***
Мать настаивает, что ему следует выслушать новости, когда он оправится и будет готов. Но А-Ли молчит, кусая губы, а сам Цзинь Цзысюань не представляет, к чему ему следует «быть готовым» — учитывая, что ноги так и остаются мёртвым грузом. Лекарь не отводит взгляд, и Цзинь Цзысюань ему благодарен — тот стар и опытен, привык видеть гораздо худшие страдания, а к состоянию пациента подходит с профессиональным спокойствием: жизнь вне опасности, статус таков, что смерть на улице не грозит, а рекомендации и рецепты уже оставлены родственникам и слугам. Цзинь Цзысюань кивает, как болванчик. Горло сводит судорогой, и он не уверен, что смог бы выдавить хоть слово, даже если бы хотел. Помимо матери и А-Ли, в углу комнаты стоит, нервно обмахиваясь веером, отец — и каким-то образом это делает ситуацию ещё хуже. Если на остальных лицах скорбь и страдание, то за неподвижным взглядом, за опущенными ресницами Цзинь Гуаншаня чувствуется работа мысли: племянник мёртв, сын превратился в бесполезного калеку, внуку месяц от роду. Для Башни Кои ситуация изменилась: потеря прямых наследников — это тяжёлый удар. — Ясно, — выдавливает Цзинь Цзысюань. — Благодарю вас, целитель Сун. Я устал. Прошу меня простить, но сейчас я бы хотел отдохнуть в одиночестве. Отец продолжает мерно взмахивать веером. Золотые пионы на его длинных рукавах подрагивают, пуская по постели солнечные зайчики, и Цзинь Цзысюаня мутит.***
Осознание настигает его спустя неделю. Цзинь Цзысюань просыпается посреди ночи, долго смотрит на шелковый полог постели и понимает: это НАВСЕГДА.***
Он проводит свои дни в саду: удобно устроенный на низкой кушетке, под присмотром двух тихих незаметных слуг, готовых налить чаю, принести закусок, поправить согревающее бесполезные ноги покрывало, а то и оказать иную, более личную услугу по первому знаку. Ещё эти слуги — не просто пара простецов в цветах Ланьлин Цзинь; даже с приличного расстояния Цзинь Цзысюань чувствует исходящую от них силу — заклинатели, причём заклинатели-целители, чьи способности направлены вовне, на отслеживание состояния пациента... и просто отслеживание. Цзинь Цзысюань не знает, чья это была идея, матери или Яньли. Как ни странно, он ни разу не пытался сделать то, чего они все опасаются. Так, думал, что на крайний случай можно откусить язык, если от него будут держать подальше оружие, но, честно говоря, под неусыпным надзором лекарей и это невозможно: даже если вести себя тихо и незаметно сглатывать кровь, эти двое мигом почуют изменения в его ци. Но это не всерьёз, и мысль вялая, лишённая искреннего побуждения. Не из-за жажды жизни — он просто слишком оглушён, чтобы по-настоящему задуматься о смерти. Это окончательно. Неизлечимо. Это не ранение после ночной охоты, от которого сильный заклинатель оправляется за три-четыре дня, много — неделю. Это не что-то, что можно перетерпеть, собравшись с силами и стиснув зубы. Его учили терпеть боль — все заклинатели это умеют. Но целитель Сун хорошо поработал над ним, и боли Цзинь Цзысюань не испытывает. Что же до прочего, то наследник Башни Кои с детства приучен держать надменное лицо, подставляют ли ему спину вместо ступеньки или подтирают зад. Другое дело, что он не Вэнь, чтобы получать от таких вещей удовольствие. Яньли приносила ребёнка, но тёплое маленькое тело в пелёнках не дарило прежнего утешения и волны безоговорочной любви. Прежде Цзинь Цзысюань, думая о будущем сына, представлял, как будет учить его ходить по лесу, выслеживать добычу, стрелять из лука. Теперь... он не перестал любить А-Лина, но всё стало иначе. Он вышел из оцепенения и покинул свои покои только один раз: когда кто-то из охраны проговорился при нём, что глава ордена собирает совет в Башне Кои, дабы перед лицом прочих кланов потребовать от горы Луаньцзан возмещения для ордена Ланьлин Цзинь. Цзинь Цзысюань сам не знает, что заставило его взвиться сильнее: это «возмещение» вместо «мести» (и