Серена, 1228 AUS
Странное дело: стояла середина жаркого лета, а над блюдом спелого винограда — лопнувшего кое-где, призывно сочащегося, ничем не накрытого вот уже несколько часов — совсем не роилась мошкара. Мария перелистнула тяжёлую и, как бывает у старых книг, слегка затупившуюся страницу, ввела в игру чернопольного коня и медленно, вдумчиво раскусила виноградину, которую перед этим долго гоняла во рту, — сперва гладкую, упругую и безвкусную, затем взорвавшуюся кисло-сладкой мякотью на языке. Виноград уже давно стал на Гакане роскошью, а этот урожай, как предрекали аграрии Мостового Альянса, грозил и вовсе обернуться последним. Тихонько похрустывая, Мария разгрызла терпкие косточки — их она никогда не выплёвывала. Быть может, думалось ей, вся мошкара слетелась к балке за восточной городской стеной — последнему пристанищу ожидающих костра умерших? Для мухи — слаще ли виноградного сока чёрный гной малихорных язв? Мысль, хоть и неприятная, но аппетита не испортила — особой брезгливостью Мария никогда не отличалась. Напротив неё, по другую сторону разделявшего их гранитного стола, Константин тоже зашелестел страницами, поёрзал на стуле и, недолго думая, двинул вперёд белую туру. Длинные тени от шахматных фигур помалу рассеивались, теряя контур; солнце неторопливо клонилось к позднему летнему закату, вяло цепляясь за кроны груш и отсвечивая — краем глаза это улавливалось прекрасно — в бацинетах стражи, которая скучала по углам обступившего сад внутреннего двора. «Никогда не будет ни прочной, ни долговечной та власть, которая опирается на наёмное войско…» — эту фразу, весьма злободневную, Мария перечитала дважды, задумчиво хмыкнула, затем аккуратно загнула страницу и, не глядя, подвела чёрную пешку к беспечно прогуливающемуся по полю белому ферзю. Константин был отчего-то странно молчалив, и разговор их затух окончательно с полчаса назад — где-то на обсуждении спорной природы небесных светил. А между тем, говорить они были обязаны: с тех пор как Мария, с втянувшимися щеками и покорно опавшими вéками, выучившая как следует свой урок и лишившаяся большинства глупых детских иллюзий, вернулась из провинции ко двору, это стало их с кузеном регулярным упражнением — одновременно вести беседу и шахматную партию, не отрываясь при этом от книг. Дядя говорил, что внимание большинства людей подобно реке — бурной и однонаправленной, в то время как их с Константином вниманию следует походить на моросящий дождь, охватывая обширную площадь, легко касаясь каждой обозримой детали. «И именно те детали в особенности важны, — часто повторял князь, — от которых вас старательно пытаются отвлечь». Сам он, подписывая недавний указ о реорганизации войск и последовавший за ним обновлённый договор с Монетной Стражей, мастерски отвлекал внимание генералов от пунктов об отсроченных выплатах, удержании за порчу и от прочих мелочей, в которых, как известно, дьявол, и которые имеют свойство всплывать на другой день после шумно отмеченной сделки, досадно горча и в точности соответствуя послевкусию праздника. И всё-таки Мария видела, с каким тяжёлым сердцем дядя пошёл на этот вынужденный шаг. Малихор истощал их армии. Солдаты гибли в душных казармах, получив не так давно свои первые мечи, гибли ещё детьми, которые, вооружившись палками, мечтали о военной службе, гибли нерожденными, во чреве матери, вместе с нею самой, едва успевшей ощутить волнительную радость своего положения. От такого врага нельзя было сбежать, нельзя было укрыться от него за щитом или высокими стенами, сразить его на поле битвы или заключить с ним мирный договор. И пусть в народе малихор прозвали «кровавой чумой» — даже от чумы можно было спастись, от