Истлевший сад

      Память у него всегда была отменная, и всё же от летней резиденции, где, по большей части, Константин провёл первые годы своей жизни, в ней остались одни лишь разрозненные образы: лицо матери, безупречно красивое и от этого кажущееся ему, несмышлёному ребёнку, добрым, неуклюжие маленькие руки Марии, с задором распугивающие пёстрых бабочек, искрящаяся роса на высокой упругой траве.       Природа на континенте год от года тускнела и чахла, бабочки давным-давно все куда-то запропастились, и Константину стало уже казаться, что эти воспоминания — утренний сон, далёкая, чужая жизнь — приобрели свою сочную яркость лишь со временем, покрывшись постепенно романтическим флёром, и что такой красочной природы не могло существовать взаправду.       Да только если буйная зелень у летней резиденции была его детским сном, то чем же тогда был Тир-Фради, перед которым та застенчиво меркла, если не бредовым видением чахоточной лихорадки? Константин, бок о бок с Марией и капитаном, уже стоял на носу корабля, когда сквозь утренний туман проступили сперва грозные очертания вулкана, затем показалась укрытая изумрудными, золотыми и рубиновыми шапками деревьев кайма земли, и, наконец, прямо по курсу возник крохотный, сплошь в шелухе строительных лесов, зародыш Новой Серены.       Два дня тому назад Рикардо — прощелыга, с которым Константин, впрочем, не брезговал сыграть разок-другой в кости, когда спускался, бывало, на нижние палубы, — так вот, два дня тому назад Рикардо, между делом подув на удачу в кулак, поведал ему, что Тир-Фради в переводе с языка туземцев означает «благословенная земля». И хотя всем известно, что человеку свойственно нарекать раем любую, пусть даже каменистую и совершенно бесплодную землю, если он был рождён на ней либо первым её обнаружил, всё же Константин, оглядывая свои будущие (нет, уже теперешние!) владения, на какой-то краткий миг и правда уверовал в их божественное происхождение — настолько новая земля была прекрасна.       Но до чего же от-вра-ти-тель-ной она оказалась на вкус!..       Не успел он сойти на берег, как доктора в клювоносых масках — последнее, что Константин ожидал увидеть на Тир-Фради, право слово, — всучили ему какую-то дрянную микстуру для укрепления сил. Неоднородная чёрная жижа уныло болталась в глиняной плошке и пахла, казалось, ничем иным как разложившейся плотью, так что впору было сблевать от одного запаха. Константин ни за что и не пригубил бы её — несмотря на увещевания леди Моранж, пять лет любезно гревшей для него кресло во дворце наместника, — если бы не убедился, что навтам подают ровно то же самое.       Как-то раз в «Одноглазом трактирщике»… Худшая таверна во всей Серене… Нет! Пожалуй, на всём континенте. Будь ты неладен, Лу, старый проходимец! Ты и твоё гадкое грязными-руками-бодяженное пойло! Так вот, как-то раз в «Одноглазом чтоб-его-демоны-вдесятером-драли трактирщике» ему довелось на спор выпить две пинты кислого эля, настолько тошнотворного, что Константин был уверен — никогда в жизни не придётся пробовать ничего хуже. Но как же он ошибался!       «Микстура для укрепления сил» жгла, горчила, отдавала в нос и глаза — Константин мог бы поручиться, что именно такими должны быть на вкус кишки уж десять дней как почившей крысы. Даже миновав несколько кварталов по плохо обкатанной мостовой главной улицы, старательно полоща рот слюной и беспрестанно сглатывая, он всё никак не мог избавиться от этого вкуса. Ну что за мерзость!       Леди Лорин Моранж — некогда, вероятно, красивая, а ныне напоминавшая жёсткую залежавшуюся пастилу дама, чью голову украшали того типа пышные кудри, по которым никогда не поймёшь, свои они, или наколдованы при помощи горячих щипцов, — семенила вслед за ним, потрясая юбками как трясогузка. Константин всё углублялся в город, героически отвлекая её от Марии, которая, согласно их уговору, задержалась в порту, чтобы разрешить, наконец, столь беспокоившую её загадку контрабандного бренди. Константин был уверен, что это именно бренди, а важность и безотлагательность его доставки приобретали свои масштабы постепенно — по мере того, как приказ передавался всё ниже и ниже, ко всё менее образованному и, как следствие, всё более подверженному страху наказания отребью Монетной Стражи.       — Нет, лечебницы у нас пока нет, — леди Моранж еле поспевала за его расспросами, — но есть доктор при дворе, ещё один при Монетной Страже и, помнится, вас сопровождает…       — Да-да, — перебил её Константин, уловив уже, что она толкует о Хакиме, — но откуда же, позвольте полюбопытствовать, те достопочтенные, хоть и весьма неразговорчивые, господа с микстурой?       — Из Хикмета, ваша светлость, — леди Моранж, отпустив на мгновение юбки, махнула рукой в сторону востока. — Здесь всего-то трое суток с караваном.       Константин кивнул, мысленно делая пометку о том, что Мостовой Альянс, возможно, (чем дьявол не шутит) скрывает здесь прототип лекарства. Во всяком случае, навты, вечно курсирующие между островом и континентом, пили чёрную дрянь не морщась, а Константин ни разу не встречал больного малихором навта.       Леди Моранж тем временем приноровилась к его шагу, взяла Константина под локоть и заворковала:       — Ваша светлость наверняка захочет немедля отправиться в путешествие по острову, чтобы в первые месяцы, до зимы, увидеть все здешние чудеса собственными глазами. Осень на Тир-Фради тёплая и до крайности живописная. Касаемо же ведения дел в ваше отсутствие — можете полностью положиться в этом на меня, уж будьте спокойны.       — Миледи, ваша забота греет мне сердце, — Константин для наглядности прижал ладонь к груди, — но, право же, кем я буду, если взвалю такую ношу на ваши хрупкие плечи? Нет, я не собираюсь отлучаться, — заверил он её, — особенно в первые месяцы, и особенно — в преддверии зимы. Знаете, на корабле я от нечего делать сочинил превосходную программу по усилению, так скажем, нашего влияния на Тир-Фради, и мне прямо-таки не терпится претворить её в жизнь.       — В самом деле? — леди Моранж, заинтересовавшись, повернула к нему голову под таким неестественным углом, что, ей-богу, едва не свернула шею. — Я бы с огромным удовольствием ознакомилась с вашими записями.       — О, никаких записей, моя дорогая леди, — Константин рассмеялся и постучал пальцем по лбу. — Я сочиняю в уме.       — Вот как, — протянула леди Моранж, — ну что ж, — она склонила голову, пряча раскосые прорези глаз, — если ваша светлость желает приступить к делам, я с радостью передам их в ваши сильные руки вместе со всеми необходимыми бумагами. Да хоть сегодня же, коли вам будет угодно, распоряжусь перенести их из моей резиденции во дворец.       Солнце поднялось уже высоко и задорно поблёскивало в новёхонькой черепице, чернь улыбалась, завидев молодого наместника без шейного платка и эскорта, даже мужики за стройкой вдруг прервались, чтобы поприветствовать его, высоко подбросив шляпы…       …хотя постойте-ка, откуда им знать, как он выглядит? Скорее уж, они приветствовали леди Моранж. Ах, ну какая разница!.. Константина, несмотря на горечь во рту и на терзавшие его по пути в Новую Серену сердечные муки, охватило вдруг такое вдохновенное рвение, что он на ходу высвободил у леди Моранж левую руку, деловито хрустнул сцепленными в замок пальцами и произнёс не терпящим возражений тоном:       — Нет нужды, миледи. После крохотной палубы корабля, знаете ли, так приятно размяться! Я сам всё заберу. Ведите! — повелительным жестом он указал наугад куда-то вдаль.       Лицо у леди Моранж в который раз за время их краткого знакомства удивлённо вытянулось, но она быстро совладала с собой и учтиво кивнула. Затем, по дороге, она всё продолжала распинаться о том, что он может всецело рассчитывать на её помощь и посылать за ней днём и ночью по поводу любого пустяка, но Константин слушал вполуха — мысль его уже понеслась куда-то вперёд и вверх, к улыбающимся лицам горожан, к расширению фермерских угодий, к открытию опрятной и светлой лечебницы, к изобильным запасам на зиму. Настроение было великолепное. Новая Серена лежала перед ним, как чистый холст в ожидании кисти, как головоломка из Альянса в резной шкатулке, готовая к сборке, как крутившийся в голове недописанный сонет, как…       И тут они вышли на площадь.       