в этом весь орден Ланьлин Цзинь) или же то, что самого Цзысюаня, жертву, свидетеля и, собственно, невосполнимую потерю ордена, даже не удосужились позвать. Отец списал его со счетов, перенёс его имя в счётной книге клана в графу «убытки» и теперь пытался выжать как можно больше выгоды из изменившегося расклада. Ярость помогла Цзинь Цзысюаню собраться и покинуть покои. На слуг он попросту наорал, заставив их одеть его подобающим образом, а затем доставить к Залу Несравненной Изящности вместе с кушеткой. Отец не ожидал его появления, это было заметно по лицу. — Полагаю, все вопросы возмещения должны быть согласованы со мной, — заявил Цзинь Цзысюань. Не Минцзюэ тогда подался вперёд, разглядывая его своими непроницаемыми тигриными глазами. Цзысюань всегда думал, что читать главу клана Не тяжело вовсе не из-за того, что он так уж хорошо владеет собой; напротив — во владыках Нечистой Юдоли было слишком мало рассудка и слишком много гнева. Угадывать их настроение было не легче, чем иметь дело с хищником: он может ластиться кошкой и даже мурлыкать, если чесать его по шерсти, а в следующий миг оторвать вам голову одним ударом когтистой лапы. Глава Юньмэн Цзян отводил взгляд. Цзинь Цзысюань не мог винить его в этом: глядя на него, на то, что с ним сталось, Цзян Ваньинь неизбежно должен был думать о своей сестре. Оказаться прикованной к калеке после всего лишь года в браке — что может быть хуже? Яньли всего двадцать. Блестящий союз в один миг превратился в катастрофу. В глазах у Лань Сичэня была только подобающая случаю печаль; впрочем, чего и ждать от Гусу Лань. Больше Цзинь Цзысюань не приглядывался. — Я не хотел тревожить тебя, — отец оправился и попытался опять взять беседу в свои руки, но дальнейшее обсуждение было безнадёжно смазано. Да и хорошо продуманная, отрепетированная на слугах речь Цзинь Гуаншаня не желала легко подстраиваться под реплики кипящего гневом Цзысюаня. Он вовсе не жаждал оправдывать Вэй Усяня, но безжалостно натренированная медитациями, дисциплинированная память раз за разом заставляла всплывать перед глазами один и тот же образ: белое отстранённое лицо, вдруг искажающееся испугом, непониманием и осознанием. Таких лиц не бывает у убийц, только что удачно достигших цели, даже лица бойцов, не сумевших удержать руку и нанёсших нечаянный удар, выглядят не так. То, что случилось на тропе Цюнци, не было ни целью, ни случайностью — по крайней мере, не целью и не случайностью Вэй Усяня. Каким-то диким совпадением обстоятельств, быть может? Цзысюань не знал и не мог думать об этом. Собрание в Башне Кои закончилось безобразной и бессмысленной перебранкой, в результате которой орден Ланьлин Цзинь так ничего и не добился. Цзинь Гуаншань охотно обрушил бы на сына своё недовольство, но, один раз взглянув на жену, а затем на самого Цзысюаня, передумал. Тогда это казалось победой, а сейчас Цзинь Цзысюань думает: отец понял, что любые попытки давления бессмысленны. Чем он может напугать сына, который уже потерял здоровье, положение наследника и своё будущее как заклинателя? До того же, чтобы угрожать расправой Яньли или внуку-младенцу, не опустится даже Цзинь Гуаншань.***
Дни скользят, как бусины на нитке: один за другим скатываются вниз с тихим стуком. Однажды Цзинь Цзысюаня выносят в сад, полный жёлтых, коричневых и алых красок. В один из дней не выносят вовсе — на улице становится слишком холодно, чтобы сидеть даже под меховым одеялом и с ручной грелкой на коленях.***