малихора — нет. Единственной надеждой оставался остров Тир-Фради, где Мостовой Альянс и Телема наперегонки расширяли свои колонии, и где если не в этом, так в следующем году дядя кровь из носу намеревался заложить фундамент «Новой Серены». Сложность была в том, что ему не хватало людей. Для черни настали трудные времена, и те, кого ещё не коснулась болезнь, всё чаще скрывались от призыва регулярной армии, чтобы примкнуть к наёмникам в глупой надежде на более сытую жизнь. Так доля Монетной Стражи в войсках Серены неуклонно росла, а последним указом дяде и вовсе пришлось увеличить её до опасных двух третей. Никогда не будет ни прочной, ни долговечной… Вот о чём на самом деле им следовало сейчас говорить, да только обсуждать подобное с Константином не было никакого проку. Чрезмерное — свойственное, впрочем, его возрасту и полу — увлечение кузена такими вымышленными понятиями, как «отвага», «доблесть» и «славная битва», способствовало в какой-то мере и его увлечению, даже восхищению, Монетной Стражей. Не солдатами (тех он, за малым исключением, считал сбродом), а именно Монетной Стражей, в том начищенном до блеска, идеализированном смысле, который выражался в их так называемом «кодексе чести». По иронии судьбы этот «кодекс» — размещаемый прямо на стенах казарм, аккурат под скрещенными шестопёрами лаконичного чёрно-белого герба, — едва ли мог прочесть хоть кто-то из рекрутов. Любопытно было, отразится ли на мнении кузена сегодняшний трактат. Господин де Курсийон выдал каждому из них по экземпляру и на завтра грозился строго спросить усвоенное. — Ты уже прочёл двенадцатую главу? — поинтересовалась Мария. Быть может, он потому и молчалив? — А? Э-э-э… — Константин замешкался — его белому ферзю пришлось спасаться бегством. — Нет, ещё не прочёл, — колеблясь, он покрутил ферзём над доской, загнал в задумчивости острую шляпку под ноготь, и Мария невольно залюбовалась его руками: венистые кисти, каждая как полторы её собственных, и всё же изящные — по-мужски. — На чём ты остановился? От жары колени под юбками неприятно слиплись, и она чуть развела их в стороны — всё равно никто не заметит. — М-м-м… — Константин сверился с книгой: — На «морем слёз не залить это море огня». — Что-то я там такого не припомню. Откуда это? — Мария принялась листать назад, и кузен поперхнулся смешком. — Отсюда, — не выпуская фигуры из рук, он развернул увесистый том обложкой к себе и продемонстрировал удобно разместившуюся внутри крохотную книжёнку — совсем новую, с хрустящими страницами, на которых чернели свеже отпечатанные колонки сонетов. Мария наскоро пробежала по ним взглядом, выхватывая пару особенно удачных строф. — Красивые стихи. — Да, — вздохнул кузен. — Жаль, не мои. На мгновение он замер, мечтательно глядя куда-то в себя, и Марии вдруг показалось, что она смотрит на старый портрет: Константин у шахматной доски, в тонкой батистовой рубашке, с белым ферзём в руке; летний сад тих и недвижим — ни мошкары, ни пения птиц, ни единого дуновения ветра; стоячий, словно в пыльном погребе, воздух, и сами они как будто давно мертвы, а всё что осталось от них — растрескавшаяся масляная краска. Несмотря на духоту, Мария поёжилась. Константин моргнул, вновь запуская ход времени, затем поставил наконец ферзя — в едва ли не худшую из возможных позиций, и привычно затараторил: — Нынче утром только привезли. Заглянул в портовую книжную лавку, пока ты выбирала тот уродливый отрез. Хотя лучше бы я не отходил, честное слово, дорогая. Красный — совершенно не твой цвет… — Константин. — Да? Мария сделала финальный ход слоном и, подперев ладонью подбородок, с грустью посмотрела на кузена: — Когда ты собираешься дочитывать трактат? А писать