Прямо посреди неё, вперив в Константина бездушный взгляд пустых белков, возвышался бронзовый монолит. Князь д’Орсей с монетой в воздетой руке (порядком моложе оставшегося в Серене оригинала и, надо заметить, с куда более роскошной, чем в жизни, бородой) застыл в самодовольной позе. По высоте статуя не дотягивала и до окон второго этажа, но Константину показалось, что она заслоняет солнце.       — Очаровательно… — только и смог вымолвить он.       — Пришлось подсуетиться, но её отлили аккурат к вашему прибытию, — сказала леди Моранж с, как ему показалось, неприкрытой гордостью. — Надеюсь, мы вам угодили?       — Не то слово!.. — выдавил Константин. Слово и правда было не то. — Это вы весьма, весьма… — он покосился на недостроенное левое крыло дворца. — Удачно расставили приоритеты…       Константин как будто очутился в одном из давних кошмарных снов — в том, где он бежал, соревнуясь с некой тёмной фигурой, и был уверен в победе: дорога перед ним была чистой, а значит, противник остался позади. Но потом оказывалось вдруг, что тот пришёл первым и уже поджидает его на финише, гадко ухмыляясь. Проделать весь этот долгий и нелёгкий путь, чтобы в конце опять столкнуться с отцом, грозно взирающим на него с постамента!.. Ещё к двадцати годам Константин перерос его дюймов эдак на шесть, но ему всё продолжало казаться, что отец смотрит на него сверху вниз. «И здесь будет смотреть», — с содроганием подумал Константин, бросая на статую последний взгляд, перед тем как двинуться дальше и, от души размахнувшись, вышвырнуть её из своей головы.       Уже у самой резиденции он, спохватившись, поинтересовался у леди Моранж, как же так вышло, что они не видели по дороге ни одного туземца. Уж Константин бы туземца сразу узнал — недаром вытряс из навтов все байки о Тир-Фради, которые только мог. Леди Моранж отвечала, что делать аборигенам в городе нечего, потому как торговли с ними Новая Серена пока не ведёт.       — Торговое Содружество — и не торгует? — изумился Константин. — Да это же анекдот!       — Вам непременно стоит внести исправление этого недочёта в вашу «программу», — леди Моранж промакивала лоб извлечённым из подъюбного кармана белоснежным платком. — Не сомневаюсь, что в кратчайшие сроки вы добьётесь куда бóльшего, чем сподобилась я за эти пять лет, — наверное, Константин совсем утомил её прогулкой, потому что тон леди Моранж ему совсем не понравился.       Он даже взбежал по лестнице вперёд неё, чтобы успеть, как бы извиняясь, галантно отворить двери раньше лакея, но, когда пропустил даму внутрь и вошёл следом, то с удивлением обнаружил, что за дверью никого не оказалось.       — Слуг у нас тут немного, всё больше сами справляемся, — леди Моранж верно истолковала его недоумение, — довольствуемся малым — уж как есть. Марта! — неожиданно зычно крикнула она. — Марта, дорогая, поди сюда! Нужно уложить бумаги! Да поскорей!       Пока Константин осматривал не особенно просторную и, на его вкус, темноватую гостиную, обставленную добротным мебельным гарнитуром со сплошь золотыми ручками и витыми ножками, флагманом которого, без сомнения, выступал громоздкий платяной шкаф, по лестнице второпях сбежала некрасивая девица с рыбьими глазами и в усердно затянутом чепце. Константин с трудом сдержал улыбку — он многое мог рассказать о женщине, всего лишь мельком взглянув на её служанок или компаньонок. К примеру, его мать — впрочем, как и многие придворные дамы, — чтобы оттенять и подчёркивать свою красоту, всегда окружала себя уродинами — и тем более жуткими уродинами, чем старше она становилась. Кузина, напротив, делала всё с точностью до наоборот, дабы никому и в голову не могло прийти, что она стыдится своего родимого пятна.       Вежливо отказавшись от кресла, чая и прочих утомительных проявлений гостеприимства, Константин в нетерпении прохаживался по гостиной, пока горничная — слава Озарённому, весьма расторопно — носила из кабинета многочисленные папки. К мерзкому привкусу во рту прибавились ненавистные с детства запахи залежавшегося пергамента и высохшего сургуча. Константина замутило. Тем временем леди Моранж, деловито водрузив на нос изящное позолоченное пенсне, принялась в подробностях — пожалуй, несколько излишних — растолковывать ему происхождение каждого документа. Константину было уже не так любопытно, как в тот момент, когда он предложил за ними зайти, но это ничего — на сей раз он твёрдо решил, что научится доводить начатое до конца.       