Я - человек

(от лица Эдварда Каллена)

      Придя на урок, я не мог прекратить задаваться вопросом – что делать?       Белла оказалась умным человеком, способным изменять свои взгляды и идти вперед, а не упираться в свои убеждениях, как в последнюю инстанцию. После её бурной реакции во время разговора, я, конечно, надеялся, глубоко внутри, что со временем она поменяет точку зрения на людей с нетрадиционной ориентацией. Но даже в самых смелых мечтах это осмысление не занимало у неё одну ночь.       Я просто разучился верить в людей. С самого детства сталкиваясь с эгоизмом, завышенным самомнением и упрямством, я перестал строить красивые иллюзии. Первая реакция человека не всегда правдивая – это беспорный факт. А вот, если он продолжает настаивать на своем, то увы, его взгляды не навязаны обществом, они неотъемлемая часть внутренней сути человека.       Никто не может контролировать свои мысли. Зачастую наш рот озвучивает первое, что приходит на ум, не давая и шанса остановить поток сознания… Но у нас остается возможность опровергнуть неконтролируемый выпад.       Белла Свон, выслушав мое признание и сказав первое, что подумала, не оправдывалась, не отрицала и не объясняла свою реакцию после. Нет, она поступила проще – потребовала отвезти домой, всю дорогу морща нос и бросая на меня тяжелые взгляды. Но сегодня… сегодня утром она сделала то, чего я уже не ждал.       Стоит ли довериться вновь этой девчонке?       Думаю, да. Лживых мотивов, выгоды или чего-либо неискреннего в её стремлении возобновить дружбу я не вижу. Только желание разобраться «почему гомосексуальность норма, а не патология». И возможно стремление сохранить рядом человека, который успел стать хорошим знакомым. В действиях Беллы нет дурного умысла.       Учитель, отвлекая меня от раздумий, попросил внимания и втянул класс в обсуждение учений Роджера Бэкона*, задавая нам вопрос о своевременности его мыслей и взглядов.       До конца урока в классе разразился спор.       Бен Чейни настаивал на том, что Бэкон слишком преувеличивал свои знания, споря с признанными философами. Я, не заметив, как ввязался в эти рассуждения, отстаивал прогрессивные взгляды философа и его стремление к точным наукам, которые противоречили всеобщему поклонению религии, хотя Бэкон утверждал также важность и правильность для мира Писания Божие.       Мистер Крик с улыбкой слушал нас, оперевшись на свой стол и сложив руки на груди. Изредка Реббека Миллс, высокая бледная шатенка, вставала то на сторону Чейни, то на мою. Когда Бен или я слишком распалялись, учитель задавал новый вопрос, что-то вроде: «Правильно ли говорил Роджер Бэкон, что математика – это азбука философии?», — и мы начинали развивать уже эту мысль, заново не соглашаясь друг с другом.       Звонок прозвучал ровно в кульминацию спора о внутреннем опыте человека и семи ступенях просветления.       — Что ж, это был отличный урок, дети, — улыбнулся мистер Крик, потирая руки. Его серые глаза лучились довольством.       Он подошел к доске и размашистым подчерком написал:       «Основные учения Роджера Бэкона».       — Следующий урок будет заключительным по учению этого философа, так что я жду от вас небольшое эссе. В нем вы выскажете свои мысли по поводу взглядов Бэкона, что вы поняли о нем и его взглядах, какие выводы сделали для себя. Мистер Каллен, — учитель дождался моего внимания и, пройдясь взглядом по шуршащей тетрадями толпе учеников, произнес, — мистер Чейни. Вам эссе писать не нужно, сегодня я выяснил ваш уровень знаний по данной теме. Свободны.       Мы, толкаясь, покинули кабинет.       — Классно было, Каллен, — нервно усмехнулся мне Бен и, не дождавшись ответа, растворился в потоке студентов.       Да, классно.       