***
За пару часов сложить паззл из трёх тысяч деталей без какого-либо конкретного рисунка кажется элементарной и простой задачей, а вот признаваться самому себе в том, что всегда являлся хорошим примером плохого человека, и тщетно пытаться найти в себе хотя бы намёк на раскаяние — это настоящая пытка. Совесть не работает сама по себе. Она не встроена в человека изначально. С самого момента его рождения он чист от привычных человеческих понятий и предрассудков. Если «удалить» из взрослого человека всё то, что было ему навязано родителями и обществом, то он начнёт потакать себе и своим собственным желаниям, не задаваясь вопросами о том, какие за этим последуют последствия и будут ли его потребности противоречить чьим-то другим. Его это попросту не будет волновать. Кто-то твердит: «Ты вправе жить так, как хочешь, до тех пор, пока это не мешает жить другим.» Якобы кури, если хочется, но только в специально отведённых для этого местах. Той же фразой оправдывают людей, чей вес превышает три сотни килограмм благодаря бесконтрольному поглощению вредной пищи. Или тех, кто имеет проблемную кожу лица, но не видит в этом ничего плохого и даже не собирается что-то с этим делать. Примеров масса. Вместо того, чтобы предпринять какие-то действия, дабы улучшить качество своей жизни, эти люди пытаются заставить самих себя поверить в то, что их и так всё устраивает, что они нравятся себе со всем этим лишним весом, прыщами, шрамами и прочими недостатками. Они обманывают в первую очередь себя, а затем и всех остальных, кидаясь на любого, высказавшего своё «фе», с криками: «Шовинистическая свинья! Как ты смеешь лезть не в своё дело! Каждый имеет право жить так, как он хочет!». Да ну? А если кто-то хочет жить как шовинист? Являются ли нападки в его адрес ущемлением его права жить так, как он хочет? Парадокс? Или здесь в ход пойдёт знаменитое: «Это неправильно, так нельзя!»? А кто сказал, что неправильно и нельзя? С чего вообще эти люди взяли, что их внешний вид не мешает жить другим? Хочешь выглядеть уродом — выгляди, но только в специально отведённых для этого местах. Иными словами: а как понять, что именно может мешать жить другим людям? Ты должен постоянно задаваться этим вопросом, прежде чем сделать что-либо, беспокоясь о незнакомцах и их нежных чувствах? А если ты не хочешь этого делать? А если беспокойство о других людях мешает тебе жить так, как ты желаешь? Ты обязан начать противоречить самому себе? Ущемить своё право жить так, как тебе хочется, потому что это «мешает» кому-то? И так должен думать каждый, становясь загнанным в рамки противоречивых общественных норм лицемером? Что за круговорот тупости. Сора прокручивает в голове мысль о том, что убил какого-то там парня, и приходит к двум выводам. Первый: ему всё равно и он считает это нормальным. Сора не обязан переживать за кого-то другого и испытывать муки совести. Второй: он тщетно пытается наковырять в себе хоть какое-то подобие раскаяния в содеянном, потому что он привык думать, что подобное чувство испытывают обычные люди в нормальном обществе, где убивать кого-либо, пусть даже не нарочно, не считается нормой; сам факт наличия этих вялых попыток с учётом первого вывода говорит Соре о том, что совесть, как и многие другие чувства, — искусственные, придуманные и навязанные самими людьми. В природе же такого явления просто не существует. Чувство вины, взращённое в человеке обществом, зачастую сопровождается неприятными физическими ощущениями и негативными мыслями, то есть оно направлено на саморазрушение; а инстинкты, заложенные природой, трубят о необходимости выживания, чему как раз-таки препятствует любая отрицательная энергия. Столкновение этих вещей друг с другом ведёт к внутреннему конфликту и, как правило, всевозможному отрицанию фальшивых эмоций, что является закономерной защитной реакцией, заложенной в человека изначально. Люди же почему-то избавляются от занозы, попавшей под кожу. Одёргивают руку от огня. Прекращают общаться с другими людьми, которые по каким-то причинам перестали им нравиться или не нравились изначально. Люди отторгают всё «инородное», способное им навредить. И это нормально. Следовательно, хочешь выжить — будь эгоистом, думай только о себе. Это естественно. Чем больше Сора погружается вглубь своего сознания, тем сильнее убеждается в том, что никогда не был нормальным или хотя бы обычным человеком. Почему-то раньше он предпочитал не заниматься самоанализом и не думать о подобных вещах, боясь прийти к тем выводам, к которым пришёл за последние три дня, а сейчас ему кажется, что он впервые за долгое время обретает ту самую гармонию с собой: принимает себя таким, какой он есть на самом деле. «Познать себя? Если бы я познал себя, я бы в страхе убежал.» — Что за человек сказал эту глупость? Бояться нужно неизвестности. Истина может оказаться не такой уж и неприятной, какой её рисует взволнованное подсознание. Оно вообще любит утрировать всё подряд: превращает кофту, висящую на стуле, в ужасного монстра, чьи глаза пугающе сверкают во тьме желанием сожрать тебя заживо. А стоит включить свет в комнате, как чудовище превращается в знакомый элемент одежды, чьими глазами были пуговицы, поблёскивающие