груди рвались пресловутые, классические «мне похуй», «мне насрать» и «иди нахуй!», но в мыслях было совершенно другое — «если ты не изменишься, заиграешься, со мной или с кем-нибудь другим, дорогой, то единственное, что после тебя останется — сперма на лице». — Эй, ты чего? — спросил Тейлор, подойдя к Доминику и проводя подушечкой большого пальца по влажной после дорожки слез щеке. — Что случилось? Ты что, испугался? — Доминик прижался лбом к ключицам Тейлора и беспомощно разрыдался, крепко обнимая его за талию, сцепляя пальцы в прочный замок и вздрагивая от каждого невесомого поцелуя в макушку и висок. — Тише-тише, — сказал Тейлор, проводя пальцами по волосам Доминика, — потрахаешься со своим знойным редактором в другом месте, не нужно так переживать, тем более мои ночные смены никто не отменял. — Нахуй иди, — пробурчал Доминик, отстраняясь и медленно поднимая взгляд на Тейлора. — Пожалуйста… скажи это. Мне чертовски важно это сейчас услышать. Тейлор обнял лицо Доминика ладонями, коротко поцеловал в губы и прошептал на ухо: «ты — все, что у меня есть». Доминик вздрогнул, ощущая обжигающий метал, пронесшийся по пищеводу и осевший в межреберье, пульсируя и растекаясь, подобно вулканической лаве, обхватил пальцами шею Тейлора, резко потянул на себя, припадая к губам в требовательном, глубоком, жадном поцелуе и вспарывая ногтями кожу на лопатках, чувствуя больше, интимнее, жгучее, ярче, желаннее. Хочу тебя. Сейчас. Всегда. Только тебя. Люби меня. Пожалуйста. — Цветами радуги вымощен путь к любви. Красный цвет преследовал Алекса с раннего утра, с момента, когда глаза резко распахнулись от громкого, протяжного, бодрящего звонка будильника — протянутые к залитому предрассветными лучами окну пальцы окрасились ализарином. Алекс поднялся с кровати, натянул футболку, спортивные шорты, набросил на плечи куртку-ветровку, схватил с книжной полки фитнес-браслет вместе с телефоном, пожелал Лиаму доброго утра и отправился на пробежку, вставляя в уши наушники. Спускаясь с пятидесятого этажа по лестнице, перепрыгивая через четыре ступени, выбирая подходящий плейлист, Алекс искренне улыбался встречающимся на пути людям, начиная от горничных, заблудившихся гостей отеля и заканчивая курящим алое «Sobranie» на улице портье — черт возьми, жизнь прекрасна. Оранжевый пропускающий на пешеходном переходе автомобиль заставил почтительно кивнуть в знак благодарности, получая в ответ игривое подмигивание фарами и раскатистый смех водителя. Опавшие в парке листья переливались бронзой, девчушка, старающаяся завоевать внимание матери жонглированием крупных апельсинов, очаровывала, витающий в воздухе аромат корицы — обескураживал. Алекс выстроил в навигаторе маршрут, сверился с наручными часами и, лениво размяв плечи и кисти рук, побежал желанные после восьмичасового сна двадцать километров, навстречу будущему — красочному и яркому. Желтый чехол телефона был в руке Итана, когда он дружелюбно подмигнул и кинематографично постучал подушечкой указательного пальца по циферблату часов, призывая поторапливаться на утреннее собрание. Алекс вбежал в конференц-зал ровно за минуту до официального поворота ключа в замочной скважине, опустился на стул рядом с Брайаном, поставил локоть на поверхность стола, подпер щеку ладонью и игриво поиграл бровями, когда Элен эффектно, точно порно-стар, сняла кожуру с банана, неоднозначно натягивая щеку языком. Действительно хорошая, верная — никому и слова не сказала о зародившихся летом отношениях, напротив — подыгрывала, посмеивалась, но всегда выручала и закатывала в глаза на озвученные другими подозрения. Отношения в тайне не из-за страха, скорее, виноват азарт — Элен все прекрасно понимала, все всё прекрасно понимали. Повеяло лимоном, стоило Брайану совершенно простодушно положить руку на спинку сидения Алекса, случайно с виду и до мурашек волнительно по ощущению, касаясь кончиками пальцев лопаток — волшебно, прекрасно. Зеленый лист слетел с кроны высокого клена, застрял, обреченно повиснув и грустно покачиваясь в густых волосах