Я редко когда позволяю себе так увлечься темой, чтобы быть втянутым в разговор с кем-то помимо учителя. Но сегодня мне встретился прекрасный оппонент. Моя уверенность в невозможности найти точки соприкосновения со сверстниками впервые дала трещину. Бен Чейни оказывается умный, начитанный и толковый парень. Спор с ним приносил удовольствие и распалял интерес, а не утомлял. Он не раздражал своим непрошибаемым упрямством, наоборот, радовал способностью отстаивать близкую ему точку зрения развернуто и аргументированно.       Похоже, я и впрямь веду себя слишком высокомерно, раз не вижу людей вокруг. Совсем как Роуз. Лишь Белла смогла пробраться в маленькую щель надежды, которую я всегда оставлял на всякий случай. Эта девчонка ежедневно меняет моё мнение о подростках, убеждая в том, что не только я и мои родные могут в семнадцать использовать мозги для чего-то большего, чем решение проблемы поиска сексуального партнера. Теперь и Бен пролез в эту трещину, уютно устроившись на моей растерянности от происходящего.       Видимо пора менять взгляд на жизнь. Пора подпустить кого-то помимо семьи и так удачно подвернувшейся новенькой.       Лекцию мистера Джефферсона я пропустил мимо ушей, полностью погрузившись в написание сочинения. Политология подождет в отличии от мистера Мейсона. Углубляясь в тему, я постепенно отключился от реальности. Малый отрезок времени и большое скопление идей не самый лучший концентратор внимания, так что ничего удивительного.       — Эй, Каллен, — громкий мужской голос ворвался в мое сознание. Встряхнув головой, я огляделся.       Класс почти опустел. Несколько учеников складывали последние личные вещи в сумки и двигались к выходу. Тайлер Кроули стоял в двух партах от меня и крепко сжимал лямку своего рюкзака. Его гладкое смуглое лицо выражало сосредоточенность, между бровей залегла еле заметная морщинка, а ноздри широкого носа трепетали. Губы он поджал, стоило поймать мой прямой взгляд. Всё-таки темнокожие парни обладают какой-то особой красотой. Я не осознанно прошелся глазами по его бровям, лбу, ниже – вдоль носа, – к губам, подбородку и шее. Кроули занервничал, переступил с ноги на ногу и, поведя плечами, сказал:       — Звонок уже был, не спи, — не теряя больше ни секунды, парень покинул класс.       Ещё раз осмотрев кабинет, на этот раз более осознано, я удивился. Не заметить звонок, который звучит так, словно его отдали школе в целях благотворительности режиссеры фильма ужасов – это надо уметь. Быстро уложив тетради в сумку, я поспешил к дверям. Нужно максимально быстро оказаться в классе английского и дописать последнюю часть сочинения. Надеюсь, мистер Мейсон сегодня задержится.       Первые месяцы, когда мы только переехали в Форкс, я, услышав фамилию учителя, смотрел на него сквозь призрак отца. Мне казалось – он его точная копия. Хотя ничего общего, кроме фамилии, у них и не было, я не в силах пересилить себя, смотрел на преподавателя предвзято. Грубость, безосновательные претензии и вспышки раздражения – это самые легкие слова, способные описать мое поведение в то время.       Конечно, будучи подростком, считающим себя во всём правым, я не замечал ничего ужасного в этих выпадах. Терпение мистера Мейсона, в конце концов, кончилось и он обратился к директору. Директор Гоннер, естественно, вызвал Карлайла и Эсми. Долгая беседа с администрацией школы о моем поведении, неуважении и агрессии в сторону преподавателя вылилась в дальнейшем в разговор по душам с родителями.       На момент того разговора, личные дрязги Элис и учителя искусств как раз скатились до легких споров в начале урока, которые не приводили ни к чему серьезному. Так что, неожиданно, я стал самым проблемным ребенком месяца.       — Что с тобой, Эдвард? — серьезно спросил Карлайл. Мы находились в его кабинете. Мама сидела рядом с ним на мягком пуфе, с идеально ровной спиной.       — Ничего, — в лучших традициях непокорных подростков пробурчал я, барабаня пальцами по столешнице рабочего стола отца.       — Мы волнуемся, — теребя кружевной платок, произнесла Эсми. — Это из-за переезда? Тебе не нравится здесь?       — Всё нормально, мам, — я пытался вдавить себя в спинку стула и не смотреть на родителей.       — Дело в ребятах? — нахмурился Карлайл. — В их отношениях?       — Нет, конечно, — удивление прошибло меня.       Да, возможно город мне не особо и симпатичен, но осуждать братьев и сестер за их смелость и любовь – это низко. Они ничем не мешали, не оскорбляли меня, наоборот стали примером того, что даже если страшно, следует попробовать жить свободно.       — Тогда что случилось? — отчаяние в голосе Эсми причиняло боль. Я не хотел их нервировать, не хотел становиться причиной их переживаний.       — Он такой же, — буркнул я, отворачиваясь к стене, увешенной грамотами, благодарностями и сертификатами Карлайла.       — Кто, милый?       — Мейсон, — эту фамилию я почти выплюнул, ощутив горькое послевкусие на языке и неоправданный ужас, прокатившийся по позвоночнику, заставивший на секунду замереть сердце.       — Мистер Мейс… о, — изумленно произнесла мама. Я услышал шорох со стороны, где сидели родители, а затем ощутил теплые маленькие руки на своих плечах. — Это не он, не твой от… отец, — шептала Эсми, целуя мои волосы на макушке. — Нельзя проецировать своё отношение к одному человеку на другого. Кроме фамилии между этими двумя людьми нет ничего общего.       — Откуда ты знаешь? — раздраженно спросил я, поворачиваясь к матери лицом.       Пришлось задрать голову, чтобы видеть её глаза. Я не верил, что могу ошибаться. Не верил, что человек, носящий фамилию чудовища, за которого Элизабет вышла замуж, может быть хорошим. Эсми стойко держала мой взгляд. Я видел – она пытается найти сомнение на моем лице, брешь, в которую можно ударить и поколебать подростковое упрямство. Но ничего не выходило. Даже безграничное уважение и благодарность к этой женщине не помогли дать слабину в моей позиции.       — Эдвард, — усталый вздох отца заставил меня первым отвести взгляд. — Я думаю тебе стоит вновь начать ходить к психологу.       — Зачем это? — тут же разозлился я.       Мозгоправ ничего не изменит в моей позиции, лишь вытрясет деньги из Калленов и потратит мое время – это я знал точно. В детстве подобная помощь была необходима, у меня действительно были проблемы со сном, сцены из прошлого мучили каждую ночь, я боялся Карлайла и всегда отслеживал его действия в сторону Эсми, стараясь вовремя уловить тот момент, когда он начнет действовать как Мейсон. Мое странное поведение заметили сначала Хейлы, потом Эммет, а затем и Каллены-старшие. Конечно они сразу же отправили меня на терапию.       После женщин, работающих со мной в приюте, я не особо верил в помощь этих разговоров. Пытаться доказывать вновь и вновь, что моей вины в насилии отца нет? Спасибо, я в курсе. Говорить о том, что обижаться на маму нормально, но не стоит этого делать? Как я не догадывался об этом сам! Так что в десять лет я готовился к пустой трате времени. Но ошибся.       Психолог, подобранный Карлайлом, оказался достаточно умным мужчиной. Он располагал к себе, не давил и не навязывал свою точку зрения. Он старался вывести меня на разговор, добиться точной формулировки, что меня тревожит. Но всё это выяснилось не сразу.       Первый сеанс прошло ужасно. Лиам Хили** оказался молодым мужчиной, с акцентом, позже Карлайл назвал его "ирландским", лет тридцати, с зачесанными темно-русыми волосами, чуть оттопыренными ушами, крупным носом и высокого роста. Он с интересом разглядывал мою угрюмую физиономию и сжавшуюся фигуру. Я не собирался с ним говорить, ждал стандартных фраз и заверений. Был готов к обычному поведению уверенного в своей позиции взрослого. Но этот парень оказался из другого теста.       