* * *
Он тогда почти постоянно плакал. В училище, где их в основном гоняли по плацу и дрессировали, как правильно заправлять постель, над Джерардом кто только по этому поводу не смеялся. Да и не только по этому. Хилый, с девчачьим лицом, писклявым голосом, плачет от любого пинка. Он должен был сидеть в колледже искусств и рисовать домашку по композиции. Но он здесь. Наворачивает круги по плацу за то, что просто бесит старшину. Собирает автомат. Слушает, как правильно из него убивать людей. «Нытик», «баба», «подбери сопли» — меньшее, на что Джерард рассчитывал на фронте. Но, оказалось, здесь это не имеет никакого значения. Лишь бы не был крысой и не прятался за чужими спинами. А уж нытик, не нытик — без разницы. Умирают все одинаково. — Эй, давай, помоги мне… Он сидит, откинувшись на стенку окопа: спине холодно, в лопатку упирается что-то твёрдое, может, камень, может, корень. Шевелиться и двигать глазами нет смысла. Надви́гается, когда обстрел снова начнётся. Сейчас тихо. Значит, можно просто сидеть. — Уэй… Джерард подозревает, что у него мокрые щёки, а с подбородка капает. Если бы не это, его, наверное, приняли бы за мёртвого. Мэтт пинает его в плечо. — Давай потом, о'кей? Сначала помоги мне развинтить эту хуйню, приварилась походу… Давай потом, мысленно говорит сам себе Джерард. Сначала развинтить. Иначе пулемёта у них не будет, а со второй линии хрен их кто прикроет, если эти уроды пойдут в рукопашную. Плавали, знаем. Сначала починить. А всё остальное уже потом. Он смотрит на Мэтта. Всё остальное потом. — У меня вода осталась. — Заебись, давай, а то руки сожжём нахуй. Джерард отползает от холодной стенки и шарит руками в рыхлой земле в поисках жестяной фляги. Всё остальное потом. Вот так просто. Ни осуждения, не насмешки. К концу дня они отходят за реку, сдав окопы вместе с двумя автоматами и парой ящиков со снарядами. Некоторые вышестоящие ебланы утверждают, что нужно было самим подохнуть, а автоматы вытащить. Вот и лезьте за ними сами, думает Джерард, валяясь на соломе в сарае, который солдаты кое-как обустроили для жизни человеческих особей. Рэй вскрывает консервы тупым ножом, Майки смотрит в стену перед собой, Фрэнк курит, наверное, пятую сигарету подряд. Результаты хуже некуда, но хотя бы мало погибших. Плакать уже не хочется. По крайней мере, Джерард не видит в этом особого смысла.1
6 ноября 2019 г. в 15:45
Первая смерть, которую Джерард видит на фронте, как ни странно, не насильственная.
Их только что доставили в часть: три часа езды на качающемся из стороны в сторону грузовике, когда под пятой точкой твёрдый край кузова, а блевать хочется даже тем, у кого никогда не было морской болезни. Мысли об обещанном ужине слегка придавали сил, а ещё по дороге они с Майки успели разболтаться с парнем по имени Рэй, который на фронте уже полгода и сейчас возвращался из госпиталя на передовую. Рэй оказался концентрированным дружелюбием и даже смог вытянуть несколько слов из непробиваемого Майки, а заодно обещал перезнакомить со всеми в части — мол, когда есть с кем потрепаться, адаптироваться ко «всей этой параше» легче. Забавно, но почти никто из окружавших Джерарда солдат не называет войну войной: «эта параша», «эта заваруха», «гемор на наши жопы» — как угодно, но не война.
Их высаживают в лагере, когда уже стемнело, и всё, о чём может думать Джерард, это ужин и горизонтальная поверхность, на которой можно было бы снять отвратительно жаркие сапоги и отключиться до второго пришествия. Они уже направляются к кухне, когда со стороны складов доносятся истошные вопли.
Новички стекаются на звук со скоростью света. Джерард еле проталкивается сквозь толпу любопытствующих и видит то, что абсолютно не ожидает увидеть.
Никаких жутких ран и разбросанных внутренностей. На земле, вырываясь из рук двух других солдат, бьётся в припадке парень, на вид одного возраста с Джерардом, абсолютно целый и не перестающий орать. Вопли бьют по ушам — Джерард непроизвольно морщится, по коже бегут мурашки. Похоже на завывание издыхающей собаки, когда ты уже не можешь ей помочь, и вроде тебе её жаль, а вроде скорей бы она уже заткнулась.
На секунду парень смотрит на Джерарда — или Джерарду так кажется — и вдруг замолкает.
Кучка новобранцев с белыми лицами смотрит, как парня бьют по щекам. Как щупают пульс на шее. Как берут за руки и ноги и тащат прочь от склада.
— Видать, сердце не выдержало.
Рядом с Джерардом коротко стриженный парень, чуть пониже его, с сигаретой в татуированной до самых пальцев руке. Рэй пожимает ему руку. Майки едва ощутимо прижимается к плечу Джерарда.
— Он и до этого истерил, когда припекло. С головой не очень. И с сердцем вроде. А комиссию не ебёт, ну, ты знаешь. Сказали, прикидывается. Вот, доприкидывался.
Парень затягивается и выпускает дым. У Джерарда наворачиваются слёзы.
— Фрэнк, — парень протягивает ладонь.
— Джерард.
Еще с месяц Джерард видит во сне это застывшее, искажённое лицо. Кричит во сне, просыпается в слезах, будит пол-отряда, огребает от старших — как будто он может как-то это контролировать. На лежаке напротив Фрэнк молча достаёт из валяющейся рядом куртки свёрток с сигаретами и кидает его Джерарду. И так каждую ночь.