Брайана, когда он неспешным шагом прогуливался с будущей пациенткой по дорожкам заднего двора центра, обсуждая предстоящую операцию и детально описывая каждый шаг. У Элен, сидящей рядом на скамейке, в руках пластмассовый пол-литровый стакан безалкагольного мохито — листики мяты, придавлены кубиками льда и, черт возьми, в свете солнечных лучей это выглядит настолько притягательно, что Алекс сделал пару глотков. Брайан на противоположной стороне лужайки замер на мгновение, вопросительно приподнял бровь, но заметив положительный кивок Алекса, вытянул из кармана халата яблоко сорта «Гренни-Смит» и откусил огромный кусок, вынуждая шумно сглотнуть. Страсть пахнет яблоками, секс пахнет яблоками, Брайан и его бешеная энергетика пахнет яблоками — Алекс это прекрасно знал. Голубой свет неоновых ламп, вальяжно устроившихся под потолком кабинета, слепил яркостью — пальцы Алекса комкали лазурную ткань рубашки на плечах Брайана, скользили по шее, груди, неспешно расстегивая пуговицу за пуговицей, спускались к манжетам, поднимались к воротнику и желанно опадали к ремню на брюках. Губы Алекса впитывали жадные, головокружительные, сумасшедшие поцелуи, подобно пыльно-голубому горизонту морской глади, поглощающей солнце. Васильковые бабочки из открытой несколько минут назад Алексом коробки заинтересованно поглядывали на целующихся парней с высоты книжных полок из укрытия разноцветных кроликов и роз из салфеток. Любовь — это жуткая гадость с поцелуями, слюнями и всем таким, говорил десятилетний Алекс отцу, закрывая ладошками глаза при виде держащихся за руку людей. Любовь — это прекрасно, мальчик мой, отвечал Роберт, нежно проводя пальцами по его волосам, вырастешь и узнаешь. В глазах Роберта отражалось чистое голубое небо. Вырос, узнал, согласился: любовь — это прекрасно. Синий Ягуар рассекал полупустые улицы Нью-Йорка, позволял осеннему ветру трепать волосы через открытые окна, разгонялся до двухсот километров в час и заглушал шум двигателя громкой музыкой из сабвуфера на приборной панели. Ночное небо цвета тенарова синь с каждым пройденным километром взрывалось россыпью звезд — ладонь Брайана скользнула от предплечья вверх к плечу, костяшки пальцев ласково прошлись по щеке, вынуждая тепло улыбнуться, и трепетно коснулись уголка глаза. Алекс перевёл взгляд на зеркало дальнего вида и протяжно застонал, буквально утопая в мертвенном индиго глаз Брайана. Паркуясь у обочины, отстегивая ремень безопасности, усаживаясь на сидении поудобнее, Алекс дрожащими ладонями обнял лицо Брайана, притянул ближе к себе и нежно поцеловал в губы, резко выдыхая носом от ощущения пробежавших по венам полуночной сини эндорфинов. Прижимаясь лопатками к поднятому стеклу водительской двери, наслаждаясь горячими, влажными отпечатками губ на шее и ключицах, запуская пальцы в волосы Брайана, Алекс впивался ногтями в ладони, не позволяя себе сорваться, произнести… нет, ещё слишком рано — черт возьми, сумасшествие страсти слишком стремительно выбивает почву из-под ног. Фиолетовый цвет салфеток выбрал Брайан для создания букета из сотни роз, потратил долгие десять часов, практически теряя чувствительность на кончиках пальцев и приобретая трупно-лавандовые синяки под глазами. После Алекса на ключицах, ребрах и запястьях — пурпурные следы синяков, кровоподтеков, жадных, опьяняющих поцелуев. После Алекса руки и волосы пахнут спелой сливой — сладкой, терпкой, желанной. После Алекса перед глазами — не вспышки или пятна, а стремительно расцветающие бутоны мальвы. Алекс удивленно моргнул, расслышав стук в дверь кабинета, и обернулся через плечо, шокировано смотря на Брайана, держащего в руках круглую коробку, украшенную по корпусу рисунком сирени с пятью лепестками, с роскошными розами цвета индиго. Асмодеус вытянулся в полный рост, осторожно забрал кусок говядины из пальцев и толкнулся холодным носом в костяшки, призывая отойти от замешательства, вдохнуть спрей из ингалятора и, наконец-то, подняться с кресла. Спрей у Алекса со вкусом ежевики. — «Лунная пыль — самый лучший наркотик».