Его величество

Его величество восседает в мягком кресле в углу кабинета, без особого энтузиазма разглядывая опостылевшую за несколько месяцев картину на противоположной стене: вышитый золотыми нитями портрет смотрит на Люцио прохладным взглядом льдистых, ещё здоровых глаз, в которых читается даже не столько отсутствие какого-либо интереса, сколько пренебрежение всем родом человеческим. Люцио отвечает портрету тем же, раздражённо хмуря чуть кустистые брови и едва сжимая покрасневшие веки, будто бы пряча налитые кровью склеры — и от этого нехитрого жеста, полного злой усталости, становится не по себе даже искусному полотну, которое, кажется, блекнет, как-то сразу сжимается в клочок безобразного холста. Выплетаются позолоченные нитки из закреплённых узлов, стирается золотая чешуйка с тонких волокон, и уже кажущийся неприлично дешёвым материал от страха сплетается в спутанный клубок бессмысленных стежков.       Люцио жмурится. Трёт глаза двумя пальцами, пытаясь отогнать наваждение: перед глазами мельтешат вышитые золотом непрошеные образы, комната сужается до размера музыкальной шкатулки. Потом становится легче. К реальности возвращают ароматы благовоний — раздражающий жасминовый след дотягивается из соседних покоев даже сюда, до личного кабинета, но именно этот след и приводит Люцио в чувство. Двери приоткрываются: Люцио томно поднимает веки, следя за бесхитростным перемещениями горничной, заходящей каждые пятнадцать минут — не столько из соображений необходимости так часто проверять помещение на чистоту, сколько по просьбе Надии: муж был болен, но слабины не давал и в кровати лежать отказывался. Неудивительно. — Как Ваше самочувствие, граф? — она спрашивает тихо, почти неслышно, заприметив, как непривычно бледен Люцио и как его красные глаза внимательно следят за каждым движением: как она бессмысленно подходит к нему, его креслу, как меняет местами фрукты в небольшой вазочке на столике подле кресла. Её голос, высокий и бесцветный, затухает в неплотной повязке, натянутой на лицо, которую она то и дело поправляет стянутой перчаткой рукой. В этот самый момент Люцио особенно похож на заприметившего добычу хищника — и только едва ощутимая слабость сковывает его по рукам и ногам, не позволяя голодным змеем сорваться с места и выгрызть худое горло. — Позови Деворака, — бросает граф небрежно — бросает, как бросают надменно хлеб под ноги. Горничная хватает этот хлеб и вылетает из кабинета. Очевидно, ей нужен был повод, чтобы уйти отсюда как можно скорее. “Его величество требует к себе доктора!” — только слышится в высоких коридорах, отскакивающее от стен, щебетание встревоженной служанки. Ей невдомёк, куда уж ей, глупой, понять, что графу просто скучно, и не ей развлекать его. Люцио томно закатывает глаза, проваливаясь глубже в обитое карминным бархатом кресло, обхватывает окованной металлом рукой золотистый покатый подлокотник и нервно постукивает по нему механическим пальцем. Стучит бессистемно, пока не слышит краем уха шаги. Чуткий слух улавливает далёкий и ритмичный стук невысоких каблуков о идеально вычищенную плитку. “Цок” — из коридора, звонкое, но приглушённое стенами, “клац” — когтистым пальцем по подлокотнику, “цок” — отчеканенное, спокойное, немного торопливое, чем ближе, тем чаще звучит, тем ощутимее ускоряется шаг, “клац” — режет слух звоном металла о металл, коготь оставляет на поверхности особенно глубокую царапину, очередную среди многих других.       — Ваше величество, — следует вместо приветствия сразу же, стоит только беззвучной двери закрыться за спиной Джулиана с тихим щелчком. Голос его звучит почти насмешливо, во взгляде что-то плутовское, но голову он склоняет вполне серьёзно. — Вы звали. Вас что-то тревожит?       Джулиан поднимает голову медленно, переводит взгляд на Люцио задумчиво: неспешно взмахивает подкрашенными ресницами, одаривая взглядом полуприкрытых серых глаз удостоившего его усмешкой графа. Деворак складывает руки на груди, по-армейски выпрямившись и стоя на тонких вороньих ногах крепко — и будто бы ничто, даже уставившийся на него Люцио, не может смутить его.       — Как продвигается разработка лекарства? — голос едва заметно срывается. Едва, совсем немного, но этого достаточно, чтобы Джулиан заметил. Ноги держали его крепко, но пальцы предательски согнулись когтями испуганной птицы, сжались в кулаки. Деворак не дрогнул. Взгляд растерянно блуждал по кабинету, обходя лишь налитую кровью склеру — что угодно, лишь бы не встречаться взглядом с Люцио.       Граф разочарованно вздыхает, нервно ломая губы в неком подобии оскала: молчание Деворака говорит за него в разы красноречивее. Зависшую между ними густую тишину можно разрезать горячим клинком, как масло. Люцио поворачивает голову в сторону небольшого столика, тянет руку к вазе, наугад вытягивая сочный гранат.       — Подойдите ко мне, Деворак. Ближе. Вы же не боитесь?       Джулиан снова склоняет голову на грудь: его дыхание заметно сбивается, грудь вздымается чаще. В первые секунды его сковывает леденящий душу страх: за себя, свою жизнь сейчас, за будущее. Невозможно понять, в каком настроении сейчас Люцио, но Джулиан видит хищный оскал и думает, что эти белые зубы обглодают его кости после того, как разгрызут все внутренности — и даже если Джулиан — его последняя надежда, Люцио распорядится сжечь его, если так ему захочется.       — Здесь жарко, Деворак. Снимите это, — Люцио небрежно машет рукой в его сторону: говорит, очевидно, про плотный плащ и пальто, в которые был укутан придворный врач. — И перчатки. Перчатки, обязательно.       Деворак бледнеет, что алебастровая статуя, и на лице впервые явно отражается растерянность: высоко вскинутые широкие брови, раскрытые глаза, в которых читается непонимание и, наконец, страх. Люцио наклоняет голову в сторону, щурится, не прекращая скалиться: “Я жду”.       У граната тонкая, мягкая кожица — особый сорт, который вывели далеко за границей. Кожица легко поддается пальцам Люцио, который медленно стягивает её, складывая кусочки на столе. Под коротко остриженными ногтями остаётся красный сок. Из-под кожуры выглядывают алые капли крови.       И Джулиан раздевается. Стягивает с тонких пальцев плотные перчатки, обнажает бледные костлявые фаланги, что птичьи кости, сходящиеся к тонкому запястью, показательно бросает их на пол. Следом с острых плеч спадает длинный плащ алой подкладкой наружу, а после и пиджак, который Деворак отводит в сторону острым носком чёрного лакированного сапога.       Он одевался наспех, Люцио замечает это сразу: под пиджаком не было ничего, кроме не застегнутой даже до середины свободной рубахи полупрозрачного материала, измятой и распахнутой, открывающей виды на белую грудь с частыми бордовыми волосами. Будто бы специально Джулиан закатывает рукава одним широким движением худой ладони с не отмытыми до конца пятнами чернил.       — А Вы не торопитесь с лекарством, доктор Джулс, — не вопрос, не претензия — констатация факта. Жестокая, суровая, злая. Стоит ли оправдываться сейчас?       Люцио очищает гранат до конца.       Люцио чувственно вдавливает большие пальцы в маленькие ягодки, которые брызгают соком.       Капли падают на аристократически бледное лицо Деворака, который интуитивно тянется кончиком языка к уголку губ, собирая гранатовый сок.       Кисло. Сладко.       Деворак сглатывает.       — Успехов пока нет, но…       — На колени.       Джулиан теряется ещё сильнее. Ледяной, властный тон вгрызается в хребет, проникает под кожу, предъявляет права на каждый участок тела Джулиана — и от этого у него предательской дрожью сводит колени. Совершенно не к месту его накрывает так, что почти темнеет в глазах, и пока Деворак пытается собраться с мыслями, Люцио начинает терять терпение.       — Я сказал, на колени, Деворак, — граф смотрит на худые бёдра Джулиана, который нервно ведёт кончиком языка по верхней губе — во рту появляется приглушённый привкус мела и каких-то ягод — и так же медленно опускается на колени перед графом. Он сделал бы это по первому требованию, но металла в голосе Люцио было недостаточно, а растерянность Джулиана была слишком не к месту, чтобы сообразить сразу.       