отражённым из окна лунным свечением. Так и для Соры всё то, что он познаёт о себе в процессе самокопаний, кажется ему очень знакомым, а от того и нормальным. Какой-то инстинкт подсказывает о чужом приближении. Парень косит взгляд на массивную железную дверь, уверенный, что сейчас кто-то её откроет. Сора принимает сидячее положение, гипнотизируя плоскую вытянутую металлическую ручку, и вскоре она действительно поворачивается вниз. — Я уже начал думать, что ты ко мне никогда не зайдёшь, — ехидно усмехается Ямарута при виде главы Охотников. — Не было необходимости, — спокойно отзывается он, цепляя пальцами стул, расположенный за пустым широким металлическим столом в центре камеры. Томо ставит его с короткой стороны столешницы и садится, оказываясь напротив парня в метре от него. — Тебе обязательно нужен повод, чтобы увидеться со мной? — тем же тоном фыркает Сора, немного обидевшись. — А если я тут с ума схожу? Места себе найти не могу? — Только не говори, что не понял, что за тобой все эти дни постоянно следили. Парень закатывает глаза. — Ни камер, ни окошка. Очевидно, одна из стен ненастоящая, а так как я был без сознания, когда попал сюда, и не знаю, какая именно из стен — фальшивка, я по очереди пялился в каждую, чтобы моим надзирателям не было скучно, — с усмешкой признаётся он, бегло осматривая всё помещение вновь. — Это на тебя похоже. Томо не в настроении, хоть и мастерски делает вид, что это не так. Ямарута, к своему удивлению, быстро это замечает, вздыхает и решает перевести тему. — Что-нибудь удалось узнать? — Сначала расскажи, что ты помнишь. — Всё то же самое. Если конкретно про тот день, то я сидел у тебя дома и игрался с Призраком. Потом он начал проситься в подъезд, ну я и выпустил, но сам никуда не выходил… — Она. — Чего? — Призрак — это кошка, — чуть отстранённо объясняет Томо, вспоминая собственное изумление, когда понял, что кот — не кот вовсе. — Сложно сказать, ты ли её убил. — Убил?.. — Её нашли в лифте. Я решил убедиться на всякий случай и проверил, это правда Призрак. Не знаю, направлялся ли ты к кому-то конкретному, но эта кошка была первой, кого ты мог встретить на своём пути. — Да зачем мне убивать кошку?! — возмущается Сора. — Она-то ни в чём не виновата! — А Кода разве виноват? — осаждает брюнет. — Откуда я знаю? Может, он никогда мне не нравился. — Он был твоим учеником. Практически другом. — Ну и что с того? Собственные друзья тоже могут не нравиться. Я его вообще не помню. Мне плевать на него. — Сейчас тебе может и плевать, — спокойно соглашается Томо. — Но что с тобой будет, когда ты его вспомнишь? — Ну окей. Погрущу немного. Дальше что? — начинает раздражаться Сора. — Проехали. Рассказывай, что было потом. Ямарута недовольно сопит и продолжает с того места, на котором остановился: — Потом я подумал заказать что-нибудь поесть, но решил, что не стоит этого делать, и пошёл готовить сам. Я постоянно отвлекался на смешные видосы и потягивал чай, как вдруг кто-то постучал в дверь. Я сразу понял, что это не мог быть ты. Нахрена тебе стучать, если у тебя есть ключи от квартиры? Но я решил проверить, подошёл к двери и… — Сора хмурится, нервно кусая губу. — Всё. В следующий раз я открыл глаза в тот момент, когда лежал на асфальте в луже собственной крови, а на меня сверху вниз смотрела та бешеная баба. — То есть, ты не помнишь, что успел натворить? — Не помню. А про этого… Коду, или как там его, мне та ненормальная рассказала. Томо снимает пластину-телефон с уха, разворачивает экран, выводя на него изображение с фотографией сивого паренька с железными челюстями, и показывает Соре. — Это Кода. Не узнаёшь? Парень всматривается и скептично фыркает. — Видел его как-то раз у Ская в кабинете, но больше ничего о нём не знаю. — Мадзера тоже убит, — продолжает озвучивать список Томо. — Одно могу сказать точно: это сделал не ты. — Извини, если я повторяюсь, но на него мне тоже плевать, — сообщает Ямарута. — Его-то я знал, но он мне был никем, так что… — он равнодушно пожимает плечами. — А что по поводу Роши скажешь? — Роши? — взгляд Ямаруты меняется. — Его тоже?.. — взволнованно выдыхает он, сглатывая. — Нет. Не совсем, — уклончиво сообщает Томо, внимательно наблюдая за реакцией парня. — Ты отрезал ему руку. «Сделал что?» — застревает в глотке Соры, раскрывшего рот, но так и не издавшего ни звука. В горле резко пересыхает. — Ну хоть на него тебе не наплевать, — усмехается Томо и меняет одну фотографию на другую. — Тебя давно там не было, так что не удивлюсь, если ты и их забыл, поэтому на всякий случай спрошу: помнишь, кто эти люди? — Помню, конечно, — с нервной усмешкой кивает Сора, придвигаясь ближе к фото, на котором запечатлён лысый морщинистый старик в белой рубашке и повязанном на груди чёрном фартуке. Мужчину, пытающегося выглядеть сурово для фото, мнёт за щёки хохочущая девочка, которой на вид не дашь больше двенадцати лет. — Тод и Анемон. Брюнет коротко вздыхает и убирает пластину. Соре не нравится эта недосказанность. — Эй-эй-эй, а с ними-то что?! Ты же не просто так спросил про них! — Не просто, — чуть помедлив, соглашается Томо. — Что с ними случилось? — Убиты. — Кем? — Тобой.***
