аберрация

Бессердечность — залог долгой молодости. Греши и процветай. Оставайся ко всему безучастен, и тогда распадутся семьи, погибнут империи, но ни один волос на твоей голове не поседеет. (Ирвин Шоу. Люси Краун)

       — «Сымитируй солнце».        — Ради Бога, просто сделайте это!        Алекс одновременно проклинал все: палящее солнце, плавящийся под ногами асфальт, плотную ткань темно-синего жакета, который, словно по закону подлости, категорически не пропускал крупицы редкого ветра, и Брайана вместе с Диланом, нарочито долго выбирающих спички, зажатые в его руке. Алекс, будь другом, мягко начал Итан прошлым вечером, элегантно выпуская кольца дыма из приоткрытых губ, возьми троих к себе в машину — эти выходные очень нужны для сплоченности коллектива. А потом Итан улыбнулся, и Алекс повелся как самый законченный придурок, отвечая согласием. Причем Алекс так и не понял, на что именно повелся — на фразу «будь другом», на то, что сигаретный дым не вызывал приступ панической атаки или на саму улыбку? Вот же кретин, думал Алекс, продолжая прожигать взглядом нерешительных коллег, один из которых, по велению жребия в виде длинной спички, станет попутчиком на три с половиной часа. Остальные два места распределились слишком быстро — настолько слишком, что Алекс обомлел: Элен просто уселась на заднее сидение, потащила Колина за собой и закрылась изнутри.        — Ладно, ты первый, — после получаса оживленных споров сказал Брайан, демонстративно отступая на шаг назад, — давай, тяни.        — Господи, верните мне Сарамаго, — взмолился Алекс, проводя свободной ладонью по шее, влажным на кончиках волосам и по солнцезащитным очкам, устроившимся на вороте белой футболки.        — Сарамаго — преемник, — сказал Брайан, небрежно пожимая плечами и закатывая рукава легкой джинсовой куртки, надетой поверх белой рубашки, до уровня локтей, — он едет с Итаном. А мы, в общем-то, тоже не в восторге от твоего общества, мозгоправ.        Алекс сощурил глаза в надежде, что Брайан свалится замертво и просто расплавится на асфальте перед капотом Ягуара, но тот — привет, закон подлости! — выстоял и даже бровью не повел. Дилан же тщательно выбирал между двумя спичками, словно от этого зависела жизнь, процветание всего человечества и вероятность того, что двери Ада закроются навсегда. Видимо, ни первого, ни второго, ни третьего не будет — Дилан вытянул короткую спичку, поэтому, надевая на лицо маску невозмутимости, поднял с капота рюкзак и, не говоря ни единого слова, гордо прошел к ярко-желтому Porsche Cayman, мысленно думая о том, что, в конечном итоге, ему чертовски-повезло.        — Джентльмены, — улыбаясь, сказал Дилан, когда Джейсон одним нажатием открыл багажник и бросил точно в руки запотевшую бутылку ледяной воды, — приятное общество.        — Пока он молчит, — уточнил Коул, одергивая края ярко-голубой футболки и расправляя складки на карманах джинсовых шортов длиной по колено, — садись на пассажирское — меня укачивает спереди, если я не за рулем.        Джейсон театрально закатил глаза, выбросил полуистлевшую сигарету в ближайшую урну, комбинацией клавиш на пульте включил кондиционер в салоне и, опустив локти на крышу, недовольно посмотрел на Коула, плюя в лицо каждым практически незаметным изменением в мимике: не я виноват в том, что твоя тачка в ремонте и точно не я виноват в том, что Итан запретил ехать на мотоцикле. Коул в ответ демонстративно открыл запотевшую банку пива из сумки холодильника и протянул идентичную Дилану. Поездка обещает быть возвышенной и точно — веселой.        — Перестань над ним издеваться, — серьезно сказал Итан, стоя перед открытым капотом верного друга-мерседеса, упираясь в края руками и внимательным взглядом изучая крепление каждого провода, — Господи, два дня балагана — мне нужны пара таблеток экстази и десять литров крепкого кофе.        — Мне прегабалин выписали еще в школе, — нарочито случайно сказал Грант, прижимаясь лопатками к стеклу водительской двери, — можем… эй!        Дэнни развел руки в стороны, словно не сделал ничего такого, за что нужно непременно извиниться. Подумаешь, наступил на врачебно-белый кроссовок Гранта пыльной подошвой, подумаешь, ткнул локтем в бок, подумаешь… В конце концов у Дэнни есть оправдание. Весомая причина, чтобы быть немного раздражительным. Во-первых, жара, плавящая внутренние органы, если не потреблять достаточное количество ледяной воды. Во-вторых, Итан. Ладно, Итан был — во-первых. Говоря откровенно, в сто пять по Фаренгейту Дэнни не надеялся на то, что Итан наденет кожаную куртку, но хотя бы на рубашку — ну, с высоким воротником и длинным рукавом — точно рассчитывал. Белая футболка с коротким рукавом, больше похожая на майку, в его планы не входила даже в самых опасных развитиях возможных событий. Сорок по Цельсию, дорогой, радуйся, что я вообще одет.        Дэнни прекрасно видел все эти восторженные взгляды, точно такие же — один в один — какими он смотрит на Итана. Он и только он. Только ему можно, а всем остальным — нет. Возможно, Дэнни ревновал. Возможно, Дэнни не находил себе места от ревности. Возможно, Дэнни хотел взять нож для колки льда и выскрести глаза из всех ненужных, посторонних глазниц. Возможно…        — Все, теперь можно ехать, — улыбнувшись, сказал Итан, опуская капот, проводя пальцами по взмокшим волосам и вытягивая сигарету из пачки зубами. — Ну, чего ждем? По местам!        Мысленно Эшли перекрестился, повернул ключ в замке зажигания и резко вдавил педаль газа, от чего сидящий на пассажирском сидении Артур недовольно цокнул языком и слишком яростно сжал пальцами его плечо, буквально всем видом говоря: «я тебе, блядь, устрою веселые выходные!» Когда решение о тимбилдинге — мерзкое слово, не называй так эти выходные! — было озвучено Итаном в пятницу днем, Артур чуть не подпрыгнул от радости, выбирая попутчиков в машину Эшли. Причем, мнение самого Эшли ему было предельно неинтересно. Его работа — не перепутать газ с тормозом, а вот у Артура настоящий детский восторг! Возможность практиковать французский язык, общаясь с носителем, и вероятность выучить пару десятков интересных фраз на китайском, если времени хватит. Ухватив утром сонного Бингвена и замученного Адониса под локти, Артур сиял как рождественская ель, увешанная разноцветными гирляндами, или как человек, сорвавший огромный куш в казино, не обращая на закатывание глаз Эшли никакого внимания. Подумаешь, переживет. Артур каждую субботу в одиночестве проводит — он, черт возьми, заслужил вознаграждение!        — Так-так, — радостно проворковала Никки, одергивая короткие джинсовые шорты и края черного кроп-топа, — мои прекрасные хирурги, по местам.        Джон Обри еще месяц назад понял, что что-то не так, когда Никки, как бы случайно, начала таскать в центр образцы цветов на бумажной палитре. Сначала шли красные оттенки, потом оранжевые и только в завершении — розовые. Мир Джона в тот момент времени непременно летел в пизду — именно туда, потому что, во-первых, он там частый гость и, во-вторых, хорошо во всем разбирался. Джон наобум ткнул в «Розовый Маунтбэттена», надеясь на то, что помогает выбрать Никки цвет маникюра, а никак не машины. И вот сейчас, спустя месяц, он смотрел на розовый BMW по меньшей мере как на инопланетянина, затесавшегося среди нормальных автомобилей и разрушившего весь, блядь, тестостерон к чертовой матери. Пизда Джону не понравилась впервые.        Джордан и Роберт переглянулись, одновременно приподняли правую бровь и, обреченно вздохнув, пожали плечами. Ну, автомобиль Барби, подумаешь! Брутальное барбекю никто не отменял. Дом, вероятно, тоже брутальный. Да и, говоря откровенно, нарочитая женственность даже прекрасна в некотором роде, а Никки, так вообще, милашка и прелесть, если не находится в стенах центра — там она безоговорочно фурия.        Усевшись на пассажирское сидение, Дэнни настойчиво заставлял самого себя — разум, нервы и комплексы заодно — немного успокоиться. Пока Итан стоял у машины Джейсона, со стороны водителя, опустив руки на границу опущенного стекла, и ослепительно улыбался, говоря что-то в ответ, отпивая воду из бутылки большими глотками, Дэнни чуть угольный карандаш пополам не сломал и не прорвал острием страницы блокнота. Про отношения Итана и Джейсона он прекрасно знал, практически во всех подробностях, но чертова ревность в очередной раз играла с ним злую шутку. Ты эту воду на голову и лицо вылей, а то еще не весь мир кончил, пробурчал Дэнни себе под нос и шумно сглотнул, замечая пораженный взгляд Гранта в отражении зеркала дальнего вида, вы оба ничего не слышали.        Грант небрежно пожал плечами, откинулся на мягкую спинку заднего сидения, опустил стекло на максимум и заинтересованно посмотрел на сидящего рядом Лиама. Первую неделю знакомства Грант настойчиво называл его Ленни и, что самое странное, Лиам его не поправлял. То ли ему было просто плевать, то ли привык к тому, что имя редко запоминают. Самого Лиама редко запоминают, если говорить начистоту. Или причина в другом — все-таки Ленни лучше, чем задрот.        — Быстро стерли с лиц напряженную озадаченность и улыбнулись, — серьезно и властно сказал Итан, вставляя ключ в замок зажигания и выводя автомобиль на главную дорогу, — серьезно, я всем пациентам по громкой связи приказал даже не думать о смерти в эти выходные, так что… веселье, барбекю, алкоголь и здоровый восьмичасовой сон нам обеспечен. Не вижу радости.        — Вот она! — радостно проговорил Грант, подавшись вперед, и устроил ладони по обеим сторонам водительского кресла; на вероятное «ручонки, блядь, убери» в мыслях Дэнни, Грант не обратил никакого внимания. И вообще — Итана он знает дольше, они дружат, а Дэнни пусть чиркает себе в блокноте молча. — Два дня за городом! Восторг!        — Ну, хоть кто-то светится радостью, — тепло ответил Итан, накрывая руку Гранта своей и сильнее давя на педаль газа, — Бэмби, тебе холодно? Выключить кондиционер?        — Нет-нет, все хорошо, — улыбнувшись, ответил Лиам, натягивая рукава темно-серого джемпера до ладоней, усаживаясь на заднем сидении поудобнее, поджимая ноги под себя и переворачивая страницу скандинавского медицинского триллера. — Я правда рад, но здесь убийца такое вытворяет — потом расскажу.        — А ты почему молчишь? — спросил Итан, ловя боковым взглядом разъяренное выражение лица Дэнни. — Случилось что-то?        — Нет, все замечательно, — процедил Дэнни, сквозь плотно сжатые зубы, и сцепил пальцы в замок, мысленно считая от нуля до десяти.        Итан над ним просто издевался. Ладно, Дэнни рассматривал это исключительно как издевательство. У Итана все поголовно — лапочки, солнышки, красавицы и далее по списку — чтобы на контрасте, когда он предельно зол, все это сыграло дополнительную роль: лапочка становится безмозглым мудаком по щелчку пальцев, солнышко мгновенно гаснет, а красавица превращается в последнюю дуру за долю секунды. Дэнни это прекрасно знал. Все замечательно, пока Итан не начинает сыпать прилагательными потому, что именно здесь проходит тонкая грань — все ранее окрещенные миром слова как положительные предстают в строго-параллельном ключе: у Итана были блистательные аспиранты (тупоголовые кретины, бесполезные, блядь, дегенераты, если диплом им достался посредством отсоса, я весь департамент здравоохранения засужу!), также прекрасное место предыдущей работы (ебанный клоповник, низший сорт дерьма и все коллеги — неучи!), разумеется отличное отношение к любой непогоде (да, блядь, пристрелите меня — я рук не чувствую и уровень моего интеллекта стремительно падает!) и восхитительная реакция на флирт со стороны посторонних людей (я тебе, уебок, ебальник разобью, если посмеешь ко мне прикоснуться!)        Когда дело касалось прикосновений, прекрасно знал Дэнни, все становилось в разы серьезнее. Итан крайне редко пожимал руки в знак приветствия и касался кого-либо только в строгих случаях. Разумеется, все это относилось к малознакомым людям — друзей Итан любил безмерно. Причем максимально тактильно, что поначалу Дэнни немного смущало и даже пугало. Все эти — «привет, Синистер!» непременно с обхватыванием ладонями лица и жарким поцелуем в губы от Эшли, или «здравствуй, красавчик» с вальяжно устроившейся рукой на талии и коротким поцелуем в шею или плечо от Коула, или «выглядишь, блядь, превосходно» с крепкими объятиями от Джейсона — изначально выбивали почву из-под ног. Но вскоре Дэнни заметил, что это — вполне устоявшиеся привычки: Эшли темпераментно целовал тех, кого любил исключительно в равной степени, более сдержанному Коулу нужно было долго привыкать перед тем, как раскрыться по-настоящему, Джейсон же обнимал дорогих сердцу людей, причем, как заметил Дэнни, одинаково. Будь это Грант, Эшли, Коул или Итан — объятия были идентичными и по продолжительности, и по чувственности, как ни странно. Ревновать к друзьям? Боже, ты серьезно? — однажды спросил Итан, замечая на лице Дэнни ярко-читающуюся крупным шрифтом ревность. — Пожалуйста, никакого ультиматума, высосанной из пальца истерики и всего этого трагизма в глазах. Мы десять лет дружим. Дружим, понятно? Люблю я только тебя.        У Дэнни получилось смириться и даже — понять. Как минимум у него самого был живой пример перед глазами — Артур, который, подобно Эшли, одаривал любовью и теплом людей, он одинаково крепко целовал Гранта в лоб, Дэнни в уголок губ, бедняжку Сидни практически по-французски, заставляя воспламеняться смущением буквально до кончиков волос, а Итана строго в щеку — видимо, к Итану Эшли ревновал сильнее всего. Сам Дэнни, как ни странно, подобно Джейсону, мог подарить близким людям только объятия, также картинно, как и он, стирая ладонью отпечатки поцелуев и на него, как и на Джейсона, почему-то не обижались, но и не прекращали попытки — что было одновременно смешно и странно.        — Очень красиво, — тепло сказал Итан, проведя свободной от ободка руля и зажатой в пальцах сигареты рукой по волосам Дэнни. — Люблю смотреть на то, как ты рисуешь.        Дэнни удивленно посмотрел сначала на Итана, а потом на рисунок на странице блокнота и на зажатый в пальцах угольный карандаш. Он действительно рисовал все это время, не понимая этого. Затуманенный мыслями разум все-таки умудрился послать сигнал рефлексам — анатомически идеальная карандашная рука детально повторяла настоящую, лежащую поверх ободка руля. Все, начиная от расстановки пальцев и заканчивая напряженными тыльными межкостными мышцами, проработанные фалангами, костяшками, кутикулами, ногтями… Серьезно? — мысленно спросил самого себя Дэнни. — Это я нарисовал?        — Спасибо, — сбивчиво ответил Дэнни и встряхнул головой, стараясь стереть осознание того, что никогда прежде не рисовал людей… причем, вообще, даже в школе. Пейзажи, ненавистные натюрморты — пожалуйста. Дома, архитектура и автомобили — с удовольствием. Но людей — никогда. — Надолго я отключился? — Итан посмотрел на наручные часы, одними губами прошептал на двадцать минут и нежно погладил Дэнни по щеке костяшками пальцев.        На двадцать минут, мысленно повторил Дэнни, переведя взгляд на зеркало заднего вида — замечая, что Лиам также заинтересованно смотрит в страницы книги, а Грант спит, прижавшись щекой к полуоткрытому окну, тепло улыбнулся, беря Итана за руку и крепко переплетая пальцы в прочный замок. Ненавязчивая, практически неслышимая музыка, создавала прекрасную симфонию с шумом порывов ветра, врывающихся в окна, и обдавала необходимым теплом.        — Я люблю тебя. Это звучит несколько банально, да?        — Нет, — также шепотом ответил Итан, нежно целуя Дэнни в губы на красном сигнале светофора, — я тоже тебя люблю.        Алекс, решивший истратить весь годовой лимит по проклятиям за день, буквально закипал — крепкая хватка пальцев обеих рук на ободке руля, поток холодного из-за высокой скорости и опущенной крыши ветра и даже громкая музыка из сабвуфера не позволяли разуму успокоиться и прийти в норму. Окей, Эшли его показательно подрезал, демонстративно выставил средний палец в окно и до ужаса отвратительно — настоящий плевок в лицо! — помигал фарами. Но это, что самое смешное, единственное, от чего Алекс был в настоящем восторге. В воздухе будто повеяло приближающимся дождем Лондона — пустая дорога, высокая скорость и «я тебя сделаю, уебок» перед тем, как красавица в короткой юбке махнет шарфом от «Burberry», обозначая старт заезда. Алекс чертовки скучал, судя по поведению на дороге — Эшли тоже. Вероятно, жажда скорости и стрит-рейсинг их и свели в далекой прошлой жизни — бурная молодость, стопка штрафов за неправильную парковку и превышение скорости, несколько приводов в полицию и, черт возьми, взаимная страсть к экспериментам.        — Ради Бога, мозгоправ, не убей нас всех! — прокричала Элен, ударив ладонью по подголовнику водительского кресла, из-за чего Алекс чуть не завыл. — Смотри на чертов спидометр!        Алекс и так смотрел — к слову, искренне расстраивался, когда стрелка не доходила до отметки в двести. Господи, он чертовски затрахался на работе и в машине во время черепашьего движения и изобилия пробок в любое время дня и ночи в вечно не спящем Нью-Йорке — как же хотелось погонять. Особенно с Эшли Стейнбеком. Да, лучшего противника во всем мире невозможно найти! Абсолютный похуист с идеальным стилем вождения — просто, черт возьми, находка! Такой же безрассудный как и его чертова тату.        — Back off! You're standing in my aura! — высветилось сообщение на экране телефона и Алекс улыбнулся с грустным оттенком ностальгии. Эшли всегда писал сообщения за рулем, он вообще при помощи рук, на памяти Алекса, почти никогда не водил. Тачка, скейтборд, велосипед, да хоть лыжи — Эшли справится с управлением без каких-либо трудностей. Возможно, им и не было пресловуто романтично и до тошноты «хорошо» вместе, но «охуенно» точно было. Охуенно-весело, охуенно-классно, я-тебя-охуеть-как-люблю. Да, вот так было, а хорошо — никогда.        — Не смотри на чертову стрелку, — сказал Брайан, расслабленно откидываясь на спинку сидения, и поднял руку, пропуская между пальцами порывы ветра, — чувствуй.        — Звучит как вызов, — подмигнув, ответил Алекс, вжимая педаль газа в пол. — Ты точно не самый худший человек на планете.        — Dios, estoy tan enfadado contigo! — прошипел Артур, скользя по пассажирскому сидению и нервно сжимая пальцами дверную ручку, — мы сейчас, нахрен, разобьемся!        — А? — спросил Эшли, продолжая невозмутимо печатать сообщение, изредка смотря на четырехполосную дорогу через лобовое стекло. — Я — отличный водитель и все контролирую, не переживай.        Артур врезался взглядом в двести тридцать на спидометре и впервые в жизни перекрестился, мысленно начиная читать молитву, молниеносно пришедшую в голову — о душевном покое. И пусть ее анонимные алкоголики предпочитают и считают своей, Артуру тоже можно. В конце концов он тот еще борец с зависимостями.        — Не переживай?! Сбавь чертову скорость!        — Дорога пустая — никаких деревьев, оленей и далее по списку. Расслабься и получай удовольствие, — спокойно и невозмутимо сказал Эшли, прикуривая сигарету и задерживая в легких дым, — вы там как, парни?        — Просто, блядь, фантастика! — Адонис и Бингвен удивленно посмотрели друг на друга, понимая, что впервые со дня знакомства сошлись в чем-то настолько сильно, что даже ответили идентично и одновременно.        Артур во всем своем театральном возмущении не мог найти места: то хватался за дверную ручку, то за приборную панель, то за плечо Эшли, то за пачку сигарет. Вот же угораздило! Артур всем сердцем ненавидел скорость — Тейлору не позволял ездить больше, чем сто пятьдесят километров в час, считая даже это — за пределами логики, понимания и инстинктов самосохранения. Но если Тейлор, пусть через силу, недовольный вздох и ходящие ходуном желваки, покорно кивал, то Эшли был до странного непоколебим, несговорчив и вообще — тот еще придурок.        — Подумай о дочери!        — Мое завещание уже составлено, — ответил Эшли, ловя руку Артура за секунду до того, как ладонь коснется плеча, — пожалуйста, дай мне расслабиться, — и прозвучало это настолько нежно, чувственно и тепло, что Артур просто обмяк, растаял как воск и глупо влюбленно улыбнулся. — Te amo tanto, yo hago.        Джейсон прожигал лицо Коула взглядом через отражение в зеркале заднего вида, изредка уворачиваясь от пера, которым тот настойчиво лез в глаз. На Коула катастрофически не действовали ни всегда-работающие «отъебись!», ни удары по руке, ни редкое для Джейсона «пожалуйста, хватит». Дилан же заинтересованно смотрел на слишком странное поведение холодного «короля подземелья», искренне не понимая причины. Всегда собранный, отстраненный, невозмутимый Коул превратился в ребенка или во влюбленного пятиклассника, который надеялся всеми способами обратить на себя внимание понравившегося парня. Джейсон определенно закипал, это читалось и по силе сжатия ободка руля, и по второй таблетке аспирина, которую он проглотил, словно капсулу рыбьего жира, и по взгляду — разъяренному настолько, что становилось не по себе.        Коул же сдаваться не собирался, хоть и длинное перо из подушки отбросил в сторону — в ход пошли клеевые стразы, которые он лепил на лицо Джейсона без особой тяги к прекрасному.        — Господи, повзрослей, — взмолился Джейсон, нервно проводя по щеке ладонью, — я тебе, блядь, устрою веселую жизнь, когда доедем до места.        — Да-да, — равнодушно ответил Коул, отклеивая очередную сверкающую стразу, — не сомневаюсь.        Джейсон трижды проклял сам себя за то приглашение на чертов ужин. Даже учитывая то, что в тот вечер Коул вел себя как всегда — привычный коктейль молчаливой отстраненности и абсолютной невозмутимости — после началось настоящее сумасшествие. Коул начал звонить каждый божий день, чтобы просто поболтать! Черт возьми, Джейсон стоит полторы тысячи долларов в час — Коул уже должен двадцать, если считать по дружескому тарифу. Говоря откровенно, Джейсон взвыл на второй день. Причем реально — голосом. Нет, он не против. Коул — клевый, интересный и искренне ему нравился, но подобный напор был выше понимания. Обескураживало ли? — несомненно! Пугало? — в соотношении шестьдесят на сорок, да.        — Правда, хватит, — с надеждой попросил Джейсон, смотря через зеркало Коулу в глаза, — пожалуйста, — Коул покорно кивнул, придвинулся ближе, поставил подбородок на край спинки сидения и грустно вздохнул. Джейсон злился, раздражался, расстраивался — последнее было обиднее всего, — спасибо.        «Спасибо» прозвучало настолько мягко, насколько хорошо-поставленный голос Джейсона с приятной хрипотцой был вообще способен. Коул бездумно уставился на его руки, что ослабили хватку на руле и задумался о том, обращал ли он прежде внимание на то, что каждая часть Джейсона, в совокупности или по фрагментам, до странного красивая. У Джейсона ухоженные руки, всегда мягкие и тёплые, ровные ногтевые пластины приятного розового цвета, тонкие пальцы с изящными кольцами, анатомически правильно вылепленные запястья со слегка-выпирающими косточками. Теперь даже черты лица Коул видел иначе, словно только сейчас смог рассмотреть по-настоящему. Раньше Джейсон казался ему до странного женственным, вероятно из-за глаз (проработанная природой складка верхнего века и густые ресницы) или из-за тона кожи, слишком ровного для парня (слишком идеального) или из-за того, что он красил волосы. Волосы однозначно, лицо — точно нет, если это не тематическая вечеринка.        Коул в принципе объективно понимал, почему Джейсон нравился Итану. Ведь правда нравился, потому что, помимо него, он никогда ни с кем не спал дважды… ну, так гласили легенды — Эшли порой не заткнуть, если количество бокалов сазерака превышает отметку «десять». В Джейсоне как будто сконцентрировалась так называемая миловидная красота — квинтэссенция невинности и похоти. В таких влюбляются, таким посвящают стихи, зовут на свидания и точно не предлагают отсосать где-нибудь в туалете сомнительного клуба. О последнем Коул старательно пытался не думать, надеясь выбросить из головы фразу: «у Джейсона практически нет запретов в сексе». Практически — именно это сбивало и отвлекало сильнее всего.        