Желание

      Он без труда вытребовал у Сураны возможность одиночного патруля на дальних заставах – тот, похоже, и сам хотел куда-нибудь Амелла сплавить. В такие патрули желающих ходить было, понятно, мало, и это для остальных вполне могло сойти за дальнейшую отработку наказания. Что ж, Феликс получил месяц одиночества и был уже готов отправляться в путь, но решил перед уходом поговорить с Асаарой наедине.       И все же не удержался и задал ей вопрос:       – А ты считаешь, что я не несу ответственности за свою жизнь?       Она удивилась:       – Что? Что ты хочешь этим сказать?       Уже досадуя на себя, что начал этот разговор, Амелл пересказал ей свои беседы с духами, опустив, понятное дело, подробности насчет своего влечения к Суране.       Кунари, выслушав, глубоко задумалась. Амелл ощутил тревогу. Неужели она согласится с тварями из Тени? Неужели они правы? От ее слов он уже не сможет так легко отмахнуться… он снова пожалел, что не промолчал, и тут же понял, что это трусость. Нет, он должен признать, что его жизнь давно катится под откос и сам он не справляется. Этой женщине он доверил возможность помочь себе. И если сейчас Асаара даст ему совет, он последует ему – даже если сочтет его неверным.       – Духи сказали это все с обвинением, – наконец, сказала она, подбирая слова. – Конечно, это обидно, и ты не хочешь слушать их. Не хочешь слушать злые слова. Я скажу тебе по-другому. Когда ты будешь один… пожалуйста, посмотри на себя. Попробуй увидеть свои чувства и желания, и принять их. Сказать себе: это мое, это мои чувства и мысли, мои желания и планы. Даже если они тебе не нравятся, они у тебя есть, а значит, это важно. Я долго смотрела на себя чужими глазами, глазами виддасалы… глазами Кун. Я видела саирабаза – порочного, оскверненного, кто должен терпеть все, что с ним делают, ради общего блага. Ему нельзя ничего хотеть для себя, потому что саирабаз не может хотеть ничего хорошего и правильного. Но потом я посмотрела на себя своими глазами. Я боялась так сделать очень долго, потому что думала, что увижу что-то совсем ужасное, с чем не смогу жить. Думала, что Кун дает мне единственную возможность смотреть на себя и не умереть от страха и омерзения, считала, что мудрость Кун сковала чудовище и поставила на пользу общему благу. А они лгали! – настоящий гнев в ее голосе заставил Феликса вздрогнуть. Глаза Асаары сверкали, и в этот момент она была прекрасной. – Я вовсе не плохая, я не чудовище. Я не рабыня, обязанная делать, что скажут, и ненавидеть себя. И ты не бойся посмотреть на себя!       – Я совсем не такой, как ты, – проговорил Феликс.       – Но ты тоже боишься увидеть себя настоящего. Не бойся! Если ты даже себе совсем не понравишься… это не конец всему. Зато ты узнаешь себя. Ведь пока ты не узнаешь, какой ты, ты не сможешь и измениться.       – Что ж, значит, и второй дух был прав? Мне нужно научиться смирению? Покорности? – он зло усмехнулся.       – Покорность – это плохо, – Асаара мотнула головой. – Покорность – это когда не думаешь сам, не решаешь сам. Когда ты вещь. Нет. Я не знаю, что имел в виду тот второй дух. Что он сказал точно, ты помнишь?       – Что мне нужно научиться проигрывать… признавать свои ошибки и не добиваться несбыточного, – тут Феликс почти с ужасом понял, что краснеет. Только сейчас ему пришло в голову, что эти слова духа – о его чувствах к Суране.       – А. Думаю, он не прав. Один раз я должна была сдаться и не сдалась. Меня сбросило в море, я должна была утонуть, но не захотела умирать. Поэтому выжила. И второй раз я должна была сдаться… отказаться от Калах. Потому что она преступница. Но я не сдалась. И поэтому она тоже выжила. И я знаю, ты такой же. Ты не сдаешься – и это правильно. Иначе ты не сможешь никого спасти.       – Нет, – от стыда он даже отшатнулся. – Я… тут все иначе. Речь не о чьем-то спасении. Я желаю… дурного. Неправильного.       – Причинить кому-то зло? Сделать больно?       – Ну… не знаю. Это сложно. Наверное, в том числе.       