Матушка проводит с ним час Обезьяны — ежедневно, чем бы ни была занята. Яньли — час Петуха. Это явно сговор, но Цзысюаню всё равно. Он также мало интересуется происходящим в мире. Знает, что разговоры о войне с горой Луаньцзан так и остались разговорами, а с приходом зимы стихли вовсе. Лотос ясно дал понять, что не поддержит Пион, у Нечистой Юдоли своих проблем хватает: в последнее время оттуда приходят тревожные вести о состоянии их главы. Облачные Глубины и в худшие времена были более склонны к соблюдению равновесия, чем к действию — предполагая, очевидно, что мировая гармония достигнется как-нибудь сама, путём недеяния. Не Минцзюэ как-то недобро пошутил, что и в Низвержение Солнца они ввязались исключительно из-за неосторожно сожжённой Вэнь Жоханем библиотеки Гусу Лань: мало ли у ордена было глав и наследников, но вот уникальные трактаты и существующие в единственном экземпляре бесценные свитки!.. В общем, смерть Вэнь Жоханю-святотатцу. Что же до отца, то Цзинь Гуаншань умеет действовать хорошо только в большой компании и с надёжной поддержкой за спиной. В одиночку он на Луаньцзан не сунется, скорее уж попробует разжечь гнев кланов следующей весной. На взгляд Цзинь Цзысюаня, это будет нелегко: угли имеют свойство задыхаться под золой. С приходом тепла непременно случится оползень, или землетрясение, или наводнение с засухой, оттуда рукой подать до нашествия нежити — слишком много её развелось, пока пять орденов увлечённо резали друг друга... Заклинателям будет недосуг добывать для Цзинь Гуаншаня талисманы, амулеты и печати Старейшины Илина, или что он там ещё жаждет от него заполучить. Изменения в семье задевают Цзинь Цзысюаня чуть больше. Глупо было бы делать вид, будто его не трогает, что отец всё больше полагается на своего узаконенного бастарда; что Цзинь Гуанъяо занимает на семейных церемониях место, прежде принадлежавшее Цзысюаню, что всё плотнее участвует в делах клана, набирает всё больше веса. У Гуанъяо имеются личные заслуги в минувшей войне, он умён, унаследовал от отца серебряный язык и талант незаметно управлять собеседником — искусство, которое никогда не давалось самому Цзысюаню. У Гуанъяо есть даже собственная независимая поддержка вне ордена — побратимство, в которое он прыгнул с поспешностью, с какой не всякий жених стремится на брачное ложе. Об этом много и не всегда пристойно шутили в клане, но в последнее время шуток что-то не слышно. Как и презрительного «шлюхин сын» в спину. Отец даже устроил Гуанъяо блестящую партию: Цинь Су любимая дочь самого крупного из вассалов Ланьлин Цзинь, вдобавок она красива, скромна и очевидно влюблена в супруга. В другое время матушка, пожалуй, вмешалась бы. Двадцать лет она не допускала в семью отцовских бастардов, хотя, видит Небо, недостатка в кандидатурах не было. А барышню Цинь она знает лично и к ней благоволит: матушке нравятся благонравные девицы, сложись всё по-иному, барышня вполне могла бы войти в дом Цзинь Цзысюаня младшей супругой... Но помолвка с Пристанью Лотоса, заключённая во имя старой дружбы, неожиданно оказалась союзом по любви, и Цзысюань и слышать не захотел о наложницах. Он думает, что матушка лелеяла планы и подбирала подходящих девиц не просто так. Цзысюань куда больше похож на мать и мужчин из её клана, чем на Цзинь Гуаншаня, да и матушка приложила все силы, чтобы воспитать его в духе своей воинственной и гордой семьи. Однако раньше, когда она была моложе, а её горечь и гнев на отца — сильнее, Цзысюань оставался единственной отдушиной в её жизни. Тогда потаённые мысли матери пару раз прорывались словами. — Все Цзини таковы. Это их природа: господин свёкор тоже набрал наложниц без счёта, а твоего отца породил на восьмом десятке, когда его старшие сыновья перетравили друг друга ради титула наследника, а младший сгинул на ночной охоте. Цзини не знают воздержанности, не умеют смирять жадность, стремятся только к богатствам и удовольствиям. С мечом Цзинь Гуаншань не противник ни одному другому главе ордена, но это смотря что считать за меч... Тогда отец был ещё если не сдержаннее и достойнее, то осторожнее в своих похождениях; слова матери ранили Цзысюаня. — Но Ланьлин Цзинь могущественный орден! — Ланьлин Цзинь самый богатый орден, — поправила мать. — Если считать, что это равно могуществу, то да, он могуществен. Но у Гусу Лань есть знания и репутация, у Цишань