Пока Коул размышлял о прекрасном и пугающем одновременно, Джон Обри объективно устал закатывать глаза. Создавалось впечатление, что все общество тупоголовых соблазнителей пубертатного периода вырвалось на свободу, словно где-то за городом проходил съезд, конференция или банальный сабантуйчик. Молодые парни на открытых пикапах, сорвав с себя майки и футболки, включив сомнительный рэп на полную громкость, старались, так или иначе, приударить за красавицей-Никки, которая, черт бы ее побрал, хихикала в ответ, накручивала пряди волос на палец и ослепительно улыбалась.        — Им даже восемнадцати нет, — пробурчал Джон, скрещивая руки на груди.        — Отвали, — ответила Никки, тепло улыбаясь, и помахала какому-то красавчику за рулем спортивной машины на соседней полосе. — Займись чем-нибудь полезным — пофлиртуй с фонарными столбами, например.        — Даже мой брат выглядит старше, — не унимался Джон, бездумно тыкая подушечкой указательного пальца на кнопку опускания и поднятия стекла, — а его ты, между прочим, считаешь ребенком.        — Ну-у-у, — задумчиво проговорила Никки, — он красавчик. Когда Фабиану исполнится восемнадцать, пусть позвонит. Подожди, ты что, ревнуешь?        — Нет, думаю, что тебя настиг кризис среднего возраста. Ай, блядь! — недовольно зашипел Джон, когда Никки ущипнула его за плечо, причем настолько сильно, что из глаз чуть не полились слезы. — Похотливые ручонки свои убери от меня.        — Похотливые? — уточнила Никки и рассмеялась, прикуривая тонкую сигарету с ароматом сладкой ванили в табаке. — Ты для меня староват. К вам парни это не относится, — продолжила серьезнее, ловя взглядом лица Роберта и Джордана в отражении зеркала заднего вида, — пока не начнете гундеть как старики.        Без проблем, ответили Роберт и Джордан одновременно — устроившись по обеим сторонам заднего сидения, вжимаясь спинами в корпус дверей, смотря друг другу в глаза, пытались на высокой скорости провести самую настоящую операцию, вооружившись игрушечным пинцетом. Нарисованный мужчина на игровом поле с клоунским красным носом выглядел слишком счастливым для внутреннего обезглавливания, которое ему диагностировали хирурги, чтобы убить время.        — Vite, il se meurt!        — Заткнись, — недовольно сказал Роберт и отбросил пинцет, когда разразился оглушительный писк, олицетворяющий неудачу, — не говори под руку!        Джордан рассмеялся, придвинул игровое поле к себе и внимательно, словно глаза были сканером, рассмотрел человечка и все видимые внутренние органы. Будем пересаживать отрезанную ногу, серьезно сказал Джордан, отбрасывая волосы со лба, и поднял с сидения пинцет, что думаете, коллега?        Роберт не мог думать — у него погиб пускай и ненастоящий, но все-таки пациент! Устало проведя ладонью по лицу, настойчиво искал себе оправдание… внутреннее обезглавливание — сложнейшая операция, за которую берутся только серьезные, одаренные и опытные нейрохирурги. Наверное, причина в этом. Да, и человечка перевернуть невозможно, а канцелярскими резинками голову к скелету приделать сложновато.        — Ради Бога, это игра для семилеток, перестань расстраиваться, — рассмеявшись, сказал Джордан, — если хочешь, можешь вырезать аппендицит.        — Не хочу, — пробурчал Роберт, скрещивая руки на груди и впиваясь пальцами в плечи, — мой пациент мертв. Мертв, понимаешь? Все рассветы и закаты для него уже не играют роли. А если у него были дети? А если дети-инвалиды? Жена теперь продаст дом, залезет в долги, потянется к бутылке, а дети станут проститутками! Господи, я одной ошибкой убил как минимум троих человек.        Джордан обреченно покачал головой, смотря на удрученного, буквально разбитого на части Роберта. Притворно драматизировать он, конечно, тоже любил, но чтобы до такой степени — точно нет. Неужели в голове Роберта действительно появляются подобные мысли, если он слышит о смерти на операционном столе? Джордан, во всяком случае, о таком никогда не думал. Да, на его столе еще никто не умирал, но все-таки.        — Если бы я не болтал под руку, ты бы его спас, — попытался разрядить обстановку Джордан, нерешительно поднимая взгляд на Роберта, — прости, в смерти Ника виноват я.        — О, нет, теперь у него есть имя, — обреченно застонал Роберт, прижимаясь щекой к закрытому стеклу, — жена Ника станет алкоголичкой, а дети Ника — проститутками.        Джордан мысленно ударил себя по лицу — уточнение имени точно было лишним. Ловя удивленный взгляд Никки в отражении зеркала, беспомощно пожал плечами, буквально говоря: ну да, он такой — впечатлительный. Говоря откровенно, Роберт Гарднер вообще не от мира сего со своей эльфийской внешностью, длинными светлыми волосами и всегда грустными пронзительными голубыми глазами. Ему бы в мелодрамах сниматься, сердца девчонок покорять, стать Музой для писателей любовных романов — этаким олицетворением романтизма. Если предположить, что когда-нибудь режиссеры посмеют переснять великий «Интервью с вампиром» то роль Луи де Пон дю Лака нужно непременно отдать Роберту. А он, кто бы подумал — словно назло всем, выбрал медицину, получил степень по комбустиологии и теперь в свободные от работы часы пишет диссертации и научные работы.        — Какого, блядь, черта! — возмущенно сказал Эшли, тыкая указательным пальцем в сторону Джейсона. — Ты не мог приехать быстрее меня!        Джейсон вопросительно приподнял бровь и, картинно зевая, открыл банку ледяного пива, которое, говоря откровенно, он заслужил и после долгой поездки, и после сомнительного поведения Коула. Судя по покрасневшим щекам, на палящем солнце, сидя на капоте, Джейсон провел как минимум полчаса, от чего Эшли закипал от ненависти и гнева. Никто не водит машину быстрее него, никто, а особенно — Джейсон Кларк.        — Мог, — решительно ответил Джейсон, прикладывая запотевшую стенку банки ко лбу, — Итан тоже уже приехал.        Ладно, Итану позволительно ездить быстро, проиграть ему можно из уважения к старости, но Джейсону — нельзя, категорически нельзя.        — Должна быть другая дорога, — не унимался Эшли, захлопывая водительскую дверь с такой силы, что стекло только чудом осталось в раме, — короткая, созданная для такого неудачника как ты.        — Навигаторы у всех одинаковые. Координаты я всем раздал одинаковые. Не переживай, Стейнбек, прими поражение и поплачь в подушку. Иногда, знаешь ли, нужно немного поплакать, чтобы прийти в норму.        Эшли стиснул зубы от обиды, злости и искреннего непонимания. И еще — от самодовольного выражения лица Джейсона, конечно же. Но вскоре — смог расслабиться, глубоко вдохнуть чистый воздух и осмотреться по сторонам. Участок показался по-настоящему огромным, роскошным, удивительным: ровно постриженный зеленый газон просторной лужайки, живая изгородь, сотни цветущих кустов, дизайнерские мраморные клумбы с розами, каллами, плюмериями, причудливые скамейки в форме раскрытых книг с именами и названиями классических авторов и произведений на «обложке» и несомненно два шикарных особняка, соединенных между собой крытым бассейном.        Пожалуй, из всех домов Джейсона этот был самым роскошным. Эшли на мгновение задумался о том, бывал ли он здесь когда-нибудь? Видел на снимках? Знал как минимум о существовании этой неземной красоты? Здесь вообще можно дышать?        — Там гаражи, там задний двор, — сказал Джейсон, указывая рукой в нужном направлении, и запрокинул голову к небу, наслаждаясь солнечными лучами на коже, — чувствуй себя как дома.        — Как дома? — переспросил Эшли, крепко, до боли в легких, затянувшись. — Это, блядь, королевский дворец!        — Тогда, тем более, не должно быть никаких проблем, — ответил Джейсон, — почему вообще королевские дворцы вызывают у англичанина такое удивление?        Сам Джейсон выглядел предельно расслабленным, можно даже сказать — рассредоточенным в некотором смысле этого слова. Обычно собранный, раздраженный, вспыльчивый Джейсон, возможно впервые со времени учебы в Гарварде, стал удивительно спокойным. Говоря откровенно, он просто устал — от работы, процессов, заседаний, присяжных, сарказма, язвительности и пути по четко-прописанному плану: получи образование, поступи в коллегию, достигни доктора юридических наук, найди хорошую работу, выиграй даже те процессы, которые выиграть невозможно.        — Скажешь, когда захочешь спать, я выключу свет.        Эшли удивленно моргнул, замечая, что Джейсон не обратился ни к кому конкретно. Он наблюдал за полетом птиц, за покачивающимися верхушками елей и сосен, за быстро плывущими облаками, изредка скрывающими солнечный свет на долю секунды. Возможно, ворсистый ковер из Икеа и превратился в капот дорогостоящего автомобиля, но… Джейсон остался таким же — странным, самобытным, возвышенным, романтичным, удивительным и, что самое обидное, одиноким.        — Я тебя люблю, — тихо сказал Эшли, проходя рядом с Джейсоном и оставляя мягкий поцелуй на щеке.        — Я знаю, — ответил Джейсон, — а теперь, иди отдыхай.        Коул нетерпеливо переминался с ноги на ногу на роскошном заднем дворе, не обращая никакого внимания ни на просторные беседки с плетенной крышей, ни на шатры, ни на садовые качели, ни на скамейки с резными спинками, на ни постепенно-собирающиеся барбекю и гриль, он смотрел исключительно на спину Итана, окончательно решаясь ткнуть пальцем ему в плечо.        — Ты во мне сейчас дыру прожжешь, — сказал Итан рассматривая гриль-барбекю с выгнутой крышкой со всех сторон и сверяясь с инструкцией, — говори уже, — переведя взгляд с мешков с углем, на щепу разных пород дерева, обреченно вздохнул, проведя ладонью по лицу. Почему он вообще должен этим заниматься? Если все действительно думают, что Огайо — столица барбекю, то глубоко заблуждаются. Еще и эти чертовы стейки лосося в сумке-холодильнике с прозрачными стенками вызывали неподдельную тошноту. Ладно, гриль он соберет, насыпет уголь, зажжет огонь, но трогать руками мерзкую рыбу точно не будет. Дэнни тоже трогать не будет, пусть кто-нибудь другой с ней возится. — Коул, говори.        — Это очень личный разговор.        — Опять? Первый опыт у нас не удался — не будем повторять.        — А что с Борном происходит? — спросил Эшли, разрушая весь серьезный настрой Коула в мгновение. — Ты ему экстази подмешал в бутылку воды?        — Если бы у меня было экстази, я бы быстрее с этим разобрался, — серьезно сказал Итан, поджигая сигарету пламенем зажигалки, и бросил спортивную сумку на контейнер с рыбой. — Что с ним?        — Не знаю. Смотрит на небо, словно Вселенную узрел.        — Это его обычное состояние, — сказал Итан, переворачивая страницу инструкции и выпуская кольца дыма из приоткрытых губ. Так, прегабалин — плюсы: эйфория, расслабленность, прилив сил, уверенность в себе, раскрепощенность, онемение в теле; минусы: раздражительность, бессонница, дезориентация, снижение либидо. Минусы, очевидно перевешивают плюсы. — Так, — продолжил Итан и, улыбнувшись, посмотрел на гриль, — с этим монстром я разобрался, если есть еще вопросы, давайте побыстрее.        Эшли обреченно закатил глаза, подхватил сумку и нарочито картинно выставил контейнер с рыбой самым выгодным ракурсом. Чертовски аппетитно. Итан ответил выставленным средним пальцем, парочкой проклятий на латыни и броском зажигалки, попавшей углом металлического корпуса точно в плечо. Уебок, злобно произнес Эшли, сощурив глаза, мы еще встретимся.        Итан согласно кивнул, не забывая напомнить о том, что без Пикачу Эш совершено беспомощен.        — Ну что, сформулировал?        Коул прижался плечом к кованному основанию арочного прохода беседки и грустно вздохнул, сцепляя пальцы в замок.        — Тебе не кажется, что… Джейсон все еще тебя любит?        — Меня? — спросил Итан, вспарывая острием ножа пакет угля. — Ты что, под кайфом? Где его, черт возьми, раздают? Ответ на твой вопрос — разумеется, нет. И что это за «все еще»? Он меня никогда не любил.        — Ну, у вас же были отношения… — нерешительно сказал Коул, устроившись на сидении беседки, поджал ноги под себя, положил на колени мягкую подушку и сомкнул губами сигаретный фильтр, — … или как вы там это называете.        — Не было у нас никаких отношений. Коул, что с тобой? Что в моей реплике «никаких чувств, обязательств и запретов» заставило тебя подумать, во-первых, про отношения, а, во-вторых, Господи прости, про любовь?        — Ну, ради Бога, невозможно трахаться без чувств! Поверь, я пытался — не получается!        — Чувства красоты, эстетики и похоти считаются? Если да, то мы трахались с чувствами. Еще, блядь, с какими. Последний раз года четыре назад — можешь успокоиться, пригласить Джейсона на свидание и запустить с ним вместе китайские фонарики в небо — он от подобного с ума сходит. Закажи воздушные шарики с блестками и лопни над его головой — восторг будет феноменальным. Срезанные цветы не дари, он их не любит. Кофе в постель не вздумай принести, по утрам он пьет чай. Самый надежный подарок — блокноты и ручки с какими-нибудь мультяшными колпачками — этого у него всегда недостаточно. Никаких задних рядов в кинотеатре, он тебе не проститутка какая-то.        Коул, пораженный до глубины души, молчал, не в силах вымолвить и пары слов. Итан знал о Джейсоне все. Все помнил. А на месте с кинотеатром вообще плечами передернул и скривил лицо от отвращения. Джейсон, Коул не сомневался, знал об Итане столько же, а, возможно, и больше. Банальные мелочи, привычки, чувства — они оба с одного взгляда понимали настроение друг друга.        — Что в том письме?        — Прости? — уточнил Итан, высыпая в отсек уголь, и залил вишневую щепу в миске стаканом воды.        — Что в том письме, с которым он не расстается? Поверь, твой почерк я отлично знаю.        — Твои океаны полны китов, дельфинов и разноцветных кораллов. В моих морях под кожей — электрические скаты, медузы и умирающие от скуки сирены. Вот, что там написано. Дословно. Не знаю, что тебе это скажет, но мне скрывать нечего.        — Ты его любил, — ошарашено сказал Коул, театрально распахивая глаза и крепко затягиваясь, — не смей отрицать.        — А то что, пристрелишь меня? — спросил Итан, рассмеявшись и повернув голову в сторону Коула, посмотрел точно в глаза. — Я его не любил. Допрос окончен?        Коул согласно кивнул, мысленно стараясь вспомнить о том, лгал ли ему когда-нибудь Итан, глядя в глаза. Нет, вряд ли. Итан вообще не из тех людей, которые будут лгать — даже умирающим пациентам он говорит все напрямую, не утаивая, не приуменьшая, не преувеличивая. Старики или дети — значение не имеет. Открывая крышки контейнеров, рассматривая мясо, птицу, рыбу и морепродукты, Коул думал о том, что такие социопаты, как Итан, всегда предельно честны, причем настолько, что становится не по себе.        — Ух ты, ничего не изменилось за полчаса, — торжественно сказал Дэнни, смотря на незажженный гриль, — а нет, ты вскрыл целый пакет угля! — Итан театрально закатил глаза, перехватывая руку Дэнни, сжимающую края гриля, притянул максимально близко к себе, обнимая со спины, и невесомо коснулся губами шеи. — Нет-нет-нет, не смей. Вот черт, — расстроенно застонал Дэнни, ощущая крупинки древесного угля, оставшиеся на коже, стоило Итану провести кончиками пальцев по щеке.        Пока Дэнни угрожал возможностью съесть за ужином рыбу, если Итан посмеет испачкать его белые джинсы и легкую серую толстовку, Коул заинтересованно смотрел на разворачивающуюся перед глазами картину, искренне понимая, что, черт возьми, хочет также. Действительно хочет — по-настоящему. Также легко, беззаботно, нежно и чувственно одновременно.        — Фу, меня сейчас стошнит, — притворно-пренебрежительно сказал Эшли, картинно потягиваясь, поднимая сцепленные в замок руки над головой, от чего край белой футболки задрался практически до верхнего ряда ребер, полностью обнажая громоздкую татуировку крупным шрифтом во всю длину низа живота, — развели тут свои пидорские сопли.        — Нахуй иди, — сказал Итан, швырнув в лицо Эшли щетку для гриля, — только сними для начала мою куртку.        — Я планирую ее сегодня облевать, — ответил Эшли, подмигивая, и вытянул пачку сигарет из заднего кармана висящих на тазовых костях бледно-голубых джинсовых шортов, — если ты конечно не против.        — Конечно нет, высчитаю ее стоимость из твоей зарплаты — за несколько лет расплатишься.        — Зануда, — пробурчал Эшли, устраиваясь с ногами в ротанговом кресле-шар, откидываясь на спинку, блаженно прикрывая глаза и крепко затягиваясь, — Бальтазар, оставь бедный стартер в покое, хватит его разглядывать со всех ракурсов.        — Я пытаюсь понять для чего он.        — Для разжигания угля, — ответил Эшли, и Дэнни улыбнулся, замечая, что даже несмотря на закрытые веки, было прекрасно видно, что он закатил глаза, — лучше протри подставку для ребрышек оливковым маслом. Не пялься на меня так, — серьезно сказал Эшли, ткнув пальцем в сторону Итана, — я был женат, а в третьем пункте семейной жизни сказано: «возлюби барбекю как будущих детей».        — Во втором, пиздабол, — сказал Алекс, забрасывая лямку спортивной сумки на плечо и перекидывая из ладони в ладонь ингалятор, — да, этот пиздабол был во втором кабинете, — продолжил, смотря на дисплей телефона рядом идущего Брайана, — нет, блин, не туда. Мы проиграли.        — Эй, детвора, — раздраженно сказал Эшли и удивленно моргнул, когда Алекс перед тем, как войти в дом, завел руку за спину и выставил средний палец, — уебок! Он… он давно приехал?        — После нас, — ответил Итан, — он же — стритрейсер, ничего удивительного.        — Пойду покатаюсь, — злобно сказал Эшли, поднимаясь с кресла, сжимая пальцами брелок на связке ключей от машины и направляясь к гаражу, — уебок невоспитанный…        Эшли продолжал причитать под нос весь путь до гаража и обратно до лужайки, но уже со скейтбордом подмышкой. Алекс успел побывать не только невоспитанным уебком, но и малолетним лицемером, жалким позером и тем еще гандоном. Да, подумал Итан, совсем фантазия иссякла — прежде Эшли никогда не повторялся и выдумывал что-то куда более едкое, но малолетний лицемер — серьезно? Алекс младше всего на год, да и лицемером его назвать затруднительно.        — Переживает, бедняжка, — сказал Итан, обнимая Дэнни за плечи и затягиваясь смесью смолы и никотина из фильтра сигареты, которую тот держал пальцами, — такого парня упустил.        — Какого такого? — спросил Дэнни, запрокидывая голову назад, и прижался к щеке Итана своей. — Кайфового? Сексуального?        — Интересного, — ответил Итан, с сожалением смотря на Коула, изучающего взглядом цифровой термометр по инструкции, — но все равно ничего бы не вышло — они по-характеру похожи, а это всегда обречено на провал. Не смотри на меня так, научная степень по психологии просто так никому не достается.        — Это нормально, что я тебя хочу прямо сейчас? — шепотом спросил Дэнни, повернувшись к Итану лицом, и, заведя руки за спину, сжал пальцами края гриля.        — Конечно, — ответил Итан, тепло улыбнувшись, и, наклонившись к уху Дэнни, прошептал: — я же такой классный, — Дэнни тихо рассмеялся, коротко поцеловал Итана в губы и, привставая на носочки, крепко обнял за шею. Люблю тебя. — Я тоже…        — Ебанный ад! Просто, нахуй, пристрелите меня, — сначала в поле зрения Итана показался полетевший точно в кирпичную стену скейтборд, который тут же разделился на две практически равные половины, а потом и сам Эшли с разодранными в кровь коленями, грязными шортами, в порванной футболке и с приличным синяком на щеке. Джейсон с трудом поспевал следом за ним, попутно вышвыривая из автомобильной аптечки ненужные вещи. — Это твоя куртка, блядь, несчастливая! — Итан успел поймать брошенную Эшли пыльную куртку за секунду до того, как она попала бы Дэнни в лицо. — Перестаньте на меня пялиться!        — Сложно на тебя не пялиться, когда ты сам привлекаешь к себе внимание воплями, — холодно сказал Итан, швырнув куртку на сидение кресла, — ебальник заткни и веди себя как мужчина, — Эшли театрально распахнул глаза, карикатурно проводя кровоточащей ладонью по ткани некогда белой футболки, всем видом показывая, что лучше бы Итану самому найти дорогу в сторону нахуй, пока ему доходчиво не объяснили, куда именно нужно идти и с какой скоростью. — Только ляпни что-нибудь, не подумав. Я возьму твой ебанный скейтборд, оторву колеса и затолкаю тебе в задницу поочередно, — Эшли молчал. Только ходящие ходуном желваки выдавали то, насколько он был зол, разъярен и чертовски вымотан. — Теперь садись — посмотрю, что там у тебя.        Джейсон подтолкнул Эшли ладонью в плечо, указал кивком головы на кресло и, найдя взглядом крем от ожогов на дне аптечного чемоданчика, вымученно улыбнулся, направляясь в сторону беседки. Эшли плюхнулся в кресло с грациозностью бесформенного холщового мешка с крупой, скрестил руки на груди и выжидающе уставился на Итана — давай, Доктор Смерть, лечи. Итан сел на ярко-зеленый газон по-турецки, дернул ногу Эшли за щиколотку на себя и покачал головой, когда тот зашипел и стиснул челюсти. Вывих, диагностировал Итан, перебирая в чемоданчике бинты, антибактериальные средства, пластыри и пару начатых пачек аспирина.        — Подуешь и поцелуешь?        — Посмотрю на твое поведение, — строго сказал Итан, наливая на свернутые бумажные полотенца половину флакона перекиси водорода, — но сначала мне нужен пинцет или что-то похожее на него. Кто-нибудь брови выщипывает?        — Возьму у Брайана, — предложил Дэнни и удивленно моргнул, — не из-за бровей, а потому, что он пластический хирург.        Итан кивнул, тепло улыбнувшись, и резко прижал пропитанные перекисью водорода полотенца к колену Эшли, из-за чего тот вцепился пальцами в подлокотники практически намертво.        — Терпи, — равнодушно сказал Итан, наблюдая за скоростью, с которой полотенца окрашивались кровью, — ты же знаешь: меня подобным не разжалобишь. Коул, если нетрудно, брось что-нибудь замороженное. Символично, — признал Итан, ловя пакет замороженной брюссельской капусты, — к щеке приложи.        Эшли обреченно вздохнул, задирая край футболки, осмотрел причиненный падением ущерб — содранная кожа на ребрах, стремительно проявляющийся синяк и в целом — состояние, будто автокатафалк переехал, причем раз семь подряд, туда-обратно.        — Прости… я не хотел попасть в Дэнни.        — Если бы ты попал в Дэнни, — сказал Итан шепотом, — я бы одним ударом повредил тебе трахею и с удовольствием наблюдал за тем, как ты захлебываешься кровью, — Итан произнес угрозу вполне дружелюбно, но Эшли почувствовал озноб, пробивший каждую клеточку тела — по венам тек густой, тягучий страх, вынуждающий шумно сглатывать. Эшли был далеко не пугливым человеком, но, черт возьми, он прекрасно видел, как Итан умеет драться, а испытывать подобное на себе точно не хотелось. Правда, лучше медленное, мучительное линчевание, чем выбитые зубы, открытые переломы и кровавое месиво, которое оставалось после его противников. — Спасибо, Солнышко, — ласково сказал Итан, забирая из рук Дэнни пинцет, — ну что, пора извлекать мелкие камни?        Эшли заторможенно кивнул, закусил внутреннюю сторону щеки, чувствуя невыносимую боль, и зажмурился, стараясь окончательно успокоиться. Так называемая «косметическая операция» прошла мгновенно — Итан заботливо, тщательно и аккуратно вытянул мелкие камни, нанес вокруг раны охлаждающий раствор, филигранно обмотал эластичным бинтом, закрепил скобами и, мягко поцеловав в колено, настоятельно попросил вести себя прилично.        Практически час Эшли ни с кем не разговаривал — продолжая сидеть в кресле, истратив два тюбика заживляющего крема на все видимые синяки и ссадины, исподлобья наблюдал за Итаном, который разжигал огонь, изучал скорость горения углей и искренне не понимал, чем помогает замоченная в воде щепа. Он не злился и не чувствовал себя уязвленным, в голове появлялись другие, неприятные мысли, например: заступился бы он сам за Артура? Дело даже не в самой драке — дрался Эшли весьма недурно, у парней из Ковент-Гардена по-другому быть просто не могло — смог бы он сказать что-нибудь настолько же парализующее? Одним взглядом и тоном голоса показать всю палитру боли, готовую в одно мгновение обрушиться на голову? Наверное, смог… В любом случае глупо размышлять «как может быть», если этого даже близко не случилось.        — Ну и, что там у тебя? — спросил Джейсон, ставя подбородок Коулу на плечо и заинтересованно рассматривая нарезанный дольками картофель в огромной металлической миске. — Чеснок, розмарин?        — Копченая паприка, чили и что-то еще, — пробормотал Коул, старательно натирая картофель специями руками в медицинских перчатках, изредка поднимая с поверхности стола бутылку оливкового масла и подливая в миску. — Клубникой со сливками пахнет.        — О, это от меня, — сказал Джейсон, рассматривая баночки комбинированных специй, — солнцезащитный крем — я быстро обгораю.        — Не люблю, когда подходят со спины.        — Я знаю, — сказал Джейсон, сцепляя пальцы на талии Коула в замок, — я тоже не люблю, когда мне в глаза тыкают грязными перьями из пыльной подушки. В машине у меня были заняты руки, теперь — у тебя. Терпи.        Коул шумно выдохнул, отодвигая в сторону наполненную подготовленным к запеканию картофелем миску и принимаясь за следующую. Так, осталась тыква, батат, цукини, баклажаны, спелые томаты на ветках, початки молодой кукурузы, перцы халапеньо. Коул встряхнул головой, отгоняя пробежавшие по позвоночнику мурашки, когда Джейсон подушечкой большого пальца провел по шраму.        — Перестань.        — Я же не в штаны к тебе лезу — расслабься, — сказал Джейсон, одергивая края футболки Коула, и поднял с поверхности стола овощечистку с вертикальным лезвием, — займусь тыквой, — опустившись на стул, поставив мусорное ведро между разведенных коленей, провел пальцами по волосам, отбрасывая лезущую в глаза челку, — ну, расскажешь что-нибудь?        Все-таки они клевые, думал Алекс, наблюдая за слаженной работой на заднем дворе с балкона на втором этаже, все-таки нужно было раньше согласиться на знакомство с ними. Эшли, во время их отношений, часто приглашал в Нью-Йорк, чтобы познакомить с самыми дорогими людьми в его жизни, с лучшими друзьями, с лучем яркого света в темном царстве. Говоря откровенно, Алекс стеснялся, причем настолько, что впадал в состояние паники каждый раз, когда Эшли даже совершенно случайно говорил: «А может, в Нью-Йорк?» Боялся не понравиться, боялся пренебрежительных взглядов, а самое главное — боялся увидеть Эшли другим. Но, как оказалось, Эшли был точно таким же. Безрассудным, беспардонным, грубым, нарочито пошлым, но и милым, как ни странно, тоже.        — Эй, Синестер, это для аромата копчения!        — Благодарю, ловец покемонов, раньше, блядь, не мог сказать?        Алекс улыбнулся, ставя локти на широкую балюстраду и блаженно прикрывая глаза. Спасибо, Лондон, как минимум за эту секунду июля.        — Эй, Китон, спускайся, — сказал Эшли, картинно приподнимая бутылку темного пива, — сооруди веер из газеты и в бой.        Алекс перевел взгляд на поднимающийся к небу столп серого дыма и, грустно улыбнувшись, пожал плечами — у него всего два ингалятора, а незнакомые спальные места для астматиков и так чреваты неприятными последствиями в виде приступов.        — Да, спускайся, — сказал Итан, повернувшись, — ветер меняется, а в моей аптечке есть формотерол — да, для тебя, не стоит так на меня смотреть.        Алекс удивленно моргнул — да, он поставил несколько галочек в анкете напротив пунктов «хронические заболевания» и «аллергия», но точно не помнил, чтобы что-то уточнял. Хотя, про любовь к змеям и предпочтения в стиле интерьеров тоже ничего не указывал, но дизайн кабинета говорил об обратном — неужели великий всегда занятой доктор Абрамсон действительно потратил бесценное время на запрос, изучение медицинских карт и просмотр того же инстаграма? С последним спорно — профиль у Алекса закрыт несколько лет.        Выйдя на задний двор, Алекс считал себя смущенным и каким-то чужеродным, особенно, когда Эшли отставил ногой соседнее кресло, приглашая сесть рядом. Сжимая пальцами корпус ингалятора в кармане легкой куртки, нерешительно рассматривал всех, стараясь не обращать на весьма помятый вид Эшли особого внимания. Нет, лишние нервы ни к чему хорошему не приведут, он и так оставил Асмодеуса одного в кабинете и теперь звонил бедной Сидни, которая не смогла приехать из-за того, что вторая старшая медсестра слегла с простудой, напоминая о том, что сказки можно читать только днем, а выпускать и кормить — ранним утром. Бедная Сидни, которой Итан сегодняшним утром приказал подчиняться и следить за покоем и настроением Асмодеуса, носилась от поста в кабинет, из кабинета в палаты, из палат к посту и так бесконечно — ну ничего, обещанные две тысячи долларов за выходные были отличным стимулом, даже при условии того, что память телефона была практически заполнена фотографиями пускай и симпатичной, но — все же змеюки, термометром в террариуме, мисками с водой и едой и даже легкими променадами.        Алекс расслабленно выдохнул, рассматривая полученный от Сидни снимок греющегося на солнце Асмодеуса, и позволил разуму немного отвлечься.        — Эй, красавчик, — сказал Джейсон, вскрывая пакет брюссельской капусты, — вообще никаких специй?        Сперва Алекс даже не понял, что обращались именно к нему, но, когда назвали по имени, нерешительно повернулся и, грустно улыбнувшись, отрицательно покачал головой. Джейсон выглядел одновременно невозмутимым и чертовски расстроенным, в глазах скользнуло искреннее сожаление, которое, говоря откровенно, посещало его нечасто. Внимательно изучив состав сливочного масла на упаковке, вмешал в капусту половину и, накрыв миску крышкой, отставил в сторону.        — Не закрывай, — сказал Итан, — тимьян и мелиссу ему можно.        Джейсон кивнул, внимательно рассматривая названия и составы на баночках специй и найдя нужные, высыпал немного в самый скромный «маринад».        — Вот, держи, — ласково сказал Дэнни, протягивая Алексу аромамедальон в виде раскрывшей пасть кобры и две бутылочки эфирного масла, — это бергамот и чайное дерево, положишь на прикроватную тумбочку перед сном. Левзею я, увы, не смог найти, но эти тоже хорошие.        — Большое спасибо, — изумленно и растерянно произнес Алекс.        — Пожалуйста, — ответил Дэнни, улыбнувшись, и подошел к Итану, интуитивно прижимаясь щекой к плечу, — так, на первое у нас — крем-суп из кресс-салата, потом пирог со шпинатом и луком-пореем, на сладкое сваренные в красном вине груши, если вам конечно не хочется чего-нибудь эдакого.        — Ну вот: вызов брошен, — ответил Итан, целуя Дэнни в висок, и тихо рассмеялся, — если вам не хочется чего-нибудь эдакого. Плененный воитель в шкурах убитых и освежеванных им животных швыряет к ногам покорившего его короля сваренную в красном вине грушу со словами: вот возьмите, если вам конечно не хочется чего-нибудь эдакого.        — Теперь я хочу эту историю на бумаге, — серьезно сказал Дэнни, коротко целуя Итана в щеку, — напишешь?        — Ни за что, — ответил Итан, хотя по глазам Дэнни прочитал твердое «да», — продай идею и стань автором иллюстраций.        — Возьмешь за пару баксов? — притворно-незаинтересованно спросил Дэнни, небрежно помешивая деревянной лопаткой маринующееся мясо в стеклянных формах. — Да, дороговато, но, сам понимаешь, идея так себе.        — Для комикса сойдет, — сказал Итан, подмигивая, надевая перчатку и насаживая свиные ребрышки на решетку, — так, где эта несносная девчонка, которая обещала заняться рыбой и морепродуктами?        Несносная девчонка элегантной, модельной походкой, маняще крутя бедрами, направлялась на задний двор, хлопая в ладоши и подгоняя троих мужчин, которые одновременно умудрялись тащить тяжелые пакеты, стирать выступивший на лбу пот и шумно переговариваться между собой, обсуждая план мести. Итан наградил слишком радостную Никки ледяным взглядом, насквозь пропитанным возмущением и негодованием, буквально говоря: «ты чем, блядь, думала, когда предложила антиматерии Слоун-Кеттеринга взять в руки что-то тяжелее чертового скальпеля?!» Никки пожала плечами, продемонстрировала самый неумелый реверанс за всю историю человечества, видимо служивший извинением, и картинно вырвала пакет из руки Джордана. Действительно, тяжелый, поняла Никки — фунтов пятьдесят.        — Займись пожалуйста рыбой, — холодно сказал Итан, указывая взглядом на три сумки-холодильника, — а вы трое… — раздраженно выдохнув, проведя свободной от перчатки ладонью по лицу, на мгновение зажмурился и тепло улыбнулся, когда Дэнни искренне и по-детски подергал за ткань джинсов на бедре, обращая на себя внимание, — берегите себя. Оставьте пакеты здесь и просто отдыхайте.        — Ну прости, — обиженно произнесла Никки, снимая с запястья две резинки-пружинки и делая низкие хвостики на затылке, — я правда не подумала.        — Не удивлен, — ответил Итан, театрально закатывая глаза, но все же отошел на шаг в сторону, уступая место Никки у стола с хромированной столешницей, — что тебе вообще понадобилось в магазине?        — Всякое, — загадочно сказала Никки, поднимая крышки сумок-холодильников и выбирая взглядом подходящие миски в ящиках стола. — Напитки, булочки для хот-догов и гамбургеров, чистая вода, ракетки для бадминтона, упаковка воланов, пара уцененных книжек на кассе, всякие конфетки, печеньки, попкорн, копченные колбаски, вяленое мясо… не смотри на меня так — по ночам просыпается зверский аппетит. Кстати, пончики с глазурью из маршмеллоу хотите? — Никки удивленно моргнула, замечая встревоженные взгляды, направленные исключительно на нее, и беспомощно развела руки в стороны. Ну да, возможно, она совсем непохожа на человека, который вообще что-либо ест — изящная, стройная, женственно-хрупкая, вероятно, взгляды станут еще более дикими, когда она вывалит в тарелку добрых полкилограмма жареного картофеля и будет есть бургеры, по-привычке вытирая пальцы в соусе о края футболки или о ткань шортов. — Ну да, я совсем не леди.        Несколько мгновений на заднем дворе стояла пугающая тишина, прерываемая лишь частыми вдохами Никки и шипящим жиром, вытапливаемым из свиных ребрышек, но после прокатился оглушительный, раскатистый смех и сбивчивые слова, сливающиеся во фразу: «Эшли, мы нашли твою потерянную сестру, с которой вас разлучили во младенчестве».        — А они и правда нашлись, — признал Дэнни полчаса спустя, смотря на Эшли и Никки, которые сидели вдвоем на фоне куста ярко-розового рододендрона на лужайке, лицом друг к друг, сложив ноги по-турецки, поедая начос с поджаренным на гриле сыром камамбер и перцами халапеньо и жарко что-то обсуждая. Эшли с любительским сазераком в картонном стаканчике с причудливыми желтыми бабочками и Никки, которая, наплевав на все, пила просекко из горла бутылки, изредка намазывая солнцезащитный крем на обнаженные и покрасневшие плечи. — Выглядят по-настоящему счастливыми.        — Полностью согласен, — ответил Итан, отмахиваясь от дыма, поднимающегося от стейков лосося и от несчастных тушек форели, которых Дэнни переворачивал щипцами. — Господи, почему мы?        — Мы же такие классные, — сказал Дэнни, умиляясь тому, насколько заботливо Итан заворачивал стейки в фольгу, — у тебя, кстати, отлично получается — можешь завести кулинарный блог на ютубе. Ну не сейчас, конечно — через несколько лет, когда старость окончательно настигнет.        — Ты сознательно нарываешься на порку или неосознанно?        — Ты будешь меня пороть? — спросил Дэнни, удивленно смотря на Итана театрально-распахнутыми глазами. — Меня?! Я же еще час назад был Солнышком!        — Жизнь непоследовательное дерьмо, — сказал Итан, сжимая пальцами заднюю поверхность бедра Дэнни одновременно сильно, страстно и, черт возьми, головокружительно, — смирись.        — Смирись и подчинись? — спросил Дэнни, жарко выдохнув, когда Итан переложил ладонь на талию и притянул к себе.        — Ты становишься таким мудрым, — гордо сказал Итан, театрально стирая несуществующую слезу ликования тыльной стороной ладони и торжественно целуя Дэнни в лоб, — если перевернешь эту форель, то я вообще буду в восторге.        — Только из-за огромной любви к тебе, — произнес Дэнни, настолько отчаянно, словно его не рыбу просили перевернуть, а пройти лабиринт минотавра без нити Ариадны и без единого шанса на спасение соответственно — форель плюхнулась на серебряный поднос к собратьям, выделяясь слегка обуглившимся хвостом, а Дэнни обреченно начал стирать щеткой пригоревшие участки чешуи на решетке гриля, бормоча себе под нос: — Стою тут, стараюсь, а он меня пороть собрался. Вот вам и любовь — сначала восторгаются, пылинки сдувают, а потом пытаются одержать верх. Меня ни разу в жизни не пороли, вообще-то…        Итан тихо посмеивался, выкладывая на решетку новую партию стейков и слушая бормотания Дэнни — артистичные, стоит заметить: все эти показательные всхлипы, томные придыхания, поддельный ужас в глазах, притворная скованность. Лжец несчастный, прошептал Итан на ухо Дэнни, запустил пальцы в волосы на затылке, потянул на себя, вынуждая запрокинуть голову назад и максимально-невесомо поцеловал в губы, пропитывая тело дофамином и разливая по венам жаркую любовь и сексуальное желание, ты же с ума сходишь от контрастов.        — Эм, — нерешительно начал Брайан, нервно проводя пальцами по волосам, — в общем… это тебе, — Алекс вопросительно приподнял бровь, но уже спустя секунду тихо ахнул, рассматривая тридцатисантиметрового дракона ручной работы из мягкой, приятной на ощупь кожи цвета крепкого кофе, с гибким каркасом скелета, раскинутыми, готовыми к полету крыльями и идеально-проработанными деталями: морда, чешуя и лопата хвоста, туловище, когти, рога… — змей я, если честно, боюсь, поэтому… дракон.        — Мне? — удивленно спросил Алекс, переводя взгляд с морды дракона на предельно-смущенного собственным поступком Брайана — в нос напалмом ударил аромат лимона и мяты, забравший из легких последний чистый воздух. На подушечках пальцев появилась тонкая, практически-незаметная пленка эфирных масел, тех самых, которыми сам Алекс наполнял аромалампы в Лондонском доме, когда становилось невозможно дышать. Он встряхнул головой, еще раз посмотрел на Брайана, напоминающего как минимум ангела в просторной рубашке с длинными, по кончики пальцев, рукавами, в спортивных брюках и кроссовках, словно его пригласили не на барбекю, а на вечеринку с дресс-кодом «total white». Сам Алекс в протертой на локтях и спине джинсовой куртке, наброшенной поверх футболки, и в спортивных шортах посчитал себя предельно не соответствующим и каким-то никчемным. — О, мой Бог! Ты сам его сделал!        — Мне не спалось, — ответил Брайан, словно только это могло его хоть как-то оправдать и позволить избежать дополнительных расспросов, и засунул руки в карманы брюк на молнии. — Там за вторым строением есть спуск к озеру, не хочешь пройтись? Там… воздух кристально-чистый.        Алекс нерешительно кивнул, искренне не понимая причины собственных заторможенности, смущения и взволнованности. Поднявшись с кресла, прижимая мягкого дракона к груди обеими руками, смотрел под ноги, идя по узкой, выложенной камнем, дорожке, соединяющей первый и второй дом. Брайан смотрел четко перед собой, изредка растирая зудящие пальцы и прерывисто выдыхая скопившийся в легких воздух. Говоря откровенно, он чувствовал себя настоящим придурком.        — Я… знаешь…        — Не все нужно объяснять словами, — прошептал Алекс, спускаясь по деревянным ступеням к широкому причалу, уходящему на добрую треть в центр озера, и созерцая ровную гладь воды и высокие хвойные деревья на противоположном берегу, — большое спасибо, мне очень приятно, — опустившись на край причала, свесив ноги, устремил взгляд вниз — лоскуты неба с немногочисленными облаками светились в воде, и почему-то Алекс подумал о том, что прежде не видел ничего красивее, словно в мгновение наступила несказанная красота — объемная, обволакивающая, незабываемая. — Если ты сейчас столкнешь меня в воду, я разочаруюсь в жизни, — Брайан сел рядом, прижался плечом к краю ограждения, сцепил пальцы в замок и глубоко вдохнул воздух, который почему-то казался таким пряным, влажным и ароматным одновременно. — В свойственной юности расточительности, люди слишком легко и произвольно раздаривают симпатии и привязанности и думают, что у них всегда будет что еще предложить, — сказал Алекс, — Господи, какую чушь я несу.        — Вовсе нет, — заверил Брайан, сощуривая глаза от ярких солнечных лучей, и проследил за полетом чаек над песчаным берегом, высматривающих плещущуюся в озерной воде рыбу, — мне нравится то, что ты говоришь.        — Неужели? — спросил Алекс, поворачивая голову, и улыбнулся. — Не тошнит? Не нужно завалить ебальник?        — Нет, — ответил Брайан, смотря на сгибание и разгибание собственных пальцев, — мне нравится твой голос.        — Ты мне тоже нравишься. Вернее, нам — Смаугу тоже, — сказал Алекс, рассматривая дракона, — это же не дракониха из Шрека?        — Нет, не дракониха, — честно сказал Брайан, рассмеявшись, — это Драко из «Сердце дракона» с Дэннисом Куэйдом и Шоном Коннери.        — Правда? Мне нравится этот фильм, — ответил Алекс, — еще раз спасибо.        — Пожалуйста, — сказал Брайан и жадно втянул носом воздух, когда Алекс поцеловал его в щеку, — и… спасибо. Наверное, пора возвращаться.        Алекс ответил положительным кивком, поднялся на ноги и сильнее закутался в куртку — при палящем солнце, ветер у воды был холодным и пронизывающим — становилось по-настоящему зябко и как-то до странного тоскливо, из-за расставания с тишиной и спокойствием. Брайан нерешительно поднял воротник его куртки, боязливо провел ладонью по лопаткам и медленно выдохнул скопившийся в легких воздух, когда Алекс тепло улыбнулся и прижался щекой к плечу. Я тоже не понимаю, почему с тобой так хорошо.        — Куда пропал твой прекрасный парень? — спросил Джейсон, усаживаясь рядом с Эшли на лужайку, и изящно вытянул из пачки сигарету. — Что-то не вижу, чтобы он ласково прижимал початок замороженной кукурузы к твоей щеке.        — У него есть дела поважнее, — ответил Эшли, сгибая руку в локте и приставляя ребро ладони к глазам — дым от полуистлевший сигареты, зажатой в пальцах, поднимался спиралевидными завитками, утопая в белых цветах садового жасмина — все вместе сочеталось до странного гармонично: цветы Девы Марии и Эшли Стейнбек — негласное олицетворение греховности, — а я уже большой мальчик — сам справлюсь.        — Ну-ну, — понимающе сказал Джейсон, вскрывая упаковку влажных салфеток и стирая подсохшую кровь с локтя Эшли, — конечно справишься.        — Полежи со мной — здесь такой потрясающий вид, — Джейсон согласно кивнул, устраиваясь на лужайке рядом, прижимаясь к плечу Эшли своим и скрещивая ноги в щиколотках. — На собаку похоже, да? — Джейсон проследил за направлением, на которое указывал пальцем Эшли и коротко улыбнулся — облако похоже на раздавленную на дороге белку или на раздавленную на дороге крысу, на собаку — вообще никак. — Нет, все-таки на лошадь.        — Раздавленную на дороге, — дополнил Джейсон и рассмеялся, вытягивая руку, срывая пару цветков жасмина, вдыхая сладкий аромат и вставляя бутоны в густые волосы Эшли. — Не двигайся — я творю.        — На здоровье, — сказал Эшли, затушив сигарету в пепельнице, и сцепил пальцы в замок, заведя руки за голову, — это даже приятно.        — Те четыре стаканчика виски?        — Четыре? Ужас какой, даже до стадии легкой разминки не дошел, — ответил Эшли, прикрывая глаза от ярких солнечных лучей, — здесь правда невероятно, не само место — оно вне конкуренции — а атмосфера.        — Правда? — удивленно спросил Джейсон, поворачиваясь на бок, приподнимаясь на локте и внимательным взглядом рассматривая лужайку и треть дома, нависающую над живой изгородью из барбариса. — Ну да, наверное, просто я уже привык видеть все это практически ежедневно. Мне кажется, или ты чем-то расстроен?        — Нет, совсем наоборот, — сказал Эшли, открывая глаза, когда небольшое облако закрыло собой солнце, — чертовски приятно провести время в состоянии полной расслабленности, приятно, когда телефон не разрывается звонками, приятно, когда никто не достает идиотскими вопросами, приятно, когда никто не требует внимания.        — А он требовал? Твой бывший — красавчик, к слову.        — Твой тоже ничего, — ответил Эшли, приподнимаясь на локтях, и улыбнулся, когда Джейсон сощурил глаза, — да-да, он не твой бывший. Ты вообще с парнями не встречаешься и тем более не спишь.        — Вот именно, — серьезно сказал Джейсон, тыкая указательным пальцем Эшли в плечо, — с парнями спите вы, мне по душе — мужчины. Господи, как же пафосно прозвучало. С моим-то огромным опытом от этого еще смешнее.        — Серьезно? Ни с кем после Итана?        — Ни «до», ни «после». Да-да, представь себе: можно быть геем только для одного конкретного мужчины.        — И как? Итан классно трахается?        — Охуенно, — честно и максимально просто сказал Джейсон, потянувшись за второй партией хрупких белоснежных цветов, — жаль, что ты этого никогда не узнаешь на личном опыте — на небе только и разговоров, что о сексе с Итаном Абрамсоном, а тебе даже рассказать будет нечего.        — Тебе даже сравнивать не с чем.        — Я смотрел порно, даже потратил драгоценное время на изучение информации из гей-форумов, — сказал Джейсон, — никто не кончал больше двух раз за один акт. С Итаном за один акт я кончал минимум четыре раза. Ну так что, охуенно он трахается или нет?        — Стоп, эту информацию мне срочно нужно перекурить, — ошеломленно сказал Эшли, потянувшись к пачке сигарет. — Четыре? Невозможно.        — Возможно, — ответил Джейсон, перевернувшись на живот и придвинув к себе пепельницу, — в любом случае, какой смысл врать? Тебе же плевать на этику и манеры — опрокинешь еще шесть бокалов и сам спросишь у Дэнни — я же тебя знаю.        — И сколько актов за ночь? — не унимался Эшли, нервно стряхивая столбики пепла в пепельницу. — Один? — Джейсон отрицательно покачал головой. — Два? — еще один отрицательный кивок. — Три?        — Минимум, — шепотом сказал Джейсон, искренне переживая за то, что от шока у Эшли сейчас случится инфаркт, — если на лекцию нужно было успеть к шести…        — Пиздец, — ошарашено, растягивая слоги, произнес Эшли, — я таким ущербным себя чувствую.        — Ну, ты сам спросил, — ответил Джейсон, сосредотачивая взгляд на пальцах, сжимающих сигаретный фильтр, — я думал… у всех так, пока не зарылся в информацию с головой. Ну, а как может быть иначе? Ты его вообще видел?        — Пиздец. И как мне теперь своему отражению в глаза смотреть?        — Как и весь остальной мир, — сказал Джейсон, пожимая плечами, — порой и одного оргазма хватает для того, чтобы достигнуть эйфории, — сбрасывая столбик пепла в пепельницу, вновь перевернулся на спину и, вытягивая руку и расставляя пальцы, наслаждался бликами солнечных лучей, прыгающих от циферблата часов и кольца. — Теперь ты понимаешь, почему я не трахаюсь с парнями? Я пытался, но так о моем удовольствии никто больше не заботился.        — Я тебя не слышу, — отрешенно сказал Эшли, садясь и поджимая ноги под себя, — я, черт возьми, думаю.        — Детка, я уверен, что ты — отличный любовник, — ответил Джейсон, перекладывая голову на колено Эшли и переставляя пепельницу на живот, — и о партнере заботишься в первую очередь.        — Ну… когда как? Блядь, мне порой лишь бы кончить и отключиться, — Эшли провел ладонями по лицу и обреченно застонал. — Ладно, мне почти всегда нужно по-быстрому кончить и отключиться. Блядь, я таким дерьмом себя чувствую.        — Не переживай, — сказал Джейсон, погладив ладонью плечо Эшли в качестве поддержки, — и перестань себя накручивать. Ты хорош. Точка.        