Истлевший сад

Серена, A. D. 1218

      Она всегда находила его.       Вот и теперь, заприметив неосторожно торчащий из-под скатерти носок детской туфли, Мария с азартом устремилась к нему. Музыка и гул голосов заглушали шелест её пышных атласных юбок и стук маленьких каблучков по паркету, но девочка всё равно старалась ступать как можно тише. Бальный зал был полон гостей, и никто, казалось, не обращал на играющих детей совершенно никакого внимания.       Подкравшись к столу, Мария вздёрнула белоснежный полог скатерти и, как и ожидалось, обнаружила притаившегося там кузена. «Попался!» — хотела закричать она, но не успела: Константин, ни на секунду не растерявшись, сделал вид, что они играли не в прятки, а совсем в другую игру, и бросился на кузину с деревянным мечом наперевес. От неожиданности Мария плюхнулась на пол, и кузен полетел кубарем через неё, утягивая за собой скатерть и расписное блюдо с жареной форелью.       Мария вскинула руку, пытаясь остановить блюдо с помощью недавно обнаружившейся у неё силы, но оно зависло в воздухе всего на пару мгновений, а затем, не подчинившись её воле, всё же обрушилось на пол. По-настоящему удержать что-то от падения у неё вышло лишь однажды, и Мария решительно не могла вспомнить, как именно ей это удалось.       Брызнули осколки. Дети переглянулись и бросились прочь, звонко хохоча. Две светлые макушки стремительно замелькали между накрытых столов, расторопно снующих слуг и чинно движущихся в менуэте пар. Кто-то кричал им вслед, но, не придав этому значения, Мария на бегу подхватила со стула свой (точно такой же, как у её кузена) деревянный меч, нагнала Константина и ткнула в его сторону остриём, бросая вызов. Кузен со скрипом затормозил на скользком паркете и увлечённо атаковал её. Мария попятилась, пытаясь отражать удары, — дела с мечом у неё обстояли гораздо хуже, да ещё и жёсткие туфельки уже порядочно натёрли ноги. Константин с пятого выпада снова повалил на пол запутавшуюся в собственных юбках Марию, но тут же завопил, пойманный за ухо её матерью.       И где только та нашла время, чтобы лично подойти к ним? Пока княгиня д’Орсей была в отъезде, а князь вёл какие-то важные переговоры с послом Телемы, по случаю приезда которого и был затеян приём, княгиня де Сарде исполняла роль хозяйки.       — Константин! — она выкрутила его ухо и он, ойкнув, выронил меч. — Как тебе не стыдно?! Разве можно избивать леди?!       — Не надо, матушка! — Мария вскочила с пола, отряхнулась и бросилась защищать кузена. — Конни меня не бил — мы сражались! Я могу сражаться, правда! Мне просто туфельки жмут, и платье — ужас какое неудобное!       Многочисленные банты и драпировки на тяжёлом и блестящем зелёном атласе поначалу вызвали у Марии восторг, но как только её заковали в них — восторг улетучился в мгновение ока.       — Вот-вот! — подхватил Константин, пританцовывая на цыпочках и кривясь от боли. — Она может сражаться, я знаю! Просто пусть Мари носит штаны!       — Вот как? — маска нарочитого возмущения сползла с лица княгини де Сарде. С трудом сдерживая улыбку, она отпустила вырывающегося племянника, и тот, тут же метнувшись к кузине, схватил её за руку.       — Да! Ну или мне придётся носить такое же платье — для равных шансов… — Константин без восторга оглядел облачение кузины и угрюмо опустил голову.        Княгиня де Сарде, не удержавшись, захохотала в голос.       — Что ж, полагаю, одно из двух как-нибудь можно будет устроить, — проговорила она, утирая слезящиеся от смеха глаза, — но сейчас, — протянув Марии раскрытую ладонь, мать выжидающе посмотрела на неё, и девочка с неохотой вложила туда деревянный клинок, — вы смирно посидите за столом.       Подхватив с пола меч Константина и устроив оба орудия у себя под мышкой, княгиня де Сарде взяла детей за руки и отвела их к одному из кондитерских столов, где рассадила подальше друг от друга, среди совсем чужих людей. Деревянные мечи она забрала с собой.       