Раньше Кенджи не стеснялся быть обнажённым перед Рёмой, ведь никакого сексуального подтекста не присутствовало, парень вообще не позволял себе думать о том, что что-то подобное может оказаться уместным. Ему приходилось раздеваться по двум схожим между собой причинам: чтобы снять-надеть протез для лёгкой регулировки или же для полной замены в случае, когда становилось понятно, что размер каждой детали должен быть пропорционален вновь подросшему телу. Зачастую все плановые и внеплановые осмотры проводил лично Рёма, он же оформлял парню болезненные уколы с витаминами и необходимыми организму веществами, которых порой не хватало киборгу, чьи кости заменены на импланты. Так что Кенджи быстро привык к тому, что мужчина видел его без одежды. К тому же Рёма никогда не смотрел на него с изучающе-брезгливым выражением, на которое парень нередко натыкался в обыденной жизни даже будучи полностью одетым. Теперь же, когда Рёма избавляет его от одежды вовсе не ради осмотра, Кенджи хочет провалиться под землю от стыда. Он и так относится к своему телу с неким презрением, можно даже сказать с отвращением, ведь все эти железяки — это бездушное барахло, неживое тело. Оно не способно чувствовать и передавать ощущения. Оно даже выглядит, по мнению парня, отталкивающе. Всю жизнь он заострял внимание только на этом недостатке, совершенно забывая про все свои многочисленные, но очень мелкие и практически незаметные шрамы. Они казались мелочью по сравнению с громоздкими протезами, но теперь, когда парню приходится стягивать с себя тряпки, чтобы любимый человек имел возможность трогать его везде, где захочет, шрамы бросаются в глаза хуже всех железяк. Да и не только шрамы: собственное тело везде ощущается недостаточно хорошим. Протезы хотя бы идеальны по меркам инженерии, а вот в том, насколько идеальна оставшаяся физическая часть Кенджи, сам он не уверен. Все эти мысли внезапно вспыхнули в его голове как раз из-за осознания того, как именно на него смотрит Рёма: он всегда наслаждается тем, что видит, когда Кенджи снимает одежду. И дело тут, опять же, не в железе. Мужчина не проявляет нарциссизма и вовсе не оценивает то, как хорошо сделана его работа: он получает удовольствие от возможности видеть и касаться самого Кенджи — настоящего, живого, тёплого. И ему, похоже, всегда будет мало. Рёма не столько любит тащить парня в постель при любом удобном случае, сколько просто не отказывает себе в желании поддаваться всем сиюминутным порывам и делает то, что ему хочется. Он слишком долго отказывал себе в этом, но больше нет необходимости мучить себя. В этот раз Рёма застаёт его сидящим на краю кровати и располагается на полу между ног парня, складывая руки у него на коленях. Мужчина не удерживается: лезет обниматься и, не встречая сопротивления, стягивает с киборга тонкую толстовку. Тот шумно втягивает воздух в лёгкие, когда его невесомо целуют за ухом, и прикрывает глаза. Кенджи знает, что Рёма хочет его просто отвлечь. У них, вообще-то, назревает еще один серьёзный разговор. В последнее время их количество просто зашкаливает. Рёма прихватывает тонкую кожу шеи губами и спускается ниже, щекотно лижет ключицы, снова целует и замирает в области груди. Мужчина слегка отстраняется и обрисовывает кончиками пальцев контуры старого шрама толщиной с ребро ладони. Пожалуй, это единственный шрам на теле парня, который видно даже издалека. — Может, расскажешь что-нибудь о себе, наконец? — спрашивает киборг чуть более холодно, чем собирался. Рёма даже ёжится от этого тона, понимая, что избегать разговора и дальше уже не получится. — Мне безумно интересно послушать о том, откуда ты знаешь Ская. — Это долгая история, — горько и вяло усмехается Рёма, вновь пробуя отвлечь парня на физические ощущения, но тот перехватывает его запястья и заставляет посмотреть себе в глаза. Рёма тяжело вздыхает, понуро опуская голову. Он сам проболтался, так что отпираться бесполезно, благо у него было время подготовиться к рассказу. — Ладно… Я в теме киборгизации верчусь с самого детства, отсюда же пошла любовь к программированию и ещё парочке связанных с этим хобби. К двадцати годам я был уже, ну, практически лучшим. А когда тринадцать лет назад я нашёл тебя и понял, что с тобой нужно бежать в другой город, то осознал, что меня никто отсюда не выпустит. Нужно было разрешение, чтобы покинуть Тэрроз, а давать его потенциально лучшему инженеру ни за что бы не стали. Проблема крылась именно в том, что я был «практически» лучшим, — Рёма фыркает и стыдливо отводит взгляд. — Я не смог взломать базу данных человека, ответственного за принятие таких решений, чтобы собственноручно выдать себе от его лица необходимые документы, и в отчаянии обратился за помощью к его молодому заместителю. — Им был Скай? — Верно. Он согласился помочь. Не знаю, почему. Он не стал ничего спрашивать и просто помог убраться отсюда. — Было что-то ещё? — Да, — вздыхает Рёма. — Я таки стал лучшим, — пренебрежительно хмыкает он. — Но об этом тогда мало кто знал. Вскоре, через несколько лет после моего отъезда, с Дайлером случилось кое-что неприятное. И… в общем… В один день он лишился брата и невесты. Не знаю, что именно послужило причиной, может быть, братская любовь оказалась сильнее, но Скай не захотел очернять имя