Эшли удрученно кивнул, уставился на сцепленные в замок пальцы и подумал о том, что все это, черт возьми, низменно и как-то нелепо. Все, начиная от выходных, первого в жизни падения и самого разговора с Джейсоном. Последнее удручало сильнее всего. Эшли старался нащупать тонкую грань между самоуверенностью и уверенностью в себе, но создавалось впечатление, что он вставал на озерную гладь, покрытую коркой льда, а она пошла трещинами — хорошо так пошла, молниеносно, а холодная вода уже стремительно засасывала вниз, сначала по щиколотки, а потом и по шею. Эшли встряхнул головой, стараясь отогнать мысли о том, что из-за эгоизма в сексе в конце концов и развалился заранее обреченный на провал брак, Алекс, вероятно, тоже сбежал из-за этого. И почему-то в мгновение стало как-то тошно и страшно. Нет, Эшли не боялся одиночества — не был слишком ласковым и навязчивым, чтобы удержать партнера, не был ревнивым или отстраненным… Эшли, черт возьми, работал как проклятый сутками напролет, чтобы никто ни в чем не нуждался. Он полностью обеспечивал родителей, Молли и Саммер и даже родителей Молли, которых видел первый и последний раз на свадьбе. Эй, детка, мой нынешний попал в передрягу, совершенно случайно, глупое стечение обстоятельств, внесешь залог? И Эшли, черт возьми, вносил.        — Сколько ты стоишь в час?        — Фу, как грубо звучит, — сказал Джейсон и поморщился, — для всех — полторы тысячи, для тебя — бесплатно. Но учти, для тебя. Никаких бывших жен, знакомых и так далее.        — Хорошо, жди меня вечером в понедельник, я буду в черном.        Джейсон улыбнулся, поднялся с лужайки и протянул руку Эшли, кивая в сторону дома, вечером в понедельник будем серьезными, а ближайшие два дня я хочу видеть только улыбки и слышать только смех, понял?        — Эм… — неловко начал Лиам, смотря на Гранта поверх книжных страниц, и выпустил кольца сигаретного дыма под потолок — сидя на диване под окном, наслаждаясь солнечными лучами, скользящими по пожелтевшей бумаге, искренне не понимал, почему, а главное — зачем Грант сидит в кресле напротив, поставив локоть на подлокотник и подперев щеку ладонью, — тебя подослали, чтобы за мной шпионить?        Грант словно очнулся от крепкого сна или оцепенения, встряхнул головой, моргнул несколько раз и удивленно посмотрел на Лиама, как будто он только сейчас каким-то магическим образом телепортировался сюда.        — Нет. Я просто… — Грант провел пальцами по волосам, бегло осмотрел интерьер комнаты в белых и серых оттенках, сконцентрировался на поднятых жалюзи, скользнул взглядом по репродукциям картин в рамках, по декоративным подушкам на диване и беспомощно пожал плечами, — … просто смотрю.        — Как я читаю? — уточнил Лиам, убирая за ухо карандаш, и перевернул страницу. — Может… почитать вслух?        — Да, пожалуйста, — шепотом ответил Грант, сцепляя пальцы в замок на колене правой ноги, закинутой поверх левой, — если несложно.        — Подготовь полотенце, — сказал Лиам, улыбнувшись, — мои коллеги говорят, что нет ничего более мерзкого, чем австралийский акцент… в любом случае ты предупрежден и знаешь, что делать, когда кровь из ушей потечет.        — Здесь полный дом врачей — надеюсь, меня кто-нибудь спасет.        Лиам рассмеялся, затушил сигарету в пепельнице и сел поудобнее, будем надеяться вместе.        Говоря откровенно, Гранту было плевать, какой у Лиама акцент — сам тон и окрас голоса был приятным, тягучим, обволакивающим, погружающим в атмосферу странного типа ностальгии. Не голосом конечно — всем остальным. Местом у окна, книгой на коленях, карандашом, которым он подчеркивал что-то на страницах, зажатой в пальцах сигаретой… Разумеется Лиам читал далеко не Буковски, но это не имело значения. Будь хоть бульварный роман о соитии красавицы и чудовища, или детектив с убийцей садовником — все равно. Сам кадр момента был приятен до головокружения. Возможно, люди просто не способны оправиться от первых влюбленностей.        — И что ты теперь прикажешь мне делать? — спросил Алекс, привалившись плечом к дверному проему, и скрестил руки на груди. Лиам медленно оторвал взгляд от страниц книги, перевел сначала на Алекса, потом — на клубы серо-голубого дыма под потолком и испугано дернулся. — Господи, как меня утомляет это моргание аквариумной рыбки, — жадно вдохнув спрей из ингалятора, вошел в комнату, наспех побросал вещи в открытую спортивную сумку и поморщился, понимая, что вся одежда, буквально вся, провоняла дымным шоколадом, — забирай себе Дилана — мне остается единственный некурящий Голливуд. Спасибо, блядь, от чистого сердца.        — Алекс, я…        — Завали, задрот, — раздраженно сказал Алекс, выходя в коридор, и хлопнул дверью.        — Вот дерьмо, — рассеянно произнес Лиам, вставая на диван и открывая оконные створки настежь, — прости за эту сцену. Черт, я совсем про него забыл и слова доктора Абрамсона об отдыхе воспринял слишком буквально.        — Не переживай, — спокойно сказал Грант, жадно вдыхая свежий воздух и только сейчас понимая, насколько пространство комнаты было пропитано никотином. — Не поубивают же они друг друга.        — Друг друга? Конечно нет, но мне точно отомстят, ну… по-своему, — Лиам шумно сглотнул, замечая, как яростно Алекс, бубня что-то под нос, встряхивал вещи, раскладывал на где-то найденной и принесенной на лужайку сушилке и кинематографично (в чем-то даже прекрасно) жестикулировал. Бедный, потерянный Брайан неловко переминался с ноги на ногу, то ли не решаясь помочь, то ли — успокоить. — Возможно, меня даже убьют, — серьезно сказал Лиам, прижимаясь лбом к оконной нише, — возможно, покалечат. Нужно удвоить дозу кальция. Непременно.        — Здесь полный дом врачей — кто-нибудь точно тебя спасет, — тепло улыбнувшись, сказал Грант, — не переживай.        — Когда говорят «не переживай» это не очень-то помогает не переживать, — ответил Лиам, повернувшись к Гранту лицом, и неловко сцепил пальцы в замок. — Я могу ближайшие два дня побыть твоей тенью? Ну, ты высокий, меня будет не видно.        — Хорошо. Без проблем, — Лиам кивнул на реплику Гранта и своим мыслям одновременно, сел на подоконник и сильно потер подушечками больших пальцев ладони. Мне переодеться надо, ты бы не мог выйти? — Да, конечно, увидимся на улице, — ответил Грант, поднимаясь с кресла и карикатурно отдавая честь, — что пьешь?        — Я? — спросил Лиам, удивленно моргнув, и тут же мысленно ударил себя ладонью по лицу — ради Бога, перестань быть аквариумной рыбкой, это всех бесит! — Пиво, вино, ром?        — Значит, ром, — спокойно сказал Грант, прикрывая за собой дверь.        Значит, ром, мысленно повторил Лиам, опуская жалюзи, подцепляя пальцами воротник джемпера и стягивая его через голову. Надевая черную футболку, просовывая руки в рукава куртки из плотной джинсы с эффектом потертости и закатывая до локтей, встряхнул головой, прогоняя мысли о том, что, возможно, впервые за все проведенное в Нью-Йорке время не почувствовал себя одиноким.        — Все, миссия выполнена, — расслабленно сказал Итан, перекладывая на поднос последний стейк, и вытер руки влажными салфетками, — теперь можно покурить, пойти в душ и успеть спуститься к озеру до захода солнца.        — Что? — непонимающе спросил Дэнни, передавая подносы с овощами и стейками Элен и Колину, которые весь день потратили на сервировку огромного стола и разбили всего две тарелки, что посчитали настоящим успехом. — Ты не останешься на обед?        — Я их босс, а не друг, — сказал Итан, крепко затягиваясь и выключая гриль, — как они смогут сплотиться и расслабиться, если я буду в поле зрения? — Дэнни молчал, мысленно анализируя сказанные слова и отмахиваясь от настойчивого вопроса: «тогда зачем это все вообще было нужно?» — Развлекайся, — тепло сказал Итан, целуя Дэнни в висок, щеку, скулу и шею, — и, пожалуйста, веди себя достойно.        — Не хочу я развлекаться, — запротестовал Дэнни, скрещивая руки на груди, — я с тобой хочу провести время.        — А я хочу написать картину, — ответил Итан, отходя на шаг назад. — Хочу послушать музыку природы. В одиночестве, понимаешь? — Дэнни ошеломленно смотрел на Итана, не в силах подобрать и пары цензурных слов. Из груди рвалось: «нахрена тогда ты меня вообще с собой брал?!», «нахрена мы вообще приехали?!», «нахрена, блядь, это все?!» — Не обижайся, я правда хочу побыть один.        — Делай что хочешь, — раздраженно сказал Дэнни, шумно закрывая крышку гриля и разворачиваясь на пятках, — я, блядь, развлекаться пошел!        Итан театрально закатил глаза, подхватил со стола телефон и, решив, что душ может подождать, прошел к гаражу, снимая автомобиль с сигнализации — открыв багажник, вытащил сложенный этюдник, пару небольших холстов, палитру, сумку с масляными красками и кистями и, забросив на плечо, направился к второму дому, не обращая внимания на вопросительные взгляды подчиненых.        Устроившись посреди пирса, сложив ноги по турецки, Итан вставил холст в этюдник, разложил рядом тюбики краски, прошелся кончиками пальцев по ворсу кистей и посмотрел на пейзаж перед собой. Удивительно-прекрасный, словно застывший кадр из кинофильма или ожившая фотография — все, начиная от воздуха, порывов ветра, ряби на воде и заканчивая покачивающимися верхушками деревьев, хотелось запечатлеть на холсте. Тихую музыку фортепьяно Итан включил на минимальную громкость, устроил палитру на согнутой в колене ноге и внимательно вчитался в названия цветов на тюбиках краски. Ну, начнем с хвойного леса — за вас, мистер Морган, надеюсь, вас по-настоящему любят и вы по-настоящему любите в ответ.        Одиночество — сложная наука, понимал Итан, кропотливо прорисовывая кроны деревьев на противоположном берегу, проплывающую у пляжа корягу, чайку, нырнувшую в воду за добычей, к нему также легко привыкнуть, как к тяжелым наркотикам, и даже если получается его побороть, все равно хочется обратно — всплесками, вспышками, рецидивом. В ремиссии можно находиться месяцами, годами и даже десятилетиями, но всегда нужно понимать, что рано или поздно настанет день, когда человека потянет назад, рано или поздно он соберет все необходимое в рюкзак, выключит телефон и все средства для связи, сотрет с лица земли и интернета страницы в социальных сетях и просто исчезнет. Кто-то на час, кто-то на день, кому-то хватит недели, а кому-то не хватит и целой оставшейся жизни. Одиночество затягивает, стирает границы времени, превращает минуты в часы, дни в годы, и человек выходит из нирваны во время праздничного салюта или залпов тысячи фейерверков со словами: «ох, вот и Новый год наступил или День независимости — прикольно».        — Библиотечный пол сменился на пирс, многостраничные книги на холсты, чтение на живопись, но сосредоточенный взгляд остался тем же, — сказал Джейсон, ставя бокал виски на широкие доски пирса и кладя рядом куртку, — ветер поднимается, — Итан не удостоил ответом, ни на бокал, ни на куртку даже не посмотрел, вчитался в название на тюбике и, кивнув собственным мыслям, открутил крышку и выдавил пару миллилитров на палитру. — Серьезно? Будешь меня игнорировать? Да что, блядь, успело произойти за три ебанных часа настолько ужасного, что ты на меня даже смотреть не можешь?! — Итан показательно повел рукой, призывая немедленно удалиться, и принялся за придание объема деревьев и кустов в отражении водной глади. — Какой же ты все-таки мудак, — Итан театрально закатил глаза, не глядя, потянул на себя наушники, торчавшие из кармана куртки, и вытащил сигарету из открытой пачки, тут же щелкая зажигалкой. — Ну и пошел ты нахуй, — раздраженно сказал Джейсон, развернувшись на пятках и стремительно удаляясь к подъему на участок, — задохнись своим ебанным цинизмом.        Расслабленно выпустив объемные кольца дыма из приоткрытых губ, Итан поднял бокал и один резким движением выплеснул виски в озеро. Наушники не понадобились — сильный порыв ветра заглушал далекие крики голодных чаек и даже бедные улитки, оказавшиеся на пирсе, пытались удержаться на гладких, истоптанных досках.        — Нет-нет, никакого суицида при мне, — серьезно, с укором сказал Итан, ловя боковым взглядом улитку, готовую вот-вот сорваться с обрыва, — давай, разворачивайся. Что, не хочешь? — отлепив и прилепив улитку на край холста, посмотрел на небо, которое медленно затягивалось пока еще светлыми облаками. — Все, сиди тут и не мешай.

В любой компании, даже маленькой, всегда находится человек, служащий центром притяжения, основой ее существования как единого целого — без него она была бы просто скоплением не связанных друг с другом людей. (Ирвин Шоу. Вечер в Византии)

       Сидя за обеденным столом, спрятанным от палящих солнечных лучей кремовым материалом купола с позолоченными подхватами вокруг четырех ножек каркаса шатра, Дэнни не сводил взгляда с Дилана, смотря на него поверх кромки бокала с безалкогольным мерло, искренне стараясь ответить всего на один вопрос: «кто ты, черт возьми, такой?» Смотря на всех остальных людей за столом, Дэнни мог с легкостью рассказать по паре важных фактов о каждом — кто, откуда, где учился, что окончил, как, когда, с каким средним баллом? Обо всех, кроме Дилана Крайса. Единственного участника группы Итана, чье досье Дэнни не видел, единственного, о существовании которого даже не знал до официального открытия Слоун-Кеттеринга.        Дэнни наколол на зубья вилки ломтик стейка, окунул в пюре из зеленого горошка и тщательно прожевал, окидывая внешний вид Дилана взглядом. Симпатичный — тут спорить бесполезно — сероглазый, светловолосый, спортивного телосложения, притягивающий взгляд, выделяющийся стилем и обилием татуировок. Судя по отзывам пациентов, профессионал своего дела: кости вправляет безболезненно, остеосаркому лечит по щелчку пальцев, терпеть не может детей, своенравен, напорист — любознательный обладатель специфического чувства юмора, только вот о себе ничего не рассказывает, учитывая, что болтать способен двадцать четыре часа в сутки.        Дэнни поймал себя на мысли, что понятия не имеет о том, сколько Дилану лет. Допустим, он вундеркинд — лет в тринадцать окончил школу, лет шесть потратил на образование в медицинском, получается девятнадцать. Вряд ли. Допустим, он обычный человек — окончил школу в шестнадцать, восемь лет посвятил медицине, получается двадцать четыре. А как же ординатура? Как-то же нужно ее пройти? Хотя бы год. Тогда, должно быть двадцать пять, как Брайану и Лиаму, или двадцать семь, как Алексу и Бингвену, если ординатура длилась три года. Но не двадцать три, как Колину, он вундеркинд — школу окончил в двенадцать, восемь лет проучился в университете, пройдя полный курс обучения дважды. Дилан выглядел совершеннолетним, но на этом таланты Дэнни в распознавании возраста закончились и сменились на белый шум.        — Как ты думаешь, — шепотом спросил Дэнни, наклоняясь к уху Гранта, — сколько Дилану лет?        — Года двадцать три, наверное, — ответил Грант, отрезая дольку лайма и придвигая ближе к себе солонку, — а что?        — Да так. Ты видел его анкету?        — Наверное, не помню, — сказал Грант, мягко ударяя стопкой с текилой по стенке бокала с ромом Лиама. — Что происходит?        — Ничего, просто думаю, — отрешенно, словно находясь в параллельной реальности, ответил Дэнни, нарочито картинно отодвигая от себя ребром ладони блюдце с лаймом. То, что Дилан во вкусе Итана, он понял сразу. Буквально с первого взгляда. Что-что, а типаж узнаваемый. Джейсон тоже светленький, голубоглазый, спортивный и ниже сантиметров на десять, как и сам Дэнни. Да, тут Тейлору было определенно сложно тягаться — ему бы выкрашенные в блонд волосы точно не подошли. — Если предположить, что ты гей — как думаешь? — он симпатичный?        — Кто? Дилан? Да, — сказал Грант и, заметив удивленный взгляд Дэнни, пожал плечами, — в кабинете Джейсона полно модных журналов, иногда я их пролистываю, чтобы быть в курсе событий. Представь себе: можно быть натуралом и смотреть на парней.        Особенно на того, кто сидит по левую руку, подумал Дэнни, но вслух ничего не сказал — в любом случае не ему интересоваться личной жизнью Гранта, точно не ему. Он вновь посмотрел на Дилана, сидевшего между Брайаном и Колином, и задумчиво закусил губами кромку бокала. Ни с первым, ни со вторым Дилан не разговаривал: смотрел только в свою тарелку с запеченной тыквой, куриным бедром в медово-горчичном соусе и куском цельнозернового хлеба, в бокале для виски — яблочный сок с кубиками льда.        Словно ощутив прожигающий взгляд, Дилан посмотрел на Дэнни, вопросительно приподнимая бровь и касаясь кончиками пальцев двух идентичных сережек-колечек в мочке левого уха. Что?! Дэнни встряхнул головой, сделал вид, что задумался о чем-то серьезном, картинно приподнял бокал в качестве извинения, и удивленно моргнул, замечая, что Дилан никак не отреагировал — вновь уставился в тарелку, отломил кусочек тыквы, обмакнул в песто и положил в рот, хотя было заметно, что аппетита у него нет.        На Дилане — привычный Total Black, разбавленный белой портупеей и кроссовками: легкий джемпер, края которого заправлены в завышенные брюки с молниями на щиколотках, кожаная косуха, дорогие часы и пара-тройка цепей на шее, на одной из которых висел медальон Непорочного Зачатия. Католик, мысленно проговорил Дэнни — прекрасно, хоть что-то за два часа наблюдения стало понятно.        Дилан оттолкнулся ладонями от края стола, задвинул стул и забрал тарелку вместе с бокалом, направляясь в сторону дома — оставшуюся еду выбросил в мусорное ведро, сок допил и, вытянув сигарету из пачки зубами, вошел в двери. Первым порывом Дэнни было пойти следом, вторым — остаться на месте, третьего порыва, увы, не было, поэтому пришлось выбирать между двумя. Мысленно решив, что выждать десять минут совсем неподозрительно, невольно обернулся, положил согнутую в локте руку на спинку стула и заинтересованно проследил за дальнейшими действиями Дилана через дверной проем, но, увы, не увидел ничего необычного — он тщательно вымыл посуду, расставил по шкафам, снял куртку, забросил на плечо и скрылся из вида, очевидно, поднимаясь в комнату.        — Послушай, — заинтересованно сказал Бингвен, опивая диетическую колу через трубочку из банки, и эффектно приподнял бровь, — если костоправ все-таки свернет шею, кто займет его место? Ну правда, кабинет у него роскошный, — Дэнни поднял взгляд выше и удивленно моргнул. Дилан ходил по керамической черепице крыши с такой легкостью и грациозностью, что это как минимум приковывало внимание и как максимум — невероятно пугало. Глаза были плотно закрыты, лицо, полностью умиротворенное, не выражающее никаких посторонних эмоций, зажатая в пальцах сигарета кинематографично дымилась завитками, превращающимися в схематичный знак бесконечности. Создавалось впечатление, что он ходил по ровной земле, а не по комбинированному типу крыши, сочетающему в себе многощипцовую, шатровую и полувальмовую конструкцию. — Конформность рухнула, — признал Бингвен, вытягивая из тарелки Адониса веточку обжаренных на гриле томатов черри и перекладывая на свою, — а мы все думали, где он пропадает по ночам, — словно ничего особенного не происходило, отвернулся и, ставя локоть на стол, покачал головой, замечая встревоженный взгляд Элен. — Да, брось, он же профессионал. Если повезет, увидим Бэкфлип, или как там это дерьмо у них называется.        — Сальто назад? — испуганно сказала Элен. — С третьего, блядь, этажа? Дилан, слезай немедленно!        — Бесполезно, он в наушниках — швырни в него чем-нибудь. Не знаю, бутылкой виски, чтобы наверняка. Стоп, вы что, серьезно переживаете за него? — удивленно спросил Бингвен, скользя взглядом по пораженным лицам, и расстроенно выдохнул. — Забейте. Ему, как и нам, сказали: отдыхать и расслабляться — именно это он и делает. Как бы странно это не выглядело со стороны. Да, и в любом случае, — продолжил серьезнее, откусывая обернутый в бекон стручок спаржи, — он вам всем не нравится.        — Конечно не нравится, — ответила Элен, — он на нас перекладывает своих пациентов младше десяти лет!        — А ты всех несимпатичных мужиков передаешь Сарамаго, — парировал Бингвен, перекладывая непонравившуюся сладкую кукурузу на тарелку Адониса. — Kě'ài gěi mòxīgē hújiāo. Xièxiè.        — Что ты сейчас сказал? Давай, чтобы все поняли.        Бингвен вопросительно приподнял бровь, смотря на возмущенную Элен, и благодарно кивнул Артуру за протянутое блюдо с поджаренными халапеньо. Если бы я хотел назвать тебя идиоткой, то сказал бы по-английски, расслабься. Элен как минимум обескуражена — у Бингвена выражение лица нечитаемое: из мимики только вздернутая бровь, выражающая удивление, подмигивание, имитирующее притворный флирт, плотно-стиснутые челюсти, от чего щеки кажутся невероятно впалыми, символизирующие злость, и улыбка, которую лично она видела только однажды, когда дверь кабинета была открыта при прощании с клиентом.        Элен махнула рукой, понимая, что вступать в конфликт с Бингвеном просто-напросто бесполезно. Как минимум потому, что он любимчик группы, как максимум — самой Элен незачем тратить время и силы, зная, что в итоге ничего не изменится. Бингвен — пуленепробиваемый, хладнокровный, беспристрастный и только у него может быть единственная верная точка зрения. Обсуждать и что-то доказывать — бессмысленно. Противостоять — попросту глупо.        — Выдержит? — спросил Дилан, вынимая один наушник и указывая взглядом на крышу из каленого стекла над бассейном, отделяющую первый дом от второго. Джейсон кивнул на автопилоте и вновь повернулся к Коулу, продолжая яростно шипеть о том, что Итан — мудак.        Мансардная ломаная крыша второго строения привлекала Дилана намного больше, как минимум из-за того, что была опаснее — ендова была скользкой и узкой, а конек напоминал по ширине тонкий канат. Дилан все детство отдал спортивной гимнастике, искренне мечтал о Cirque du Soleil, но сломанная в двух местах берцовая кость в возрасте шестнадцати лет дала знать не только о конце так и не начавшейся карьеры, но и о периостальной остеосаркоме. Весьма запущенной — ты что, пацан, боли не чувствовал?        Полгода лучевой терапии и конференций онкологов Великобритании и США, которые решали как извлечь кость полностью и по-возможности сохранить ногу, и только один, сказавший холодным тоном о том, что невыносимо скучно проводить время среди сборища идиотов и кретинов, мечтающих сделать ребенка инвалидом. Будешь моим первым пациентом? спросил двадцатипятилетний Итан через экран ноутбука, отмахиваясь от реплик коллег по поводу зажженной сигареты и стенаний о том, что до конца ординатуры еще целый год. Соглашайся, если ничего не получится, себе тоже отрежу ногу из солидарности.        — Что ты ему пообещал?! — театрально заламывая пальцы, завывал Джордж, ходя кругами по кабинету. — Он же совсем ребенок! Ты, черт возьми, совсем ребенок! Никогда не обещай того, что выполнить не сможешь! Снимки видел?! Пусть радуется, что одну ногу ампутируют, а не обе!        — Я его вылечу, — спокойно ответил Итан, сидя на подоконнике, прижимаясь спиной к стеклу и выпуская кольцами сигаретный дым, — и ты это знаешь! Я всего лишь ординатор, но ты направил меня на эту чертову конференцию. Варианта всего два. Первый: ты хотел, чтобы я отупел, второй: хотел, чтобы я его спас. Так что, Джордж?        — Доктор О’Донован! — завопил Джордж. — Главврач Пресвитерианской больницы!        — Вообще насрать, — равнодушно ответил Итан, сбрасывая столбик пепла в открытую оконную створку. — Хоть король мира. Давай же, вези его сюда. Я могу оплатить билет.        — Мистер Абрамсон…        — Доктор.        — Мистер Абрамсон, — настойчиво повторил Джордж, скрещивая руки на груди, и обессилено прижался лопатками к стене, — у мистера Крайса страховка не покроет лечение. Его воспитывает мать-одиночка, которая работает уборщицей и официанткой…        — И ты смеешь ее осуждать?! — разъяренно спросил Итан, от чего на руках Джорджа выступили мурашки страха и паники. — У него отличная мать. А он — отличный парень. И только потому, что они оба — отличные люди, лечение и восстановление оплачу я.        — Ты с ума сошел?! Альтруизмом решил себя погубить?! За всех платить будешь? Людей жалко, мистер Абрамсон, но не до такой степени!        — Во-первых, доктор, — сказал Итан, выбрасывая сигарету в окно, — во-вторых, мое решение не изменится. Хочу, чтобы он был моим первым. Точка.        