Ласточка и сокол

      — Доброе утро, Цири.       — Не соглашусь.       Цири собралась было прикусить себе язык за то, что тот сработал вперёд головы, но потом отпустила себя — в конце концов, она тоже не прочь быть честной, да и мало ли какие у неё причины для недоброго утра. Она встретила Кагыра в конюшне, он гладил морду своего жеребца, а тот нетерпеливо перебирал копытами, тщетно надеясь, что наездник, наконец, даст ему как следует размяться. Однако наезднику рановато было в седло — его рука всё ещё держалась на перевязи. Конюшня проветривалась насквозь, внутрь врывался пряный аромат цветов и трав, смешивался с тяжёлым сладковатым запахом свежего навоза и сена, мокрой шерсти, деревянных спилов и кожаных ремней подпруги. Порывы теплого, свежего ветра трогали её пепельные волосы и угольно-чёрную гриву Кельпи, но ветер не спасал от зноя и духоты. Или Цири вдруг снова разволновалась.       Кагыр откинул щеколду, засов, открыл дверцу, вывел коня под уздцы. Местные конюхи знали своё дело — у животных было чисто, им было достаточно воды и пищи, их регулярно выпускали из стойла, наверное, нильфгаардцу захотелось проветриться, пусть не в седле, а глядя издали, как резвится его конь. Или он следовал за Цири по пятам. Цири предпочла бы первый вариант. Она предпочла бы вообще с ним не пересекаться.       Проходя мимо, жеребец Кагыра потянулся к Кельпи через ограду, та взбрыкнула, фыркнула, оскалила зубы. Цири едва не сказала ей вслух «умница», но вовремя одёрнула себя, спрятав мстительную ухмылку. Всё правильно, не нужно к ней подходить. Ни к лошади, ни к её хозяйке.       — Не надо лезть к ней в денник, она этого не любит.       — Ты слышал?       Кагыр серьёзно и строго взглянул жеребцу в глаза, тот закосил глазом и тряхнул мордой, опустил голову.       — Не расстраивайся, друг. Не стоит раздражать даму своей навязчивостью.       Лукаво улыбнувшись, Кагыр чуть повернул голову, взглянул на Цири искоса, словно бы наблюдая за её реакцией. Невинная шутка, чтобы сбить неловкость. Невинная шутка с подтекстом, от которой неловкость только лишь усилилась, а атмосфера накалилась до предела. У Цири внутри что-то вспыхнуло, дало в голову забродившим вином. Она неосознанно потёрла шею, кашлянула, сжала губы в тонкую, сердитую линию. Обернулась колючками. Водить дружбу с нильфгаардцем она не собиралась, давать ему поблажки лишь потому, что у него к ней чувства — тем более. С неё достаточно нейтралитета. Ведь достаточно?       — Как ты, Цири?       — Лучше не бывает.       Фыркнула, демонстративно отвернулась, потянулась к щётке, всем видом показывая, что беседа окончена. Где-то за левым плечом ощутила движение воздуха — нильфгаардский жеребец мотнул хвостом, проходя мимо стойла Кельпи. Где-то за левым плечом улыбался Кагыр из Виковаро. Только неизвестно чему. Наверное, тому, что смог увидеть её, сумел перекинуться с ней парой слов. Как мало ему нужно, ну надо же! Цири фыркнула ещё раз, задрала вверх подбородок, вывела Кельпи из денника, чуть осадила у выхода, дожидаясь, когда он отойдёт подальше.       Проносясь мимо него галопом, Цири невольно скользнула взглядом по широкой линии его плеч, по сильной спине, закатанным рукавам и выглядывающим из них загорелым предплечьям с хорошо развитыми, отчётливо проступающими мышцами, по широкому хвату ладони, в которой так крепко и ловко ложится тяжёлый, длинный нильфгаардский меч. Пыталась мысленно примерить ему чёрный доспех и плащ, воскресить свою ненависть, отвращение, страх, но не могла. Теперь её распирало любопытство.       Он склонял перед ней голову, как перед императрицей, вставал, когда она входила и выходила, отодвигал ей стул, стоило ей явиться в кухню, пока одним резким жестом головы она не велела ему прекратить это безобразие. Она больше не княжна, её Цинтрой теперь владеет какая-то другая Цирилла, а все эти ухаживания и заботы ей, ведьмачке, как корове седло. А спустя неделю, увидев его во внутреннем дворике усадьбы с мечом в руках и без перевязи, разминающего закостеневшие мышцы, Цири с лязгом вынула Ласточку из ножен. Её распалял азарт — она носила её с собой, но давно не использовала по назначению. Её всё ещё распирало любопытство, дьявол знает почему. И Кагыр понял без слов. Улыбнувшись одним уголком губ, он развернулся к ней, закружил мечом, рассекая со свистом воздух. Услужливый рыцарь испарился, посреди внутреннего дворика с фонтаном в виде двух обнаженных богинь, с тройкой неспешно прогуливающихся павлинов, клумбами роз, с аркой и колоннадой, увитой диким виноградом, явился грозный противник. Мягкий, как атлас, взгляд обратился в хищный прищур — он кружил по площадке ястребом, в такт ей переставляя ноги, а Цири смотрела ему в глаза. Внимательные, цепкие. Чувствуя, как от предвкушения у неё колотится сердце.       — Я буду поддаваться, не бойся, — с серьёзным видом выдала она, внутренне содрогаясь от смеха. Цири провоцировала, Цири кусалась. Вдруг осознала, какую власть имеет над ним, и поняла, что это ей нравится.       — Ты сейчас серьёзно?       — Конечно.       — Мне кажется, ты издеваешься.       — Ты ещё не вполне здоров.       — Кто тебе такое сказал?       Он первым сделал выпад. Цири парировала, уклонилась от следующего, отпорхнула. Ощутила, как внутри закипает металл, течёт по жилам, жарит, распаляет. Кагыр был хорош в бою, но действовал будто бы в полсилы — приценивался, или правда был не вполне готов, или боялся навредить. Поблажек Цири не терпела — бросилась, словно ужалила, провела обманный манёвр, остановила меч в дюйме от его больного плеча — показала, что настроена серьёзно.       — Это всё что ты можешь, нильфгаардец?       — Не называй меня так.       — И что ты мне сделаешь?       Металл лязгнул об металл — Кагыр сбросил с себя Ласточку, развернулся, ударил. Отблеск рыжего закатного солнца скользнул по гладкому лезвию его меча, искрами костра попал Цири в глаза, ослепил. Уклоняясь, она упала на землю, перекатилась, подняла носком сапога сноп пыли и мелких камней — уравновесила шансы. Кагыр тряхнул головой, поднял на неё глаза. На чёрных ресницах лежала серая взвесь, делая их седыми, глаза стали непроглядно-тёмными, глубокими, синими, будто грозовая туча. Опасными. Цири увидела всё, что кипело у него внутри, там, за фасадом рыцарского достоинства и невозмутимости. Она сделала шаг назад, отступила под натиском этой бури. Опустила глаза, выдохнула, взяла себя в руки. И они снова сошлись.       Он был сильнее, гораздо сильнее физически. И Цири, подчиняясь этой силе, почти позволила ему вести. И даже захотела проиграть. Она, пользуясь своим преимуществом в скорости и ловкости, кружила, едва касаясь земли, подлетая то с одной стороны, то с другой, и наверное, стала предсказуема.       Они сошлись близко, так, что между ними едва поместилась бы ладонь, бедро к бедру, колено к колену — Цири грудью ощутила исходящий от Кагыра жар. Его пальцы крепким стальным замком сцепили её запястье. Она увидела, как кончик языка скользнул между его сухих, пыльных губ.       Внутренности связались узлом и камнем упали куда-то к низу живота — Цири балансировала на честном слове, цепляясь взглядом, словно когтями, за гарды перекрещенных мечей и за их соприкасающиеся руки. За шрам, пересекающий его молодое, светлое лицо. Красивое лицо. Его шрам был аккуратнее, против её, расползшегося по щеке узловатыми звёздочками. Может, если бы и ей перепало немного магии, она бы не прятала щёку за волосами. Не выглядела бы так… непривлекательно.       Кагыр выдавил её с позиции, подсёк, Цири ощутила, как заскользил под подошвами гладкий камень дорожки, выложенной вокруг фонтана. Упала. Кагыр указал остриём меча на её вздымающуюся грудь.       Он заслонил собой солнце. Его тёмный силуэт возвышался над ней, казался огромным, как глыба — так уже когда-то было — но Цири не боялась. Она больше его не боялась. Она глядела, как отросшие чёрные волосы метались по ветру, а тонкие завитки липли к мокрому от пота лбу, переводила взгляд на побелевшие от напряжения косточки фаланг, на крепкие руки, ладно сколоченное, сильное тело, угадывающееся под свободным кроем одежды, подсвеченной солнцем. Цири дышала так глубоко, что, казалось, лопнет тесьма на рубашке. Она вдруг резко ощутила своё тело, чувства обострились и навалились на неё разом: от соприкосновения с землёй в голове забил глухой колокольный звон, острый камень иглой впился в поясницу, вдруг затвердевшие горошины сосков неприятно соприкасались с тканью рубашки, и, казалось, вот-вот порвут её, обнажат тело, душу…       Она схватила лезвие рукой. Боль отрезвляла — это было то, что нужно.       — Порежешься. Отпусти. Цири.       Он опустился на колено, освободил свою ладонь, положив лезвие на плечо, взял её руку, сжал запястье. Аккуратно, даже нежно прошёлся по её пальцам, пытаясь разжать их. Его касания были шершавыми, горячими. Чуткими. В его голосе звучало мягкое, обволакивающее желание успокоить. Приручить.       — Не трогай.       Меч плашмя упал на землю. Цири выпустила лезвие, сжала кулак; мокрая красная дорожка потекла по складке кожи, тяжёлая густая капля шлёпнулась вниз. Она встала, сунула руку в фонтан, грубо вытерла ладонь о штаны. Кожу саднило — нудно, гадко — но это было то, что нужно. Цири зашла слишком далеко.       — Если прикажешь никогда не приближаться к тебе, я не посмею ослушаться.       На службе Кагыр научился понимать с первого раза, отличать женское «нет» от «нет, но…» он, вроде бы, научился тоже. Но Цири он не понимал. Тщетно пытался поймать её взгляд, прочесть в нём хоть что-то, но Цири насупилась, словно испугалась, и не поднимала глаз, а дотронуться до неё снова Кагыр не мог себе позволить. Она запретила.         — Так будет лучше, — она ответила.       Воздух был мутным от поднятой ими пыли, Цири нервным росчерком шагов растворялась в ней, словно тень, фантом, очередной сон, привидевшийся его воспалённому сознанию. Он хотел её как никогда сильно, но не хотел причинять ей боль. Пусть будет так, как она сказала. Да погаснет Великое Солнце, если он ещё раз посмеет её огорчить.