своего родственника тем, что он натворил, и связался со мной, огласив очень необычную просьбу. — Что за просьбу? — Он взял себе имя мёртвого брата и попросил переделать всю историю и документы таким образом, будто тем, кто погиб, был младший брат, а не старший. Представляешь, какой шум поднялся? Многие решили, что посходили с ума, ведь они ещё вчера называли парня одним именем, а теперь он назывался другим и уверял, будто привычка меняться именами у них с братом из детства пошла. И вот якобы шутка затянулась, а после смерти брата он решил «рассказать правду». Но все поверили. Потому что его брат при жизни занимался ровно тем же. И потому что… —…всем просто наплевать, — чуть удивлённо констатирует Кенджи. — Именно. — Поэтому он тебя так боится? — осеняет парня. — Потому что ты знаешь правду. А что с Томо? — Я просто справки навёл, — пожимает плечами Рёма. — Теперь-то это для меня не проблема. У меня пароль на телефоне сложнее, чем защита дата-центров в Тэррозе, — самодовольно улыбается он, нисколько не преувеличивая. — А что по поводу меня? — продолжает допрос киборг. — Ты когда-нибудь собирался рассказать мне о том, что я родом вовсе не из Тэнри? — Тебе не обязательно было знать это, — хмурится мужчина. — А зачем? В Тэррозе у тебя никого не осталось, тебе нечего было делать в нём. Я и молчал про свою семью лишь потому, что не хотел, чтобы у тебя появилась причина вернуться туда, ведь… — Рёма замолкает, осёкшись. -…ведь ты боялся, что меня снова найдут и на этот раз точно убьют, — подсказывает Кенджи. — Ты же сам недавно сказал это, помнишь? По телефону. Ещё до того, как приехал сюда. Если бы речь шла о простых наёмниках, то тебе не составило бы труда нанять мне и своей семье охрану, а то ещё кого похуже. Обычных убийц ты не боишься. А вот железные — это другой разговор. И если бы я узнал про твою, а соответственно и про свою семью и захотел бы с ней увидеться, то вывел бы железных и на этих людей. Так что, забрав меня с собой и уехав, ты уберёг меня, а скрыв от меня свою семью — уберёг своих родных. Рёма только сдержанно кивает, поджимая губы. — Получается, я всю жизнь живу во лжи, — подытоживает киборг, роняя лицо в ладони. Спустя пару секунд он вновь смотрит на загнанного в угол мужчину. — Мой отец мне лишь отчим, семья у меня неродная, тело у меня не своё, город мне чужой… Я всегда знаю меньше, чем ты. В моей жизни было хоть что-нибудь настоящее? Инженер продолжает молчать, растерянно бегая взглядом по всему вокруг. Он хочет возразить и убедить парня в том, что он себе лишь накручивает, но понимает, что его недоумение, в общем-то, обоснованное. Киборг мыслит верно, но идёт совсем не к тому выводу, к которому стоило бы. — Ну? Хоть что-нибудь? Или ты сейчас со мной лишь потому, что за свою семью переживаешь? — Ты тоже её часть! — не выдерживает мужчина, выпаливая фразу прямо в лицо опешившему парню. — Господи, какой же ты… Ох… Если ты, тупица, сомневаешься в том, что я тебя люблю, то ты самый глупый человек на свете, — искренне заявляет Рёма, протяжно застонав от абсурдности мыслей киборга. — Но это не отменяет того факта, что я действительно переживаю. Но за всех вас, а не за кого-то одного! Ясно тебе? — он наклоняется к парню и стучит костяшками кулака ему по лбу, намекая на то, что он придурок. — Нет, ну-ка погоди, давай разберёмся! — не унимается Кенджи, всё-таки немного остыв после этих слов. Рёма что-то тихонько рычит сквозь зубы, но терпеливо сидит на месте. — Ты боялся, что я могу стать причиной гибели твоих близких? — Да… Я не исключаю того, что мог бы винить тебя в этом, но уверен, что ты сам винил бы себя не меньше, случись что-то подобное, — с трудом признаётся Рёма, протяжно вздыхая. — Тут ты прав… Теперь всё понятно, — Кенджи зачем-то прикасается к шраму на груди холодными металлическими пальцами. Он не ощущает текстуру и температуру кожи, лишь сопротивление неровной рубцовой поверхности. Парень внезапно даже для самого себя меняет тему разговора: — Ты ведь знаешь, что я очень смутно помню своё детство до того, как у меня появились эти протезы… То есть, я вообще почти ничего не помню. — Психолог сказал, что это защитная реакция, — с видом побитой собаки произносит Рёма. — Твоё сознание заблокировало все воспоминания вплоть до того дня, когда случилось… то, что случилось… — Да, — парень, немного подумав, улыбается и чмокает мужчину в уголок губ, приободряя его, — но когда после того разговора по телефону с тобой я понял, что не мог в таком состоянии позвать на помощь сам, то кое-что всё-таки вспомнил. — И что же? — Имя.***