Люцио смотрел на него сверху вниз, закинув ногу на ногу и покачивая в воздухе носком, и ухмылялся непонятно чему: то ли растерянности Деворака, то ли покорности, с которой он выполнял мелкие прихоти графа, всё больше и больше интересующегося устроенной игрой.       Деворак ломался слишком долго — Люцио только чудом не взял силой то, что причиталось ему по праву, намного раньше. Но сейчас, сейчас нужно напомнить Джулиану, где его место: здесь, на коленях перед графом, который чуть задирает ногу и носком сапога приподнимает голову Деворака за подбородок. Обводит им острую линию челюсти, отводит его голову в сторону, будто бы желая рассмотреть со всех сторон. Джулиан завороженно приоткрывает рот, выдыхая жарко — его трясёт изнутри, но он поворачивает голову медленно, влажно целует гладкую кожу, из которой сшиты сапоги графа. Язык успевает скользнуть от каблука к выступающей даже через сапоги щиколотке, прежде чем Люцио взмахивает ногой, ударяя Джулиана по лицу. Вздох срывается с разбитых губ, и Деворак опускает голову, слизывая кровь. Сок из граната капает в ладонь, и Люцио широко ведёт языком по ней. — Подползите ближе, доктор Джулс, — Люцио широко раздвигает ноги и, ухмыляясь, кивает вниз, приглашая Джулиана. — Вы же мой врач. Мир плывёт перед глазами в тот самый момент, когда Деворак понимает: он меж двух огней. Либо он даст графу то, чего он хочет, либо будет подвергнут смертной казни в кратчайшие сроки. Он даст графу. Он попробует отсрочить свою смерть — и вместе с тем приблизит её. Деворак кладёт подбородок на бархатную обивку кресла между раздвинутых ног Люцио, как покорная собака, но сковывающий его страх будоражит и леденит кровь одновременно. Он устраивается и замирает, боясь пошевелиться, только поднимает понурый взгляд на графа, сглатывая и пытаясь сосредоточиться на том, как пульсирует разбитая губа. Люцио болен и сейчас особенно заразен. — Граф Люцио, я… — Я могу ускорить процесс, — Люцио перебивает, не даёт Девораку закончить и приставляет к его губам пальцы, красные от подсохшего гранатового сока, чуть сладковатого, чуть кислого. — И я ускорю его. Так будет лучше для всех. Джулиану не следует продолжать оправдываться, но он снова пытается, и Люцио пользуется моментом, чтобы протолкнуть два пальца в приоткрытый рот. В тот самый момент, когда подушечки касаются влажного горячего языка, Джулиан отшатывается в сторону. Конечно, Люцио это не нравится. У Джулиана мягкие, волнистые волосы. Длинная чёлка спадает на лицо, прикрывая глаз, и Люцио подбирает её из самых благородных побуждений, конечно же, чтобы она не мешала доктору работать: подбирает и наматывает на кулак так, что костяшки упираются в кожу головы, а на глазах Джулиана выступают слёзы. — Ваше величество, пожалуйста, не нужно, — он выдыхает, смаргивая, и чуть приподнимается, лишь бы Люцио не тянул его так сильно вверх, сжимая в руке копну каштановых волос, и обеими руками обхватывает ладонь графа. Это не помогает: Люцио, вынуждая убрать руки, резко встряхивает Деворака за волосы, оттягивает их назад, и тот снова хрипло вздыхает, закатывая глаза, чтобы унять непрошенные слёзы, от которых неприятно щиплет веки. Граф снова приставил ладонь к губам доктора — и в этот раз Джулиан смотрел всё так же растерянно и влажно, но нос не воротил, нерешительно принимаясь ласкать ухоженные пальцы. Язык проскальзывает между пальцами, которые Люцио раздвигает во рту Деворака — тот дышит чаще, глядя на графа снизу вверх. Ему страшно стыдно за то, что он не может устоять перед властностью графа, и когда тот сжимает копну волос сильнее, проталкивает пальцы глубже, так что зубы царапают острые костяшки и Джулиан давится — в этот самый момент он сдвигает ноги от накатившего возбуждения, унизительного, но такого очевидного возбуждения. — Вы хорошо стараетесь, доктор Джулс, — Люцио ослабляет ремень на брюках и сгибает во рту Деворака пальцы, обхватывая горячий язык — Джулиан покорно, прирученным зверем размыкает губы и высовывает его.       