Какое-то время Мария, смущённая обществом незнакомых взрослых, старалась сидеть неподвижно и с достоинством. Константин на противоположном конце стола с аппетитом уплетал грушевый пирог. Мария тоже его любила, но в этом платье и дышать-то было невозможно, не то что есть. Разглядывать соседей по столу она постеснялась, а обрывки разговоров, долетавшие до её ушей, были Марии совершенно непонятны. Ясно было одно — от них веяло непомерной скукой и взрослыми заботами:       — …щекотливое положение Содружества…       — …надеется прийти сегодня к соглашению, усидеть разом на двух стульях…       — …стража бросила оружие и бежала, представляете! Как только открылось, что в лагере противника — чёрная хворь…       — …учёные из «Мостов» утверждают, что она не передаётся…       — …была объявлена карой Озарённого за грехи…       — …чтобы инквизитору не взбрело в голову сказать нечто подобное в присутствии князя. Вы знали, что его первая жена…       Гости за столом сменяли друг друга, но разговоры их от этого интереснее не становились, и вскоре Мария совсем заскучала.       Чтобы хоть как-то себя развлечь, она положила руки на стол и сосредоточилась — приборы перед ней задрожали, ещё усилие — и они весело запрыгали, повинуясь недавно раскрывшемуся в ней дару. Увлёкшись, Мария закусила губу, заболтала ногами и совершенно позабыла о том, что леди не пристало вести себя за столом подобным образом. Хотелось поднять хоть что-нибудь в воздух, однако, как бы Мария не старалась, ей пока не удавалось ничего такого. Как вдруг — приборы окутала густая чёрно-фиолетовая дымка, и тарелка с пирогом воспарила на уровне её носа. От неожиданности Мария вскинула руки и, тут же осознав, что тарелка теперь, наверное, рухнет на стол, испуганно зажмурилась в ожидании. Звука бьющегося фарфора не последовало, только над левым плечом послышался чей-то тихий смех. Мария осторожно открыла глаза — тарелка, объятая дымкой, всё так же парила перед ней. Недавно занявший место по левую руку от неё мужчина — средних лет, усатый и черноволосый — тепло улыбался ей. От его ладони, с крупным перстнем на среднем пальце, вились дымчатые нити.       — Тебя зовут Мария, не так ли? — заговорил незнакомец, и в голосе его, мягком и обволакивающем, слышалась некая скрытая сила.       Мария кивнула, а потом спохватилась и наклонила голову, привычно пытаясь спрятать родимое пятно. Большое и тёмно-зелёное, оно покрывало едва ли не половину её левой щеки, и на него обычно все таращились.       — Я наблюдал за тобой, Мария, и видел, как ловко ты задержала в воздухе то блюдо, — продолжал мужчина. До родимого пятна ему, кажется, не было никакого дела. Тарелка тем временем, подчинившись лёгкому движению его руки, плавно опустилась на стол.       — И вовсе не ловко, — Мария скривилась, досадливо поджав губы, — у вас вот получается гораздо лучше. Правда у меня вышло однажды задержать в воздухе Конни! — не удержавшись от хвастовства, затараторила она в надежде произвести впечатление. — Ну, Константина, его светлость то есть. А он старше на год и весит даже чуточку больше, чем я! И я спасла ему жизнь!       — Надо же, — протянул незнакомец, с любопытством глядя на неё, а затем добавил, будто бы спохватившись: — Но где же мои манеры? Я забыл представиться: отец Петрус — к твоим услугам, маленькая леди, — он учтиво склонил голову, и Мария только теперь заметила, что одет он был в парадную ризу.       — Весьма рада знакомству с вами, отец Петрус, — она постаралась ответить ему с равной учтивостью, а затем попросила застенчиво, кивая на его ладони: — Покажите пожалуйста ещё что-нибудь.       — Магия света — это не фокусы, маленькая леди, — лицо священника приобрело нарочито строгое выражение. — Позволительно использовать её лишь тогда, когда на то есть весомые причины. Разве что, — не успела Мария повесить нос, как он, с лукавой улыбкой, перешёл на шёпот: — мы с тобой никому не расскажем, да?       Мария радостно закивала. Отец Петрус сделал пас рукой, и её хрустальный бокал с соком вдруг исчез, поглощённый чёрно-фиолетовой дымкой. Не успела Мария моргнуть, как он снова возник, слегка покачиваясь на скатерти, в футе от того места, где стоял раньше. От удивления Мария раскрыла рот, а затем восторженно захлопала в ладоши.       — Ты тоже можешь освоить магию света, если захочешь, Мария. Я вижу в тебе редкий талант, — мягкий голос отца Петруса звучал крайне убедительно. — Во первых, для концентрации силы нужно это, — он снял крупное кольцо с пальца и протянул ей. Гладкий тёмно-синий камень не блестел, подобно драгоценным, а будто бы поглощал свет. Повертев кольцо в руках, Мария нацепила его на большой палец. — Попробуй теперь.       