Все воспоминания о первом посещении Нью-Йорка у Дилана расплывчатые, нечеткие, мутные, насквозь пропитанные проливным дождем и слезами матери, которая крепко сжимала руку, целовала в висок обезвоженными губами и постоянно молилась. Дилан практически не помнил перелет, поездку на такси, огромные небоскребы и переполненный туристами Таймс-Сквер — помнил только свежеокрашенное здание Пресвитерианской больницы, розовощекого мужчину, показавшегося нервозным, и высокого парня, из-под ворота белой рубашки которого торчал конец татуировки орлиного пера. Глаза помнил — пронзительные — стальной синий, смешанный с лазурью — парализующие, пирсинг в крыле носа и в нижней губе, густые черные волосы в растрепанной стрижке помпадур и теплую улыбку. Больше почти ничего: маленькая палата, тесная кровать, вода в графине и аппетитный по виду и ароматам завтрак, который категорически не лез в пищевод. Высокий парень никогда не приходил, не разговаривал, не интересовался самочувствием — изредка Дилан видел его в коридоре через стекло в палате: прогуливался туда-сюда, писал в блокноте, громко конфликтовал с розовощеким мужчиной и жгучей брюнеткой хирургом, возился с пацаном лет девяти, пил кофе из стаканчика, смыкал губами незажженную сигарету, но в палату не заходил никогда. Почти никогда.        — Вставай.        Дилан с трудом разлепил глаза, потер их костяшками пальцев, удивленно моргнул, замечая за окном темную, практически черную беззвездную ночь. Сел в кровати поудобнее, подложил подушку под голову, потянулся к графину и стакану и крепко зажмурился, когда резко, без предупреждения, под потолком взорвались бледно-голубым светом лампы.        — Тратишь мое драгоценное время — быстрее.        Свет погас так же внезапно, как и включился двумя секундами ранее. Дилан перевел взгляд на пустое кресло-качалку, на пряжу и спицы, оставленные матерью на тумбочке-комоде, и вновь посмотрел на дверь, на силуэт у нее.        — Кто вы?        — Никто.        — Тогда… как к вам обращаться?        — Никак. Здесь только я и ты. Поверь, я догадаюсь, что ты говоришь не с Богом, а со мной. Вставай.        Дилан залпом осушил воду в стакане, нерешительно отбросил одеяло, боязливо свесил ноги с кровати, закусил внутреннюю сторону щеки, чувствуя зубодробительную боль, стоило встать на холодный пол, и шумно выдохнул.        — Где мама?        — Спит — мелатонин дважды. Спасибо скажешь позже, пошли.        Дилан пару долгих мгновений стоял на месте, словно превратился в статую, а стопы крепко-накрепко прилипли к постаменту, но секундой позже — встряхнул головой, с трудом надел кроссовки, сминая пятками задники, и набросил на плечи связанный матерью кардиган.        — Вы — мой лечащий врач, — прищурившись от яркого света в коридоре, сказал Дилан, кутаясь в теплую шерсть, мысленно отрицая ассоциацию с белым саваном. — Я помню: вы сказали, что онкологи на конференции — сборище идиотов.        — Сборище идиотов? Так мягко? Удивительно.        — А куда мы идем?        — Мы идем познавать хеатускопию. Буквально: видеть самих себя со стороны.        Дилан передернул плечами от скрежета дверной рамы и боязливо посмотрел на бетонные ступеньки лестницы, ведущей наверх, в темноту, в неизвестность. От звука поворота ключа в проржавевшем замке стало по-настоящему страшно: по рукам и щекам побежали мурашки, а обрушившиеся, словно ураган, порывы холодного ветра заставили задержать дыхание. В чернильном небе светился тонкий, полупрозрачный полумесяц, теперь виднелись редкие звезды, слышались проезжающие внизу автомобили.        — Давай же, вперед, — Дилан удивленно уставился на ладонь, которая рассекла ветер и поделила пространство, указывая на широкий парапет, — у тебя только час.        — Правда можно?        — Правда. Можно.        Воспоминания о втором посещении Нью-Йорка у Дилана обрели четкий контур, стали яркими, красочными и необычайно теплыми, пропахнувшими насквозь булочками с корицей и разновидностью сортов кофе. Мать держала за руку также крепко, прикрикивала на любителей скейтборда, едущих прямо на пешеходов, продолжала молиться и целовать в щеку, но губы уже не были сухими и царапающими кожу. Дилан запомнил и перелет, и разговоры с веселым таксистом, и кинематографичную архитектуру города, и всегда оживленный Таймс-Сквер. Здание Пресвитерианской больницы в этот раз показалось мрачным, холодным, с подтеком ржавчины по стене от старого водоотлива, напоминающим запекшуюся кровь. Розовощекий доктор представился Джорджем О’Донованом, пригласил выпить чай, нахмурившись, изучал снимки, стучал пальцами по подбородку и нервно оглядывался по сторонам. Дилан помнил другую палату: просторную, светлую, уютную из-за клетчатого пледа на кровати и пары подушек в кремовых наволочках. Тот же графин с водой. Тот же стакан — голубые бабочки на стенках — их Дилан чувствовал только ладонью, но прежде не видел. Кровать в два раза шире предыдущей, нет ограничителей, нет капельницы, нет запаха смерти и токсинов. Высокого парня с теплой улыбкой тоже нет.        — Доктор Абрамсон! — кричал Джордж, с трудом поспевая за Итаном и тряся в руке результатами анализов и снимками, словно те были актом о капитуляции Германии, подписанным седьмого мая 1945 года во Франции. — Неужели не хотите посмотреть?        — Я знаю, что там. Передохни, пока инфаркт не случился. Я откачивать не буду — ты меня пиздец раздражаешь.        — Вот противный мальчишка! — яростно прошипел Джордж, прижимая руку к груди, надеясь успокоить сердечный ритм, проходя быстрым шагом мимо палаты Дилана. — Уволю тебя к чертовой матери!        — Какая угроза! Даже ладони похолодели. Перестань сотрясать коридоры моего отделения своим тяжелым дыханием!        — Я — главврач! Ты — заведующий отделением! Ты — мой подчиненный, понятно тебе?!        — Мне все еще насрать на то, кто ты, — серьезно сказал Итан, прижимаясь плечом к стене и выхватывая из дрожащих пальцев Джорджа снимки. — Тебе бы вес сбросить.        — Пошел ты, — тяжело выдохнул Джордж, привалившись к стене, упираясь ладонями в согнутые колени и стараясь успокоить сердечный ритм. — Возьми аспирантов!        — Нет, — строго ответил Итан, просматривая результаты анализов. — Ну, и? Ты это зачем принес?        — Анализы Дилана Крайса.        — Я не слепой, тут написано имя. От меня что нужно?        — И это вся реакция? Даже не улыбнешься?        — У пацана мечта разрушена, а ты, придурок, еще и улыбаться меня призываешь из-за этого?        — Слышали, Трамп ведет!        — Аминь! — ответил Итан разъяренной Катрине, карикатурно посылая воздушный поцелуй в ответ на ее выставленный средний палец. — Теперь к тебе: отъебись на весь оставшийся вечер, я буду праздновать победу.        — Свою?        — Трампа!        Воспоминания о третьем посещении Нью-Йорка у Дилана смешанные, запутанные, пропитанные насквозь сигаретным дымом, причудливым холодным латте с мятным сиропом и истинным шоком — вы приняты в Рокфеллеровский университет! Приезжайте двадцать седьмого августа, комната в кампусе готова! Дилан искренне пытался объяснить, что не подавал документы, не сдавал экзамены, и вообще — это ошибка или чей-то глупый розыгрыш. Жизнерадостный мужчина на другом конце провода говорил, что никакой ошибки нет, что он, Дилан, поступил на медицинский факультет, поздравлял с выбором специальности, гордился тем, что такой молодой парень решился на труднейший путь — травматолог-ортопед онкологического отделения, да вы в себе уверены, занятия начинаются в сентябре! Двадцать седьмого августа Дилан смотрел на здание, на будущую альма-матер, искренне не понимая, что он здесь делает.        — Здравствуйте, — испуганно и нерешительно проговорил Дилан, стуча в дверь кабинета декана, — меня зовут Дилан Крайс. В вашей системе произошла какая-то ошибка.        — Так-так, — серьезно сказал мужчина, надевая очки и пролистывая страницы в блокноте, — будущий травматолог-ортопед? Нет никакой ошибки. Присаживайтесь. Меня зовут Патрик. Патрик Моррис.        — Но… но я не подавал документы, — пытался выразить мысль Дилан, ерзая на кожаном сидении неудобного кресла с жесткой спинкой, — у меня нет двадцати пяти тысяч долларов в год… у меня даже пяти тысяч долларов в год нет.        — Разберемся, — сказал Патрик, поднимая с поверхности стола телефон, набирая номер и дожидаясь ответа, — ну что, приехал твой пацан. Что говорит? Что документы не подавал, что денег на обучение нет. Ну да, озадаченным выглядит, нервным каким-то. Сейчас, подожди, — продолжил, картинно прижимая ладонь к динамику, — ты учиться согласен?        — Я? — удивленно спросил Дилан и шумно вздохнул. — У меня отвратительные баллы по химии, биологии, физ…        — Разберемся, — отстраненно сказал Патрик, возвращаясь к телефонному разговору, — ты мой должник, понял? Нет-нет, никаких чеков, придешь сам и почитаешь лекции. Никакого клона не ищи, никаких диктофонных записей, никаких видеоконференций — приходи сам! Все, мне работать пора. Сам иди в задницу. Вот противный мальчишка!        Первое воспоминание о нем, осознанное и четкое, это — выведенное белым мелом на доске слово «Никто». Аудитория душная, насквозь пропахшая табаком и крепким кофе, кафедра пустая, воздух заряжен тревожностью, заглушая собой скучающие стоны студентов. Лекция по редким болезням легких задерживалась на тридцать минут — голова у Дилана гудела от прочитанной ночью информации, от соседа по комнате, тратившего свободное время на компьютерные игры, и от хронического недосыпа последние несколько месяцев. Высокий парень с теплой улыбкой захлопнул дверь аудитории, швырнул на кафедру сумку-саквояж, нервно одернул рукава кожаной куртки, прошел к окну и настежь распахнул створки. Скучающие стоны смолкли — сотня пар глаз уставилась на молодого человека, искренне не понимая, что он здесь делает. Наверное, нагрешил студент, и теперь кается чтением лекций для первокурсников.        — Никто, — голос прозвучал холодно, властно, парализующее, — вы — никто для пациентов. У вас нет имени, собственных интересов, своей истории. Есть только одна цель — спасти жизнь. Вы — врач. Вы — доктор. Вы — не друг и не собеседник. Вы либо Бог, либо убийца. Здесь… как повезет.        У высокого парня с теплой улыбкой — холодные глаза, пронзительный взгляд, красивое лицо и вредная привычка, дымящаяся между указательным и средним пальцами. У него — ни одной посторонней эмоции, только сосредоточенность, строгость и невозмутимость. Лекцию вел спокойно, хладнокровно, интересно, хотя по мимике ярко читалось, что здесь он не по своей воле. На Дилана не смотрел категорически — всегда где-то рядом, но никогда прямо в глаза, смотрел на часы, на потертую лакировку деревянной кафедры, на доску, на потолок, но не на Дилана.        — Можно задать вопрос?        — Нет.        Второе воспоминание о нем — горячие ладони, обхватывающие лицо, вкрадчивый шепот на ухо, призывающий дышать глубже, размереннее, спокойнее. У Дилана — затравленный взгляд метался по стенам кабинета, по корешкам книг в шкафу, по серому ковру на полу, по дубовому столу и широкому подоконнику с дымящейся сигаретой в пепельнице. Вот, молодец, дыши. Дилан не знал, почему пришел сюда. Не знал, почему пришел к нему. Искренне не помнил какими правдами и неправдами преодолел пост медсестры, как поднимался на второй этаж и слонялся по коридору туда-сюда в поиске чего-то конкретного. Кого-то конкретного. Он уже два года студент Рокфеллеровского университета — замученный, уставший, с синяками под глазами, но, черт возьми, понимающий, изучающий, узнающий медицину, пусть и постепенно. Просто дыши.        — Хватит рыдать, — подушечки больших пальцев стирали дорожки слез со щек резко, больно и одновременно трепетно, — возьми себя в руки.        Дилан не помнил, как оказался в кресле, как в трясущейся ладони появился бокал, наполненный до краев крепким виски, помнил только бабочек на стенках — голубых, объемных, царапающих кожу.        — Вы не мой друг и не собеседник, — сбивчиво проговорил Дилан на обожженном виски резком выдохе. — Я не должен был…        — Ты — не мой пациент, — властный голос прервал на полуслове, виски из бутылки разлилось по двум бокалам, — как меня нашел?        — Он… он назвал вас доктор Абрамсон, — выдохнул Дилан, закрыл ладонями лицо и отрешенно покачал головой, — когда… когда Трамп победил.        — Это ты помнишь, а экзамен по вывихам и переломо-вывихам шейных позвонков завалил. Не тем у тебя голова забита, — сказал Итан, прикуривая сигарету и запрыгивая на подоконник. — Зачем пришел? Ну, кроме очевидного. Благодарностями осыпа́ть, в любви признаваться, нахуй послать? Или вы, католики, парням в любви не признаетесь?        Дилан поймал себя на мысли, что искренне улыбается уже минуту. Ровно столько, сколько за весь предыдущий год в сумме. Странное ощущение — даже скулы сводило от давно забытого чувства.        Третье яркое воспоминание о нем — боль иглы тату-машинки и ощущение холодной черной краски, забивающейся глубоко под кожу. У Дилана на левом плече медленно, кропотливой рукой мастера, вырисовывался эскиз привлекательной медузы Горгоны с парой змей в волосах и контуром маскарадной маски на глазах — опасной и беспомощной одновременно, такой же, какой была мама.        — На кисти и пальце? Тебя же уволят к чертовой матери!        — Надеюсь, — серьезно сказал Итан, кладя левую руку на стол перед татуировщиком. — Давай логотип «Dragonfly» — отец эту группу обожает. И череп хочу на указательном пальце. Только без этих нравоучений — для споров и ссор у меня слишком хорошее настроение.        — Твое тело, — буркнул татуировщик, расставляя перед собой краски и набор игл.        — И ты представляешь, чертов Джордж все-таки умудрился найти лазейку в контракте и повесить на меня аспирантов.        — Симпатичных? — спросил Дилан, ставя локоть свободной от боли руки на стол, и повернулся к Итану вполоборота.        — Еще каких, — ответил Итан, закатывая глаза, — от одного вида кончить можно.        Дилан рассмеялся, отпил крепкий кофе из картонного стаканчика, перевел взгляд сначала на отражение в напольном зеркале, потом на умиротворенного Итана.        — Кстати, это тебе.        — О, предложение делаешь? — заинтересованно спросил Итан, рассматривая бархатную коробочку, упавшую на стол. — Ну не знаю, Дилан, мне нужно серьезно подумать. Один ты или толпа шикарных парней, готовых на все? Даже не знаю — такой сложный выбор. Трахаться будем только после свадьбы?        — Разумеется, — ответил Дилан, смеясь, и прикурил сигарету, тут же резко выдыхая тонкие струйки дыма, — открой сначала.        — Решил меня в веру обратить? Да, крест латинский, но это точно первый шаг. Знаешь ли, вера — роскошь, которую может позволить себе молодежь, а я прочел уже все гениальные книги, посмотрел лучшие фильмы и слишком хорош собой.        — Нет, просто оберег, — заверил Дилан, тепло улыбаясь, и согласно кивнул на весомый аргумент Итана. — Союз неба и земли — не больше.        — Ты, разумеется, небо, — уточнил Итан, улыбнувшись, — а я, как доктор Смерть, земля. Мне нравится, правда. Возможно, буду даже носить.        Четвертое яркое воспоминание о нем — благодарность от выбивающей почву из-под ног гордости. На расставленных стульях в зале, больше напоминающих садовые, Итан чертовски непохож ни на одного из родителей выпускников, ни на старшего брата — похож на рок-звезду, на торговца чистейшего кокаина, на охуительного любовника, но никак ни на друга. На болтовню рядом сидящего Патрика не обращал никакого внимания, на частое шиканье женщин на заднем ряду — тоже. Если декан университета не запрещает курить, то и чьи-то мамаши путь помолчат — в конце концов его мальчик диплом получает.        — Кстати, это тебе.        — Слишком большая для обручального кольца, — серьезно сказал Дилан, касаясь подушечками пальцев черного бархата и твердых стенок квадратной коробки, — неужели, это не предложение руки и сердца?        — Не дождешься, — ответил Итан, подмигивая, — наши отношения намного выше всех этих приземленных чувств.        — Правда? Дружба круче любви?        — Дружба, моя прекрасная южноамериканская гарпия, навсегда.        — Значит, благословишь на ординатуру в клинике Мэйо?        — Благословлю, — притворно драматично сказал Итан, прижимаясь бедром к сервированному столу и поднимая бокал шампанского, — и даже отпраздную то, что наконец-то от тебя избавлюсь.        — А кто тебе будет кофе в постель приносить, если не я? Тебя же больше ничего разбудить не может!        — От минета я, кстати, тоже могу проснуться, — ответил Итан, поиграв бровями, и рассмеялся, когда Дилан театрально закатил глаза. — Ты же будешь по мне скучать. По моим пошлым шуткам — тоже.        — Ты невыносимый, — сказал Дилан, поднимая крышку коробки, и испуганно распахнул глаза, — и ты, блядь, сошел с ума!        — Знал, что тебе понравится.        — Скажи, что это подделка. Пожалуйста.        Итан пожал плечами, взял из коробки подушку, осторожно снял часы, за которые заплатил без малого восемь тысяч долларов, и выжидающе посмотрел на правую руку Дилана.        — Давай, ты же любишь часы.        — Но не с бриллиантами, — ошарашено сказал Дилан, — самые простые… с Микки Маусом например, ну, как те… из Диснейленда.        — Простого «спасибо» будет достаточно.        — За спасение жизни во всех смыслах? — Дилан шумно сглотнул, когда ремешок часов защелкнулся на запястье, и, приподнимаясь на носочки, нежно поцеловал Итана в щеку. — Люблю тебя. Помни об этом всегда.        Пятое яркое воспоминание о нем — отравляющая изнутри ненависть. От злости Дилана тошнило, ребро ладони взрывалось болью от каждого удара по двери, а сердце бешено колотилось в грудной клетке — казалось еще две секунды и ребра треснут.        — Ей было всего пять! Она умерла! Ты знал, что это случится! Ты отправил меня в ад без подготовки! Я тебя, блядь, ненавижу!        Итан сонно потер глаза, натянуто улыбнулся встревоженным соседям с третьего этажа, окинул внимательным взглядом мокрого с головы до ног Дилана и, обхватив пальцами воротник его футболки, втолкнул в квартиру, громко захлопывая дверь.        — Кофе будешь?        — Какой к черту кофе! У меня умерла пациентка!        — Виски есть.        — Ты, блядь, меня слышишь?!        — Да-да, говори, — спокойно сказал Итан, снимая с Дилана куртку, и выжидающе уставился на мокрые следы на полу. — Разувайся.        — Всего пять!        — Да, я слышал. Разувайся, снимай мокрое барахло, прими душ и иди в кухню.        — Ее звали Клэр! Я читал ей сказки перед сном!        — Молодец, признал собственную ошибку, а теперь раздевайся.        Дилан беспомощно моргал, прятал дрожащие руки в карманах мокрых джинсов, казалось, даже не дышал.        — Хочешь ненавидеть меня — вперед. Давай, я весь твой. Кричи, круши мебель, хлопай дверями — можешь даже разбить бутылку моего прекрасного Macallan 1926 года, я тебе и слова против не скажу, но, черт возьми, сними с себя мокрое барахло, прими душ и выпей горячий чай с ебанным лимоном, пока я не залил его тебе в глотку силой.        Шестое яркое воспоминание о нем тесно переплетено с пятым — дружба, объемная, всепоглощающая, настоящая.        — Я трачу на тебя субботний вечер, — осуждающе сказал Итан, окидывая взглядом свернувшегося на диване в позе эмбриона Дилана, коротко дрожащего под пледом после принятия душа и двух чашек горячего чая с лимоном, — а ты мои прекрасные подушки слезами заливаешь, неблагодарный. Их Эшли из Лондона привез, их Саммер выбирала.        — Прости, — всхлипнул Дилан, крепко обнимая подушку и утыкаясь лицом в вышитую картину английской деревни на льняной наволочке. — Мне больше некуда идти…        — Конечно, ты же постоянно ноешь, — сказал Итан, театрально закатывая глаза и крепко затягиваясь смесью смолы и никотина, — звонишь не вовремя, обламываешь ночь секса, истеришь… подушками швыряешься, — продолжил строже, недовольно покачивая головой, — серьезно, мы словно сорок лет в браке.        Из-под пледа показалась рука Дилана с выставленным средним пальцем, Итан невозмутимо отпил пару глотков крепкого кофе, закинул скрещенные в щиколотках ноги на стеклянный журнальный столик и переставил ноутбук на колени.        — Ты долго еще будешь ныть? Пиццу хочешь?        — Мне уже сутки кусок в горло не лезет!        — А член? Прости, забыл, что у тебя драма.        — Это самая худшая шутка из всех самых худших шуток в мире, — рассеянно произнес Дилан, сбрасывая с головы одеяло, приподнимаясь на локтях и ударяясь пару раз лбом об подлокотник дивана. — Это… это когда-нибудь пройдет?        — Сифилис? Подростковые прыщи?        — Иди ты к черту, — пробурчал Дилан, коротко улыбаясь, — ненавижу тебя.        — Пепперони?        — Пепперони, — согласился Дилан, кивая, и перевернулся на спину, — научи меня.        — Готовить?        — Быть отстраненным и холодным к пациентам. К людям — тоже.        — Если ты действительно этого хочешь, — сказал Итан, опуская экран и переставляя ноутбук на стол. — Ну, открывай блокнот, записывай…        Дилан положил на рабочую поверхность разделочную доску, пару хорошо-вымытых лимонов и, вытянув нож из подставки, нажал ребром ладони на кнопку включения чайника. Нарезая лимон тонкими колечками, бросая в пол-литровую чашку пакетик черного чая и две ложки тростникового сахара, перевел взгляд на окно, которое словно экран кинопроектора транслировало удивительную картину пейзажа, созданную умелой рукой талантливого художника: свобода природы в натуральную величину — фактически ожившая фотография. Яркие оттенки зеленого среди деревьев и листвы, глубокие синего — в озере, и мутно-желтые из-за постепенно наплывающих полупрозрачных облаков, рассеивающих солнечный свет.        — Я не помешаю твоему прекрасному одиночеству? — шепотом спросил Дилан, ставя на доски пирса поднос с двумя чашками чая и тарелку с яблоками, апельсинами и грейпфрутами, нарезанными дольками, и шумно выдохнул от неприятных ощущений в ногах после длительного хождения на носочках.        — С сахаром? — спросил Итан, указывая кончиком деревянной ручки кисти на чашку.        — С тростниковым, — уточнил Дилан, садясь рядом с Итаном, свешивая ноги с пирса и упираясь в грубый шероховатый край подколенными ямками. — Всего две ложки — лимоны оказались слишком кислыми.        — С тростниковым, значит, — задумчиво проговорил Итан, прорабатывая синтетическим ворсом контурной кисти линию горизонта, — тогда не помешаешь.        — Благодарю, — ответил Дилан, поднимая с подноса чайную чашку вместе с блюдцем и сдувая тонкие завитки пара. — Как ты думаешь, я неплохо изображаю человека, умеющего ладить с детьми, коллегами и целым миром заодно?        — Ужасно, если честно, — сказал Итан, оставляя густую селадоновую кляксу на металлической палитре, — ты совершенно бездарен в плане актерского мастерства.        — Разве? Твоего друга я изображаю отменно.        — Вот смотрю я на твое лицо, — ответил Итан, поворачивая голову и проходясь ворсом кисти по щеке Дилана, — и понимаю, что удручает сильнее всего: возможность выдумывать свое прошлое и будущее становится слишком размытой, ведь так? Ты поэтому пришел?        — Знаешь, обычно все говорят о том, что уедут из маленького города, откроют кафе, книжный магазинчик, непременно с букинистикой, или, допустим, возьмут в аренду фургон мороженщика, но в действительности никто этого не делает. Я был неправ. Я больше не хочу быть незнакомцем, коллегой, сотрудником и каким-то пацаном-одиночкой заодно.        — И ты больше не боишься повышенного внимания?        — С тобой рядом — нет, — серьезно сказал Дилан, — а эта полоса на лице — истинный камуфляж.        — Хорошо, я тебя услышал, — ответил Итан, подцепляя десертной вилкой размокший в мятном чае лимон и снимая зубами цедру, — мог бы просто сказать, что скучаешь.        — Вслух? Ужас какой, — улыбнувшись, сказал Дилан, прижимаясь к плечу Итана своим, и внимательно посмотрел на картину. — Мне нравится сочетание цветов, текстурные мазки и смешение стилей. Одного не могу понять — почему линия горизонта настолько асимметрична?        — Наклони голову на тридцать градусов.        — На тридцать? Не на двадцать восемь? — рассмеявшись, спросил Дилан, выполняя просьбу, — вау! Отражение сверху, но… как?        — Намеренное искажение. Держи — она твоя.        — Правда? — удивленно спросил Дилан, забирая холст и осторожно проводя кончиками пальцев по подсохшим участкам. — Подпишешь?        — Уже подписал.        Дилан повернул холст и сентиментально вздохнул — «Земля и Небо не могут существовать по отдельности».