— Я… Слова Охотника выбивают почву из-под ног. Возмущённый озвученным заявлением, Сора даже пытается вскочить с кровати, но тут же падает обратно и мотает головой. Заново прокручивает в ней тот день, надеясь, что сокрытые его собственным сознанием воспоминания всё-таки появятся и убедят его в том, что слова Томо — ложь и ничего более. Но он не помнит. Не может вспомнить. — Я тебе не верю, — выдыхает, наконец, Сора, стараясь распутать комок смешанных чувств и обуздать каждое из них. Раздражение, возникшее от мысли о том, что брюнет лжёт, стремительно перерастает в неконтролируемую злобу, захлёстывающую разум. — Я тебе не верю! — повторяет Ямарута громче, впиваясь пальцами в край кровати так, что белеют костяшки. Томо не меняется в лице и продолжает наблюдать. — Почему? — Я не мог этого сделать! Не с ними! — Ты плясал под дудку другого человека и делал всё, что он тебе скажет. Сора долго молчит, лихорадочно раздумывая над этими словами, а затем зло усмехается, растягивая губы в кривой улыбке: — Так же, как это было с тобой? Сколько я плясал под твою дудку? Месяц? Я каждый раз искал в себе хоть немного желания сопротивляться этому, но постоянно поддавался, как полоумный придурок воспринимая каждое твоё слово как неопровержимую истину, — Сора глухо смеётся, прикрывая глаза ладонью. Впрочем, вскоре его смех обрывается коротким вздохом: парень смотрит исподлобья на напрягшегося такой переменой настроения Охотника. — Так, может быть, мы всё это время искали тебя? — Сам-то понял, что сморозил? — фыркает Томо со смесью недоумения и раздражения в голосе. — На кой хуй мне полоскать тебе мозги, чтобы ты слушался, если ты и так меня слушаешься по собственному желанию? — А откуда я знаю? Ты мне скажи! Может, ты руководствовался тем, что однажды моё желание может поменяться? Не стерпел бы этого? Скажи, а? Ну точно! Держать на поводке послушную собачонку в лице одного из сильнейших железных — это ведь тешит самолюбие, верно? Особенно когда знаешь, что ради тебя он сделает всё, что угодно. Так ведь можно вообще никого не бояться: перерезать всех, кто не нравится или может стать препятствием. Блять, если подумать, у тебя даже алиби есть! Якобы ты был одним из тех, кто создал вокруг меня искусственную среду, в которой я жил. Типа чтобы не вызывать подозрений. И пришёл спасать меня от тюрьмы и ебучих наёмников тоже лишь за тем, чтобы потянуть время для себя и… — Ямарута, — перебивает Томо, заставляя парня прервать поток бреда и заметить резкую смену обстановки, — убери от меня лезвие.***
— Тише, Кенджи, тише… Ты такой громкий… Парень останавливается и переводит сбитое дыхание, нависая над инженером. Мышцы внизу живота продолжает скручивать приятной судорогой, от которой так и хочется закатить глаза и просто рухнуть. — Прости, — бормочет Кенджи понизившимся голосом. — Это плохо? — Нет, — смеётся Рёма, — но соседи могут начать завидовать. — Да мне всё равно, — выдыхает парень, наклоняясь чуть ближе и делая новый толчок. Рёма тут же вцепляется пальцами в подушку под своей головой и закусывает губу, тихо застонав. Для Кенджи секс всё ещё кажется чем-то таким, что не должно быть ему доступно. В семнадцать лет он был уверен, что переспать с ним захочет только больной на голову человек, повёрнутый на киборгах, которому было бы совершенно наплевать на самого парня в отличие от его протезов. Кенджи даже натыкался на форумы, где подобные извращенцы излагали свои желания, описывая их в мельчайших подробностях, благодаря чему парень знал, что некоторые люди были бы не прочь попробовать на себе фистинг с использованием протеза руки. Чуть более безобидная часть подобного сообщества предпочитала садо-мазохистскую модель отношений, где нижний вылизывал бы каждый миллиметр железа своему хозяину-киборгу. Кенджи ознакомился с темой подробнее и, поразмышляв несколько дней, убедился, что это не для него, но иных возможных вариантов он для себя больше не видел. К тому же уже тогда он понимал, что неровно дышит к своему отчиму, но считал эти мысли и влечение ненормальными и упорно отгонял их подальше от себя. Ему казалось, что рассчитывать на взаимность, будучи родственником, к тому же наполовину состоящим из железа, было верхом идиотизма. И он ни за что бы не поверил, что однажды будет делать с Рёмой такое.***
Сора даже не обратил внимание на то, как он вместе с Томо оказался у другого конца камеры. Брюнет, вынужденный отступать назад, упирается спиной в стену уже секунд десять, а гарпун хвоста Ямаруты висит в воздухе в опасной близости от его груди в области сердца. Сора выглядит немного растерянно, совершенно не помня, как начал надвигаться на Охотника, но убирать оружие не торопится. Томо тоже не спешит обезвреживать Ямаруту. Во-первых, это может напугать и разозлить парня лишь сильнее. Во-вторых, подобное означало бы, что брюнет его боится, но это не так, а значит будет лучше сохранять спокойствие и дальше, пусть даже жизни Охотника угрожают. В который раз. — Не знаю, каким образом ты пришёл к своим выводам, но это чушь полная, — медленно выговаривает Томо. — Докажи, — требует Сора. — Я никогда не приказывал тебе убивать кого-либо. — Это всего лишь слова! — И тем не менее это правда. — Но я не могу это проверить, а ты, выходит, не можешь доказать, — усмехается Ямарута. — Знаешь, у меня кончается терпение. — Ладно, твоя взяла, — недовольно вздыхает Томо, понимая, что желаемого результата добиться не получилось, а значит можно попытаться успокоить Сору. — По поводу Тода и Анемон я действительно соврал. Эмоциональные всплески, помнишь? Это могло сработать, — сразу объясняет он, видя, что результат получается ровно противоположным — парень практически в ярости. — Сука, — ядовито выплёвывает железный и снова смеётся. — Какая же ты сука! — рычит он, подходя ближе. — Тебе так нравится издеваться надо мной?! — Отчасти, — пожимает