Наверное, в том числе он хотел отплатить Суране за все обиды. Взять над ним власть…       – Это связано с сексом? – серьезно спросила Асаара, сбивая его с мысли.       Откуда она могла понять?!       – Почему ты так решила? – спросил Феликс, стараясь не выдать волнения.       – Когда южане начинают говорить «это сложно» и краснеют, это всегда связано с сексом, – Асаара пожала плечами. – Я этого все еще не понимаю, но я заметила. Ты хочешь чего-то… того, что у вас не принято? Необычного?       – Ну не то чтобы совсем не принято, – он осекся. – Я не хочу об этом говорить. И думать не хочу.       Она опять какое-то время помолчала.       – Даже плохие желания – они твои. Ты не сможешь от них отказаться, пока не примешь, что они у тебя есть.       – Ты могла бы поцеловать меня? – вдруг спросил Феликс.       Она испытующе взглянула на него.       – Это и есть твое «неправильное желание»?       Он печально улыбнулся. Она так мудра и так наивна одновременно. В этом и было ее очарование.       – Нет, это просто желание. И просьба.       Она наклонилась к нему и открыто, но сухо поцеловала в губы. Он ответил ей, не пытаясь углубить поцелуй. Это было хорошо. Тепло, приятно, нежно. И тоже несбыточно, вдруг подумал он.       – Спасибо, Асаара, – Феликс протянул ей руку для пожатия. – Ты очень мне помогла.       Его ждала дорога к дальним заставам.       Его ждало одиночество – и желанное, и пугающее. Феликс собирался последовать совету Асаары, даже если в итоге это окончательно сломает его.       По правилам ему следовало либо обосноваться в одном месте и делать однодневные выезды на патрулируемые участки по очереди, либо каждые несколько дней переносить свой лагерь, охватывая так всю охраняемую территорию. Амелл выбрал второе. Ему не хотелось какой-то привязки, ему хотелось неприкаянности, иллюзии вечного путешествия.       В первый же вечер был потрясающий закат. Совсем недавно Феликс не заметил бы эти переливы красок неба, да и сейчас он едва не махнул рукой на такое зрелище, но что-то подтолкнуло его сесть на косогоре и наблюдать за облаками, почти что заставляя себя любоваться тенями и отсветами, яркостью красных и персиковых тонов, густотой синевы туч. Он спросил себя, хотел бы он так сидеть с кем-то? С Лелианой? Да, она, несомненно, была бы в восторге, возможно, даже спела бы что-то лирическое. С Асаарой? Да. С Адвеном?..       Феликс закрыл лицо руками. Он влюблен в Сурану? Или просто хочет его? Или желает мести, причинить ему боль, унизить его? Неужели это действительно необходимо понять, прочувствовать, пережить? Зачем? Все равно это бесполезно… только лишний стыд, лишние мучения…       И все же он обещал себе последовать совету Асаары.       Все это началось не только что. Все это началось давно, еще с Круга. Тогда Феликс был совершенно уверен, что Сурана всегда будет с ним. Что никуда не денется от него – и все, казалось бы, подтверждало эту уверенность. Они вылетели из Кинлоха вместе, проклятый Дункан обоих напоил скверной, навсегда привязав к ордену Серых Стражей, они выжили вместе в башне Ишала…       Иногда Феликсу приходили насчет Адвена игривые мысли, да. Сейчас он вспомнил не только колебания насчет поцелуя и чернильных усов. Были и другие подобные желания. Он никогда не давал таким мыслям ход – но не столько потому, что боялся отказа или стыдился влечения к мужчине, сколько потому, что считал, что Адвен никуда и так от него не денется. Феликс все те годы был в глубине души уверен: взяться всерьез за Сурану всегда успеется. Вот и не спешил. К тому же Адвен последовательно и безупречно притворялся лишенным всяческого интереса к сексу. Он не искал себе никого – не то что постоянную женщину, но даже подружку на одну ночь. Амелл не был готов к подвоху с этой стороны, и тем ощутимее было ощущение, что его цинично обманули, когда он узнал, что Сур женат, причем счастливо и по любви.       Феликс сначала застонал от стыда, поняв, что он ревнует к рыжей долийке, а потом засмеялся. Несколько истерически, но его все равно сейчас никто не слышал.       – Сур, сукин ты сын, – вслух сказал он. Потом вспомнил, что тот не раз резко выговаривал ему за эту кличку. И хотя сейчас Сурана не мог его услышать, все равно поправился: – Адвен…       Адвен. Феликс вывел бы его имя палочкой на песке, если бы сидел на берегу моря. Просто проверить, как это ощущается. Но он сидел на траве, поэтому столь романтическому замыслу суждено было кануть в небытие.       Еще раз засмеявшись, он поднялся на ноги. На сегодня, пожалуй, достаточно мыслей о Суране. Еще нужно было расставить силки на кроликов и приготовить ужин из взятых с собой запасов.       Следующие два дня он добросовестно обходил участок. Никаких порождений тьмы не услышал, все было чисто. Послезавтра было пора сниматься с места и идти на следующую точку. Последний день был легкий, и это сослужило плохую службу – Феликс не устал к вечеру, поэтому не заснул сразу. Так что у него не было повода отказаться от дальнейшего самокопания. Дело дошло до самого болезненного – двух лет пустоты, когда Сурана просто взял и сбежал от него, лишив его своей поддержки, такой привычной, неощутимой, и вдруг оказавшейся необходимой почти до слез. Феликс тогда тосковал по нему, как и по Лелиане… но если второе было хотя бы прилично и не роняло его в собственных глазах, тоску по Адвену он старательно давил в себе. Он был зол на него, и вообще, негоже столь сильно скучать по всего лишь другу…       Наверное, подспудно понимал, что стоит разрешить себе эти эмоции, вылезет больше, чем он мог и желал признать.       Феликс взял с собой небольшой запас спиртного, и сейчас решительно потянулся к фляжке. Он вдруг осознал, что потерял те два года в их сложной, мучительной истории отношений. Он мог бы прожить их, а не просто застыть в попытке избавиться от ненужных, как ему казалось, переживаний. И результат? Все равно они его настигли, но теперь уже поздно. Может быть, конечно, и тогда было уже поздно. Верно, ему стоило бы не отправлять Адвена за Андерсом. Оставить при себе. Тогда Сурана не встретил бы там эту свою рыжую дикарку, быть может…       Ревность и спиртное сошлись, горяча его кровь. Феликс стянул штаны до середины бедер, взялся за свой член. Все прошедшее время после визита демона желания он с упорством, достойным, похоже, лучшего применения, запрещал себе сбрасывать напряжение рукой, возбуждаясь при мыслях о Суране. Отвлекался, пережидал, пару раз даже причинял себе боль, отбивая костяшки пальцев о стену, чтобы отпустило. То самое нежелание проигрывать. Как глупо.       Феликс запрокинул голову, начиная двигать рукой. Ну что ж, если нужно сдаться – он сдастся. Признает перед собой, что хочет Сурану. Но признает на своих условиях. Вряд ли это то смирение, на которое рассчитывал дух. Вряд ли в смирение входит подобное бесстыдство. Сейчас, когда демон желания не туманил его разум, было непросто преодолеть привычное представление о себе, к возбуждению примешивался стыд, да и здравый смысл не давал поверить в желанные картины окончательно. Амелл знал, что Адвен, даже если бы ответил на его чувства, вряд ли был бы готов взять в рот его член или, тем более, позволить овладеть собой сзади. Но, как сказала первая из тех двоих духов, при чем тут Адвен Сурана? Это желания Феликса Амелла, его фантазии, и если даже они грязны и безосновательны – они принадлежат ему.       Феликс не знал, как на самом деле: нежен его друг-недруг на ложе или неистов, молчалив или склонен кричать от страсти. Этого он, скорее всего, никогда не узнает. Не узнает вкус его губ, чувствительность сосков, не почувствует прикосновений его кожи, напряжения мышц… он поднялся на колени, чтобы было легче слить фантазии с реальностью. Адвен разорвал бы его ходячей бомбой, если бы смог прочесть сейчас его мысли, увидеть его сладострастные мечты. О, это ощущение телесной власти, полного проникновения. Феликс представлял тонкое, вздрагивающее горло под своей рукой, худую грудь, поджарый живот. Силу своих движений, вынуждающих Адвена припадать к земле и раскрываться сильнее, принимать его в себя глубже.       – Мой, только мой, – проговорил Феликс вслух, чувствуя, что близок к финалу, и убыстряя движения рукой.       Оргазм был сильным, прошел жаром по хребту. Феликс, не отнимая руки от паха, чтобы не испачкать ничего, расслабленно свалился на свою походную постель, переводя дыхание. Но теперь, когда страсть была утолена, ему стало неловко и даже горько. Он представлял себе Адвена – но в этой фантазии не было ничего сверх похоти. Неужели Сурана для него лишь очередной трофей? Да, необычный – мужчина, но очередной из многих, будто те девицы, чьи имена он даже не затруднялся запоминать?..       Амелл разделся окончательно, спустился к ручью, подсвечивая себе дорогу магическим огнем, и омылся в холодной до ломоты костей воде. Потом вновь поднялся к своей палатке.       В следующие дни как плотину прорвало. Будто бы желания и чувства, недопрожитые им за годы знакомства с Сураной, решили проявиться в ускоренном порядке за несколько дней. Феликс даже забросил патрули, получая от этого дополнительную порцию и стыда, и странного, злого восторга. Он нагло манкировал ненавистным долгом Серого Стража, чтобы есть, спать, думать об Адвене, самоудовлетворяться по несколько раз на дню, плакать, любоваться природой, понимать все с большей ясностью, что запутанный узел его чувств уже не развязать. Да, он хотел Сурану физически, да, он любил его – собственнически и слепо, так, как умел, он отдал бы за него жизнь, но не был готов поговорить с ним честно и открыто, да, он не мог ему простить ни тех двух лет молчания, ни последующего удара в спину. В самой худшей части своей души он хотел мести, хотел, чтобы Сурана потерял все, пост Командора, жену, друзей, и приполз бы к нему с мольбами о прощении и уверениями в преданности – это было отвратительное, тупое, недостойное желание, но оно тоже было. Феликс все яснее понимал, что безнадежно опоздал и с дружбой, и с влюбленностью, а от мести он, хорошенько представив сцену унижения Сураны несколько раз, решил отречься – как ни парадоксально, он понял, что не желает Адвену настоящего зла.       Поверить, что Сурана может быть счастлив без него, Амелл не смог, но смог примириться с собой на том, что счастье Сураны – вопрос для него второстепенный. А важнейший – может ли сам Феликс быть счастлив без Адвена.       Когда горячка слегка отпустила, он продолжил патрулирование. Однажды даже нашел пяток явно заблудившихся порождений тьмы и уничтожил их, поискал, откуда они могли вылезти, так и не понял, но завалил камнями несколько подозрительных пещер.       На последней стоянке, обосновавшись рядом с рекой, Амелл наглушил себе рыбы, выпуская слабые, отделенные заряды молний в воду. Подобрав всплывших рыбин, он вычистил их и зажарил над костром. Теплая, безветренная погода навевала негу. Он представил то, чего не случалось и уже не случится, что-то из другой, невозможной жизни: будто они с Адвеном вдвоем на этом патруле, и у них все хорошо. Они вдвоем едят эту рыбу, отмывают пальцы от жира и золы в реке, целуются, смеются, шутливо подначивают друг друга. Ложатся в обнимку у костра и разговаривают о рыбалке, о магии, о всякой ерунде. Сурана, делая вид, что никак не может устроиться удобнее, прижимается к его паху то бедром, то задом и постепенно распаляет Феликса. Наконец, тот мягко наваливается сверху и овладевает им. Лениво лаская себя под эти мечты, Феликс отметил, что они не очень-то пригодны для того, чтобы достичь пика. Ему нужна была не спокойная нежность, нужны были страсть, напор, какой-то надрыв. Лучше после боя… Феликс представил, как они с Адвеном, разгоряченные победой и недавней близостью смерти, совокупляются торопливо и жадно, даже не раздеваясь… вот это пробирало, сносило голову. Но и то, и другое было совершенно нереально.       