эссе? Константин поморщился: — И ты туда же! — Тугая виноградина с неожиданно болезненным щелчком отскочила от её носа. — Ещё не знаю. — Следующий запущенный в неё снаряд Мария уже ловко поймала, покрутила между пальцев и, еле справившись с желанием бросить обратно, положила в рот. — По правде сказать, я не то чтобы начинал… Может, встану ни свет ни заря, прочту и накропаю пару страниц. А может, ничего не стану делать, — он раздражённо передёрнул плечами, словно что-то противное с них сбросил. — Всё равно никто не ожидает от меня… О! Гляди! — перевёл, как обычно, тему. — Мне тут шах и мат. — Угу, — Мария прожевала и недовольно цокнула языком. — Опять. — Что поделать? — Константин развёл руками. — Ты просто чудно играешь, а я балбес. В шахматах он действительно уступал ей почти всякий раз и, казалось, совсем ничему не учился. Но чем пристальнее Мария вглядывалась в его наивные ходы, тем более нарочитыми ей виделись его поражения. Особенно сегодня. — Знаешь что? — она перегнулась через стол и внимательно посмотрела ему в глаза. — Что? — Мне кажется, ты поддаёшься. — Кто? Я?.. — ахнул Константин. — Да я бы никогда!.. — Точно, поддаёшься, — заключила Мария и осуждающе покачала головой. — У тебя брови вверх ползут, когда ты врёшь. — Брови?.. Ты слишком много времени проводишь с моим отцом, — Константин раздосадованно откинулся на спинку стула и растёр лицо ладонями. — Ах, ну почему нельзя просто верить на слово?.. Мария молчала — не хотелось ему мешать, — и, в конце концов, спустя минуту напряжённой тишины, кузен поверженно вскинул руки: — Но я хотел как лучше, честное слово!.. Ты так любишь побеждать… — Ничего подобного, — тут же соврала она. — Я люблю интересную игру, а с тобой в последнее время стало совсем уж скучно. Обещай, что не будешь поддаваться, что всегда будешь играть в полную силу. — Константин замялся, в сомнении прикусив губу, и ей пришлось прибегнуть к последнему аргументу: — Обещай, или я никогда — никогда-никогда! — не стану больше с тобой играть. Солнце, выпутавшись из ветвей, окончательно провалилось за кампанилу дворца, и в его последних лучах светлые глаза Константина приобрели какой-то неестественный блеск. Едва ли Мария была готова выполнить свою угрозу, но кузен ей почему-то всегда верил. И это было, конечно, славно. Правда, кое в чём другом — так хотелось, чтобы не поверил хоть разок. — Что ж, дорогая, — Константин через силу улыбнулся, а следом за этим, как обычно бывало, и правда повеселел, — ты сама напросилась, — он от души потянулся, устраиваясь поудобнее, и вызывающе похрустел пальцами. Мария фыркнула, закатив глаза, но потом всё же поблагодарила его, и они расставили фигуры. Белый ферзь перекочевал к ней, а Константин теперь был за чёрных. От книги оставалось всего ничего — примерно одна шестая, так что Мария нырнула в неё с головой и… проиграла за семь ходов. Это её слегка встряхнуло, и она — хоть и восхитилась для виду тем, что стало гораздо интересней, — обещала себе на следующий раз быть внимательнее. Но на следующий раз всё повторилось — даром что заняло почти половину песчаной колбы. Да ну, не может быть! Мария захлопнула книгу, подалась к столу и всецело сосредоточилась на шахматах. Виноград незаметно вышел. На третий раз они играли долго — до того часа, когда уставшими глазами было уже не различить фигур и доски́, и только их белые руки то и дело мелькали во мраке, нечаянно встречаясь над ней (а всё же за светом, увлечённые, так и не послали). В конце Мария надеялась хотя бы на пат, но, увы, не вышло и этого: Константин уступил ферзя её слону, а затем вдруг поставил ей неожиданный мат турой. — Ну ты даёшь!.. — Когда Мария старалась так сильно, то