Она попробовала, и чёрно-фиолетовая дымка заклубилась вокруг её ладоней, но тарелка всё равно лишь подпрыгивала перед ней, пусть и повыше, чем без волшебного кольца.       — Не выходит… — Мария свела брови, её пальцы подрагивали от напряжения, и всё равно ничего не получалось.       — Терпение, дитя моё, — вещал тем временем отел Петрус. — Усердие, прилежание и, конечно, молитвы — со временем дадут результат.       Мария не хотела терпеть и молиться, а слова «усердие» и «прилежание» и вовсе нагоняли на неё тоску. В конце концов она совсем устала — тарелка перестала прыгать и теперь лишь дрожала, не двигаясь с места.       — Не выходит! — разозлившись, Мария в сердцах сбросила кольцо — в тот миг она как никогда ненавидела магию света и всех телемских священников разом. — Может, я и не хочу использовать магию. Вот какая из неё магия света, спрашивается? Вы же сами видите — она чёрная совсем! Я буду сражаться мечом — как Конни! — воскликнула она и скрестила руки на груди.       Отец Петрус покачал головой — кажется, разочарованно — и собрался было что-то возразить, но тут, к удовольствию Марии, кто-то окликнул его. Священник надел кольцо, принёс ей свои извинения и удалился.       Мария огляделась — гостей за кондитерским столом стало порядком меньше, и Константин незаметно пересел поближе к ней. Он зарядил что-то — кажется, фруктовое пюре — в десертную ложку и целился прямо в Марию. По всей видимости, ему не понравилось то, что она, увлечённая волшебством, совсем позабыла про него. Что ж, эту игру Мария всегда любила — природа наградила её исключительной меткостью. Не мешкая, она соскребла повидло с грушевого пирога и успела отправить его в полёт к шейному платку Константина прежде, чем фруктовое пюре шмякнулось об её щёку. Она подхватила его пальцем и отправила в рот — пюре было яблочным. Повидло тоже попало в цель и теперь медленно стекало по белоснежному шёлку шейного платка. Константина это, кажется, совсем не опечалило — он заливисто смеялся.       — Я победила! — воскликнула Мария. Оттереть щёку было легко, а ущерб, нанесённый шёлку, был непоправим.       — Нет, я! Нет, я! — кричал Константин, уже заряжая в ложку следующую порцию яблочного пюре.       Вскоре в ход пошло всё, что осталось к тому времени на столе: засахаренные фрукты, мармелад, безе и карамельные канелé. Как и всякий раз, когда они играли, мир вокруг перестал существовать — ровно до тех пор, пока Константин не угодил взбитыми сливками прямо в высокую причёску какой-то дамы. Та истошно завопила, и мгновение спустя гувернёр Константина и княгиня де Сарде, по обыкновению предпочитавшая не иметь посредников в воспитании дочери, уже выпроваживали измазанных едой детей в сад.       — Во имя Озарённого! Ни минуты покоя, ни минуты! — причитала мать, волоча их за руки и шагая так быстро, что подол платья развевался за ней. — Один вечер! Всего один вечер от вас требовалось вести себя прилично! Кто-нибудь — подайте им плащи, там прохладно! — распорядилась она, не успев при этом сменить тон, и Мария поняла, что мать совсем не сердится на них, а отчитывает — исключительно для порядку. — А если бы Клод увидел, что вы вытворяете? Константин, тебе бы это так просто с рук не сошло! Ты же знаешь своего отца!       Если бы князь д’Орсей видел, что они устроили, Константину наверняка было бы не избежать порки. Впрочем, угроза наказания никогда не меняла намерений её кузена. А Марии повезло, что она была девочкой. Несмотря на неудобные платья, её пол имел и свои преимущества: её никогда не пороли.       Дети молча перебирали ногами, потупившись для виду, но продолжали перемигиваться, когда им казалось, что никто не смотрит.       — Всё-таки вы ещё слишком малы для приёмов, — заключила мать, качая головой и обращаясь как будто к самой себе. Остановившись у лестницы, она склонилась над Марией. Синий атлас её платья выгодно контрастировал с каштановыми — такими же как у её брата, князя д’Орсея, — вьющимися волосами. Мягкие черты её лица и яркие глаза казались Марии самыми красивыми на свете, и ей было жаль, что сама она вышла похожей не на мать, а на отца, которого никогда не знала.       Княгиня де Сарде поцеловала дочь в макушку, стёрла карамель с её лба и устало улыбнулась.       — Бегите, — разрешила наконец, и завёрнутые в шерстяные плащи дети радостно выбежали в сад.       Стояла золотая осень, и землю устилал яркий ковер из опавшей листвы. В такую пору грушевый сад был особенно прекрасен. Для Марии он давно уже стал самым любимым местом при дворе, а может быть и в целом мире.       Как только шум дворца остался позади и дети были предоставлены сами себе, Константин сорвал шейный платок и с криком «Свобода!» зашвырнул его куда-то в кусты. Мария последовала его примеру: принялась распускать ленты и доставать шпильки из собранных на затылке волос, с запозданием отмечая, какое неудобство причиняла ей сложная причёска. Не успела она избавиться и от половины шпилек — как кузен вырвал из её рук зелёную атласную ленту и понёсся прочь, хохоча и взметая за собой опавшие листья.       — Попробуй отними! — кричал он радостно. — Не догонишь! Не догонишь!       Лента эта ей, конечно, и даром не сдалась, но правила игры были таковы, что теперь Мария должна была догонять его. Трижды кляня каблучки и жёсткие задники туфелек, она подхватила юбки и пустилась в погоню за кузеном, стремительно лавирующим между деревьев. Константин, заливаясь звонким смехом и размахивая лентой высоко над головой, то и дело оглядывался — и всякий раз неизменно убеждался в том, что Мария следует за ним.       Пока они, с присущей лишь детям неуёмной энергией, носились по грушевому саду, казалось, что сад этот и был — весь мир. И жизнь их была простой и понятной, и цель в ней была ясна — зелёная атласная лента.       Когда Марии, совсем запыхавшейся, удалось, наконец, поймать кузена за подол плаща, он по обыкновению сделал вид, что смысл игры был вовсе не в этом, и, схватив Марию за руки, закружил её в неуклюжем ригодоне. Смеясь, визжа и топча друг другу ноги, они сделали несколько кругов по саду, а затем, измотанные, повалились без сил на укрытую опавшими листьями траву среди раскидистых грушевых деревьев. Золотистые кроны смыкались над их головами, оставляя видимым небольшой участок звёздного неба — играя, они не заметили, как совсем стемнело.       Мария отдышалась, подобрала с земли пожелтевший, изрешечённый мелкими дырочками лист и, держа его на вытянутых руках, принялась разглядывать звёзды через отверстия. В этот самый миг ею завладел вдруг странный, перемешанный с неизъяснимой тоской, восторг. Ей почудилось, будто это мгновение — зыбкое, ускользающее — и есть всё счастье, отведённое ей судьбой, будто никогда она больше не будет так счастлива, как в этот вечер. Мария вдохнула полной грудью и замерла, силясь навсегда запомнить этот миг, впитать в себя все его детали — отдалённую музыку, едва различимую среди шелеста листвы, яркий лоскут усеянного звёздами неба над головой, прохладу позднего осеннего вечера и, конечно, запахи: свежий — сырой земли, пряный — сухой листвы и сладкий, заглушающий всё — аромат переспелых груш.       Так же внезапно, как и возникло, наваждение прошло, и Мария вдруг поняла, что всё это время Константин разглядывал её — с таким пристальным вниманием, что она смутилась и подняла плечо в попытке скрыть родимое пятно на щеке. Раньше она этого пятна совсем не стеснялась, но когда стала отдавать себе отчёт в том, что люди, кажется, смотрели на него с отвращением, начала его прятать. Константин не уловил намёка и не отвёл взгляд.       — Не глазей! — возмутилась Мария, почти полностью пряча лицо за плечом.       — Почему? — удивился кузен.       — Из-за пятна — вечно на него все смотрят. Думают, наверное, какое уродливое…       — Кто? — вскинулся Константин. — Я прикажу — и всех их перевешают!       Мария хихикнула и немного расслабилась. Конни, конечно, такого приказать не мог, но звучало здорово.       — Я всё же думаю, что это не пятно, — продолжал тем временем Константин самым серьёзным тоном, — я думаю — это рисунок.       Он нашарил в листве более-менее целую грушу, потёр о плащ, понюхал и надкусил, а затем передал кузине.       — Рисунок? — Мария удивилась — правильно было говорить «родимое пятно».       Она взяла протянутую ей грушу и тоже надкусила — та была сладкой, сочной и моментально пачкала руки.       — Пятно — это что-то ненарочное, — пояснил Константин, — когда всё выходит не так, как задумано, — в подтверждение своих слов он указал на пятна от еды, оставшиеся на красном бархате его камзола, — а рисунок рисуют специально, поэтому выходит красиво.       