Монета, которой...

Я не сказал тебе, как так случилось, что я выплыл, а отец утонул. Но ты уже, наверное, и сам понял? Я это продумал заранее. Так же, как отключил подушки безопасности на твоей стороне. Понимаешь, Ире было тринадцать, а я не знал, за что он убил маму. Я не мог рисковать сестрой, мне было страшно, что я останусь один. Мне нужно было его опередить, и я опередил. А потом перенес его трофеи из тайника в бане в дом, чтобы наверняка нашли. Это было важно — дать знать, что больше никто не пропадет. Конечно, риск был чудовищный, крупный сильный мужчина, а мне четырнадцать, ему достаточно было догадаться, что я задумал… Ты говорил мне, что веришь в предназначение. Знаешь, я тоже. Я предназначен. Один раз мог быть случайностью, везением… Но не три. Ты третий, Богдан. Бог-дал. Бог-взял. Ты тоже верил в предназначение, я знаю. Я чувствовал. Но видишь ли, я Красная Шапочка. А ты Волк. Вы — волки. У вас нет выбора. И у меня нет. Значит, все правильно… Я забыл спросить тебя, чем же провинился тот, первый. И как ты оказался студентом третьего курса… Ладно, не так уж это важно, мне скажут... Так жаль, что мы с тобой больше не поговорим. Правда жаль. Но тебе нельзя было жить, ты же понимаешь. Однажды тебе пришлось бы стать кем-то, а ты хотел быть всем. Желание, несовместимое с жизнью… Долгой и счастливой. Я оставил бы тебя жить, если бы ты мог. И я пытался сделать тебя счастливым хоть на время. Прощай. Я буду тебя помнить.

***

Во рту было сухо и горько. Артем пошевелил губами, стало больно. Потом холодно. И мокро. — Пей. Тихо, тихо. Артем сглотнул. Вот, теперь лучше. Рядом был кто-то теплый. Он шевелился, и кровать качалась. — Еще хочешь? Это Герман. Артем улыбнулся, повернул голову и уперся в теплое лбом. — Эй, ты как? Ты меня слышишь? — Да, — прошептал он. — Очухался? Ну-ка открывай глаза. — Боюсь. — Меня? — Нет. Тебе я рад. У меня зуба нет. — Ага, сломал. И руку сломал. И всякое по мелочи. — Это ничего… — Артем не хотел открывать глаза. Пусть будет так, тепло и пахнет Германом. Курил. Вот же гад, знает, что бесит. — Еще какое чего. Я б тебя убил вообще. Ты ничего мне не говорил! — Ты плохой актер… Нельзя было тебе говорить. — Да у тебя все плохие актеры, я погляжу. Лаврова тоже тебя убить захочет, не сомневайся! — Так было нужно… Не обижайся. И вообще… идиот… — Я идиот? — возмутился Герман. — На себя посмотри! — Не хочу. И обижаться должен я… потому что… ты мне поверил. Идиот. Герман хмыкнул, пригладил ему волосы. — Оставь, — попросил Артем. — Руку. Так хорошо. — Не может быть, чтобы все нельзя было решить иначе. — Эту фразу мне будут говорить все… Хоть ты помолчи, а? — Ты мог погибнуть. — Еще как мог, — скрипуче вмешалась в разговор Айзана. — Шарф у него был с собой. И шприц-пистолет. Артем совершенно не ожидал, что в комнате есть кто-то еще. Черт, глаза действительно стоило открыть. Тут, может, полный зрительный зал! Но нет, была только Лаврова, и та в дверях. Видимо, сидела снаружи и услышала голоса. — И монетки. — Айзана села на другой край кровати, но та даже не качнулась, куда Лавровой против Германа. Артем смотрел на нее. Никогда не видел ее в белом халате. И Германа тоже. — Я знал. — Знал? — Чувствовал. Думаю, он догадался о чем-то. И ни за что не простил бы. Я на чем-то прокололся. — У него был телефон убитого Степанцова, — сообщила Айзана. — Валентина? Артем кивнул. Вот, значит, когда он спалился, в капотнинском кафе. — Ты обещал его нам отдать, — напомнила Айзана. — Мы ехали следом, сам же говорил про Николая Николаевича. — Это кто? — вмешался Герман. — Это наружное наблюдение. ЭнЭн. — Я хотел дотянуть до места преступления. Честно. — Артем посмотрел ей в глаза. — Но понял, что не получится. Не успею. — Я разговаривала с Сальниковым, Артем, хватит уже держать всех за идиотов. — Лаврова поднялась. — Кстати, просил сообщить, что оплатят твое лечение. Думаю, придут навестить. И наши тоже, конечно. А пока отдыхай. Артем проводил взглядом ее прямую спину. Герман придвинулся ближе, обнял его поперек груди. Ничего себе кровати стали в больницах делать, вдвоем умещаются. — Тебе совсем не было его жаль? — спросил Герман тихо. — Было. Именно поэтому. — Не понимаю. — Он бы не дожил до тюрьмы. Но это долгая история… Я расскажу тебе. Потом. Устал. И так странно, нет зуба. Веки сами собой опустились. Он откроет глаза завтра. И создаст мир заново.