даже дядю могла обойти, а уж тот — она была уверена! — не поддавался никогда. — Надеюсь, теперь ты довольна, — Константин хмуро потупил взгляд. — Да… Да, вполне, — заверила его Мария, хотя ей, конечно, было обидно. Шутка ли, а ведь она уже имела некоторое самомнение насчёт своих стратегических талантов! Отделить восторг от зависти было непросто, но в конце концов у неё получилось: — До чего же здорово у тебя выходит!.. Скажи, как ты это делаешь? — Да просто считаю, — пожал плечами Константин. — Всё! — он хлопнул в ладоши и, потирая руки, подхватился с места: — Довольно шахмат на сегодня. Уже стемнело — показывай! Ты обещала. Мария кивнула, и они пересекли сад — мимо мнущихся на посту караульных, мимо памятной скамейки, которая обретала особое очарование, когда с неё не сметали сор, и дальше, к треноге телескопа, глядящего в воронку неба между двух рассорившихся неподвижных крон. Деревья выглядели низкими — чем старше становилась Мария, чем больше вытягивалась в рост, тем быстрее скукоживался, мельчал её и без того крохотный мирок. За спиной с мышиным шуршанием завозилась прислуга, убирая пустое блюдо. Раньше они с Константином (Конни) могли играть здесь часами — совсем без присмотра. Теперь их никогда не оставляли наедине. Казалось, в их сад, точь-в-точь как когда-то на тесный чердак, набилась куча народу, и все, точь-в-точь как тогда, глазели на них. — Ну! — Константин в нетерпении приплясывал на месте, и она послушно склонилась над окуляром, настраивая телескоп. Трава — тонкая, как пух на голове старухи, — щекотала ноги, забиваясь под ситцевый подол. Редкие искорки звёзд прожигали густую пелену смога над головой. Мария хотела бы послушать сверчков, но не было никаких сверчков. — Вот, смотри, — она без труда нашла, что искала, и уступила место кузену. — У неё неровный свет, мерцающий. К северу от Аль-Мультагиб, смотри внимательно. Видишь? — Сразу за созвездием? — Константин упёр руки в колени, вгляделся в окуляр правым, потом левым глазом. — Которая из них? Здесь две довольно ярких. — Нет-нет, между яркими. Ещё немного севернее. Пока он был занят, Мария позволила себе украдкой порассматривать его: скользнула взглядом по чуть оттопыренному уху, по участку тонкой кожи между ним и кромкой светлых волос, задержалась на том, как ходит его кадык, когда он говорит или сглатывает. Интересно, изменилась ли от каждодневного бритья кожа на его подбородке? В последний раз, когда их лица соприкасались («Нет, не так. Я хочу как Эмиль — в губы».), на ощупь она ничем не отличалась от её собственной. — Вроде бы вижу. Да, вижу, подмигивает. И меняет цвет как будто. Говоришь, только раз в году её видно? — спросил Константин, всё ещё глядя в телескоп. — И куда же она прячется всё остальное время? На самом деле, конечно, звезда никуда не пряталась — всегда была там. А цвет меняла только для наблюдателя — из-за «оптического искажения». Мария пересказала всё, что некогда объяснял ей, безбожно гундося, приезжий профессор. Преподавание точных наук при монастыре имени святого Люциуса оставляло желать лучшего, так что дядя дал себе труд выписать ей учителей из Аль-Саада. — Занятно, — Константин выпрямился, запрокинул голову, глядя на выкатившийся из-за крон размытый медяк луны, наморщил лоб о чём-то своём, и ей вдруг жутко захотелось уткнуться носом в его шею, греться на его плече, как раньше. Мария даже заозиралась вокруг, силясь в темноте рассмотреть, насколько пристально за ними наблюдает стража, но тут же мысленно хлестнула себя по лицу. Неважно, чего ей хочется. Совершенно не важно. Кости давно брошены, фигуры расставлены, и не она управляет своей рукой. — Знаешь, — чтобы отвлечься от назойливо печальных (или