А.Д. — Моя очередь просить помощи. Давайте-давайте, отвлекитесь от дел или безделья и сходите со мной на баскетбольный матч! Мне статью нужно написать в университетскую газету. Ну, весело же! Баскетбол! А.М. — Прости, bebé, у меня сеанс. А.Д. — Я даже время не указал! А.М. — Неважно. Люблю тебя, развлекайся. Г.М. — Если вечером, то не могу — ужинаю с отцом. Прости, Андер, в другой раз. Т.Х. — Прости, у меня сегодня выставка в Парсонс — пропускать нельзя категорически. Т.Д. — С радостью, дорогой, сейчас только билет из Мадрида возьму. Серьезно, какого черта меня еще не исключили из чата? Г.М. — В смысле? Мы же тебя любим. А.М. — О, да! Особенно любим читать твои занудные медицинские термины и вечное недовольство испанским кофе. Т.Д. — Кофе здесь правда ужасный! А.Д. — Предатели. Особенно Тейлор — на тебя я рассчитывал! Д.Г. — Баскетбол? Ни-ко-гда! Будет футбол — звони. А.Д. — Филип, прошу. Я знаю, что ты читаешь! Филип, пожалуйста. Ф.П. — Нет. У нас вечеринка с Валиумом и Нептуном. А.Д. — Филип, пожалуйста. Во имя дружбы и безоговорочной победы Колумбийского университета! Ну же, прайд беззубых львят проиграет с невероятным счетом! Прошу, Филип, я тебе пива куплю. Ф.П. — Ты купишь мне бутылку двадцатилетнего виски, если беззубые львята победят — идет? А.Д. — Хоть две.
— Пойдем-пойдем, — требовательно говорил Андер, таща Филипа за собой по коридорам Колумбийского университета и уворачиваясь от толпы болельщиков, студентов, преподавателей, тренеров и даже талисманов, умирающих от жары в теплых костюмах, — ни на что не отвлекайся. Филипу было сложно отвлекаться на что-то конкретное — из-за сломанной вентиляции и людей, которые активно пользовались духами или пренебрегали ими, дышать становилось сложно и практически невозможно. Стараясь поспевать за Андером, Филип трижды останавливался у питьевых фонтанчиков, раз семь толкнул локтем настойчивых студентов, которые наступали исключительно на кроссовки, и примерно несколько сотен нервных клеток потратил на то, чтобы продумать план безопасного отхода. В университетские времена Филипа никогда не было подобного ажиотажа — все эти разрисованные краской лица, кричалки, доносящиеся из каждой открытой аудитории, речевки и громкая музыка из динамиков выбивали почву из-под ног. Андер же уверял, что не происходило ничего необычного — студенты Колумбийского, конечно, далеко не фанаты баскетбола, но прийти, чтобы посмотреть, как разгромят эгоистичных львят — дело чести. — Вот, нам сюда, — сказал Андер, указывая рукой на места для прессы (Боже, как пафосно — белый листок А4 с размазанной краской умирающего принтера) и осматриваясь по сторонам. — Спасибо, что согласился прийти! Филип жестом показал обещанные две бутылки виски, занял место на неудобном стуле, поджимая ноги под себя и барабаня подушечками пальцев по коленям. Зал был до странного переполнен: болельщики сидели друг у друга на коленях, на трибунах растянулись баннеры с неоднозначными лозунгами, тренера различных команд заняли ряд под самым потолком и вооружились ручками, блокнотами и планшетами, словно пришли смотреть не университетский матч, а поединок высшей лиги. Филип перевел взгляд на Андера: на стопку бумаги на коленях, на три разноцветных ручки, кассетный диктофон и полную отчужденность на лице во время слишком страстных танцев черлидеров. Филип вытянул бутылку воды из кармана антрацитового пальто, открутил крышку, отпил несколько больших глотков, внимательным взглядом изучая тренеров, выводящих команды. Забавным было то, что у обоих университетов талисманом были львы — видимо, битва и правда принципиальная. Эдакое львиное дерби — смех сквозь слезы. — Что-то странное, — заметил Андер, отрываясь на мгновение от записей и сверяясь с перечнем имен и позиций игроков, — Хофстра настолько тщеславны, что не указали ни имени, ни фамилии легкого форварда — просто сумасшествие какое-то. Эй, судья! — Филип удивленно смотрел на Андера, который гневно шипел на судью, злобно тыкая указательным пальцем в список, искренне не понимая причины