Вэнь много людей, Цинхэ Не воинственны, а Юньмэн Цзян привечают таланты. Спустя время Цзинь Цзысюань понял, что мать, пожалуй, смирилась бы с неуёмными эротическими аппетитами отца, если бы тот выбирал достойных дам и позволил законной супруге обустроить женскую половину дома по своему усмотрению, дав ей соблюсти достоинство — ну и, разумеется, обезопасив позицию её сына. Сама по себе женолюбивость Цзинь Гуаншаня не представляла большой беды — если бы его отец не предпочитал пить из корыта для свиней вместо чистых колодцев. Увы, ему, похоже, доставляло отдельное удовольствие заводить связи с самыми низкопробными женщинами, или же замужними, или же невинными безответными девицами, за которых было некому вступиться, когда правда об их неосторожности вскрывалась. Чем скандальнее, тем лучше. И разумеется, ему в голову не приходило брать их в дом наложницами согласно правилам — а также прилагать какие-либо усилия к воспитанию и обеспечению будущего своих многочисленных детей. — Это всё кровь Цзиней, — говорила матушка, вонзая иглу в вышивку, как копьё в цель. Цзинь Цзысюань двенадцати лет от роду молчал, склоняя голову над своей каллиграфией. Теперь матушка снова проводит с ним время, и вышивка в её руках как бы не та же самая. Ей плохо даются традиционные женские умения, а вышивать она за годы научилась только пион. Спина госпожи Цзинь так же пряма, в гладко убранных волосах ни следа седины, движения легки, и Цзинь Цзысюань сам не может объяснить, почему ему чудится в ней надлом.***
Глава ордена Юньмэн Цзян навещает Цзинь Цзысюаня накануне соревнований адептов, которые нынче должны пройти в Ланьлине, на горе Байфэн. Его так и представляют: глава ордена. Цзинь Цзысюань подавляет удивление и выпрямляется на своей кушетке. Он плохо выспался из-за чьего-то музицирования неподалёку от спальни рано утром и совсем не ждал гостей; все формальные приветствия давно отданы, Цзян Ваньиню нечего здесь делать. Снаружи главу Юньмэн Цзян ожидают дела поважнее и поинтереснее. Это первая ночная охота в этом году и первая после войны, ничего удивительного, что ей уделяется столько внимания. Цзысюань знает, что отец нарочно выбил себе право проводить её и намерен выложиться, невзирая на траты. — Наследник ордена, — официально говорит Цзян Ваньинь. — Глава ордена, — руки сцепляются в приветственном жесте сами собой, голова склоняется, следуя намертво вбитой привычке. Формально ранг Цзян Ваньиня выше, но Цзинь Цзысюань старше, он муж его старшей сестры и хозяин дома — Цзян Ваньинь здоровается первым. Беседа начинается с пустяков: с обмена обязательными любезностями и пожеланий здоровья. Ничего обидного в этом нет, хотя в отношении самого Цзысюаня последнее звучит двусмысленно. Цзян Ваньинь с самого начала задаёт разговору слишком вежливый тон, хотя правила позволяют поблажки: в конце концов, Цзинь Цзысюаню он законный брат*, мог бы обращаться и попроще. Цзян Ваньинь изменился с их последней встречи. Стал сосредоточеннее, угловатее, напряжённее. И выше ростом, окончательно распрощавшись с юностью. Злой огонь, кипевший в нём во время войны, улёгся, затаился; так чёрная кровь земли может гореть и под водой, не угасая и не давая дыма. Всех прочих, составляющих теперь окружение Цзинь Цзысюаня, тот видит каждый день, а потому не замечает в них нового — но Цзян Ваньинь ясно даёт ему понять, сколько времени прошло и как изменился расклад сил. Брат Яньли теперь стал очень хорош собой. Внешность он унаследовал от матери, и, в общем, не то чтобы Цзинь Цзысюань и раньше не слыхал, как его называют одним из самых блестящих молодых господ поколения. Четвёртым или пятым в списке? Цзысюань не помнит. Традиционно считалось, что первое место среди красавцев разделяют Нефриты из Гусу Лань, но сам Цзысюань считал, что там, где речь идёт об очень красивых людях, граница «больше» или «меньше» размыта и часто зависит от совсем других вещей. Нефриты ни в