печально назойливых?..) мыслей, ей пришлось заговорить: — в монастыре я, бывало, долго смотрела перед сном на потолок кельи, думая о том, что где-то там, за потолком — она. Пусть и таится до поры. Иногда я даже воображала, что она присматривает за мной, — Мария тихонько (что-то царапнуло в горле) рассмеялась и принялась перебирать висевшие на поясе чётки — можжевеловые, они ещё хранили запах её давешней темницы. — Наверное, это моя счастливая звезда. — Скажи, тебе и вправду нравилось там? — Константин протянул руку к её плечу, но не тронул — только воздух нагрелся у рукава. — Конечно, — совершенно спокойно отозвалась она. Несколько мгновений кузен пристально вглядывался в её лицо — верно искал что-то. Но Мария была безупречна — и в конце концов он разочарованно отвёл взгляд. У стены поодаль кто-то громко всхрапнул, и тут же кто-то другой, приглушённо бранясь, разбудил его тычком пики о стальную макушку. Затхлый ветер ожил и слабо колыхнул листву. Константин пожевал губу, вздохнул, как вздыхают над ларцом с бесполезным, но памятным скарбом, прежде чем вернуть его под половицу, и, словно ни в чём ни бывало, широко улыбнулся: — Между прочим, у меня счастливая звезда тоже есть, — он спрятал руки в карманы и с загадочным видом ковырнул землю квадратным носком туфли. — В самом деле? — оживилась Мария. — Какая? — Сейчас поищу, — Константин взялся настраивать азимут, а потом вдруг резко крутанул трубу, уводя от неба, и едва не упёрся с размаху линзой в её подбородок: — Да вот же она! Мария прыснула: — И что ты там видишь?.. — Твою душу, — он деловито повертел окуляр: — Тут темно, размыто и ничего не разобрать. Характеристика получилась весьма точная. Мария смеялась, заразившись его весельем, и окончательно позабыла грустить. Они постояли ещё, болтая ни о чём и шутливо торгуясь: «Прочтёшь трактат?» — «Прочтёшь сонеты?», но вот — темнота навалилась на землю тяжестью предстоящего утра, и что-то живое, вдохновлённое увядшими за ночь кострами, закаркало на стене, и нужно было идти. Константин перебросил ей маленький томик, Мария поймала одной рукой, и они разошлись, не оглядываясь, каждый в своё крыло, на восток и на запад, в противоположные стороны от едва различимой на небе мерцающей точки.Тир-Фради, 1234 AUS
— Тпру!.. Мария рывком сжала поводья. Нет, она не падает — просто заклевала носом, и почудилось в полудрёме. Резной тубус телескопа, запах дыма и свежих страниц — всё подёрнулось рябью, дрогнуло, и новая реальность вылупилась сквозь старую, проступила тысячей звуков живого леса и тучей облепивших лошадь комаров. «Тпру» успела выбиться из строя и теперь плелась куда-то наискосок. Мария зареклась давать им клички. Конюх при недавно зародившемся, но уже плотно сбитом дворе Новой Серены выбрал ей хорошую кобылу. Так и сказал: «Хорошая кобыла, быстроногая». Та и правда понеслась вперёд остальных — только ветер свистел в ушах. Быстроногой Мария её и звала — жаль, недолго. Мили за две до Vedrhais (родной деревушки Сиоры) она неудачно споткнулась о корягу и сломала ногу — пришлось пристрелить. Мария и сама не расшиблась только благодаря тому, что вовремя вскинула руку с кольцом. Сколько раз магия света сохраняла ей жизнь?.. Нательное солнце, ненавидимое и спасительное, холодило кожу под безобразно несвежей рубахой. — Тпру, — повторила Мария, подбивая твёрдый бок сапогом. Сапоги, к слову, уж очень хотелось сбросить — лёгкие, из телячьей кожи, сейчас они, казалось, весили по сотне фунтов каждый. Лошадь послушно вернулась на змейку протоптанной дороги, и Мария с облегчением ослабила поводья — руки под перчатками жутко саднило. Пока их отряд торопился через лес, растягиваясь на широких полянах и собираясь