гипертрофированной серьезности и, как ни странно, настоящей журналисткой хватки — ради Бога, это же просто матч. — Все, я получил имя. — И какое? — равнодушно спросил Филип. — Фабиан Обри. Семнадцать лет. Рост — метр восемьдесят шесть сантиметров — не дотягивает до легкого форварда. Мы точно победим. — Поднимем ставку до трех? — спокойно спросил Филип, переводя взгляд на команду университета Хофстра и уже знакомого тренера, и торжественно приподнял бутылку воды, замечая сначала смущение, потом замешательство и только в конце — искреннее удивление, граничащее с восторгом, Фабиана. — Без проблем, — согласился Андер, проверяя работоспособность диктофона и количество чернил в ручках во время оглушающей сирены, открывающей матч, — запомни: я предпочитаю «Kujira», — Филип ответил согласием, говоря, что совсем не против получить именно его. Филип искренне не понимал за чем наблюдать забавнее — за ведущей по счету командой университета Хофстра или за нервными движениями Андера, который не мог усидеть на стуле, то поднимаясь и крича что-то в сторону площадки, то возвращаясь к записям. — Какой стресс, — злобно бормотал Андер, чиркая ручкой по бумаге, — какое жалкое зрелище, я на корте такой же беспомощный? — На корте ты бесподобен, — честно сказал Филип, после очередного трехочкового броска и спешного изменения счета на электронном табло. — Я правильно понял — этот не дотягивает? — Нет, ты только посмотри на него, — возмущался Андер, нервно постукивая корпусом диктофона по стопке исписанной бумаги, — еще и болтать успевает — точно на стероидах! Эй, судья, все игроки сдали анализы?! — судья на Андера не обращал никакого внимания, лишь театрально закатывал глаза на озвученные обвинения и продолжал следить за матчем, изредка фиксируя ауты, пробежки и удержание мяча. — Непотребство! — Научись проигрывать с достоинством, — улыбаясь, сказал Филип, подбадривающе подталкивая Андера локтем. — Подумаешь, девятьсот долларов — от чемпиона Уимблдона не убудет. — Дело не в деньгах, — рассеянно ответил Андер, театрально закатывая глаза на очередной бросок и еще больший отрыв по счету, — на баскетбольную команду декан тратит чертово состояние — и что в итоге? Они даже чертов дриблинг сделать не могут! Про блок-шот вообще молчу. Я думаю, мне выпить надо. — Выпить почти всем надо, только они об этом не знают. Так и быть, можем зайти в бар. — Не могу. Нужно доделать доклад о «проблеме нативной рекламы» и чертову статью, — расстроенно сказал Андер, тыкая указательным пальцем на стопку бумаги. — На следующих выходных? — Хорошо, — согласился Филип, вытягивая из кармана пальто пачку сигарет и рассматривая содержимое, — пойду покурю. — Я с тобой, — воодушевился Андер, оглядываясь назад, — эй, Конрад, внесешь вклад в развитие университетской журналистики? — замечая нерешительный кивок, передал бумаги, ручки и блокноты и, схватив Филипа за руку, указал взглядом на подсобку. — Пойдем. — Я думал, ты бросил, — сказал Филип, протягивая Андеру пачку сигарет и зажигалку. — Я курю, когда нервничаю, — ответил Андер, прижимаясь лопатками к пыльной стене подсобного помещения, — а ты… ты бросил? — Даже звучит забавно. Нет, не бросил, — сказал Филип, крепко затягиваясь и изучая взглядом разбросанные на полу мячи, насосы и флаконы полироли. — Нельзя бросить по щелчку пальцев, и ты, дорогой мой, прямое тому подтверждение. Андер театрально закатил глаза, усмехнулся собственным мыслям и беспомощно пожал плечами. Да, курить ему нравилось. Подсознательно он действительно ждал каждого вторника и именно из-за звонка матери никогда не выключал звук на телефоне. Он это прекрасно понимал — ради Бога, Макс тоже понимал. — Но на таблетки, — серьезно сказал Андер, затушив сигарету об угол стены, — мне подсесть не удалось, слава Богу. — Ты подсел на любовь, — нарочито проникновенным голосом ответил Филип и рассмеялся, когда Андер подтолкнул его локтем в бок, — а это, знаешь ли, гораздо хуже. Вернувшись на трибуны, Андер обреченно сполз по спинке стула, смотря на повергающий в шок счет — немыслимо, их не было от силы пять минут, а выскочки из Hofstra Pride вели уже на сотню очков. Полный провал. Ошеломительный позор. Притихшие болельщики Колумбийского университета. Декан, восседающий на кресле в комментаторской будке выглядел мертвенно-бледным и потерянным — расследование по вложенным в команду деньгам, понимал Андер, будет феноменальным. За три минуты до конца матча болельщиков практически не осталось, лишь оглушительный свисток судьи пробудил нескольких задремавших парней и девушек на верхних рядах трибуны. Андер выглядел удовлетворенным, просматривая записи Конрада, изредка перечеркивая никому не нужные пометки. Ну, хоть без ошибок. — Ну, не жалеешь, что согласился? — Конечно, нет. Теперь осталось дождаться выигрыша, — сказал Филип, выходя из здания Колумбийского университета, заматывая шею теплым черным шарфом и смотря на потерянных студентов, устроившихся на лужайке с бутылками пива. — Ну что, до встречи? — Ты пешком? — удивленно спросил Андер, натягивая рукава свитера под пальто до ладоней. — Холодно же. — Мне еще с собакой гулять — нет никакого смысла сейчас ехать на такси. До встречи, — буднично сказал Филип, карикатурно отдавая честь, и прикурил сигарету. — Три бутылки «Kujira», не забудь! Вставляя наушники, включая музыку на полную громкость, Филип шел по улицам, наслаждаясь каждой секундой одиночества, приятным баритоном вокалиста, мелодичным текстом и отличными гитарными партиями. Вместе с базальтовым дымом с приоткрытых губ слетало облачко пара, доказывающее, что осень, пусть и ранняя, уже чертовски холодная. Манхэттен, раскрашенный яркими, неоновыми вывесками и амарантово-пурпурным закатом, впервые за последние годы не показался Филипу сборищем бетонным коробок, пропахших переженным кофе, испражнениями и мусорными отходами из вечно открытых баков. — Доппио, будьте любезны, — обратился Филип к бариста, через опущенное окошко кофейни, вынимая один наушник, — и какой-нибудь круассан на ваш выбор. Нет, никак не подписывайте, да, без сахара. Дожидаясь заказа, Филип прижался плечом к шершавой кирпичной стене и, вытянув телефон из кармана, обреченно закатил глаза. Тревор, разумеется, задерживается. Значит, прогулка с собакой не была предлогом, чтобы уйти пораньше. Вот же дерьмо. Расплатившись за кофе и круассан с баварским кремом, Филип ускорил шаг, переходя с людной улицы на сторону Центрального парка, надеясь сократить время до того, как Нептун не выдержит и все-таки посягнет на компьютерные провода. Нужно было запереть дверь. Ее вообще нужно всегда запирать. — Ты точно хочешь моей смерти, — раздраженно сказал Филип, отвечая на звонок и делая большой глоток кофе, — что-что? Я только сегодня гулял с ним трижды — Тревор, какого черта? Просто жить, пока не умрешь — уже тяжелая работа, а ты просишь от меня слишком много. Я, блядь, не супергерой. Знаешь, бывают дни, когда лучше всего не вылазить из постели и натянуть одеяло на голову — вот у меня сегодня именно такой день! Засунь свою выставку в задницу, сам иди… сука, — разъяренно выдохнул Филип, с трудом сдерживая желание швырнуть телефон в озеро — пришлось выбросить в урну кофейный стаканчик с круассаном, чтобы хоть немного абстрагироваться. Не получилось. — Как же все заебало. — Тяжелый день? — Филип обессилено опустил локти на прилавок Дина и обреченно заскулил, роняя лицо в раскрытые ладони. — Эй, ну ты чего? — Я чертовски устал, — рассеянно ответил Филип, указывая пальцем на стенд с сигаретами, — моя жизнь — бесцветная мрачная пародия на существование. Я даже с ума сойти не могу — настолько у меня скучная и пресная жизнь. — Найди хобби, — предложил Дин, протягивая пачку «Marlboro», — запишись на кулинарные курсы. — Серьезно? Может, мне еще на степ-аэробику записаться? — Кто знает, — сказал Дин, рассмеявшись, и задумчиво почесал пальцами аккуратно-подстриженную бороду, — может у тебя призвание. После девятого сезона «Американской истории ужасов» это чертовски в тренде! — Настолько короткие шорты мне не подойдут, — рассудительно ответил Филип, снимая