Одна беда: что-то мешало ему сосредоточиться, зудя и ёрзая в затылке, словно невесть откуда взявшийся назойливый мотивчик, — с самой первой минуты, как они вошли. Константин даже незаметно проверил, на все ли пуговицы застегнулся, когда в последний раз выходил из гальюна. Оказалось — на все. Но что-то — что-то — явно было не так. Беспокойным взглядом он заново мазнул по гостиной — мимо папок из бурой телячьей кожи, мимо тёмных сухих кистей леди Моранж, по узорчатым стенам, по чугунным канделябрам, по резным дверцам платяного шкафа, по хрустальному сервизу за стеклом на поставце… И вдруг оцепенел.       «Чем, демоны вас подери, вы тут занимаетесь?!»       Взгляд медленно, опасливо потянулся обратно к шкафу, прилип к нему, и гостиная, враз ещё потемнев, стремительно сузилась. Мягкий голос леди Моранж обратился в приглушённый гул, а затем и вовсе утих, сменившись громогласным окриком из далёкого прошлого — грозным, обжигающим уши и давно позабытым. То есть, конечно, нет, не позабытым — такое забудешь разве?.. Но и помнить нельзя было ни в коем случае.       Константин, как мог неспешно и вразвалочку, чтобы не выглядеть дико, приблизился к шкафу и облокотился спиной на боковую стенку. Правое плечо вылезло за неё дюйма на полтора — теперь уж он и сам навряд ли поместится в таком, не то что вместе с кузиной. С неясным подозрением (похожий, всего-навсего очень похожий! наш был старый, затёртый и обтрескавшийся) Константин незаметно протянул руку и поскрёб ногтем лак. Тот слегка отпружинил.       — …двенадцать баррелей неучтённого зерна, представляете? — возмущённо воскликнула леди Моранж, прорываясь к нему сквозь густую пелену воспоминаний.       — Какого зерна? — переспросил Константин, растерянно моргая.       — Неучтённого, — терпеливо повторила леди Моранж, взглянув на него поверх круглых стёкол. — Восточная ферма?.. Филипп Костейн?.. Арест?.. — Константин виновато покачал головой, а затем развёл руками и расплылся в обворожительной улыбке — обычно это помогало. — Ах, боже мой! Я вконец вас утомила, — леди Моранж захлопнула папку, которую держала в руках, и бросила в одну из подготовленных — как её? Мартой? — коробок. — Но я ведь говорила вам... Тут меня не в чем упрекнуть! Я говорила вам, — она погрозила ему пальцем, — что нужно сперва отдохнуть с дороги, а вы всё «дела» да «дела»…       — У вас, миледи, такой чудный гарнитур, — перебил её Константин, изо всех сил стараясь звучать небрежно, но голос только вышел каким-то слабым и лепечущим.       — О, вы правы. Ваш батюшка любезно распорядился прислать его с прошлым кораблём, чтобы я могла без сожалений освободить для вас дворец и с не меньшим комфортом разместиться в новой резиденции, — дьявол! неужто всё-таки тот самый?.. — Да не какая-нибудь позолота, — она погремела ручкой комода, — а цельное золото. Ваш батюшка — долгих лет жизни ему — как всегда необычайно щедр.       — Да уж, экой широты жест, — протянул Константин, а про себя подумал, что на сей раз скупость отца перешла все мыслимые и немыслимые границы. — Насчёт зерна: за разбой непременно нужно вешать, моя дорогая леди. Без этого порядка не будет, — невпопад пробормотал он, затем прочистил горло и отлепил от шкафа покрывшуюся холодным потом спину, мысленно проклиная и отца за его бестактную рациональность, и себя за то, что, как ни старался, так и не смог забыть — в отличие от Марии, у которой это вышло с такой естественной лёгкостью.       Бумаг оказалось столько, что, если бы он носил их в одиночку, на это ушло бы лет сто, но тут, к счастью, подоспел эскорт, и вскоре Константин, нагруженный не самым тяжёлым ящиком, уже попал во дворец, где ему, куда менее расположенному к новым знакомствам, чем всего пару часов назад, представили местных придворных. Некоторые дамы были в платьях с воланами на рукавах, а большинство джентльменов так и вовсе носили облегающие жилеты и камзолы с узкими лацканами — на континенте это считалось дурновкусьем уж лет как десять. Про себя Константин обречённо отметил, что со временем и сам как пить дать не только отстанет от моды, но и перестанет отдавать себе в этом отчёт.       