в гармошку перед буреломами, то и дело приходилось резко тормозить галоп. В Vedrhais они, между тем, опоздали — даром что загнали коней. Прибыли к полудню, только чтобы узнать: королева Бладнид выступила со своим войском на рассвете. Пришлось снова мчаться, да теперь к тому же в гору, нагоняя ещё свежие следы. Деревню Мария толком не рассмотрела — на внутренней поверхности век запечатлелся какой-то смазанный образ из округлых каменных хижин, алых знамён, общего котла да пёстро расписанных лиц. Поле битвы встретило их зловонной, жужжащей, распростёршейся едва ли не на милю свалкой. Всё давно было кончено. Тут и там, возвышаясь над развороченной плотью, победоносно реяли флаги Альянса — золотой лев на жёлто-зелёном поле. Туземцев разбили подчистую, только озлобленная горстка чудом уцелевших безуспешно пыталась помешать трофейной бригаде «Мостов». Те, кажется, всё больше развлекались, однако, завидев приближающийся отряд Марии и приглядевшись к нему получше, тут же сделали стойку и, не теряя из виду аборигенов, направили в сторону конницы половину своих аркебуз. Быть может, всё дело было в её родимом пятне?.. Или в том, что Сиора, только что сидевшая за спиной у Курта, вдруг одним движением спешилась, будто умела это всегда, и кинулась с безумными глазами к зелёному берету, который держал на прицеле перемазанную не то кровью не то ритуальной краской женщину, оказавшуюся после её сестрой?.. Теперь уж и не разобрать, с чего всё началось. Так или иначе, мгновение спустя из-под земли, движимые туземной магией, вырвались чудовищного вида корни, солдаты Альянса принялись палить во все стороны без разбору, и как ни кричала Мария, прикрываясь волшебным щитом, о своей дипломатической неприкосновенности, в конце концов ей тоже пришлось обнажить шпагу, и дюжина конников враз хлынула из-за её спины, топча не успевающую перезаряжать, рассеянную по полю трофейную бригаду. Ей бы додуматься прикрыть лицо да приказать Курту ни в коем случае не отпускать от себя принцессу!.. Но конфликт уже случился, и, как часто говаривал, нашкодив, Константин, — что сделано, то сделано. К тому же, это досадное недоразумение, поданное под видом запланированной акции и приправленное сходством Марии с местными (причины которого интересовали её всё больше), помогло ей с лёгкостью расположить их к себе. Лагерь разбили общий, под сенью «священных» руин неподалёку. Высокие монументальные стены, с сохранившимися кое-где квадратными оконными рамами, в местном пейзаже смотрелись крайне чужеродно. Мария как смогла зарисовала их и даже прихватила для профессора де Курсийона пару кирпичей. Эсельд — сестра Сиоры — умылась, явив собою её суровую копию, и утащила куда-то умирающего, но пока ещё в себе, солдата Альянса. А когда вернулась (уже одна) — рассказала, на какую заставу увезли пленных, в том числе и раненую королеву Бладнид. Стоянку свернули до темноты. Ночевать там было опасно — вслед за мошкарой к полю боя потянулось зверьё. Выживших погрузили на повозки, Сиора — и как только не устала? — шла впереди, снова показывая дорогу. Путь, на этот раз неспешный и с горы, лежал обратно в Vedrhais. Эта вторая бессонная ночь в седле, медленная и лишённая подпитывающей силы цели, оказалась куда тяжелее и тягостнее первой, и Мария уже успела пожалеть о том, что отказалась от предложения Васко поехать на одной с ним лошади и немного прикорнуть. Но, во-первых, верхом он держался просто ужасно — что для навта, впрочем, неудивительно. А во-вторых, теперь она была почти наверняка уверена: он с самого начала имел приказ сблизиться с ней, а уж причина списать его на берег и приставить к эмиссару в качестве, так сказать, жеста доброй воли — всегда