… интимные отношения — дело весьма личное, они не завязываются на глазах у всех и не выставляются напоказ. (Ирвин Шоу. Ночной портье)

       — Почему ты мне не сказал? — спросил Дэнни, усаживаясь поудобнее на широком подоконнике, расстегивая молнию на куртке харрингтон оливкового цвета и подворачивая манжеты на бледно-голубых джинсах.        Их комната на чердаке выглядела маленькой и уютной: стены цвета античной латуни прекрасно гармонировали с белым мансардным потолком и двумя квадратными окнами в нем, демонстрирующими солнце ранним утром или объемные, яркие звезды поздней ночью; два мягких небесно-синих кресла разместились по сторонам от круглого стеклянного столика, под подоконником устроилась деревянная тумба-комод оттенка аметист, а у противоположной стены стояла двуспальная кровать с жестким матрасом, абрикосовым пастельным бельем, пахнущим свежеиспеченным брусничным пирогом кондиционера, и чередой декоративных подушек в расшитых золотыми нитями наволочках.        Итан сидел на полу, сложив ноги по-турецки, сбрасывал столбики пепла в пепельницу, утопающую практически наполовину в охровом ковролине с высоким мягким ворсом — капли воды после душа медленно, чертовски кинематографично стекали с волос по лицу и шее, растворяясь от жара кожи, изредка пропитывая ткань простой черной майки и джинсовых шортов — сидя напротив зеркала на высокой ножке с подсветкой панг от расположенных по корпусу лампочек, вставлял платиновое кольцо пирсинга в нижнюю губу и недовольно поглядывал на предшественника, погнувшегося и деформировавшегося.        — Я не настолько тщеславен, — Итан провел кончиком языка по новому кольцу, закусил зубами, наклонил голову, размышляя о том, что и пирсинг в крыле носа тоже нужно заменить — придвинув к себе сумку-саквояж, расстегнул молнию на внутреннем кармане, вытащил пару пакетов с застежкой зип-лок и задумчиво посмотрел на катетерные иглы — поворачиваясь к зеркалу в три четверти, протирая острие спиртовой салфеткой, повторно проколол затянувшуюся мочку уха и вставил серьгу-пусет в виде наконечника стрелы. — В любом случае он хотел меньше значить и сам перевелся на эпизодическую роль. Ну и заранее: мы никогда не целовались, не спали и не делали всего остального, что могло взбрести тебе в голову. Хотя, наверное, мы бы смотрелись вместе неплохо. Как думаешь? Ты же в любом случае все представил как минимум трижды.        — Даже очень неплохо, — признал Дэнни, снимая кроссовки, ударяя их друг об друга подошвами, стряхивая песок и мелкие камни в открытое окно, и переставил на тумбочку. — Нет, правда, это бы выглядело эстетично.        — Эстетично, — задумчиво проговорил Итан, вставляя кольцо пирсинга в крыло носа и убирая зеркало на журнальный столик. — Когда представление меня с другими парнями в постели выйдет из моды, как монорельс или надежда на биологическое бессмертие?        — Не знаю, — честно сказал Дэнни, пожимая плечами, — чувствую себя лошадью в стойле, которая занимается своими будничными лошадиными делами — постоянными, как сама история — и не видит ничего вокруг.        — Почувствуй себя пегасом, — предложил Итан, игриво подмигивая, поднимаясь на ноги вместе с пачкой сигарет, зажигалкой и пепельницей, подходя к Дэнни и вставая между его разведенных коленей, — пари над землей и рассмотри удивительный мир с разных ракурсов. Знаешь, какой грех самый ужасный?        — Какой? — заинтересованно спросил Дэнни, расслабленно откидываясь назад, прижимаясь к оконной раме всей длиной позвоночника, и медленно вдыхая уличный воздух, пропахший насквозь дымом костра, свежестью и совсем немного — ландышами.        — Грех бездействия, — серьезно сказал Итан, крепко затягиваясь и прикрывая глаза от порывов ветра, которые стремительно высушивали волосы и холодили лицо. — Его, конечно, нет в привычном списке из семи смертных грехов, но то, что он ужаснее их всех, вместе взятых, не вызывает сомнений.        — Ночные философские рассуждения. Мне нравится, продолжай, — поддержал Дэнни, тепло улыбаясь и накрывая ладонью руку Итана на своем бедре. — Хочу что-нибудь про самовыражение.        — Вот как, — ответил Итан, коротко целуя Дэнни в уголок глаза, — я могу увидеть ваш билет или пропуск на лекцию?        Дэнни отрицательно покачал головой, обмолвился о теориях заговора и о защите национальной безопасности — говоря откровенно, он бы мог соврать о чем угодно: о нашествии москитов-убийц, о восстании зомби, о бешеных животных на местных скотобойнях, готовящих коварный план по свержению рода человеческого, даже о банальных инопланетянах… по одной простой причине — Итан прекрасно говорил: хлестко, четко, оставляя после каждого монолога послевкусие сложного для восприятия артхаусного фильма. Того самого, когда зритель размышляет на тему, понравилось ли увиденное, или нет, а фрагменты не выпадают из мыслей как минимум неделю.        — Самовыражение, мистер Голдман, цель жизни, — сказал Итан, выпуская из приоткрытых губ кольца дыма и позволяя им разбиваться об оконную раму. — Люди всегда жили для проявления своей сущности во всей полноте, но в нашем веке… они боятся сами себя. Боятся настолько, что стали забывать о банальном правиле: высший долг — это долг, в первую очередь, перед самим собой. Разумеется, люди стали милосерднее, толерантнее, фанатичнее — они накормят голодного, оденут нищего, защитят затравленного, но их собственные души обнажены, уязвлены и умирают от голода.        Дэнни молчал, изумляясь тому, что всего в четырех предложениях Итан смог озвучить его собственные мысли. Озвучить правильно, последовательно, не прикрываясь ни пафосом, ни нецензурной лексикой, добавляя повышенный окрас негодованию. Впрочем, в словах не было негодования… скорее, разочарование, приправленное легким оттенком адинамии. Однажды Итан сказал, что граффити на домах и в подъездных коридорах — верный способ определить уровень образованности жильцов, и Дэнни обошел весь Нью-Йорк на гугл-картах и фотографиях в инстаграме, составляя список и понимая, что самые образованные люди, как ни странно, жили в некогда криминальном Гарлеме.        — Знаете, мистер Голдман, у современных людей есть только одно счастье — изобрести новые пороки, укорять и почитать за них в зависимости от низменного жребия симпатии. Современные люди — скучные люди, я бы отправил их в хоспис для общего развития и понимания того, что свою жизнь нужно тратить только на себя, свою семью и своих друзей, потому что итог завершения так или иначе одинаковый для всех. И что самое странное, — задумчиво сказал Итан, переводя взгляд с заинтересованных глаз Дэнни на яркие звезды в небе, — я не могу понять одной простой вещи.        — Какой?        — Как можно с возрастом становиться циничнее и романтичнее одновременно?        — А кто говорит, что это не две крайности одной и той же сущности? — спросил Дэнни, пожимая плечами и переплетая пальцы их соединенных рук.        — Пожалуй, ты прав. Я могу сказать о том, что ты — самый прекрасный человек на свете, с сумасшедшей обжигающей энергетикой, красивой улыбкой и чудесными глазами, и тут же добавлю что-нибудь в стиле: мы живем в мире, в месте, заполненном вырытыми в земле ямами, где покоятся умершие, а наш воздух соединен ровно напополам с пеплом кремации.        — Забудь о кулинарном блоге на ютубе, — серьезно сказал Дэнни, подаваясь вперед и прижимаясь лбом к ключицам Итана, — напиши книгу. Мрачную, психологическую драму с элементами неизбежности и тоннами метафор и символизма.        — Чтобы ее прочел только ты? — спросил Итан, прикуривая сигарету пламенем зажигалки, и погладил Дэнни по волосам. — Может быть, через пару лет? Ну, когда старость окончательно настигнет.        — В любом случае ты будешь выглядеть сексуально как минимум до пятидесяти двух.        — Надеюсь, в свои сорок ты тоже будешь ничего.        Дэнни рассмеялся, крепко обнял Итана за талию и, уперевшись подбородком в солнечное сплетение, внимательно посмотрел в глаза.        — Ты правда думаешь, что нам повезет провести вместе так много времени?        — Предаваться мечтам всегда рискованно, мистер Голдман, мы проведем вместе столько времени, насколько хватит жизненных сил.        Сигарета потухла от силы вжатия огненно-красного уголька в дно стеклянной круглой пепельницы — подушечки пальцев Итана пробежались по спине Дэнни, оставляя следы длинных, редко-пересекающихся, непрерывных полос, превращающихся в символ бесконечности, и спустились по плечам к запястьям, обхватывая манжеты и помогая снять куртку. Хочу, чтобы ты оделся потеплее.        Звезды, отражающиеся в озерной глади, казались гораздо больше и ярче, чем оригиналы в чернильном небе. Прохладные порывы ветра терзали кусты и деревья, словно в листве пряталось что-то настолько важное и ценное, что их, порывы, накажут на небесах и отправят глубоко под землю, если не смогут найти пропажу. Рукава теплой черной толстовки Дэнни натянул до кончиков пальцев, сильнее прижался спиной к груди Итана и улыбнулся, ощущая трогательные до глубины души объятия и трепетные поцелуи в висок и щеку. Порой становилось необходимо побыть вдвоем, в тишине, вдали от людей, с парой бокалов безалкогольного красного вина и в предвкушении первых предрассветных лучей. Порой хотелось спокойствия, сконцентрированного на подушечках пальцев счастья, трепетной нежности, оседающей на кончиках ресниц, и, как ни странно, обоюдного молчания.        Почему-то именно сейчас, звездной ночью и в теплых объятиях, Дэнни вспомнился момент из раннего подросткового возраста. Перед глазами мать — уставшая, замученная, но в красивом изумрудном платье и с бриллиантовым колье на шее — которая невесомо, точно снежинка, села на край кровати Дэнни, погладила по волосам, чего прежде никогда себе не позволяла, и, наклонившись к уху, тихо прошептала: когда ты вырастешь, мальчик мой, ты должен уехать и больше никогда сюда не возвращаться. Дэнни пытался воссоздать выражение ее лица в тот вечер, но кроме привычной встревоженности и оттенка паники в глазах не видел ничего, словно собственный разум играл против, блокируя воспоминания. Мать всегда казалась ему потерянной, болезненно-бледной, надломившейся, практически сломанной. Она красила волосы в цвет горького шоколада и всегда отмахивалась и отшучивалась, когда Дэнни спрашивал о том, какие они на самом деле. Однажды она ответила: «Дэниэл, мне нужно хорошенько подумать над ответом… знаешь, они такие русые, мутные, блеклые — волосы рыночной торговки». Дэнни никогда не видел рыночных торговок, но все же кивнул. Говоря откровенно, он помнил ее эпизодами, тревожными кругами от брошенного в воду камня, вспышками, напоминающими похмелье или наркотические галлюцинации — отпечаток красной помады на белом фарфоре кофейной чашки, надкусанная тарталетка и истеричный возглас: «ты сюда майонез положила, идиотка?!», сорванные с карниза шторы и крики: «мне мало света!», осколки разбитой тарелки и надрывное: «ты хотел детей, поэтому не смей воротить нос от моей отвисшей груди!»        Дэнни зажмурился от неприятного стрекотания голоса матери в голове и настойчиво потер соединенными указательными и средними пальцами виски, надеясь абстрагироваться, вдохнуть сладковатый аромат водяных лилий поглубже и сжечь дотла кинопленку воспоминаний, чтобы та запузырилась и стала непригодной для восстановления.        — Все в порядке?        — Не знаю, — ответил Дэнни, медленно открывая глаза и крепко переплетая пальцы их с Итаном соединенных рук, — голова болит. Надолго я отключился?        — Ты не отключался — мы разговаривали. О том, что ничего не сохраняется в памяти так долго, как страх.        — Я схожу с ума, — медленно, по слогам произнес Дэнни, подтягивая колени к груди и прерывисто выдыхая через нос — чувство тревожности разрушало, опустошало, терзало, словно незримый насос откачивал воздух, который отчаянно хотелось вдохнуть полной грудью. Чувство, неприятное и пугающее, сжало внутренние органы, парализовало диафрагму, вызвало неприятные жжения внизу живота и наполнило голову дурными предчувствиями. Его хотелось выскрести ногтями, выкачать через иглу шприца из вены, растворить приемом глотка серной кислоты внутрь — сделать что угодно, лишь бы на мгновение забыться в необходимом чувстве комфорта и келейной уединенности. — Помоги мне, пожалуйста, помоги.        — Тише-тише, дыши, — убаюкивающе прошептал Итан, обнимая Дэнни крепче, прижимаясь губами к шее и считывая учащенный пульс, — ты не сходишь с ума. Твою патройофобию мы победим, слышишь?        — Не бросай меня. Лучше — запри в четырех стенах и пичкай таблетками, но не бросай.        — Господи, — Итан форсированно выдохнул, притягивая Дэнни ближе к себе, сжимая пальцами ребро ладони и нежно целуя плечо, — запомни: я тебя не брошу, не запру в четырех стенах и не буду пичкать таблетками. Пожалуйста, дыши глубже, все в порядке.        — Не в порядке, — прошептал Дэнни, проводя дрожащими ладонями по пылающим щекам, по лбу, покрывшемуся испариной, по онемевшим крыльям носа и по треснувшим от ветра губам, — что-то не так. Я… я это чувствую.        — Слушай внимательно и ничего не говори, — предельно тихо и вкрадчиво сказал Итан, мягко целуя Дэнни в висок, — твоя мать пачками последние десять лет глотала таблетки для похудения — все, начиная от барбитуратов и амфетамина и заканчивая гельминтами в составе, терзало нервную систему. Это не наследственное — пожалуйста, вдохни глубже.        — Ч-что? — надрывно проговорил Дэнни. — Ты всю мою семью рассмотрел под блядским микроскопом?! Не прикасайся, блядь, ко мне!        — Хорошо, — ответил Итан, разрывая объятия и смотря на то, как резко Дэнни поднялся с земли, — иди куда хочешь, ты не моя собственность.        — Говори себе это почаще! — нервно сказал Дэнни, скрещивая руки на груди. — Я не только не твоя собственность, но и больше не твой подчиненный! Я тебе вообще никто! Вывезу вещи в понедельник!        — Хорошо, — равнодушно ответил Итан, вытягивая из пачки сигарету зубами и щелкая зажигалкой, — Ты еще здесь? Надеешься, что я тут слезами уровень воды в озере в два раза подниму? — Дэнни молчал, глупо и по-детски прижимая рукава толстовки к ладоням, скользил рассеянным взглядом по отражению луны на озерной глади, ослепляющим желто-голубоватым светом, и ежился от порывов ветра. — Что, второй акт истерики будет? Ну давай, не терпится послушать! Только не сдерживайся — выскажись перед тем, как соберешь шмотки и съебешься нахуй из моей жизни!        Дэнни открыл рот, силясь подобрать несколько слов, но спустя мгновение закрыл, шумно стиснув челюсти. С каждым мгновением в разуме вспыхивали кроваво-красными буквами реплики, его реплики, от которых кровь стыла в жилах, а запястья болезненно выкручивались против часовой. Дэнни почувствовал себя настолько ничтожным, что само осознание того, что он еще жив показалось мерзким, отвратительным и унизительным. Мне жаль…        — Мне плевать, — разочарованно сказал Итан, прерывая бессвязный поток слов, который Дэнни старательно пытался составить в голове правильно и произнести вслух, и отпил ненавистное красное, безалкогольное вино из бокала — поморщившись, бросил в оставшиеся несколько миллилитров сигарету и поднялся на ноги, — только ответь на один вопрос: зачем нужны отношения, если при первой же ссоре ты становишься для меня никем? — Дэнни на мгновение показалось, что кто-то невидимый и при этом сильный отвесил пощечину, настолько мощную, что по канонам анимационных фильмов искры посыпались из глаз, а дыхание перехватило — казалось, вокруг рушились небеса, а раскаленная боль цепкой хваткой сжимала горло. — Доброй ночи, — холодно сказал Итан после трех минут тотальной бьющей по вискам тишины. Дэнни продолжал молчать, жадно хватая ртом воздух и стараясь подчинить непослушное, словно окоченевшее, тело силой разума. С трудом сделав шаг вперед, вцепился пальцами в запястье Итана, потянул на себя, заключая в крепкие объятия, и беспомощно разрыдался. — Это не ответ на вопрос, — и секундой позже, — можно к тебе прикоснуться?        — Господи, Боже, — прошептал Дэнни на свистящем выдохе, чувствуя под кожей лихорадку, болезненную агонию на шее и неприятный зуд в ладонях, которые тут же хотелось расцарапать до крови от заданного вопроса, — никогда больше этого не спрашивай. Можно. Всегда можно. Только тебе можно. Прости меня, пожалуйста, прости, — заходясь в сдавленных рыданиях шептал Дэнни, нервно и боязливо сжимая пальцами края куртки Итана и содрогаясь от каждого нежного, трепетного прикосновения к лопаткам, спине, затылку, волосам, — я не хотел, мне… мне так жаль.        На Дэнни волной, ударившей прямо в лицо, обрушился неприятный, осязаемый страх, сопоставимый с настоящей паникой — Итан молчал. Молчал, настолько красноречиво, что сердце пугливо заметалось в реберной клетке в поиске выхода и, не найдя, замерло на пару долгих мгновений. Дэнни напрягся каждой клеточкой тела, боязливо попытался отстраниться, но только шумно втянул носом воздух, когда Итан обнял еще крепче, до ноющей боли в плечах и ключицах.        — Мне больно.        — Мне тоже.        Дэнни ощутил вязкую тошноту, подступившую к горлу, ослепляющую слабость в теле и сильный озноб, колючими иглами пробивший позвоночник — впиваясь полумесяцами ногтей в ладони, стараясь вдохнуть поглубже ртом и носом одновременно, казалось, что он находился в ловушке тернового куста, чьи засохшие, колючие ветки вспарывали не только кожу, но и прорастали вглубь, раздирая внутренние органы. Дэнни несколько тысяч раз было больно физически, но морально — почти никогда. Моральная боль по собственной вине была дебютной, всепоглощающей и пугающей, словно быстро-наступающие темнота и холод в случае взрыва солнца.        Прости меня, прости, безумно, бездумно шептал Дэнни, обхватывая ладонями лицо Итана, припадая к губам и шумно выдыхая, чувствуя горячие ладони под тканью толстовки, я тебя люблю, больше всего на свете люблю. Губы Итана были солеными.        Замечая пристальный взгляд в свою сторону, Алекс беспомощно закатил глаза и пожал плечами, кинематографично отпивая фильтрованную воду из бокала для мартини — вещей, не впитавших запах костра и табака, осталось ничтожно мало, а сил, чтобы составить из них нормальный, приемлемый комплект просто не было — и вот, сидя на угловом диване в пижамных штанах в клетку, в белой футболке с гербом Оксфорда на груди и в горчичной кофте из теплого флиса на молнии, понимал, что как минимум, чисто визуально, далек от так называемого совершенства.        — Да-да, я знаю, — рассеянно произнес Алекс, наполняя бокал водой из кувшина, — даже бездомные в Нью-Йорке выглядят гораздо лучше.        — Не могу согласиться, — ответил Брайан, скользя взглядом по маленькой квадратной комнате, по стенам цвета мякоти спелого банана, по паре горшков с кактусами на широком подоконнике, по зажженной аромалампе на тумбочке-комоде и по спортивным сумкам на полу у кроватей, — я еще не видел нью-йоркских бездомных. Мне… мне нужно быть готовым к чему-то конкретному?        Алекс вопросительно приподнял бровь, перевел взгляд с верхней кромки бокала на Брайана, на свитер крупной вязки маисового цвета с поднятыми до локтей рукавами, на белые брюки, на забавные мятно-зеленые носки, на руки в карманах и встряхнул головой.        — К чему-то конкретному?        — К приступу, — уточнил Брайан, забираясь с ногами в кровать, прижимая затылком подушку к изголовью и набрасывая на колени одеяло. — Нужно все делать как по учебнику, или?        — Ничего не нужно делать, — сказал Алекс, выставляя на столик ингалятор, демонстрируя половину графина воды и надевая аромамедальон на шею, — у меня все есть.        — Хорошо, — ответил Брайан — вынимая зарядное устройство, разблокировал телефон и, нахмурившись, начал изучать письма на рабочей почте. — Правда, что все психиатры тайно мечтают о самоубийстве?        — Да, наверное. Хирурги мечтают убивать своих пациентов, а о чем мечтают пластические хирурги?        — Изуродовать их? — больше спросил, чем ответил Брайан, расстроенно выдыхая. — Невероятная скука: ринопластика, ритидэктомия, маммопластика — одно и то же.        — А чего ты хочешь? — заинтересованно спросил Алекс, ставя локоть на подоконник и подпирая щеку ладонью. — Гименопластику?        — Я — реконструктор, а не доктор Голливуд, — сказал Брайан, убирая подрагивающими пальцами челку, лезущую в глаза. — Другого ответа у меня нет.        Вот как, подумал Алекс, смотря на сосредоточенного Брайана, благородство: заботиться обо всех, кого не защитил Бог — громко и звучно.        — Значит, катастрофы, пожары, огнестрельные ранения?        Брайан нерешительно кивнул, мысленно одергивая себя за то, что мечтать о таком — ужасно, отвратительно и грешно. В любом случае он не знал, сколько осталось времени, крепости в руках и силы в теле, а растрачивать потенциал на урезание носов и увеличивание сисек казалось постыдным и неправильным.        — Итан открывает программу для меня, — сказал Брайан, отпивая через трубочку ванильный доктор Пеппер из жестяной банки и пролистывая фотографии на рабочей почте, — я буду принимать людей, переживших ад, начиная от насилия и заканчивая пытками. Первая пациентка в понедельник — девушка, чье лицо из ревности исполосовала подружка, судя по снимкам, достаточно острым ножом.        — Ты точно справишься? — удивленно спросил Алекс, стараясь проглотить воду, которая от шока и потрясения категорически не лезла в пищевод. — Не пойми меня неправильно, но ты делаешь милых кроликов из салфеток, а теперь говоришь, что готов восстанавливать изувеченные ножом, кислотой, огнем и далее по списку лица и тела — диссонанс, не находишь?        — Я на пятом курсе лечил сиалолитиаз, пересаживал трахеи, восстанавливал кисти рук и далее по списку, — передразнил Брайан, обаятельно улыбаясь, — поверь, милые кролики из салфеток не характеризуют меня, как плохого специалиста.        