Полчаса мистер Хили сидел в своем мягком кресле, записывая что-то в блокнот и с еле заметной усмешкой наблюдал мои ерзанья на его кожаном светлом диване. Было сложно молчать. Каждая минута терзала непониманием и незнанием – что происходит? Я терпел. Ждал, пока первым сдастся он. В конце концов – это его работа, и я клиент, а не наоборот.       Но вот наше время истекло. Мистер Хили дружелюбно улыбнулся, поднявшись с кресла. Подойдя к своему столу, он положил блокнот в верхний ящик стола, перевернул песочные часы, рассчитанные на тридцать минут и, продолжая лучиться добродушием, сказал:       — На этом сегодня мы закончили.       — Что? — я не понимал.       То, что мы в тишине просидели весь сеанс, меньше всего походило на помощь психолога пациенту. Но видимо этот парень считал иначе.       — Приём закончен, встретимся через два дня, Эдвард, — мягко произнес мистер, насмешливо смотря на меня.       Презрительно фыркнув, я покинул кабинет, точно уверенный, что не вернусь сюда никогда. Но мой рассказ о первом приёме у Лиама Хили не произвел никакого впечатления на родителей. Карлайл задал один единственный вопрос, после того как я в красках расписал несостоятельность парня как психолога.       — Ты спрашивал его, почему он молчит?       — Нет, — недоумевающее ответил я.       Отец хмыкнул и улыбнулся:       — Значит, спроси в следующий раз.       Не понимая зачем это нужно, и почему бы просто не отказаться от этого вымогателя, я так же осознавал – ещё полчаса тишины выдержать не в моих силах. Мой мозг генерировал вопросы и ответы слишком быстро, распаляя и без того безграничное любопытство. Когда-нибудь я бы сорвался, добавляя раздраженный тон речи еще одним пунктом к оценке незрелости моего поведения.       Поэтому я заговорил первым.       — Я не понимаю, — спустя десять минут от начала сеанса, сказал я.       Мы так же сидели на своих местах. Мистер Хили расслабленно сидел на мягком кресле, вновь что-то записывая в блокнот. Я развалился на кожаном диване, стоящем напротив рабочего стола психолога.       — Что именно? — спокойный тон, легкий ирландский акцент и взгляд из-под бровей.       — Почему мы молчим, — я закатил глаза, сложив руки на груди.       Усталость давала о себе знать. Хотелось лечь на диван и отключиться. Забыть о кошмарах, забыть о монстре, давшем мне жизнь, забыть и довериться, наконец, Карлайлу. Уйти отсюда и обнять Эсми. Попросить её, хотя бы на день не поддавшись подколкам "ты маленький, что ли", лечь со мной спать.       — Потому что ты не готов, — простой ответ, и опять всё внимание психолога обращено к блокноту.       — Готов, — устало вздохнул я и наклонился вперед. Уперев локти в колени, положил голову на руки. Я хотел плакать. Я так устал.       — Тогда говори, — тон мистера Хили приобрел нейтральный оттенок, и мне даже показалось, что он прозвучал в моей голове, а не был произнесён вслух.       После того сеанса я постепенно смог открыться психологу. Лиам Хили мне помог, и я отпустил часть своего прошлого. Но забыть, что есть жестокие люди выше моих сил.       В пятнадцать я тоже сомневался в помощи специалиста. После выворачивания души маленького мальчика перед мудрым и странноватым доктором, что-то большее навряд ли можно было сделать. Твердая уверенность в своей позиции мешала видеть истину.       Но Карлайл Каллен знает достаточно хороших врачей, которые дышат своей работой, а не просто выполняют её. После скандала с мистером Мейсоном, Каллены всё же настояли на визитах к психологу в Сиэтле и обязали меня посещать его.       