Он наморщил лоб, явно сомневаясь, что ему удалось подобрать правильные слова, но Мария поняла, что он имел в виду. Когда, глядя в зеркало, она рассматривала родимое пятно на своей щеке, ей и правда порой казалось, будто кто-то специально поместил его туда.       — Может быть, — проговорила она неуверенно, но, тем не менее, полностью опустила плечо. — Да только наши с тобой недавние рисунки по ботанике — хоть и нарочные, а сущий кошмар.       — Это потому, что ботаника — скука смертная, — заявил Константин авторитетным тоном.       — Да-а-а, — согласно протянула Мария.       Она передала недоеденную половину груши обратно ему и облизала липкие от сока пальцы. Константин доел, швырнул огрызок куда-то в темноту, вытер руку о бриджи и, поёжившись, плотнее завернулся в плащ.       — Холодно, — посетовал он, — ненавижу осень.       — Ненавидишь осень?! — Мария уставилась на кузена так, будто у того вдруг выросли рога.       — Ну, может не прямо-таки ненавижу — но что в ней хорошего? Холодает, дожди идут. Разве что груши…       — А я больше всего-всего люблю осень, — доверительно сообщила Мария.       Ей, правда, и самой стало прохладно, так что тоже пришлось завернуться в плащ, словно в кокон.       — Почему? — спросил Константин.       Почему, зашептали от внезапного порыва ветра кроны деревьев.       Мария в задумчивости потрогала кончик носа указательным пальцем. Объяснить было сложно, и она какое-то время молчала, подбирая слова.       — Потому что осень — быстро заканчивается, — собралась наконец с мыслями и, в ответ на высоко поднятые брови кузена, продолжила: — Всё яркое и красивое — как цветы, только не цветы. Но цветы и весной цветут и целое лето — так долго, что успевают надоесть. А осень — золотая и красивая — очень быстро заканчивается. И вот ждёшь, ждёшь целый год, радуешься, когда она приходит, а потом — хлоп! И она закончилась уже. А ты нарадоваться не успел. И от этого — опять ждёшь. И любишь сильнее — потому что никогда не бывает достаточно.       — Не понимаю, — Константин озадаченно нахмурил брови, — как по мне — лучше бы всё время ярко и красиво было. И тепло.       Заметив, как усиленно кузина кутается в плащ, он отстегнул свой, придвинулся ближе к ней и укрыл их обоих.       — Ну, допустим, — Мария придумала аналогию и заговорила с расстановкой, — вот ты любишь пирог с осенними грушами? — кузен утвердительно кивнул. — А если бы его подавали на завтрак каждый день?       — Вот было бы здорово! — Константин мечтательно прикрыл глаза и, кажется, опять ничего не понял. — Думаю, я был бы счастлив.       — А вот и нет! — если бы Мария стояла, она бы топнула ногой. — Скоро он стал бы на вкус как… как… овсянка на воде!       — Не так уж и плохо, — Константин пожал плечами.       Для наглядности нужно было привести в пример нечто такое, чего её кузен на дух не переносил. Мария, задумавшись, закусила губу. А потом вспомнила:       — Грушевый пирог стал бы как пареная репа! — воскликнула она. — Если есть его каждый день.       На слове «репа» Константин сморщил нос.       — Понимаешь теперь? — не унималась Мария. — Он оттого и вкусный такой, что его только по осенним праздникам подают.       — Ну, положим, я понял, что ты имеешь в виду, — нехотя протянул кузен, — только я всё равно думаю иначе. Грушевый пирог мне никогда бы не надоел.       Константин, впрочем, — сколько Мария себя помнила — никогда не спорил с ней долго. Мгновение спустя он добавил примирительно:       — Но я могу любить осень, потому что её любишь ты.       На это Мария не знала, что ответить. Пригревшись, она, утомлённая долгим днём, сладко зевнула. Константин тоже зевнул — широко и протяжно, потом обхватил кузину ногами и руками, устраиваясь поудобнее, и прикрыл глаза.       Вопреки промозглому ветру и прохладе остывающей земли, не желая, с присущим детям упорством, покидать сад, они тесно жались друг к дружке под шерстяным плащом — и так им было вполне тепло. Мария подумала, что прежде чем их хватятся, разбудят и разлучат, отправив каждого спать в свои покои, пройдёт ещё немало времени. Константин уже, кажется, посапывал у неё над ухом. Она примостила голову в изгибе его шеи и прошептала:       — Спокойной ночи, Конни.