Чем ближе подходил срок возвращения в Башню Бдения, чем яснее выкристаллизовывалось решение – поставить точку. Раньше Феликс думал, что это поражение, это смерть. Что поставить точку он сможет, лишь упав на меч – или уйдя на Глубинные Тропы подыхать среди таких же оскверненных тварей, как Серые Стражи. «Все или ничего». Следовало признать, что это было застрявшей в его голове подростковой дурью. Сейчас стыдно было понимать: то, что он считал цельностью и силой характера, очевидно, ими не являлось. Он просто, как идиот, запутывал себя все в новые цепи и тащил на себе всю эту гору, считая это своим долгом, надрываясь, ненавидя все и всех, не понимая, что может просто остановиться и сбросить часть, и это вообще ничего глобально не изменит.       Печально было то, что даже осознав это, Феликс все равно не мог отказаться от большинства цепей. Их невыносимый вес был одновременно и подобием доспехов, и бросить их было как остаться обнаженным, беззащитным. Но хотя бы одну цепь он должен попытаться снять и бросить. Ее сложнее всего было распутать, она была местами пропущена под кожей, и она одна из немногих была золотой, драгоценной…       Но Амелл не умел начинать с простого. А быть может, что-то подсказывало ему, что на этой цепи держатся и другие, и если он снимет ее, отдерет с кровью, то некоторые другие упадут сами.       Он вернулся в Башню Бдения, задержавшись на два дня – наверстывал упущенные патрули. И сразу пошел к Командору. Сурана принял его в кои-то веки без проволочек. Феликс доложил о патрулировании, глядя поверх его головы и собираясь с духом. А потом, не давая Адвену вставить и слова, спросил:       – Ты признаешь, что должен мне?       Адвена это застало врасплох. Он нервно заправил за ухо прядь волос, потянулся было к перу, потом все же настороженно взглянул на Феликса. Прищурился, словно оценивая что-то. Потом выпрямился.       – Да, – ответил он, – но это не значит, что в уплату долга я готов сделать все, что угодно.       Феликс усмехнулся. Да уж, вряд ли Сурана согласится отдаться ему прямо здесь, на командорском столе. Хотя это было бы символично. Но он и не собирался требовать ничего подобного. Финал их несложившихся отношений будет именно таким – обрубленным, никаких выяснений, никаких попыток и дальше пробивать лбом стену. У них ничего не вышло. Поэтому он уходит.       – Я хочу, чтобы ты отправил меня с каким-нибудь важным делом подальше. Хоть в Тевинтер, хоть в Ривейн. Туда, где меня никто не знает и я не знаю никого. Мне это нужно.       – Феликс… ты уверен, что...       – Уверен.       Сурана неловко потер шею.       – Я думал… мы сможем тебе помочь. Думал, сможем как-то наладить все. Что Башня Бдения все же сможет стать тебе домом. Прости, что не получилось.       – Это не могло получиться, – сказал Феликс. – Не со мной.       Сурана опустил голову.       – Адвен, – позвал его Феликс. Посмотреть ему в глаза на прощание он все же хотел. Тот поднял взгляд. Феликс испытывал к нему слишком многое, чтобы это можно было уложить хоть в какие-то слова. Поэтому просто смотрел, чувствуя, как тяжело бьется сердце, пока тот не опустил взгляд, зардевшись.       – Я подпишу бумаги, Феликс, – проговорил Сурана, и голос его дрогнул. – Но ты всегда сможешь вернуться, если захочешь.       Он не стал отвечать. В прошлый раз он ушел лишь телом, а душой остался тут, в ненавистной Башне, рядом с теми, кого считал своими врагами, он тащил за собой все это несколько лет, как вериги. Постоянно напоминал себе обо всем дурном, растравлял свои раны. И все потому, что не нашел в себе силы и смелости оставить в прошлом эту часть своей жизни – более того, считал, что проявляет силу и смелость именно тем, что не забывает обид и не пытается спастись от боли. Может быть, получится в этот раз? Возможно, способ оставить прошлое в прошлом, который он выбрал, был не лучшим, может, и вообще плохим. Но он выбрал его, принял решение и был готов к последствиям.       Через несколько дней, уладив все формальности и попрощавшись с теми, с кем желал попрощаться, Феликс покинул Башню Бдения. Его ждал Тевинтер. И следующий период его жизни.