плечами Томо, на секунду перестав относиться к своему положению серьёзно, но тут же осекается при виде чужого оскала и спешно добавляет: — Неудачная шутка, согласен. Сора хватает Охотника за горловину расстёгнутой кожаной куртки левой рукой, собираясь ударить его, но так и не ударяет, оставляя сжатый до боли правый кулак на уровне бедра. — Шутка, значит? Для тебя это всё шуточки, да? — шипит он сквозь зубы. — Знаешь что? Давай так… Если ты соврёшь мне ещё раз, я тебя убью — и мы на этом закончим. Потому что я заебался жить во лжи! — Интересно, и кто же в этом виноват? — наиграно удивляется брюнет и, в ответ на вопросительно-злое выражение лица парня, окидывает его взглядом с головы до ног, как бы намекая. — Хочешь правды? Будет тебе правда, — сдаётся он, легко отбрасывая от себя чужую ладонь. Томо не сразу замечает, что внезапно сам распаляется и не может совладать с этим. Словно это не он потратил несколько месяцев на то, чтобы научиться в любой момент брать верх над эмоциями. — Я хотел увидеть твою тупую рожу, когда ты сам всё вспомнишь и поймёшь, но, видимо, опять придётся разжёвывать за тебя, — вздыхает Томо и делает шаг вперёд, упираясь солнечным сплетением прямо в кончик лезвия хвоста. Сора инстинктивно отступает назад. — То, что с тобой сейчас происходит — это твоя вина. И дело даже не в том, что ты кому-то насолил много лет назад. Таких людей много. Если бы тебе решил мстить каждый из них, то все они сами поубивали бы друг друга за право быть первым. Суть не в этом. Полгода назад ты сам вынудил меня пристрелить тебя, но я этого тогда ещё не знал. Понятия не имею, догадывался ли ты, что тебя спасут, или действительно рассчитывал умереть; в любом случае, ты выжил, поплатившись памятью. И все эти полгода я считал, что буду виноват в том, что тебе придётся прожить свою жизнь дважды, и полагал, что ты возненавидишь меня за это. Не в шутку. Не так, как это обычно у нас бывает. А взаправду. Я, блять, боялся этого, — Томо цедит последнюю фразу с большим трудом. — Но в какой-то момент начались эти убийства и мне пришлось появиться в твоей жизни, наплевав на последствия возвращения твоей памяти, чтобы не дать Скаю запереть или убить тебя. Ты так, блять, расстроился, когда услышал, что я смогу жить с твоей кровью на руках, но я тебя ещё больше удивлю: я смог бы жить даже если бы ты сошёл с ума от собственных воспоминаний. Но жить с осознанием того, что в твоих глазах я стану ничем не лучше тех палачей из тюрьмы… — Томо взъерошивает волосы, стараясь наскрести в себе силы произнести фразу до конца, и вздыхает, немного растерянно пожимая плечами, — ну, наверное, я бы не смог. Он бы сломался, как ломаются все обычные люди. Сора шумно сглатывает, упёршись поясницей в столешницу. Расстояние между ним и Охотником всё ещё составляет примерно полметра, а кончик лезвия продолжает целиться мужчине в грудь. Парень впервые видит его таким потерянным. Это настолько непривычно, что кажется неправильным. — И что… — Ямарута запинается, стараясь не обращать внимание на смешанные чувства. — Что изменилось? Я всё ещё могу начать считать так, когда вспомню всё, — выговаривает он неуверенно. — Да, но ты же сам себя убил. Моими руками, — теперь уже напирает Томо. Он делает ещё шаг вперёд, из-за чего лезвие слегка колет кожу через одежду и покорно отклоняется назад, чтобы не разрезать плоть. — Не подходи, — сипит Сора, запоздало осознавая, что значат слова брюнета. — Ты же понимаешь? Если с учётом этого ты всё вспомнишь и возненавидишь меня, то ты сам же… — Не подходи! -…лишишь себя единственного человека, который, несмотря на всё дерьмо, что ты делал, был на твоей стороне. — Нет… Нет, я не мог, — выдыхает Сора, сгибаясь пополам. — Я не мог заварить такую кашу… Я не мог!.. — парень вскидывается и, испугавшись, что Томо подошёл слишком близко, толкает его от себя. — Уйди! Нет! Ты опять врёшь мне! — Тогда почему ты так реагируешь? — резонно замечает он, снова приближаясь. Сора жмурится от его слов как от хлёстких пощёчин и отворачивает голову. — Ты же хотел правды, разве нет? — Я сказал отойди, блять, от меня! — орёт железный, снова отталкивая Охотника, и замирает, осознав, что в этот раз сделал это не руками.***
— Что? К-куда?.. Эй, погоди, что ты!.. Не-не-не, это же, ну, эй, я серьёзно!.. Кенджи — киборг, способный не шелохнуться, если его со всей силы ударит профессиональный боец; способный одним ударом ноги переломать с десяток костей в человеческом теле; способный чётко определять расстояние до цели и силу собственного захвата — не может поймать изворотливого двухметрового Рёму, чтобы не дать ему поменяться местами и проделать задуманное. А задумал он, по мнению практически невинного во многих смыслах Кенджи, нечто слишком извращённое. Хотя на самом деле это не так. — Что тебя смущает? — издевательски тянет мужчина, расположившись между ног парня и горячо выдыхая на влажную от терпкой смазки головку. — Ну это же… Я же только что… А ты собрался… — Кенджи стремительно багровеет, не в силах озвучить мысль до конца, и протестующе машет ладонями. — Это, блин, грязно, — вздыхает он, определившись. — Мм-хм, я вижу, — довольно урчит Рёма, широко мазнув языком по стволу. Парня пробирает