бы нашлась. Теперь Марии было совестно за свой нелепый страх перед бурей и за то, что та перенесла её на одиннадцать лет назад, в замкнутый мрак пустой часовни, когда ветер завывал так же неистово и в витражное окно стучались когтистые лапы голых осенних деревьев. Тогда из мёртвых глаз Святого Матеуса текли кровавые слёзы, и никого-никого не было рядом, чтобы встать между ней и мраком. Васко был первым, кто по-настоящему защитил её, но теперь во всём, что поначалу взволновало её и показалось признаком душевного родства, Мария усматривала всего лишь развитый навык. «Душа человека — это механизм, — говорил дядя. — Попроще, посложнее — всё одно. А всякий механизм можно завести, если подобрать правильный ключ». Вот и к её душе ключ нашёлся, но до чего же это было досадно!.. В ту самую ночь она, конечно, не вышла на палубу — сдалась неделей позже, когда увидела парящую в красном полукруге солнца одинокую чайку и от этого вдруг отчётливо осознала, что назавтра море выплюнет её. Они снова проговорили до утра, и у них — какое удобное совпадение! — откуда-то отыскалось чрезвычайно много общего. Ей даже на мгновение почудился отблеск забытого чувства, давно и наглухо запертого ею на чердаке. «Люди не видят тебя, дорогая, — говорила княгиня д’Орсей, думая, возможно, что так успокаивает её, несомненно страдающую от своего жуткого уродства. — Не то чтобы тебя конкретно, нет конечно, цветик. Они вообще никого не видят, кроме себя. В особенности мужчины. Представь, что ты постоянно носишь перед лицом зеркало, а тот, кто говорит с тобою, смотрится в него. Если ему по нраву то, что там отражается, твоё общество ему приятно. И никак иначе. Твоя задача — создавать красивое отражение. Часто оригинал бывает так уродлив, что для этого приходится немного покривить душой. Покривить душой — кривое зеркало… Улавливаешь, дорогая?» Мария улавливала. Она привыкла улавливать любой совет, даже неприятный, буде он хорош, а потому — давно уже показывала красивые отражения направо и налево. Но стоило Васко прищурить свои светлые, с жёлтыми прожилками глаза, как подложка её зеркала начинала истончаться и таять, и в конце концов оно превращалось в обычное, самое что ни на есть прозрачное, кристально чистое стекло. Нет, уж лучше она будет клевать носом на своей безымянной кобыле. Тем временем капитанская треуголка, бурея во всполохах факелов, маячила где-то впереди, а за спиной недремлющим оком горел вулкан, и их процессия двигалась неспешно, освещая перед собою тесный тоннель леса. Ночь всё углублялась, размывалась опять, и вот уже состояла из одних огней, бредущих сквозь сине-фиолетовый душистый мрак. Огни раскачивались из стороны в сторону, из стороны в сторону, из стороны в сторону… — Эй, Зелень. Мария резко выпрямилась, возвращаясь в себя. Привычный на уроках фехтования шутливый оклик плеснул на веки ледяной водой. — Давайте, говорю, сюда, ваш’ зеленокровие, — поравнявшись с ней, Курт протянул руку к её поводьям: — Давайте, ну. Поспите пока. «Никогда не будет ни прочной, ни долговечной…» — шепнуло из глубины, но сейчас Марии было не до подозрений. Она благодарно кивнула — не сразу, чтобы не выглядеть отчаявшейся, а медленно, с достоинством, — и наконец расслабилась в седле. Чистое, незадымленное небо над головой так густо пестрело звёздами, что, казалось, им там было тесно, и они сливались, складывались в целые облака, в целые реки из звёзд. Мария окунулась в небо и вдруг с изумлением нашла её — еле различимую, еле втиснувшуюся между более яркими мигающую крапинку, к северу от Аль-Мультагиб. Ночь нынче была неположенная. «Странное дело, — подумала Мария, уже соскальзывая в сон. — Выходит, здесь её видно круглый год?..»