Граф выкладывает несколько ягод граната на язык Джулиана. Тот, словно опущенный в туман, задыхается от невозможности что-нибудь сделать: у него затекает челюсть и мелко подрагивает от возбуждения всё тело. Становится намного хуже, когда Люцио снова тащит его за волосы вверх, заставляя выпрямиться, и наклоняется к его лицу, чтобы поцеловать сразу жарко, глубоко, без шанса на то, чтобы перехватить инициативу — но разве сможет он, Деворак, в самом деле, устоять перед такой властностью, которая поставила его на колени? И он хочет сопротивляться, потому что то, что делает Люцио, заразит его чумой, но не может, потому что один пронзительный взгляд графа ставит его по струнке.       — Вам нравится, когда Вас держат на коротком поводке, не так ли? — шепчет Люцио в разбитые губы, зубами прихватывая нижнюю. Свободная рука проскальзывает к длинной птичьей шее, ладонь обхватывает узкое горло, из которого в очередной поцелуй вырывается непрошенный стон. Граф усмехается, глядя на раскрасневшегося доктора, который уже выглядел так, словно был готов лечь под Люцио вне зависимости от последствий.       Люцио не нужно было, чтобы Деворак ложился под него. Нужно было только напомнить, где его место.       — Не расслабляйтесь, мы не закончили, — Люцио очень нравится держать Джулиана за волосы — они идеально наматываются на кулак, хотя их и не слишком много, и сам Деворак становится шёлковым и послушным. Настолько, что одного взгляда достаточно, чтобы он понял, что нужно делать. Птичьи пальцы прошлись по внутренней стороне бёдер, расстегнули ширинку, приспустили белые брюки. Люцио чувственно выдохнул, откидываясь назад в кресле и надавливая на затылок доктора. Он должен помнить своё место, поэтому он почти привычно открывает рот, расслабляет челюсть и сам заглатывает так глубоко, как только может.       У Люцио отнимаются ноги от ощущений. У Джулиана во рту горячо и влажно, а ещё действительно глубоко, хотя самому Девораку это не нравится — но кто его спрашивает? — потому что Люцио не любит ждать, зато очень любит держать Джулиана за густой ржавый локон, вынуждая его почти зарываться носом в короткие и светлые волосы на лобке. Деворак с трудом находит опору в острых коленях, чтобы отстраниться от Люцио, но граф даёт ему совсем короткую передышку: настойчиво ведёт головкой по разбитой губе, заставляя часто дышащего Джулиана вернуться к начатому.       Он задыхается и мелко дрожит: страшно ноет челюсть, которую уже сводит, которую хочется сомкнуть, но Люцио не даёт ему шансов, поэтому остаётся только едва различимо скулить и давиться. С каждым новым толчком заглатывать становится проще, просто потому что Джулиан не чувствует ничего ниже носа, а рвотный рефлекс словно атрофировался напрочь, когда Деворак в очередной раз прижался носом к лобку и сглотнул под сдавленный рык Люцио, ощущая, как от этого сжались стенки горла и как прошёлся рефлекторно язык по всей длине. Графу нравится: его хватка слабеет, превращаясь в почти ласковое поглаживание, но и Деворак больше не даёт повода к принуждению, наловчившись и уже с готовностью принимая в рот на всю длину. Люцио прикрывает глаза: ощущений и звуков, с которыми Джулиан заглатывает, причмокивая и втягивая щёки, вздыхая и всё равно скуля, хватает с лихвой. Когда он размыкает веки снова, он понимает, что скоро кончит, потому что стоящий перед ним на коленях Деворак продолжает мелко дрожать, вцепившись дрожащими руками в его колени и глядя на него снизу вверх с затуманенной мольбой. Граф зарывается руками в каштановые волосы, прижимает голову Джулиана к себе и содрогается особенно чувственно, когда доктор отчаянно пытается отстраниться, упираясь руками в бёдра графа, но без толку: Люцио слишком крепко держит его, продолжая мелко и часто толкаться в горло Деворака даже после того, как заставил его всё проглотить. Джулиан трясётся с ног до головы, закашливается, вытирая губы тыльной стороной ладони, когда его небрежно выпускают из рук, теряя интерес. Он что-то хрипит, пытаясь откашляться, и наконец-то начинает нормально дышать — и даже неожиданно для себя сдавленно усмехается, поправляя растрепавшиеся волосы в причёске.       — Его величество изволит что-нибудь ещё?