Алекс обвел Брайана задумчивым взглядом, переставил стакан с водой на столик и постучал подушечкой указательного пальца по нижней губе, прокручивая в голове всю известную информацию. Брайана называли «легендой штата Калифорния», «звездой Стэнфорда», «пластическим хирургом от Бога», но все это Алекс мысленно делил на десять. Какая легенда? Брайану всего двадцать пять. Какой у него вообще может быть опыт? А если посмотреть на внешний вид, то вопросов и предубеждений становилось еще больше. Брайан действительно напоминал мальчика из воскресной школы — скромного, невинного, способного разрыдаться только из-за того, что лента скотча оторвется неровно. Он бы, возможно, стал неплохим педиатром — завоевание доверия кроликами из салфеток, раздача леденцов после сеанса с вот этой своей дружелюбной улыбкой и понимающим взглядом впридачу. Такой типичный американец — лучезарный, готовый прийти на помощь, искусственный. Но Брайан был не только дружелюбным и понимающим — часто говорил слова, несоответствующие образу, затыкал рты, убивал равнодушием и театральным закатыванием глаз, что даже радужной оболочки было не видно — одни белки.        — Держи, — ласково и тепло сказал Брайан, кладя ладонь на плечо Алекса и подавая чашку чая с мелиссой, — ой, прости, я забыл.        Алекс удивленно моргал сначала от тяжести ладони на плече, потом от чашки чая в руке — он что, действительно не заметил его отсутствия в комнате как минимум последние пять минут? — а в конце от произнесенного вслух извинения и от потери контакта.        — Я не сумасшедший, — тихо, медленно, по слогам произнес Алекс, поджимая ноги под себя, — мне не противно, когда прикасаются. Неуютно, но не противно, — улыбка вышла ироничной, немного скованной, болезненной, но продолжать обсуждать эту тему не хотелось. Алекс мог бы рассказать о своих «серьезных» отношениях, о частых ссорах, об изменах и обо всем остальном, но не хотелось превращаться в глазах Брайана в выброшенного на улицу щенка, готового вцепиться в штанину и громко скулить, надеясь, что его заберут в новый дом.        — Ты выглядишь потерянным, — сказал Брайан, занимая место на противоположной стороне дивана, зеркально повторяя позу Алекса и неуверенно сцепляя пальцы в замок, — потерянным, но не сумасшедшим или брезгливым.        — Еще бы, — согласился Алекс, отпивая стремительно-остывающий чай частыми глотками, — в такой-то одежде. Только потерянный человек купит толстовку, придающую лицу оттенок гепатита, по собственной воле. Ладно, формально я ее не покупал, но заплатил четверть миллиона фунтов за отказ для съемки «Amxander» после подписания контракта — знаешь, с австралийцами мне категорически не везет.        — Почему отказался?        — Вспышки фотоаппарата, — ответил Алекс, пожимая плечами, — провоцируют приступы. Про макияж и средства для укладки волос лучше вообще не говорить. Про толпу людей на подиуме — подавно. Запах табака, алкоголя, духов, геля для душа… черт возьми, я бы тоже от себя сбежал, — сказал Алекс, непроизвольно рассмеявшись, — быть рядом со мной — то еще «удовольствие», — от слова «удовольствие» взятое Алексом в воздушные кавычки, Брайан ощутил настолько сильное чувство сконцентрированной ранимости и нелюдимости, что жадно втянул носом воздух. Не говори так, пожалуйста, это ужасно звучит. — Звучит? Это моя жизнь, — торжественно сказал Алекс, приподнимая пустую чашку на манер тоста, — прекрасная, ужасная жизнь. Как же я вам всем завидую — иди куда хочешь, делай что хочешь, ешь, пей, обнимайся, целуйся, срывай цветы с клумбы и вдыхай аромат… Я живу в чертовом аду и никто в здравом уме не захочет со мной даже общаться. Господи, прости, я не собирался жаловаться, — испуганно прошептал Алекс, замечая, как быстро и резко Брайан поднялся с дивана и вышел из комнаты. — Блядь, вот дерьмо.        Алекс обреченно ударился виском об спинку дивана, расстроенно выдохнул из-за собственной несдержанности, притянул колени к груди, обнял руками и уставился в окно на чернильное небо, усыпанное яркими звездами, на полную луну, которая казалась настолько близко, что можно было разглядеть кратеры. Переведя взгляд на сидящего на подоконнике Смауга-Драко, пожал плечами и грустно улыбнулся — ну да, вот такой я кретин. Да, мне тоже за себя стыдно. Перестань смотреть так осуждающе.        Алекс почувствовал упадок сил, потянулся к ингалятору на столике и, не донеся до рта, удивленно распахнул глаза, когда дверь открылась.        — Покажи мне хоть одного человека в здравом уме, — серьезно сказал Брайан, протягивая Алексу роскошный букет насыщенно-розовых альстремерий. — Ну же, знакомься — цветы аллергиков, что твой придурок-бывший ни разу не догадался погуглить? Ничего, если эти не подойдут, есть еще бугенвиллии, орхидеи, флоксы, полиантовые розы… Даже чертов ад можно украсить, Алекс. У меня там, кстати, зеленые яблоки запекаются… может тоже попробуем?        — Попробуем, — смущенно прошептал Алекс, нерешительно, осторожно касаясь кончиками пальцев бархатистых бутонов цветов и выписывая взглядом пытливые пируэты по лицу Брайана. — И… как их зовут?        — Альстремерии, — ответил Брайан, улыбнувшись, и сел рядом на диван, перекладывая букет Алексу на колени, — в викторианскую эпоху не пользовались популярностью, но любители цветов все-таки наградили их особых смыслом. Альстремерию назначили цветком дружбы. А это, знаешь ли, очень почетно — все начинается с дружбы. Белую наделили значением близости и духовного родства. Желтую — пожеланием успехов и процветания. Красную олицетворяют с теплотой и привязанностью. Фиолетовую дарят, чтобы подчеркнуть неповторимость получателя.        — А розовую?        — Дарят, когда разгорается желание заботиться и помочь.        Алекс молчал, не сводя взгляда с бутонов, касаясь пальцами лепестков и мысленно стараясь подавить чувство угрозы и дезориентации, нарастающее в груди — хорошо, упаковка бенадрила всегда при себе, ингалятор рядом, окно — тоже. От волнения у Алекса затряслись руки, а пальцы, сжимающие стебли, возбужденно покалывало… ради Бога, ему бы сейчас блокатор в носу, как у героини «Факультета», точно не помешал. Все-таки врожденная нетерпеливость взяла вверх — Алекс медленно втянул аромат — слабый, чуть-чуть сладковатый, свежий — и заранее зажмурился, предвкушая першение в горле, носу и ощущение зуда на лице и руках. Но ни через секунду, ни через минуту ничего не произошло. Алекс открыл глаза, посмотрел на букет, который держал голыми руками, на едва-заметную пыльцу в сердцевине бутонов, не причинившую вреда, и перевел взгляд на Брайана, тепло улыбаясь.        — Кажется… все нормально?        — Нормально, — подтвердил Брайан, внимательно вглядываясь в лицо Алекса, — никаких покраснений, только… глаза слезятся.        — Это не аллергия, — сказал Алекс, обнимая Брайана за шею, — спасибо.        — Пожалуйста, — нарочито любезно ответил Брайан, нерешительно проведя ладонью по плечу и спине Алекса, — всегда пожалуйста.        Алекс шумно выдохнул, ощущая неестественно трепетное прикосновение кончиков пальцев к верхнему ряду истинных ребер под кожей, покрытой мурашками и слоями одежды. Невыносимо приятно, до странного комфортно, мучительно чудесно. Алекс отложил букет на подоконник, обнял Брайана крепче, прижимаясь практически всем телом, и жадно вдохнул ненавязчивый аромат. От волос пахло кокосом, от кожи печенными яблоками, а от лица — ментолом из-за геля после бритья. Пахло аккуратно, тонко и безумно приятно. Еще несколько минут, прерывисто и неразборчиво прошептал Алекс, крепко зажмуривая глаза, пожалуйста. От собственной просьбы внутри резало эмоциональной остротой и болью — Алекс ни разу в жизни никого не умолял, не просил остаться, не рыдал, стоя на коленях в слезах, и не заходился в истерике. И само это жалобное, обреченное «пожалуйста» прозвучало чужеродно и неправильно, подобно слуховой галлюцинации с легким оттенком шизофазии. Пожалуйста, хрипло повторил Алекс, чувствуя повышение температуры, выступившую на лбу испарину и странную тяжесть в ребрах ладоней. Брайан гладил его по волосам, задевая дрожащими подушечками пальцев кожу на виске и щеке, пропитывая настолько ослепляющей нежностью, что кружилась голова. Что может быть меньше и что может быть больше, чем простое прикосновение?        — Нет-нет, все, хватит, — сбивчиво пробормотал Алекс, отстраняясь, проводя ладонями по лицу и шумно выдыхая через нос. — Мне… мне подышать нужно. Молчи. Ничего не говори.        Смотря куда угодно, но не на Брайана, Алекс подсознательно и интуитивно старался зацепиться взглядом за какой-нибудь предмет, все еще удерживающий в комнате, в городе, в штате, в стране и не позволяющий выйти на улицу. Схватив со спинки джинсовую куртку, чудом не опрокинув стул, набросил на плечи и нервно провел пальцами по растрепанным волосам. Найдя запасной ингалятор во внутреннем кармане, крепко сжал пальцами корпус и резко снял крышку, так и не решаясь сделать глубокий вдох. Какой пиздец, шептал под нос Алекс, меря шагами периметр комнаты, пиздец-пиздец-пиздец.        — Пожалуйста, успокойся, — осторожно сказал Брайан, деликатно перехватывая руку Алекса после десятой «прогулки» из одного угла комнаты в другой, — прости, если я сделал что-то не так.        — Что-то не так? — медленно произнес Алекс, анализируя вопрос, и удивленно распахнул глаза. — Нет-нет. Это я все не так понял. Господи, мне лучше заткнуться. У тебя… у тебя там яблоки горят.        — Нет, — ответил Брайан, смотря на наручные часы, — им еще десять минут запекаться, но я могу сходить проверить, если ты действительно хочешь побыть один.        — Да. То есть, нет. Я не знаю, — обреченно и расстроенно сказал Алекс, смотря на соединенные руки и на большой палец Брайана, подушечка которого ласково оглаживала костяшки. — Ради Бога, я живой человек — хватит.        — Прости, — испуганно прошептал Брайан, отпуская руку Алекса и тут же сцепляя пальцы в замок. — Пойду… яблоки посмотрю.        Алекс разочарованно покачал головой, встал коленями на край дивана, продвинулся к середине и обреченно вжался лбом в холодное оконное стекло, поворачивая ручку, открывая соседнюю створку и впуская в комнату пьянящий свежестью воздух. Прости, напряженно прошептал Алекс, сбрасывая с плеч куртку, какая глупость. Осторожно прикасаясь кончиками пальцев к стеблям цветов на подоконнике, слегка задевая хрупкие лепестки и немногие листья, старательно пытался заставить себя думать исключительно трезво. Получалось спорно — Алекс искренне пытался вспомнить момент, всего один для начала, когда он также растворялся, утопал, плавился от нежных и робких прикосновений, но не мог.        — Как ты?        — Отвратительно, — честно сказал Алекс, сжимая пальцами ручку оконной створки, — мне очень жаль. Я совершенно забылся и… нафантазировал всякого.        — Всякого? — удивленно спросил Брайан, царапая стеклянную поверхность столика ножками деревянного подноса с двумя ярко-желтыми супницами — простирающийся по комнате аромат печенных яблок заставил Алекса обернуться: действительно красиво, аппетитно и совсем непохоже на раздавленное нечто цвета детской неожиданности, которое он частенько наблюдал в кулинарных ток-шоу. Судя по аромату — сорт «Гренни Смит». — Здесь только яблоки, никаких специй и меда. Зеленые, — уточнил Брайан, смущенно запуская пальцы в волосы, — самые безвредные из всех.        — Самые безвредные из всех, — отрывисто, по слогам повторил Алекс и шумно сглотнул, боязливо рассматривая со всех сторон супницу и съехавшую «крышку» яблока, словно под ней находился глок, который вот-вот выпрыгнет и крепко поцелует пулей лоб. — Когда я начну задыхаться, когда лицо начнет опухать, когда… короче, действуй по учебнику. Там… адреналин в сумке. Во внутреннем кармане. В том, что с молнией. Ради Бога, Алекс, заткнись уже.        Алекс глубоко вздохнул, сел на диван, вжался лопатками в спинку и осторожно надрезал острием чайной ложки стенку яблока, заинтересованно наблюдая за тем, как прорывается тонкая кожура и вытекает ароматный сок. Отломив небольшой кусочек, Алекс сглотнул и нерешительно поднес ложку к губам. Говоря откровенно, он понятия не имел, есть ли у него аллергия на яблоки — на киви точно, на апельсины, на лимоны, на клубнику, на сахар, как таковой, тоже, так что… наверное есть? Семейный доктор в Англии частенько говорил, что нужно рисковать, пробовать — медленно, осторожно, по чуть-чуть, не зацикливаться на аллергии — но прежде Алексу не очень-то и хотелось, да и яблоки, сами по себе, никогда не казались чем-то привлекательным, скорее — обыденным. В отцовском саду росли несколько яблонь сорта «Фуджи», к ноябрю плоды падали на землю, разбивались на части, а обезумевшие пчелы роились над ними, как одержимые. Аромат Алексу нравился — приятный, сладковатый, иногда забродивший, если садовник слишком уставал с подрезанием живой изгороди и не находил сил на сбор разбросанного по земле урожая — сидя на крыше с книгами и учебниками на коленях, дышал осторожно и неторопливо, миксуя каждый вдох со спреем из ингалятора. Нужно было попробовать еще тогда, в детстве или в юности, а не вести себя как закомплексованный придурок практически в тридцать лет.        — Ладно, — неразборчиво проговорил Алекс, смотря на кусочек яблока в углублении чайной ложки, — узнаю что ты такое, — первое ощущение: неприятная текстура, скользящая по зубам и языку. Второе: кисло-сладкий вкус, повергающий рецепторы в панику и истерию, сравнимую, разве что, судя по книгам и фильмам, с приемом наркотических препаратов. Только по книгам и фильмам потому, что даже самая слабая анестезия в кабинете стоматолога вызывала приступ, похожий на эпилепсию. Вся еда Алекса — зачастую пресная, с легким намеком на вкус, словно в двухлитровую кастрюлю бросили кубик овощного бульона и тут же разлили по тарелкам, но здесь все было иначе. Просто яблоко, а эмоции, чувства и рецепторы накалены до предела. — Очень вкусно, но я не хочу слишком рисковать.        Брайан вопросительно приподнял бровь, замечая, что остались только несколько лоскутов кожуры, часть сердцевины и плодоножка с парой косточек. Алекс, в свою очередь, удивленно моргнул, кладя ложку на дно и возвращая супницу на столик. Измерив пульс, прикоснувшись кончиками пальцев к лимфатическим узлам, которые, он был уверен, уже размером с грецкий орех как минимум, неверяще пожал плечами. Легкое покалывание на языке и небе — небольшой дискомфорт, но точно не приступ. Ни повышения температуры, ни тремора в руках, ни забитых носовых перегородок, ни слезящихся глаз, только небольшая припухлость на веках, практически незаметная.        — Нужно руки помыть. Черт, лишняя информация, — бессвязно пробормотал Алекс, потянувшись к сумке, и вытащил черную косметичку на молнии. — Я не умираю.        Алекс тщательно вытер руки, лицо и шею влажными салфетками — одной для каждого участка — после посмотрел в квадратное зеркало в железном корпусе, коснулся век, трижды моргнул, крепко зажмурился и вновь распахнул глаза. Брайан наблюдал за ним молча, привалившись плечом к стене и скрестив ноги в щиколотках, размышляя о том, насколько, черт возьми, все это сложно. Не сам Алекс, а жить как Алекс — бояться, волноваться, продумывать тот или иной план в случае непредвиденных обстоятельств и не знать как это — по-другому.        — Все в порядке? — осторожно спросил Брайан, опускаясь на корточки и ставя локти на край дивана. — Ты в порядке? — Алекс кивнул, уставился на ворох салфеток в руках и медленно выдохнул скопившийся в легких воздух.        — Прости за эти истерики и отвратительное поведение. Просто… я не знаю, как реагировать? Доброту и заботу я чувствовал только от отца… Боже, как глупо. Кажется, мне нужен хороший психотерапевт.        — Насколько хороший? — спросил Брайан, тепло улыбнувшись. — Я знаю одного — кажется, он ничего.        — Правда? И… какой он?        — Сложно сказать однозначно. Он, знаешь ли, вызывает противоречивые чувства.        — Насколько противоречивые? — спросил Алекс, ставя локоть на колено и подпирая щеку ладонью.        — На грани фола. Отверстый и изолированный. Многотомник, который хочется прочесть полностью, а не сделать вывод по содержанию или обложке.        — Боюсь, что даже содержание, как и обложка, непривлекательное.        — Одного не могу понять, — задумчиво проговорил Брайан, склоняя голову набок и внимательно рассматривая черты лица Алекса, — ты нарываешься на комплименты, или тебе действительно никогда не говорили о той невероятной красоте, внешней и внутренней, которой наградила природа? — Алекс шумно сглотнул, отрицательно покачал головой и закрыл ладонями лицо, ощущая кожей жар на щеках. — Никогда? — опустившись рядом на край дивана, Брайан осторожно провел ладонью по плечу Алекса, вниз до локтя и вверх до запястья, аккуратно обнимая его пальцами и отводя руку от лица. — Ну же, посмотри на меня.        — Зачем?        — Алекс, — ласково сказал Брайан, погладив его по щеке костяшками пальцев, — пожалуйста.        — Хватит, — рассеянно пробормотал Алекс, нерешительно поворачивая голову в сторону и поднимая взгляд на Брайана. — Прости… я… я так больше не могу, — торопливым шепотом, перекладывая ладонь на шею, зарываясь пальцами в волосы на затылке, притянул к себе, припадая к губам робко и трепетно. — Прости-прости, — продолжал шептать Алекс в долгожданный, пьянящий, первый поцелуй даже тогда, когда ладонь Брайана чувственно скользнула по спине, а подушечки пальцев интимно прошлись по пояснице под слоями футболки и толстовки, — я с ума схожу… нужно… нужно остановиться.        — Да, конечно, — соглашался Брайан, не разрывая продолжительный, неистовый поцелуй, поднимаясь с дивана, крепко обнимая Алекса за талию, прижимая настолько близко к себе, что у обоих кружилась голова, изучая кончиками пальцев каждый выступающий позвонок под слоями одежды и двигаясь в сторону выключателя, — ты потрясающий, такой многогранный, совершенный…        — Господи, Боже, — прерывисто выдохнул Алекс, спешно ища ладонью выключатель на стене, пока Брайан торопливо закрывал дверь на щеколду, и вновь возвращаясь к собственническому, жадному, иступленному поцелую, — все это неправильно.        — Да, неправильно, — шепотом ответил Брайан, скользя горячими, влажными поцелуями по шее Алекса, комкая пальцами края футболки, задевая подушечками горячую, покрытую мурашками, кожу и стягивая толстовку, — ты… ты будешь со мной встречаться? Можем… можем снять квартиру… жить вместе… можем завтра пожениться, а уже потом будем узнавать идиотские привычки друг друга…        — Эй, мозгоправ!        — Я занят, покорительница простат, — бессвязно пробормотал Алекс, прижимаясь спиной к шершавой стене, выдыхая в пылкий поцелуй, обхватывая ладонями лицо Брайана и с трудом сдерживая стон, когда горячие руки, скользнули от поясницы к лопаткам, задирая футболку и приподнимая края до плеч. — Утром, — Брайан отрицательно покачал головой, — днем.        — Без проблем. Только шторы не забудь задернуть. Солнце здесь, говорят, по утрам слишком яркое, а Бингвен, наш любимый Бингвен, собрался на рыбалку, прихватив удочку и предрассветные лучи впридачу.        — Благодарю за заботу, спокойной ночи.        Элен на прощание подергала дверную ручку и отошла на шаг назад.        С прогнозом погоды Элен знатно просчиталась: с пяти часов утра неумолимо лил дождь, нагибая кроны деревьев, барабаня каплями по водоотливам, окнам и крышам, обрывал вместе с верным помощником ветром листья и цветы кустов, разбрасывая их по газону хаотично и в чем-то даже красиво. Необычный для июля холод проникал через замочные скважины, оконные рамы, неплотно-запертые двери, наполняя пространство дома вечной мерзлотой. Выбираться из кроватей и слоев одеял и пледов казалось нерациональным, неправильным и попросту безрассудным. Добираться до кухни, чтобы включить чайник и испить горячий чай или кофе, приравнивалось к самоубийству — настолько теплых вещей никто с собой не взял, и поэтому после вчерашней сорокоградусной жары, сегодняшние семь ощущались истинной Антарктидой.        Дэнни проснулся от невыносимого холода, облизавшего обнаженное плечо ледяным языком, зарылся с головой в мягкое одеяло и непонимающе моргнул. Скользя ладонью по пустой, холодной половине кровати, обреченно вздохнул, нерешительно выбираясь из теплого убежища. В комнате было темно и пусто, а завывающий за окнами ветер, на манер настоящей вьюги, вынуждал зубы стучать далеко не мелодично. Ну, разумеется, расстроенно пробормотал Дэнни, с трудом дотрагиваясь кончиками пальцев до ножки кресла со сложенной одеждой и притягивая ближе к себе, кто бы сомневался? Натягивая джинсы, носки и футболку взглядом искал в темноте подходящую одежду, которую нужно непременно надеть на себя, пока руки и ноги не окоченели.        — Далеко собрался? — Дэнни распахнул глаза от шока и разомкнул губы от возмущения: мужчина его мечты, если говорить языком Кэрри Брэдшоу, чертовски не соответствовал погодным условиям и стихийному бедствию — из теплых вещей на Итане были, разве что, джинсовые шорты длинной по колено и завышенные конверсы (разумеется на босую ногу), а вот белая майка с глубокими проймами и хлопковым черным жилетом поверх практически замораживали кровь в жилах Дэнни и полностью дезориентировали. — Доброе утро? — Дэнни врезался взглядом в серебряный поднос, который Итан держал в руках, проследил за поднимающимся паром от чашек, удивленно посмотрел на стопку панкейков со стекающим абрикосовым сиропом по подрумяненным бокам и шумно сглотнул, встряхивая головой и спешно придавая волосам с помощью пальцев легкое подобие укладки.        — Доброе, — прошептал Дэнни, садясь в кровати, складывая ноги по-турецки и натягивая одеяло на колени. — Завтрак в постель?        — В виде исключения, — ответил Итан, закрывая дверь ногой с тихим хлопком и подходя к кровати. — Замерз?        — Без тебя, — уточнил Дэнни, обнимая ладонями еще горячие стенки чайной чашки, — очень. Тебе не… не холодно? — дрожащие, посиневшие от холода губы с трудом обхватили ободок чашки, только чудом не поцарапав стучащими зубами позолоченное напыление.        — Нормально, — сказал Итан, указывая взглядом на скомканное в изножье кровати одеяло, — джемпер принести?        — А у тебя есть? — удивленно спросил Дэнни, убирая одеяло и рассматривая сине-фиолетовые ирисы в декоративной вазе между стопкой панкейков, масленкой и соусницей со сгущенным молоком.        — У меня есть даже пальто и шерстяной шарф дома, — шепотом сказал Итан, целуя Дэнни в щеку, — только никому не говори, — Дэнни вздрогнул от легкого, невесомого прикосновения губ Итана к щеке, и улыбнулся, осознавая, что, на контрасте холода комнаты, поцелуй чувствовался расплавленным металлом, обжигающим кожу волнами мурашек. — Прошу, — сказал Итан, протягивая молочно-белый джемпер от «Alexander McQueen» крупной вязки и контуром черепа на груди и заинтересованно наблюдая за тем, с каким трепетом подушечки пальцев Дэнни коснулись шерсти. — Ну же.        — Никогда тебя в нем не видел, — ответил Дэнни, зажмуриваясь от ощущения мягкой теплоты, окутывающей тело до кончиков пальцев.        — Неудивительно, — сказал Итан, сбрасывая кеды, забираясь в кровать, садясь за спиной Дэнни и, крепко обнимая за талию, притягивая ближе к себе. — Я такое не ношу, — Дэнни судорожно выдохнул, когда Итан прошелся быстрыми поцелуями по шее, щеке и плечу и взял в руки чашку остывающего кофе. — Парни дарят на Рождество — принимаю из вежливости, но никогда не надеваю. Не мой фасон, не мой стиль, не моя ткань.        — Бу-бу-бу, — пробурчал Дэнни, прижимаясь затылком к ключицам Итана, и тепло улыбнулся от короткого и невесомого поцелуя в кончик носа. — Руки, кстати, холодные.        — Согрей, — тихо и интимно прошептал Итан на ухо Дэнни, от чего он только с помощью чуда смог удержать в руке чашку и не расплескать чай по кровати, — после завтрака.        — А как же главное правило, гласящее, что кровать не предназначена для еды?        — Наша кровать не предназначена, — поправил Итан, обмакивая панкейк в сгущенное молоко, — в ней только спят и занимаются любовью, а ты и так нарушаешь правила, читая в ней.        — Неужели? — удивленно спросил Дэнни. — Какие еще правила я нарушаю?        — Попса в машине, разбросанные по квартире книги, колоссальная трата семейного бюджета на презервативы, — нарочито серьезно говорил Итан, вытирая пальцы влажными салфетками и пытливым взглядом высматривая что-нибудь вкусненькое на подносе, — еще чертов аэрографист ежедневно голову ебет, сам посмотри.        Дэнни непонимающе моргнул, смотря на вложенный Итаном в руку телефон, и пробежался изучающим взглядом по роскошному двухдверному черному мерседесу-майбаху с волнующе-правдоподобной аэрографией разгорающегося огня, простирающегося от капота по обеим сторонам до багажника.        — Вау, — выдохнул Дэнни, раздвигая пальцами снимок и увеличивая изображение. — Выглядит фантастически. Выглядит охуенно, но… как же Бэтмобиль?        — А причем здесь мой Бэтмобиль? — спросил Итан, забирая из рук Дэнни телефон и просматривая полученные сообщения от Сидни. — Я его всем сердцем люблю — он это прекрасно знает.        — Ты решил взять вторую машину?        — В некотором роде, — ответил Итан, кривя лицо и печатая ответное сообщение, — но естественно не себе.        — У родителей годовщина?        — Подожди, я не могу быть в двух мирах одновременно. Напомни, почему я все еще не уволил Сидни?        — Она — хороший человек?        — Спорное заявление, — ответил Итан, театрально закатывая глаза и откидываясь на подушки, — еще варианты?        — Хороший специалист? — предположил Дэнни, переставляя поднос на сидение кресла, и, повернувшись, забрался на бедра Итана, набрасывая на плечи одеяло.        — Теплее, — одобрительно прошептал Итан, обхватывая пальцами ремень на джинсах Дэнни и притягивая ближе к себе, — еще варианты?        — Может быть, она тебе просто нравится без какой-либо определенной причины?        — Может быть, — согласился Итан, отбрасывая в сторону вибрирующий звонком телефон и, поднявшись, обхватил ладонями лицо Дэнни, — но скажу тебе честно, дорогой, четыре минета ты уже проиграл, — Дэнни обольстительно улыбнулся в дразнящий поцелуй, вздрогнул от каждого ласкающего, обжигающего кожу прикосновения и, переложив подрагивающие пальцы на шею Итана, тихо прошептал: я проигрываю специально. — Я этого не слышал, — ответил Итан, отстранившись, и трепетно убрал челку лезущую Дэнни в глаза. — Ты невероятный, я очень сильно тебя люблю, — грудную клетку Дэнни, словно пулями, пробило признанием в подлинных чувствах, а он сам жадно втянул носом воздух, когда Итан мягко и предельно нежно провел подушечкой большого пальца по нижнему веку, по кончикам ресниц и уголку глаза, — но, Богом клянусь, вчера я с трудом сдержался от желания послать тебя к чертовой матери раз и навсегда. Мне правда жаль, что я перешел границу, о которой понятия не имел, но, Дэнни, пожалуйста, больше никогда не говори подобных вещей. Кричи, ругайся, швыряйся первыми попавшимися под руку предметами, но, пожалуйста, не делай больно нам обоим.        Дэнни шумно сглотнул от невесомых прикосновений кончиков пальцев к тонкой коже на ребрах, покрытой мурашками, и крепко обнял Итана за плечи, вкладывая в интимный, неспешный поцелуй разом все признания, извинения и раскаяние. Прости меня, пожалуйста, выдохнул Дэнни в губы Итана, прижимаясь к его лбу своим, скользя подушечками пальцев по шее, волосам на затылке, щекам, скулам, я не знаю, что на меня нашло, мне так жаль.        — Нет-нет, я не хочу, чтобы ты извинялся, — ласково сказал Итан, нежно целуя Дэнни в выступающую скулу и продолжая вырисовывать знаки бесконечности на ребрах и лопатках, — ты был зол — это нормально. Я просто не хочу, чтобы это когда-нибудь повторилось. Мне кажется — возможно, ошибочно — что мы выше этого. Кажется, что наша любовь выше этого. Выше, чем «потрахались, разбежались и по щелчку пальцев стали друг другу никем». Ведь, в противном случае, зачем тогда это все?        — Ты… ты хочешь меня б-бросить?        — Я хочу провести всю жизнь с человеком, которого смог полюбить, — серьезно сказал Итан, перебирая пальцами пряди волос на затылке Дэнни, — с человеком, который каким-то магическим образом смог полюбить меня. С тобой, Дэнни — я хочу провести всю жизнь с тобой. Ты точно хочешь того же, что и я?        — Да, — благоговейно прошептал Дэнни, робко целуя Итана в губы, — больше всего на свете.        — Хорошо, — ответил Итан, крепко обнимая Дэнни за талию и притягивая максимально близко к себе, — так что, машина понравилась?        — Какая?        — Майбах на фото. Твой майбах на фото.        — Скажи, что ты шутишь, — испуганно пробормотал Дэнни, отстраняясь и смотря Итану прямо в глаза, — т-ты с-серьезно?        — Серьезно, — лаконично сказал Итан, потянув Дэнни за собой на подушки, и прикрыл глаза, забираясь пальцами под края свитера, оглаживая подушечками кожу над мышцами пресса, скользя по низу живота и задевая тазовые кости. — Если не нравится, перекрасим.        — Не-е-е-т, ты шутишь, — бесцветным, ломким голосом проговорил Дэнни, щекочущими прикосновениями проходясь по ребрам Итана. — Признавайся.        — Отвали, это запрещенный прием, — ответил Итан, смеясь, перехватывая руку Дэнни и накрываясь одеялом с головой. — Через неделю поедем в салон, сам убедишься. Если машина слишком круто — подарю тебе набор Chupa Chups.        — Итан, это слишком дорогой подарок, я не могу его принять, — предельно рассудительно сказал Дэнни, садясь в кровати по-турецки и переплетая пальцы их соединенных рук. — Правда, не могу.        — Почему? Давай, я жду весомый аргумент, — нетерпеливо проговорил Итан, приподнимаясь на локтях и сбрасывая с лица одеяло. — Что-нибудь в стиле: «а что подумают люди!», «так нельзя!», «я не заслужил!», «меня иначе воспитывали!» и прочее бла-бла-бла.        — Милый, такие подарки не дарят после четырех месяцев отношений.        — Потому что не могут себе позволить. Еще попытка, — Дэнни удивленно и изумленно моргал, смотря на крайне серьезное выражение лица Итана, не в силах подобрать и пары слов. — Видимо, еще одной попытки не будет. Солнышко, это просто машина. Просто средство передвижения. Меня унижает то, что тебе придется ездить в колледж, или на работу, или в салон красоты, или просто по улицам вечернего Нью-Йорка с мерзкой попсой в наушниках на автобусе, метро или такси.        — Но… а как же отвозить и забирать? Ты обещал, — рассеянно ответил Дэнни, грустно поджимая губы, — утренний секс в машине, помнишь?        — Секс в кровати, душевой, гостиной, на кухне и в кабинете мне нравится гораздо больше. Нет, в машине мне тоже нравится, но не на постоянной основе. Дэнни, пора становиться взрослым и принимать те решения, которые сделают тебя счастливым. Если принятие подарка в виде машины делает тебя несчастным, не дай Бог — обязанным, то отдадим ее на благотворительность, подарим многодетной семье или отправим под пресс — выбор только за тобой. Выбор всегда за тобой.        — Я в шоке, — туманно пробормотал Дэнни, ложась рядом с Итаном, устраивая голову на груди и тихо выдыхая от чувственных прикосновений подушечек пальцев на спине, лопатках и шее. — Я… я в самом настоящем потрясении.        — Ты всегда в самом настоящем потрясении, — улыбнувшись, сказал Итан, нежно целуя Дэнни в макушку, — от коробки шоколадных конфет, упаковки баночной ванильной кока-колы, банановых протеиновых батончиков или набора алмазной мозаики. Солнышко, самое прекрасное на свете, лично для меня, когда я вижу, как горят восторгом и радостью твои глаза.        — Все-таки ты романтик, — смущенно улыбнувшись, сказал Дэнни, забираясь пальцами по края майки Итана и нежно оглаживая горячую кожу, — и еще — сумасшедший.        — Никогда этого не отрицал, — ответил Итан, поворачиваясь на бок и прижимая Дэнни ближе к себе, — еще я: социопат, задрот, хам, циник, эгоист и прочее-прочее.        — Я тебя люблю, — вкрадчивым шепотом сказал Дэнни, проведя подушечками пальцев по щеке Итана и ощущая на коже сильные, точечные покалывания, — больше всего на свете.        — Я тоже тебя люблю, — прошептал Итан, трепетно беря Дэнни за запястье и нежно целуя костяшки пальцев и тыльную сторону ладони, смотря прямо в глаза, — и схожу с ума от одной мысли о том, что ты только мой.        Дэнни плавно выдохнул от необъяснимых эмоционально-сильных чувств, пробивших каждую клеточку тела сладостной вибрирующей волной, и, придвинувшись ближе, предельно-нежно коснулся губ Итана своими, перекладывая ладонь на шею, притягивая максимально-близко к себе, углубляя поцелуй, передавая вместе со словами «только твой» опьяняющие их обоих сокровенные ощущения всепоглощающей страсти, заботы и восторга от любви.        Алекс не сводил сосредоточенного взгляда с молодого человека на дисплее телефона, заинтересованно следил за движением его рук и мимики, внимательно вслушивался в голос через беспроводные наушники, хмурился и нервно сдувал лезущую в глаза челку, снимая пищевую пленку с песочного теста, которое казалось невероятно неаппетитным в сыром виде. Алекс перемотал запись, нажал «стоп» и выдвинул ящики стола, ища взглядом подходящую по размеру форму. Судя по теплу, бьющему по коленям и бедрам, духовой шкаф давно разогрелся до нужной температуры — Алекс нажал «плей», не сводя взгляда с дисплея телефона, распределил тесто по дну формы, потыкал зубьями вилки, также небрежно, как и парень на видео, и вылил начинку, нервно разравнивая ее лопаткой. Ну, получалось похоже. Алекс внимательно и придирчиво рассмотрел будущий пирог, вдохнул сладкий аромат тыквы и корицы и пожал плечами — ну ладно, вроде неплохо.        Выставляя время на таймере, ставя форму с пирогом в духовой шкаф и закрывая дверцу, Алекс обреченно вздохнул, рассматривая бардак в виде рассыпавшейся муки, яичной скорлупы, крупинок сахара и тыквенных очисток, и принялся за уборку. Тщательно отмывая миски, венчики, насадки миксера, ножи, лезвия овощечисток, поймал себя на мысли, что плейлист ютуба, не спросив разрешения, включил следующий видеоролик молодого человека, и теперь Алекс изучал лекцию по приготовлению пеканового пирога, намывая до блеска и скрипа металлический ковшик, в котором еще час назад варил тыкву, а после погружным блендером превращал в пюре.        — Как романтично, — взволнованно проговорила Элен, потирая ладони и пряча кончик носа в вороте просторного свитера, — герой-любовник готовит завтрак в постель.        Алекс театрально закатил глаза, вытирая посуду бумажными полотенцами и раскладывая по шкафам и ящикам, не обращая на Элен никакого внимания. В любом случае ему максимально плевать — пусть пялится, пусть рассказывает обо всем первым встречным, пусть хоть плакаты нарисует, расклеит по столбам объявление и распечатает на парочке билбордов — плевать и точка.        — Что тебе нужно?        — Мне? Ничего, Богом клянусь. Просто все это… так любопытно. До ужаса предсказуемо, но все же любопытно, — Элен запрыгнула на столешницу, закинула ногу на ногу, подняла с поверхности солонку и повертела в руках, рассматривая дождевые змейки, стекающие по окну. — Просто интересно: тебе нравится он или его деньги?        — Что? — Алекс вынул наушник, убрал в задний карман джинсов и, стряхнув остатки муки с рубашки, раскатал рукава и застегнул пуговицу на манжетах. — Уточни вопрос — я не понимаю, что именно пытается выдать твой разжиженный мозг.        — Конечно не понимаешь, — ответила Элен, вытягивая из подставки турку, — это просто совпадение, — картинно отмахнувшись, забросила две столовых ложки молотого кофе, залила фильтрованной водой, добавила розовой соли по вкусу и поставила на включенную конфорку, — вернее — искренняя лю-бовь. Ты ему нравишься — глупо отрицать, а вот нравится ли он тебе — большой вопрос, — Алекс непонимающе уставился на Элен, но никакого продолжения или уточнения не дождался. Опускаясь на корточки, скользнул взглядом по корочке пирога, которая начала запекаться и темнеть, и интуитивно убавил огонь до сотни, сверившись со временем на таймере. Кажется, парень своих трех миллионов подписчиков не заслуживал. Элен выключила конфорку, перелила кофе в кружку, обхватила горячие стенки подрагивающими от холода пальцами и жадно вдохнула приятный аромат бразильских полей. — То есть, ты правда не знаешь, кто его родители?        — Полагаю, мужчина и женщина, — ответил Алекс, приоткрывая дверцу духовки, — кажется, он горит, что мне делать?        — Отойди, я посмотрю, — сказала Элен, вытягивая деревянную шпажку, спрыгивая со столешницы и опускаясь на корточки перед духовым шкафом, — прихватку дай.        — Что дать?        — О, Господи, — рассеянно произнесла Элен, срывая с крючка варежку-прихватку, — ты его голыми руками планировал доставать?        — Я об этом не думал, — пробурчал Алекс, садясь на пол и складывая ноги по-турецки, — наверное, полотенце бы взял.        — Бестолковый, — беззлобно сказала Элен, протыкая середину пирога шпажкой, — и сахара переложил. Да, мозгоправ, тебе еще учиться и учиться. Найди фольгу, — Алекс раздраженно выдохнул, выдвинул череду ящиков, перебрал рулоны пищевой пленки, рукавов для запекания, пергаментной бумаги и, найдя фольгу, протянул Элен. — Сколько сахара положил?        — Полкилограмма?        — Бестолковый, — рассеянно произнесла Элен, укрывая пирог фольгой, закрывая дверцу духового шкафа, поднимаясь с пола и открывая дверцу холодильника. — Хватит глазками хлопать и фыркать — миксер дай, — Элен выложила на рабочую поверхность три крупных лимона, пару лаймов, пучок мяты и упаковку жирных сливок — цитрусы тщательно вымыла, покатала по столу и, придвинув чашу миксера, точным движением ножа, разрезала четко пополам сперва лимоны, а затем лаймы. — Полкилограмма сахара в тесте или начинке?        — В начинке, — бубнил Алекс, наблюдая за тем, как насадки миксера смешивали лимонный и лаймовый сок с листьями мяты, — в тесте граммов двести.        Судя по широко распахнутым глазам Элен, Алекс за долю секунды осознал масштаб катастрофы — сладкое тесто, сладкая начинка, сладкая сама по себе тыква. Ударная доза сахара в одном тонком куске — диабет в чистом виде.        — Взбей сливки с чайной ложкой соли. С чайной, Алекс, не с десертной или столовой, — Алекс решил, что ссориться сейчас — совсем не подходящее время — вскрывая упаковку сливок, вываливая неприглядную массу в миску, добавил чайную ложку соли и принялся взбивать под внимательным взглядом Элен — она перелила сироп в ковшик и поставила на горячую конфорку, энергично помешивая и внимательно следя за тем, как и с какой скоростью он густел. Таймер прозвенел настолько неожиданно, что Алекс дернулся, только чудом не опрокинув чашу со взбитыми сливками. — Готово?        — Наверное?        — Подними над головой и переверни, — серьезно сказала Элен, выключая конфорку с сиропом и духовой шкаф с пирогом, который еще можно было спасти, — давай, мозгоправ, если ничего не упадет — готово, — над головой Алекс решил миску не переворачивать, выбрал самое логичное и безопасное — раковину. Сливки к его удивлению действительно остались в миске — даже не шелохнулись и не сдвинулись с места. — Молодец, — похвалила Элен, вытаскивая пирог, снимая фольгу, проходясь точными уколами шпажки от верхнего слоя, по начинке до самого дна разборной формы и разливая сироп тонким слоем по всей поверхности. — Ну, надеюсь, это поможет. Подай пакет для запекания.        Алекс удивленно моргнул, но рулон из ящика все-таки вытащил, боковым зрением наблюдая за тем, как быстро и ловко Элен раздвинула ободок формы, переложила пирог на ярко-желтую керамическую тарелку и убрала в холодильник. Отрывая от рулона один пакет, переложила в него взбитые сливки и отрезала кончик на манер кондитерского мешка. Попробовав сливки, неоднозначно пожала плечами и, прижавшись поясницей к краю столешницы, тихо рассмеялась, смотря на Алекса.        — Что?        — Пожалуйста, мозгоправ, не приноси подобное на семейный ужин — боюсь, что ни мама, ни папа Брайана этого не оценят.        — Понятия не имею о том, кто его родители, — пробурчал Алекс, отпивая глоток давно-остывшего чая с чабрецом.        — Мэтью и Миранда Оуэн. Ох, — взволнованно произнесла Элен, когда чай изо рта Алекса вылился обратно в кружку, а он сам закашлялся, — ты правда не знал?        — Одни из самых богатейших людей Америки? — испуганно спросил Алекс и провел ладонью по шее, стирая выступивший холодный пот. — М-медиамагнат и красавица-ресторатор?        — О да, Миранда настоящая красавица, — признала Элен, восторженно вздыхая и мысленно отчитывая себя за каждую порцию съеденной вредной еды, — мне бы так выглядеть в сорок пять. А какая у нее была кондитерская… ммм… Алекс, там такую роскошную «запеченную Аляску» подавали — пальчики оближешь. Если я хорошо оканчивала учебный год в начальной школе, мама брала два билета в Лос-Анджелес, и мы полдня проводили в кондитерской Миранды, пробуя различные десерты. Но потом… проклятый артрит. Я два месяца рыдала после ее откровенного интервью — жизнь такая несправедливая сука… — Элен замолчала на несколько мгновений, глубоко втянула носом воздух и потерла ладонями плечи, стараясь немного согреться, — … у него тоже, да?        — Да, — обреченно сказал Алекс, бесцельно рассматривая немногие миллилитры чая на дне кружки, — тоже.        — Мне жаль. Прошу, не будь сволочью и лучше уйди сейчас, чем… неважно, это не мое дело, — Элен открыла дверцу холодильника, вытащила тарелку с пирогом, аккуратно украсила окружность розами взбитых сливок и подтолкнула в сторону Алекса, — твой пирог готов.        Алекс простоял на кухне долгие полчаса, слушая белый шум и смотря в чашку на размокшие листья чабреца через мутную пелену подступивших слез. Вероятно, одним из первых признаков настоящей зрелости являлось осознание факта того, что в жизни больше ничего нельзя переиграть — что ход, который делает человек, единственный — без возможности отступить. Алекс встряхнул головой, нажал на кнопку включения чайника, с тихим стуком опустил две чашки на столешницу. Пока чайник закипал, озаряя туман раннего утра в кухне светом голубых лампочек на корпусе, Алекс старательно раскладывал на подносе нарезанный ровными треугольниками пирог и наполненный до краев взбитыми сливками соусник. Наполнив чашки чаем и кофе, уместив их на подносе, медленно выдохнул, выходя из кухни, направляясь в сторону длинного узкого коридора и осторожно продвигаясь к одной единственной двери, которую с трудом получилось открыть.        Пройдя в комнату, тихо прикрывая дверь сгибом локтя, Алекс медленно, шаг за шагом, продвигался к столику, осторожно поставил поднос и, приоткрыв штору, удивленно моргнул — еще полтора часа назад сушилка с вещами стояла на лужайке, а теперь ее не было. Ни ее, ни разлетевшихся вещей. Ну, и черт с ними. Вещи — просто вещи.        — Не переживай, я перенес сушилку с твоими вещами в дом еще утром, как только расслышал первые капли дождя. Утюг, увы, не нашел, поэтому просто сложил. Они все в ящиках комода.        — Я не переживаю, — честно сказал Алекс, задергивая штору, подходя к кровати, забираясь под одеяло и пряча подрагивающие пальцы под тканью свитера Брайана, — я пытался приготовить пирог… но перепутал пропорции, а Элен меня отчитала как ребенка.        — Она хорошая, — сказал Брайан, притягивая Алекса ближе к себе и трепетно целуя в висок. — Пирог, я уверен, тоже. Лаймовый?        — Задумывался как тыквенный, — прошептал Алекс, беря Брайана за руку, поднося тыльную сторону ладони к губам и оставляя теплый отпечаток поцелуя, — возможно, даже съедобный.        — Что случилось? Не с пирогом — с тобой.        — Если это случится… если… я не позволю тебе лечь под поезд, понял?! Если тебя это не устраивает, то убирайся.        — Ранимым ты мне нравился несколько больше, — серьезно сказал Брайан, но уже через секунду рассмеялся, когда Алекс несильно прикусил костяшку указательного пальца, — что, даже лицо не исполосуешь?        Алекс сощурил глаза, обхватил пальцами ворот свитера Брайана, резко потянул на себя, вовлекая в глубокий, эротический поцелуй, обнимая ладонями лицо и шумно вдыхая через нос, чувствуя одновременно сладостные и настойчивые прикосновения, объятия и шепот на ухо: «мне кажется, что мы чертовски сильно любили друг друга много веков назад».