чём не уступают и ни в чём не превосходят друг друга, однако даже среди них выделяют старшего — за мягкость манер, любезность, приятный нрав. Если сравнивать лишь черты, сумрачная красота Цзян Ваньиня, пожалуй, ничем не уступит безмятежным, как у Будд, лицам братьев Лань. Но Цзян Ваньинь у нас божество мрачное и гневливое, да и дело ведь не в лицах... Когда-то Цзинь Цзысюань был третьим в этом самом списке «блестящих молодых господ». Только с тех пор блеск немного потускнел. — Уважаемый гость доволен гостеприимством Башни Кои? — Да, благодарю вас, — видимо, Цзян Ваньинь считает, что уже проявил обязательный минимум вежества, предписанного правилами, и без перехода рубит: — Вы не собираетесь участвовать в соревнованиях? — Вы шутите? — помолчав, спрашивает Цзинь Цзысюань. — Нисколько, — Цзян Ваньинь пожимает плечами, проворачивает кольцо на пальце. — Сестру беспокоит ваше затворничество. Вы в своём праве, вы наследник ордена, вздумай вы участвовать, никто не стал бы возражать. Честно сказать, я думал, что вы и будете. Цзинь Цзысюань тратит несколько вдохов, ища слова. — Боюсь, от меня меньше толку в ночной охоте, чем раньше, — наконец, говорит он. Цзысюань всё ещё не определился, издевается ли над ним Цзян Ваньинь, выполняет просьбу Яньли или у него просто после войны не всё в порядке с головой. Цзян Ваньинь снова раздражённо шевелится на своём месте. — Вы могли бы принять участие хотя бы в состязании на тренировочных площадках. Для ночной охоты, я согласен, ещё рано, но... — Прекратите, — не выдерживает Цзинь Цзысюань. — Один мой... знакомый заклинатель в начале войны лишился золотого ядра в плену, — после пары мгновений тишины роняет Цзян Ваньинь, и Цзинь Цзысюань изумлённо вскидывает глаза, но тот уже говорит о другом: — Ваши духовные силы при вас, меч вам послушен. Не умение быстро бегать и ловко махать клинком делают заклинателя заклинателем. Есть техники, которые позволяют использовать меч на расстоянии, и мастера, которые их применяют в настоящем бою. В нашем поколении это Лань Ванцзи и Вэй Усянь, мне такие приёмы всегда удавались хуже, но я уверен, что ваш отец сможет сходу назвать ещё несколько имён. Ланьлин Цзинь может себе позволить найти для вас лучшего наставника. Цзинь Цзысюань хлопает глазами и то ли кивает, то ли мотает головой — прямо сейчас всё, что говорит Цзян Ваньинь, кажется невыразимым бредом, а следом за растерянностью подступает гнев. Пятым, вдруг вспоминает он. Цзян Ваньинь был пятым из «самых блистательных юношей», а четвёртым — Вэй Усянь. — Откланиваюсь, — Цзян Ваньинь прислушивается к звукам за дверью, стремительно поднимается и отвешивает положенный поклон уже на ходу, взвихрив воздух лилово-пурпурными шелками. — Надеюсь увидеть вас на соревнованиях, молодой господин Цзинь. Хотя бы среди зрителей. Когда за гостем закрывается дверь, Цзинь Цзысюань долго переводит дух в одиночестве, пытаясь упорядочить мешанину мыслей в голове. Затем вызывает слугу и требует зеркало. Он с детства был чистоплотен и внимателен к своей внешности, быть может, даже с избытком («это всё изъян Цзиней, это их кровь, от таких желаний не отмыться; Цзини не знают сдержанности, лишь стремятся к удовольствиям»). Вот и сейчас: волосы гладко убраны под нефритовую заколку, белоснежный ворот нижнего одеяния и отливающие золотом складки верхнего, тонкие переливы оттенков на богато вышитых рукавах: алый, цвета заката, и зелёный, цвета хвои. Есть две вещи, о который Цзинь Цзысюаню стоит поразмыслить: он совершенно не помнит, как выбирал этот наряд и отдавал распоряжения насчёт одевания; и до прихода Цзян Ваньиня он не просто не собрался появляться на соревнованиях — такая мысль даже не приходила ему в голову.***