дрожью. — Слушай, — бормочет он, снова пытаясь улизнуть из-под мужчины, но безуспешно, — давай по-другому, а? Ну, я мог бы, не знаю, ну, да как угодно, боже, просто переста… А-а… Мм… — Кенджи падает на спину и невольно прогибается навстречу приятному жару и мокрому языку. — Мм, блин, чёрт!.. Ты невыносим!.. Дыхание резко срывается, грудь изнутри обдаёт огнём, а голова начинает кружиться. Глаза всё-таки закатываются. Тело предательски расслабляется, жадно отзываясь на умелую ласку. Кенджи прихлопывает рот ладонью, прерывисто выдыхая и жмурясь. Ему вовсе не хочется, чтобы невероятное ощущение пропадало, но не сошедшее на нет до конца смущение не позволяет полностью отпустить тормоза. И Рёма намерен это исправить. В целом, благодаря его усилиям киборгу рано или поздно придётся смириться с тем, что всё это нормально даже в отношении такого, как он. От этого «даже» Рёма брезгливо морщится, действительно в каком-то смысле читая мысли парня. Тот ещё пятнадцать минут валяется на кровати, разбитый оргазмом, и старается не подавать признаков жизни. Изначально Кенджи собирался уйти по делам сразу после того очередного серьёзного разговора, но не смог проигнорировать тоскливый взгляд Рёмы и задержался, чтобы убедить его в том, что у них всё хорошо. Парень хотел поваляться с ним и привычно шутливо подраться, но драка превратилась в… В общем, да. И всё из-за Рёмы. Во всём, что с этим связано, всегда виноват Рёма. А тот и не отрицает даже. — Ты бы хоть в порядок себя привёл, — улыбается мужчина, наблюдая за тем, как всё ещё немного рассеянный парень натягивает поверх чёрной футболки такого же цвета ветровку. Инженер подходит ближе и заботливо поправляет торчащие в разные стороны коротко стриженные тёмные пряди волос. До этого момента Кенджи выглядел как помятый взъерошенный воробей. — Я живу с ходячим хаосом, о каком порядке в моей жизни может идти речь? — буркает киборг. Он смеряет Рёму тяжёлым взглядом и хмурится. — Я постараюсь не долго. Этот адрес я никому не называл, так что ты в безопасности, но на всякий случай лучше никуда не выходи и никому, вообще никому не сообщай, где ты находишься. Даже Тамии. Хорошо? — Как скажешь. Кенджи размышляет ещё минуту, не удерживается и накрывает губы мужчины своими, еле ощутимо прихватывая его за шею, чтобы эта дылда наклонилась. Только он зачем-то косит взгляд на собственный протез и раздосадовано вздыхает. Рёма уже давно привык к холоду металла, поэтому не вздрагивает от этих прикосновений, но Кенджи не может перестать думать о том, как ему хочется дотрагиваться до мужчины своими — настоящими — руками и самому чувствовать чужое тепло. От этих мыслей на душе всегда становится невыносимо гадко. — А ну перестань, — раздаётся тихое, но строгое над ухом. — Или я тебя никуда не отпущу. — Вылези из моей головы, — фыркает Кенджи с улыбкой. На улицу он выходит с приподнятым настроением — и это, опять же, заслуга крайне наблюдательного Рёмы, не позволившего парню пуститься в долгие и неприятные самокопания. Все эти три дня Кенджи не переставал возвращаться к мысли о том, что в этом городе не существует понятия «совпадение». Этого слова точно нет в местном словаре. Иначе киборг не может объяснить, как так вышло, что его спас именно Рёма, который является мужем Тамии, а та является матерью девочки, погибшей из-за Соры, которого Кенджи наняли убить. Череда немыслимых совпадений. Но его больше всего волнует не это, а то, как именно погибла Мия. Спрашивать подробности у женщины, пережившей утрату ребёнка и теперь переживающей новое горе, Кенджи не хватило наглости. Он мог бы покопаться в архивах, но ему интересно услышать всё от Томо — тот наверняка знает, что случилось на самом деле, и как бы сильно он ни защищал Ямаруту, врать о его поступках кому-либо не в духе этого человека. Он наверняка постарается оправдать Сору, но будет честен — Кенджи уверен и сам не до конца понимает, почему. Киборг машинально приветливо взмахивает ладонью охраннику на входе в участок и направляется к лифту. Лёгкое волнение присутствует, но не клокочет внутри, намереваясь перерасти во что-то иное. Всё-таки держать себя в руках сложно, но не невозможно, а для такого человека, как Кенджи, с его-то протезами — и вовсе полезно. Он заходит в смотровую и сразу же морщится от слабого остаточного табачного запаха, который резко ударяет по нюху некурящего человека. Следом Кенджи удивляется тому, что в помещении никого нет, хотя должна быть либо Грин, либо Томо, а в крайнем случае — Рей. Он переводит взгляд на прозрачное стекло фальшивой стены камеры и чувствует, как от увиденного внутренние органы покрываются инеем. На поверхности в центре стекла кровавый развод в виде отпечатка ладони. Застывший в ужасе Сора смотрит на что-то, находящееся внизу. Точнее, не на что-то, а на кого-то.***