Я не собирался повторять трюк с молчанием, в этот раз упрямство твердило – спорить. Правда я не рассчитывал на принятие во внимание моего подросткового бунтарства при подборе нужного специалиста. Сенне Джонсон оказалась психологом, практикующим среди трудных подростков.       Темнокожая женщина с вечно собранными темными волосами на затылке и строгим гипнотическим взглядом. Её тон был резким, пухлые губы поджаты, а строгие костюмы, подчеркивающие каждый изгиб её тела, не имели ни одной складки.       — Я знаю, что вы мне скажите, — нагло сказал я, стоило ей сесть напротив меня в строгое кожаное кресло. Я полусидел на мягкой кушетке, ухмылялся и не верил в неё.       — Неужели? — правая изящная бровь приподнялась, а взгляд стал более высокомерным.       — Ага, — кивнул я для подтверждения своих слов. — Вы сейчас начнете парить мне, как и все. Я не прав, это травма детства, — каждое слово сопровождалось махом руки и закатыванием глаз. — Так вот, я не намерен это слушать. Вы ничего не знаете, мисс Джонсон.       — Может, поделишься тогда, — она поудобнее положила планшет себе на колени, и с издевательским интересом следила за каждым моим жестом.       — Не думаю, что Вы поймете, — усмехнулся я, показывая насколько верю в её профессионализм.       — И почему же?       — Вы, взрослые, не привыкли верить подросткам, не привыкли воспринимать нас всерьез. Хотя зачастую мы правы, а вы нет, — пожал я плечами, полностью ложась на кушетку. Этот разговор не имел смысла, поэтому просто стоит расслабиться и дождаться конца сеанса.       — Ты прав, Эдвард, — согласилась женщина, я хмыкнул. — Взрослые забывают – дети видят больше, чем они. Подростки, ещё не ушедшие далеко от детских лет, тоже способны быть проницательными. Вы, ещё не вступившие до конца в мир взрослых, можете наблюдать ситуацию без лишних рамок. Поэтому я и хочу выяснить, прав ли ты в своей оценке учителя или это наложенный образ. Согласись, дети могут путать вымысел и реальность так же часто, как и быть правыми.       Я поджал губы. Эта дамочка умела говорить. Она играючи заставила меня сомневаться. Против правды не попрешь – людям свойственно ошибаться.       Я взглянул на эту строгую женщину, с резкими нотками в каждом произнесенном слове, и решил – чем черт не шутит? Поднявшись, сел поудобнее. Впившись в неё взглядом, я начал говорить.       И вот, спустя три года, я спокойно могу идти на урок мистера Мейсона, не сравнивая его со своим отцом. Сенне Джонсон оказалась столь же профессиональна, как и Лиам Хили. Она не торопила, не переубеждала. Женщина просто задавала вопросы: разного характера, разной направленности, но бьющие в цель. На третьем приёме я смог ей признаться – всё больше я вижу учителя, а не чудовище. После восьмого сеанса я подошел к преподавателю английского языка и извинился за свое поведение.       — Я надеюсь, ты понял, что не стоит судить людей по одному лишь критерию, и нужно к каждому относиться индивидуально? — спросил он меня, выслушав.       — Да, — пристыжено ответил я.       — Молодец, извинения приняты, — он скупо улыбнулся и махнул мне рукой на выход, возвращаясь к своим бумагам.       Та ситуация очень помогла мне в дальнейшем. Я начал видеть людей разными и не судить о них по первому взгляду. Но у всех бывают осечки, верно? Момент, когда я стал высокомерно смотреть на остальных студентов, был упущен. Но зрелость Беллы Свон разглядеть всё же удалось, даже за ширмой снобизма.       Садясь за свою парту, рядом с Элис, я быстро достал тетради.       — Точно, — выдохнула сестра рядом. — Ты же не написал эссе, — её голос был удивленным и звучал чуть громче, чем того требовала ситуация.       — Да, Эл, не было времени, — раздраженно ответил я, пробегая глазами по уже проделанной работе. — А теперь не отвлекай, мне нужно закончить.       Кроха промолчала, а я углубился в текст. Писать на тему взятую из воздуха, то ещё занятие. Но благодаря эмоциональным горкам последних дней у меня произошел неплохой толчок вдохновения. Дописывая вывод к основной части рассуждений, я понимал, что противоречу сам себе. Но по-другому выстроить мысли уже не представляло возможным. Звонок прозвенел, когда я заканчивал последние два предложения, а мистер Мейсон зашел в класс как раз, когда ручка поставила последнюю точку.       Осмотрев класс, учитель попросил тишины и сказал сдать работы. С легким сердцем отдав тетрадь сестре, я расслабился. Дальнейшее обсуждение Бронте не сильно занимало мое внимание. Меня больше заботил вопрос: «Что делать с Беллой?».       — Как думаешь, — наклонившись к Элис поближе, спросил я, — мне стоит сесть сегодня с вами или отдельно с Беллой?       Кроха повернулась ко мне, её тонкие губы, подведенные блеском, растянулись в жизнерадостную улыбку. Золотисто-карие глаза светились восторгом, и я видел, как она пытается держать себя в руках, вцепившись правой рукой в край парты.       — Конечно с Беллой! А потом ты нас познакомишь! Завтра, м?       Разглядывая её сияющее лицо, я понимал – Элис не тот человек. Она не знает всей ситуации. Она не понимает – вчера произошло кое-что страшное.       Кроха в курсе только нашей странной дружбы, которую почему-то воспринимает как прелюдию к серьезным отношениям. Эл считает Беллу отличной девчонкой, но что если их приятельские отношения дойдут до стадии «лучшие подруги», и мелкая захочет поделиться своей историей. Как отреагирует Свон на это? Как отнесется, что её подруга лечилась в психиатрической больнице? Не добровольно, да, но это всё равно накладывает свой отпечаток на сознании любого человека.       — Давай подождем, — наконец выдавил я из себя, нервно улыбаясь ей.       — Почему? — тут же нахмурилась Элис.       Морщинка между бровей и опущенные уголки губ задевали меня, не люблю расстраивать её. Но подвергать сестру риску? Это хуже. Кроха сильная, но очень ранимая. Она может выдержать многое, кроме предательства ещё одного близкого человека. А в Белле Свон уверенности у меня не было. Нужно время, чтобы точно сказать – девчонка не относится предвзято к людям, не смотрит на мир стереотипами. А ситуация со мной – осечка, не более.       — Дай мне время убедиться, что она умеет дружить, — я так хотел взять её за руку, но мы были на уроке, среди любопытных подростков, так что пришлось ограничиться заботливым взглядом и улыбкой.       — Хорошо, — непонимающе произнесла Элис. — Я не знаю, почему ты держишь меня от неё подальше, но вижу – для тебя это важно.       — Спасибо, Элли, - благодарно сказал я.       Остаток урока мы слушали лекцию, изредка записывая что-то в тетради. Речь мистера Мейсона скакала от фактов из биографии писательницы до декларации строк её романов. Стараясь не упустить важное, я одновременно решал – как мне пересечься с Розали и стоит ли вообще это делать.       Блондинистая сестренка никогда не являлась образцом прощения, тем более к тем, кого считала недостойным даже смотреть в сторону своей семьи. К Белле у Хейл с самого начала не самое радужное отношение, хоть она понимает – нельзя судить о человеке, не зная его. Поэтому сестра смотрела на энтузиазм Элис снисходительно, а на мои сближения с девчонкой насмешливо. Возможно, думала, будто я собираюсь использовать Свон для сокрытия ориентации? Не знаю.       Сейчас есть только одна уверенность – Роуз ненавидит Беллу, просто за факт причинения боли мне. Она не дает вторых шансов и точно будет против моего решения простить девушку. И я её понимаю. Но поступаю всегда по-своему.