В довершение ко всему, когда он, осматривая свои комнаты, справился о том, готовы ли покои кузины, выяснилось, что да, безусловно, готовы, только находятся не во дворце — его щедрый батюшка распорядился выделить для неё отдельную резиденцию. Господина де Курсийона, напротив, было велено (как ближайшего советника губернатора, разумеется) разместить в комнатах, буквально примыкающих к его опочивальне. Это Константин воспринял уже с изрядной долей меланхоличной иронии. «Новая земля», как же! Он открыл шкатулку, но головоломка в ней оказалась уже кем-то собрана — косо и криво, совсем не так, как хотелось ему.       Мария, взмыленная, но жутко серьёзная, появилась во дворце только поздним вечером в сопровождении Курта, капитана Васко (с каким-то уж очень сложным выражением на татуированном лице) и тотчас привлёкшей всеобщее внимание юной особы, по всему — островитянки. Выглядела она в точности так, как описывали туземцев навты: облачённая в расшитые яркими перьями шкуры, с зеленоватого оттенка коротко и неровно остриженными космами, украшенными причудливо изогнутыми ветвями... Да нет же! Константин пригляделся получше и понял с изумлением, что эти ветви росли у неё прямо из головы. Родимое пятно на её правой щеке действительно до крайности напоминало то, которое носила Мария на левой, и Константин подивился правдивости того, что прежде легкомысленно отнёс к корабельным байкам. Но более всего поразило его другое: девушки были схожи лицом, словно сёстры. На носу и щеках островитянки даже имелись веснушки — ну точь-в-точь такие же, как приобрела во время плавания Мария.       Девушка, представившаяся Сиорой, дочерью туземной королевы, просила невозможного: вмешаться — и немедленно — в войну между её кланом и явно превосходящими силами Мостового Альянса. Отказывая, Константин участливым тоном наплёл с три короба и посоветовал просить подкреплений у Сан-Матеуса. Телема, насколько ему было известно, с готовностью поддержала бы островитян против своего злейшего врага, в то время как Содружеству дóлжно сохранять нейтралитет.       — Нет! Нет, mál! — протестовала «принцесса», энергично жестикулируя. — Долго ходить до красных солнц — не успеем! — «красные солнца» — это, должно быть, герб Телемы: золотой солнечный диск на алом поле. — Matir поведёт cengeden в бой очень скоро, если не уже! Не нужно битвы, нужно остановить! — говорила островитянка с явным акцентом, но в целом бегло, и смысл вполне удавалось разобрать.       — Я могла бы выехать налегке, с небольшим отрядом, нынче же ночью, — негромко предложила Мария, и в тронном зале на миг повисла тишина, — с миром, как эмиссар, — Константин красноречиво вытаращил на неё глаза и показал одними губами: «ловушка». — Господа, ваше высочество, — склонив голову перед явно не привыкшей к такому обращению Сиорой, кузина подхватила Константина под локоть и, отводя в сторону, быстро зашептала: — Послушай, думаю, она и правда не хочет войны и вряд ли в этом одинока. Сумеем остановить битву — заручимся поддержкой мирно настроенных островитян, и в одночасье, не сомневаюсь, получим благодарность Мостового Альянса. А пусть и не сумеем — сама отчаянная попытка представит нас в выгодном свете перед теми и другими…       — Нет, это ты послушай! — Константин перебил её негодующим шёпотом. — Туземцы знают, что мы союзники Мостового Альянса, а друг моего врага — мой враг, дорогая. С Хикметом конфликт уже развязан. Не сочтут ли они за благо расправиться разом и с нами? А? И ещё: ты ведь не думаешь, что эта «Сиора» и вправду дочь королевы? Будь это так — разве приплелась бы она сюда в одиночестве?       — Ты же сам слышал, что навты говорили об аборигенах, — с некоторым сомнением в голосе прошептала Мария. — И капитан Васко уверял меня, что они бесхитростны, как дети.       — Кстати, а он что здесь делает?..       — Потом, — отмахнулась кузина. — В общем, я не предлагаю выводить войска из Новой Серены, Константин. Всего-то небольшой отряд во главе с эмиссаром доброй воли — и Торговое Содружество, как всегда, выступит миротворцем. Вряд ли аборигены уж настолько дики, чтобы причинить вред послу. К тому же шанс наладить с ними связи оправдывает некоторый риск.       — Всё бы так, — согласился Константин, — но ты ведь понимаешь, что если меня, случись неладное, будут шантажировать тобой — я, к примеру, без колебаний сдам город?..       Она засмеялась.       — Нет, конечно не сдашь. И потом, — затерявшаяся вдруг в чёрно-пурпурной дымке магии света, её рука прошла сквозь его предплечье, — ты же помнишь, что я умею исчезать? — Мария задорно подмигнула ему.       — Пф-п-п-п-п, — Константин выдохнул и, раздумывая, сложил руки на груди. Устроить мир и торговлю с островитянами он и сам считал первоочередной задачей. Быть может, и правда стоило попытать счастья?.. — Хорошо, звёздочка, — нехотя протянул он, — но ты должна быть осторожна.       — Разумеется, — улыбнулась Мария, — как и всегда, — на миг она прильнула лбом к его плечу, а когда отстранилась — взгляд её был полон решимости. — Принцесса! — заговорила она уже громко, возвращаясь к своим спутникам. — Сколько всадников разом сможет быстро передвигаться сквозь ваши леса?       — Разом? — островитянка замешкалась, не сразу смекнув, что обращаются к ней. — Всадники на ваших лошадях? — уточнила она, и Мария утвердительно кивнула, а Константину вдруг стало любопытно, используют ли туземцы в качестве ездовых животных каких-нибудь диковинных тварей. — Дюжина. Не больше.       — Курт, поручаю тебе отобрать лучших людей, — распорядился Константин, и тот, прежде бесстрастно пялившийся в стену, оживился, поклонился сдержанно и направился прочь из зала.       — Половину, — крикнула ему вдогонку Мария, и Курт, обернувшись на полпути, вскинул брови. — Остальных я сама наберу из нашей гвардии, — она непринуждённо махнула рукой, — пусть тоже поглядят на здешние леса.       Курт перевёл взгляд на него, и Константин кивнул:       — Делай, как она говорит.       — Слушаюсь, ваша светлость, — Курт пожал плечами, поклонился ещё раз и, позвякивая пластинами укреплённых ботинок, отбыл исполнять приказ.       Убедившись, что о Сиоре и капитане должным образом позаботятся, кузина тщательно побеседовала с гвардейцами и отобрала пятерых, а затем, устало потирая лоб, попросила Константина «ещё на пару слов».       — Контрабанда, — выдохнула она, как только они остались наедине в его новом кабинете, — это незадекларированные ружья.       — Ружья? — Константину показалось, что он неверно расслышал. — Мы ведь сами обеспечиваем Монетную Стражу оружием — вполне задекларированным.       Он стянул перчатки и порядком передавивший подмышки камзол, отодвинул чернильницу и присел на стол.       — Как и все их наниматели, Константин. Об этом я и толкую.       Кузина осмотрелась, обошла кабинет кругом, аккуратно переступая через расставленные всюду коробки с бумагами, остановилась у раскидистого позолоченного торшера и провела ладонью над огоньком свечи. Тот не шелохнулся.       — Может, учебные? — с сомнением предположил Константин.       — Может и учебные, — согласилась Мария, — да только разве Монетная Стража не присылает на остров уже обученных солдат? — Константин хмыкнул. — Что-то здесь неладно, понимаешь? Не знаю, что именно, но у меня плохое предчувствие. Будь, пожалуйста, и ты осторожен, хорошо?       — Разумеется, как и всегда, — Константин с улыбкой отразил её фразу, осознавая при этом, что из его уст она звучит не так убедительно, скорее — комично, и Мария, вторя его мыслям, тихонько рассмеялась. — Скажи ещё, — спохватился он, — что всё-таки здесь делает капитан? Я точно помню, что отец расплатился с навтами заблаговременно.       — Ах, да. Адмирал списала его на берег и приставила помогать мне — якобы в наказание за потворство нашей маленькой шалости, — ответила Мария, сделав акцент на слове «якобы», и Константин издал скептический смешок. — На деле — думаю, навты хотят иметь при мне, как при эмиссаре, своего человека.       — И мы им это позволим? — Константин, распуская манжеты и закатывая рукава, вопросительно вскинул подбородок.       — Позволим? — Мария присела на стол рядом с ним, и их плечи соприкоснулись. — Ты губернатор — ты и скажи мне.       