Ямарута резко распахивает глаза и натыкается взглядом на свежие ярко-алые капельки крови на полу, а затем и на лезвие, наполовину воткнутое в грудь Томо: он морщится, кусая губу от боли, каким-то чудом подавив вскрик. Хватается протезом за чужое железо и рывком выдирает его, хрипло выдыхая. — Я… Я случайно… — срывается с губ Соры. Томо успевает сделать два шага до фальшивой стены, чтобы упереться в неё рукой, прежде чем теряет равновесие и сползает на пол. Его лицо стремительно бледнеет, а взгляд становится мутным и рассеянным. — Прости, я… Я не хотел… — бормочет Ямарута, ощущая, как его колотит. Он не успевает осознать, что с ним происходит и почему голова разрывается от мощной мигрени, сопровождаемой тошнотой. Парня выкидывает из реальности всего на секунду, а кажется, что на целую вечность. Он панически пытается надышаться, словно вынырнув из ледяной воды, но не может. Посторонний голос внезапно возвращает его, заставляя вздрогнуть и повернуть голову в сторону двери. В дверном проёме стоит Кенджи. — Какого х… На лице киборга не остаётся ни следа от шока при взгляде на истекающего кровью Томо. Объяснения ему не нужны. Он решительно надвигается на Ямаруту, сжимая кулаки и намереваясь сделать то, зачем его наняли. — Это был последний человек, которого ты убил, — предупреждающе рычит Кенджи и вытягивает руку, чтобы схватить оцепеневшего парня за горло. Тот лишь испуганно смотрит сквозь него, не пытаясь сбежать или начать хоть как-то защищаться, но в последнюю секунду от перелома шеи его спасает злой рык Охотника, донёсшийся сбоку: — Руки убрал. Я ещё… не сдох. Кенджи застывает, так и не обхватив металлическими пальцами горло Ямаруты. Последний всё ещё не двигается с места, уставившись на что-то, чего не существует перед его глазами, не осознавая, что остановившаяся в каких-то миллиметрах от его кожи ладонь в любой момент может раскрошить в пыль его шейные позвонки. Кенджи цедит сквозь зубы: — Не сдох, говоришь? — он кидает короткий взгляд на брюнета. — Ты в процессе. — Вот и подождёшь, — чуть тише выдыхает Томо, не тратя силы на эмоции и громкость голоса. Он смотрит на свои ладони, покрытые ровным красным слоем липкой жидкости, опускает взгляд ниже и видит, как из раны на груди тёмными струями хлещет кровь. Дышать становится труднее, веки слипаются. Кажется, ожидание Кенджи продлится не дольше минуты. Ямарута резко оказывается рядом, рухнув на колени и испуганным взглядом шаря по лицу и ране брюнета. Он то тянется к ней ладонями, намереваясь зажать, то одёргивает себя, понимая, что этого окажется просто недостаточно. Его трясёт, на лице дрожит кривая нервная улыбка. Он кажется таким растрёпанным и испуганным, как если бы его только что резко разбудили. — Я не хотел, прости меня, прости… — зачем-то снова повторяет он и, растерявшись окончательно, судорожно выдыхает: — Как тебе помочь? Блять… Регент! Есть регент?! Томо лишь слабо мотает головой, чувствуя, как немеет тело и уплывает сознание. Ямарута напрочь забывает про киборга, стоящего позади и готового в любую секунду прикончить его. Он осторожно, но торопливо снимает с уха Охотника пластину-телефон, дрожащими пальцами находит номер Грин и звонит, молясь, чтобы девушка ответила. — Ну же, давай, возьми сраную трубку, — шипит он сквозь зубы, всё-таки прижимая рану ладонями. Вспышка боли удерживает Томо в сознании, но кровотечение слабее не становится. — Ну же, Грин, пожалуйста… Спустя пять гудков по ту сторону раздаётся гневное: — Ты отпустил меня домой, чтобы… — Грин, это срочно! — Ямарута?.. Что за… — Я ранил Томо, я очень серьёзно его ранил, в сердце, наверное, не знаю, крови много, я не знаю, как её остановить, господи, блять… — сбивчиво тараторит парень, силясь хоть как-то объяснить ситуацию. — Я не хотел! Регента нет и… Что мне делать?! — в отчаянии стонет он. — Блять! Не молчи! Пожалуйста! Он же умрёт! Как ему помочь?! — Используй свою кровь. Сора мешкает лишь секунду, но увидев, что дыхание Томо из судорожного стало практически бесшумным и незаметным, а глаза его почти полностью сомкнулись, не задумывается над тем, что делает: одним быстрым взмахом хвоста глубоко вспарывает собственное предплечье вдоль и наклоняет над Охотником пальцами вниз так, чтобы кровь стекала прямо в его рану. Сора теряет счёт времени из-за паники, но вскоре замечает изменения: из груди Томо больше не хлещет багровый фонтан, а дыхание его снова становится визуально заметным и даже ровным. Взгляд постепенно проясняется. Парень опускает онемевшую руку, валится без сил рядом с мужчиной и хрипит: — Получилось… Кенджи, чуть успокоившись при виде вполне живого Томо, но став невольным свидетелем жутковатой кровавой сцены, обречённо вздыхает: — Куда я попал?.. Вопрос риторический. Тишина повисает на несколько минут, а вскоре её разрывает нарастающий смех Соры. Он смеётся звонко и долго, не от нервов, а по-настоящему. Кидает взгляд то на Кенджи, то на Томо, и хохочет без остановки. Охотника это нисколько не напрягает. Он не торопится вставать с залитого кровью пола, скептично размазывает между пальцев подсыхающую липкую влагу, косо смотрит на предплечье Соры и думает совсем о другом. Для Кенджи всё выглядит так: два психа лежат на полу, перемазавшись в крови друг друга; один ржёт как больная бешенством гиена, а второму просто фантастически похуй. Киборг не выдерживает: — Хрен ли ты угораешь, я понять не могу? Сора сгибается пополам от спазмов, но старается побороть их и вытирает выступившие у уголков глаз слёзы. Спустя минуту он протяжно выдыхает, успокоившись окончательно, поворачивается к Охотнику и с улыбкой хрипит: — Я всё вспомнил.