Это вовсе не то блистательное и многолюдное зрелище, которое Цзинь Цзысюань помнит по прежним временам. Во-первых, накрапывает дождь, а небо затянуто тучами. Во-вторых, среди выстроившихся рядами адептов в орденских цветах слишком много новых лиц. За исключением, может быть, Ланьлин Цзинь — впрочем, отец расстарался, это понятно. И совсем нет красно-белых одеяний с символом солнца. Солнца нынче нет и не предвидится, при таких-то тучах... Больше всего чужаков среди одетых в лиловое. Это не удивительно: после войны кланы восполняли потери в своих рядах всеми возможными способами, а Юньмэн Цзян пришлось восстанавливаться почти из ничего. Впервые за десятилетия великие ордена были столь снисходительны к соискателям, набирая людей из бродячих заклинателей и малых кланов. Непогода тоже понятна: всякая нечисть противна природе вещей. Если нечисть слишком сильна или же расплодилась свыше разумного, тут же жди бедствий и несчастий, проливных дождей, бурь и палящих засух. Весна выдалась исключительно затяжная и сырая, дамбы размыло, того и гляди разольётся Хуанхэ — и вот тогда мало никому не покажется. Добро, если обойдётся нашествием речных гулей, а если не повезёт, то и Бездонный омут из Цайи сойдёт за мелочь. Цзинь Цзысюань удерживает любезное выражение лица, приветствуя почётных гостей, кивает и даже улыбается. Яньли со своего места сияет улыбкой совершенно искренней, и на миг мир вокруг как будто светлеет безо всякого солнца. Разумеется, она тоже здесь — как и матушка, как и Гуанъяо с Цинь Су. Слуги устраивают Цзинь Цзысюаня рядом с женой и приносят для него отдельный столик: лишнее подтверждение, что его здесь не ждали. Предсказуемо и даже здраво, но всё же нехорошо. Цзинь Цзысюань из-под ресниц рассматривает гостей. Не Минцзюэ бледен и почти гудит от напряжения, как перетянутая струна гуциня. Его тоже здесь не ждали, и Цзинь Цзысюань смотрит на него с приязнью, как на товарища по несчастью: Цзинь Гуаншань полагал, что из Нечистой Юдоли будет Не Хуайсан с кем-нибудь из старших советников, в гостевых покоях едва успели поменять обстановку, заменив картины и ширмы на стойки для оружия и курильницы для благовоний. Не Минцзюэ едва кивает в ответ на приветствие, но смотрит пристально. Впрочем, когда Цзысюань оборачивается к нему снова, взгляд уже обращён на стрельбище, а лицо главы Цинхэ Не равнодушно. А вот и Будды, сидят напротив. Будда благостный чуть улыбается уголками губ, смотрит прямо и учтиво, без следа жалости или удивления; чуть наклоняет голову, заметив чужой интерес. Будда отстранённый сидит подле него прямо, будто палку проглотил, больше похожий на большую фарфоровую куклу, чем на человека. Цзинь Цзысюань моргает. Лань Ванцзи не участвует в соревнованиях? Лань Сичэнь не пустил его на стрельбище? Цзысюань переводит взгляд на ровный строй учеников в белом, эту заметно подмокшую и пожухшую новую поросль Облачных Глубин; Лань Ванцзи определённо придал бы ей свежести. Цзян Ваньинь сидит чуть дальше, Цзинь Цзысюаню виден только его резкий профиль. Внизу, у подножия помоста ученики продолжают истязать мишени. Среди них есть несколько действительно отличных стрелков, но Цзысюань поневоле вспоминает другую ночную охоту и другие соревнования, и эти воспоминания оставляют тяжесть на его сердце. Слуги начинают разносить гостям горячие закуски и напитки — сообразно времени года и погоде. Между Лань Сичэнем и Гуанъяо завязывается тихая беседа. Стрелы со стуком вонзаются в мишени. Обычные звуки для такого собрания, и Цзинь Цзысюань поневоле чуть расслабляется. Даже несколько взглядов, брошенных на него искоса, не задевают: стоит почаще появляться на людях, и его кушетка скоро перестанет быть всем интересной. Он настолько погружается в свои мысли, что стремительный промельк движения напротив застигает его врасплох: чёрные с зеленью одежды, широкие плечи. Хвост длинных чёрных волос скользит по гладкой древесине помоста, уже отсыревшей, невзирая на навес. Тихий стук палочек, которые аккуратно укладывает на свой столик рядом с тарелкой Лань Сичэнь. Вздохи. Не Минцзюэ покинул собрание до завершения соревнований по стрельбе.