Последняя фраза прозвучала неожиданно волнующе — до сладкого спазма в животе. Константин сглотнул, задумался — захотелось завернуть в ответ что-нибудь эдакое.       — Я скажу, — проговорил он наконец, — что мы не станем накалять отношения с навтами, отказываясь от их «помощи». Пусть верят, что обладают неким контролем над твоей дипломатической миссией. Нам нет нужды разубеждать их в этом, верно? — кузина кивнула, соглашаясь. — Только ты уж позаботься о том, чтобы контроль оставался исключительно номинальным.       — Само собой, — улыбнулась Мария. — Не провожай, — она напоследок влажно коснулась губами его щеки и, не успел он продраться сквозь сдавившее грудь тёплое головокружение, спрыгнула со стола и выпорхнула за дверь.       Константин не провожал. Послушал только украдкой, как в черноте за окнами суетились, седлая лошадей, как застучали рысью копыта, всё глуше и глуше, прочь от мостовой, на север, в самую лесную глубь. Затем велел всем разойтись и не беспокоить его, а сам заперся в кабинете с твёрдым намерением не покидать его, пока всё не разберёт. Хорошо всё-таки, что она уехала.       Взгромождённые одна на другую коробки высились едва ли не до потолка, бросая ему вызов. Константин сузил глаза, окинул их самым устрашающим взглядом, на который был способен (у-у-у, берегитесь!), потом от души потянулся и уселся за стол.       Хорошо всё-таки, что она уехала. Так. Поступления в казну. Расход на двор. Ещё расход. Прошлогодняя перепись — это в другую стопку. Снова казна. Надо бы составить график, поглядеть на среднегодовую прибыль… Хорошо всё-таки, что она уехала. О, корреспонденция — вот это любопытно. Ничего себе цену они заломили за порох! Хорошо всё-таки, что она уехала. Не то чтобы он был не рад переменам в ней, нет. До самого их отплытия из Серены, с того весеннего дня, в который — милостью Эмиля де Жарне, надо полагать, — всё изменилось бесповоротно и навсегда, Мария всего раз поцеловала его — когда он подарил ей украшенное слоновой костью ружьё. И было это так быстро и холодно, что он не успел почувствовать ровным счётом ничего. А на корабле она, подобно весеннему саду после долгой и холодной зимы, вдруг ожила, пришла в движение, словно таящаяся до поры фигура в детской игре, — стала чаще и громче смеяться, смелее, чем обычно, шутить и снова, совсем как давным-давно, прикасаться к нему: обнимать первой, брать за руку, целовать в щёку или лоб, смахивать с его лица пряди волос. Да ещё и этот шкаф… «Чем, демоны вас подери, вы тут занимаетесь?!» Отчётность по руднику… А это ещё что за «разрешение для частных лиц»? На корабле она читала ему вслух — перечитала, наверное, с десяток книг. А однажды, во время шторма, села прямо к нему на постель — так, что касалась бедром его лодыжки. И читала, читала, пока не охрипла. Тогда он действительно забыл о тошноте, правда не из-за книги. Если честно, из той книги он не услышал ни единого слова. Но самое ужасное… Урожайность посевных земель можно увеличить как минимум вдвое, если пренебречь озимыми. Но самое ужасное… Опять казна. Где стопка с казной?.. Самое ужасное — в ту ночь, когда они играли в карты с матросами, и на палубе было негде развернуться, Мария выбыла, и он, расхрабрившись от вина, усадил её к себе на колени. Никто и внимания не обратил, только один старый матрос, кажется, посмотрел на него как-то странно и гаденько ухмыльнулся, сверкнув золотым зубом. А может, Константину это только привиделось. Мария, в общем, просидела у него на коленях добрых полчаса, обсуждая его карты, пока он боялся лишний раз шелохнуться и едва дышал, вцепившись онемевшей рукой в её корсаж. Вспоминать об этом можно было не иначе как сгорая со стыда, хотя он и был уверен, что подо всеми этими юбками она ничего не почувствовала.       Часы на комоде отбили три пополуночи. Константин встал, размялся, подошёл, споткнувшись пару раз о коробки, к поставцу, порыскал в поисках винных бокалов, не нашёл. Чайные чашки — не то, кофейные — ещё лучше. Коньячные рюмки… Нет, так он не особенно поработает. Константин оценивающе глянул на ковшик для сливок, но в конце концов всё-таки остановил свой выбор на чайной чашке, покрутил в руках, пожал плечами, затем плеснул туда вина и вернулся за стол.       