зубами защитную пленку с сигаретной пачки, — ну, а ты, какое у тебя хобби? — Вот же оно, — торжественно сказал Дин, окидывая жестом тележку. — Дин Сильвен — частный детектив. Работаю под прикрытием, продаю детишкам мороженое и поглядываю за одной дамочкой. Гуляет по утрам и вечерам на инвалидной коляске — страховая компания ищет доказательства тому, что она симулянтка. — Скажи, что ты шутишь. — Нет, друг мой, у меня вот… даже бинокль есть, — Филип удивленно уставился на выставленный на прилавок бинокль «Canon» с оптическим стабилизатором и провел ладонью по лицу. — Ну, а что, страховая отлично платит, продавать товары хмурым людям мне тоже нравится, а дамочка, между нами симулянтка, пусть порадуется еще недельку. — Неожиданно, — признал Филип, прикуривая сигарету, — я бы еще поболтал, но нужно с собакой погулять. — Так возвращайся — я здесь до полуночи. Филип решил, что вернуться определенно стоит — ведь иногда так чертовски приятно послушать интересных людей. Открывая парадную дверь дома, вдыхая неприятный, спертый запах сырости, неоднозначно покосился на информационную доску и смятый лист бумаги с двумя корявыми словами — сточные воды. Вот дерьмо, пробормотал Филип, поднимаясь на этаж, вставляя ключ в замок и хватая с тумбочки поводок, ну я вам, твари, устрою на следующем собрании. Давай, живность, поторапливайся. Нептун выплыл из комнаты, чудом не врезавшись в дверную раму головой — глаза заспанные, зевает, потягивается, лениво виляет хвостом — настоящий счастливчик. Выйдя на улицу, впервые не обращая внимания ни на клумбу, ни на дорожный знак, Филип сразу же указал рукой на пешеходный переход, вытянул из ящика несколько пакетов и ослабил шарф. Судя по разговорам у тележки, Дин был явно не один. Судя по определенному голосу, рядом был никто иной, как герой сегодняшнего матча. Филип долго размышлял о том, стоит ли сменить маршрут или вообще — повернуть домой, спрятаться под одеялом и посмотреть какой-нибудь нормальный фильм, но уличные фонари включились до того резко и неожиданно, что отступать было поздно — Фабиан смотрел на него в упор с таким любопытством, словно видел впервые… словно не видел его чуть больше часа назад. — Кофе хочу, — сказал Филип, сжимая губами сигаретный фильтр и щелкая зажигалкой; Нептун, подобно хозяину, вальяжно прошелся по берегу мимо крякающих уток, нарочито картинно опорочив ближайшее к озеру дерево поднятой лапой, — и что-нибудь похожее на еду. Как матч? — Как обычно, — ответил Фабиан, — победа, весьма спорная, конечно — бились до последнего. Ну нет, зачем тебе этот корн-дог? — А что предлагаешь взять? — Здесь? Ничего. Не в обиду, Дин, но стрит-фуд вообще не твое. — Иди ты, — беззлобно сказал Дин, рассеянно махнув рукой. — Нашелся тут профессионал. — Я, вообще-то, хожу на кулинарные курсы, — серьезно сказал Фабиан, из-за чего Филип только чудом не подавился кофе, — что? — Нет, ничего, — невыразительно сказал Филип, умалчивая о том, что у него обычно даже простая яичница подгорает, не говоря уже о каком-нибудь сэндвиче, — размышляю о том, из какой доставки сделать заказ. — Сходи в уличное кафе за углом, — предложил Дин, указывая рукой в нужном направлении, — возьми еду на вынос — стейки и бургеры у них фантастические, — Филип задумчиво кивнул, стараясь вспомнить, когда в последний раз ел мясо, а не сомнительную вегетарианскую еду Тревора. Все эти цукини, томаты, разноцветные салатные листья, к которым даже Валиум в предверии голодного обморока не подойдет. Да, стейк — чертовски хорошо, особенно с картошкой-фри и соусом чимичурри. — Мне, кстати, в ту же сторону, — продолжил Дин, поглядывая на наручные часы, — все равно, кроме вас, в этой части парка почти никто не ходит. Все, решено! Закрываюсь. — Ну, а ты, победитель, согласен на детский бургер? — Детский? — рассмеялся Фабиан, забрасывая на плечо лямку спортивной сумки. — Как минимум двойной с соусом сезам и запеченной картошкой и беконом, для начала. Да-да, работорговец, аппетит у меня недетский, — и почему-то Филип в этом не сомневался.