Я никогда не...

      Перечитав во второй и даже в третий раз сообщение, полученное от матери, Грейс хмурит брови. Одной рукой убирает телефон в карман, другой же поправляет лезущие в глаза тёмные пряди чёлки. Ветер бьёт в лицо, и девушка решает всё же покинуть окрестности этой проклятой больницы.       Улицы, как и прежде, завалены мусором: пустые бутылки из-под дешёвой выпивки, давно прочитанные газеты, датированные прошлыми неделями, даже месяцами, старые детские игрушки, пищевые отходы, трупы птиц и, реже, крыс и обглоданные бродячими собаками кости. Всё абсолютно также, как и месяц назад. Ничего не изменилось.       Внимание Бакет привлекает толпа, столь редкая для узких улочек маленького городка. Гул, одиночные крики, перешёптывания и чьи-то громкие завывания раздаются в стороне жилого дома. Ведомая любопытством, девушка незаметно проскальзывает сквозь людей, чтобы узнать, что просходит.        — Тьфу ты, допился, старый дурак, — раздаётся раздражённое ворчание какого-то старика.        — Поделом ему, — вторит старуха. — Пьяницей меньше, пьяницей больше.        — Вот-вот, а говорят ещё, что он у жены у своей деньги на кабаки воровал, — третий голос.        — Какие кабаки! Как его увидят, так не пускают. Немало он им, владельцам, неприятностей устроил.        — Злые вы люди, — четвёртый говорящий. — Человек в петлю полез, а вы… Эх!..        — Так он же пьяный и полез!        — Тебе почём знать? Самолично что ль видела?        — Видеть, может, и не видела, да когда ж он трезвый хоть раз появлялся!        — Би-и-ил! Зачем ты… Зачем… О-о-ой!.. — навзрыд рыдает женщина лет шестидесяти, когда тело её, судя по всему, мужа выносят с петлёй на шее из дверей дома.       Грейс с ужасом взирает на происходящее, не в силах сдвинуться с места. В голове у неё звенит отчаянный крик новоиспечённой вдовы, а её слова и вопли набатом отдают в сознании.        — Вы, вы все виноваты! — в иступлении орёт женщина. — Вы убийцы, вы, вы, вы! — всё не унимается, на что получает лишь косые взгляды и едкие смешки. — Смейтесь, смейтесь, изверги! Над чужим горем, над чужим… — она не договаривает, а на лице её проступают красные пятна, глаза закатываются, и женщина, задыхаясь, падает навзничь.        — Врача, врача! Вызовите скорую! — женский голос на грани истерики. Шум в толпе лишь усиливается и возрастает с каждой секундой.       К лежащей на земле подбегает рослый мужчина лет тридцати и, становясь на колени, нагибается к ней, щупает пульс. Мимические морщины на его лице углубляются, когда он поднимается, отряхивая брюки.        — Поздно в скорую, не звоните! — его звучный голос разносится надо всеми. — Померла.       Вздохи, оханья и плач в толпе вновь возрастают, и Бакет бросается прочь от этого места, пахнущего смертью, горем и болью. Она бежит так быстро, как только может, не глядя, на дорогу, не зная, куда её несёт. Слёзы текут по впалым щекам, и девушка чувствует, что ещё немного, и она споткнётся, упадёт и разревётся прямо здесь, на улице. Бакет заворачивает за угол, другой и оказывается в каком-то смутно знакомом месте. Не раздумывая об этом, забегает в первый попавшийся магазинчик. Освещение, приторные персиковые стены… Такое чувство, будто она здесь уже когда-то была.        — Добро пожаловать, юная мисс Бакет, — знакомый голос со стороны кассы. — Вот мы и вновь встретились с тобой.