Дело заспорилось. Коробки с судебными разбирательствами — так особенно хорошо пошли. И всё-таки, как удачно, что она уехала. Вот, допустим, торт — подумалось вдруг. Куда проще не есть его, когда он стоит на другом конце стола. Ну стоит себе и стоит — поглядывает на тебя, конечно, изредка озорным взглядом, манит, но тут же и отталкивает: «Смотри на меня, коли хочешь, но не приближайся». В целом ты ещё с лёгкостью можешь выбросить его из головы. Другое дело, когда он совсем близко, и ты чувствуешь запах: «Можешь понюхать меня, — разрешает торт, — только не ешь». Это уже довольно мучительно, но ты в силах ещё сцепить зубы и держаться.       Совсем худо, когда торт сам прыгает к тебе на тарелку, лежит весь такой сладкий и нежный, игриво блестит молочной глазурью и говорит как будто: «Оближи меня, возьми меня в рот, давай… Только не глотай!» И тут бы ответить: «Нет уж, спасибо. Я должен бежать от тебя прочь сломя голову, пока совсем её не потерял». Да только кто бы смог?.. И вот стоишь как дурак, облизываешь — очень вкусно, конечно, но всё равно голодный.       И отчего это вдруг ему вспомнились торты? Ах, да. Только теперь, захмелев неожиданно на середине второй бутылки, Константин осознал, что ни разу после завтрака — ещё на корабле — не удосужился поесть. Весь день его мутило от этой микстуры. Ну и дрянь!       Чернота за окном тем временем уже потеряла плотность, обнажила верхушки домов и бронзовый отцовский затылок. Константин потянулся с хрустом и стёк по спинке кресла. Захотелось одновременно прилечь и пройтись. По его прикидкам, он разобрал почти половину — ну ничего себе подвиг.       Лестница для слуг ещё пустовала, и он воспользовался ею, чтобы выйти на задний двор. Предрассветная прохлада защекотала кожу, в лицо пахну́ло редким сладковатым дымом, конским навозом и сыростью ранней осени. Отсюда поглядеть — так ни души. Только девица какая-то одиноко усердствовала на грядке. Светловолосая, очень хорошенькая, но шея ужасно грязная. Константин отослал девицу прочь — поработать где-нибудь на конюшне, и остался один. Новая Серена здесь обрывалась — лишь пара сиротливо торчащих сараев отделяла задний двор от северного леса. Всё вокруг казалось синим: даже кроваво-красное зарево вулкана — и то подёрнулось синеватой пеленой. Константин растянулся на сене, глядя на величественно возвышающуюся над буйными кронами расколотую гору, и внезапно уловил какой-то жуткий контраст между видом, открывающимся отсюда, и тем, который можно было наблюдать со стороны парадного входа. Ясно представилось, как дымная полоса города наступает на остров, медленно откусывая от него по кусочку, словно терзающая огрызок сочной и сладкой груши чёрная муравьиная масса. «Здесь», — решил Константин. Саженцы, которые он выписал ещё в Серене, к зиме доставят на остров, и здесь будет грушевый сад. Он хотел сажать деревья, а не рубить их.       Справа робко забрезжил рассвет. Константин зачерпнул горсть земли — чёрной, влажной и пахучей, — и ему вдруг вспомнилась старая сказка, которую он слышал в глубоком детстве от одной из своих кормилиц. Мать сама даже на руки его никогда не брала, но какая-то материнская ревность была ей, верно, всё же присуща, потому что она постоянно меняла его кормилиц, чтобы он не успевал привязаться. Константин и не привязывался. Только одну запомнил — ту, которая рассказывала сказки. В его памяти они, правда, давно сжались и разжижились, оставив по себе только лишённые смысла мазки детских впечатлений, и нельзя было уже разобрать, что он слышал на самом деле, а что додумал, восполняя пустóты.       В общем, была та сказка о человеке, бессмертие которого заключалось в родной земле — то ли проклят он был, то ли сделку какую заключил с тёмными силами. И свою родную землю он, значит, повсюду с собой возил: брал горсть, сыпал на новую землю — и та тоже заражалась проклятием. Ещё в той сказке, кажется, женщина была, которую тот человек любил и очень от этого мучился. Она его вроде бы тоже любила. Да только они отчего-то всё равно не могли быть вместе.