Вера, сталь и порох. Прелюдия

      Погода славная,       А это главное.       И мне на ум пришла мыслишка презабавная,       Но не о господе       И не о космосе —       Все эти новости уже обрыдли до смерти.       Сказку, миф, фантасмагорию       Пропою вам — с хором ли, один ли, -       Слушайте забавную историю       Некоего мистера Мак-Кинли —       Не супермена, не ковбоя, не хавбека,       А просто маленького, просто человека.       Кто он такой — герой ли, сукин сын ли —       Наш симпатичный господин Мак-Кинли, —       Валяйте выводы, составьте мнение       В конце рассказа в меру разумения.       В. Высоцкий, «Баллада о маленьком человеке»              Летнее солнце, оранжевое с алым, медленно скрывалось за чёрной громадой Рейквальдского леса на западе, последними лучами окрашивая верхушки деревьев в свой яркий и какой-то пронзительный цвет. Ночь опускалась на город Грюнбург, что лежал к югу от величественного и гордого Альтдорфа, столицы Империи Зигмара. Ещё людно и шумно было на мощённой булыжником базарной площади и перед ратушей, ещё спешили куда-то по своим делам горожане, а лес ещё не казался таким таинственным и мрачным, как в почти полной темноте ночи, когда его освещает лишь тусклый свет звёзд и лун.       Но ночь уже вступала в свои права. Улицы и площадь постепенно пустели, жители Грюнбурга возвращались в свои дома, а в небе виднелись уже гораздо более отчётливо, нежели днём, Маннслиб со своей тёмной сестрой Моррслиб. Никто не хотел оставаться на улице ночью: слишком велик был риск вообще не пережить её, шатаясь по тёмным улочкам города. В это время суток все порядочные граждане Империи должны сидеть по домам. Ночью в городе встретить можно только бродяг, уголовников и, если правду говорят бабки, что целыми днями болтают друг с другом на улицах, кое-кого пострашнее. Ну и, конечно, часовые на стенах — те тоже ночью не спят. Ну да, ну да…       Фридрих Майер опёрся на аркебузу и снова перевёл тоскливый взгляд с улиц города на лес. Ну вот, ещё одно очередное дежурство, снова караул, снова шатание взад-вперёд по стене. И так целых пять часов, до двух ночи… Скука, да и только…       Нет, в первый раз стоять в карауле было даже интересно, хотя и страшно немного. Тогда дежурство, помнится, выпало на одну из немногих ночей в году, когда болезненно-зелёный диск Моррслиб, зловещей луны Хаоса, полностью виден на чёрном небосводе, и в лесу по этому случаю бесновались зверолюды. Потом Фрицу ещё несколько раз, стоя в карауле, приходилось слышать, как они там ревут, воют, блеют у себя в лесу, но раза этак с третьего-четвёртого Фридрих уже привык к их гвалту, а уж теперь, когда за плечами был уже почти что год службы в гарнизоне Грюнбурга, он и вовсе почти не обращал на него внимания. Этот без малого год прошёл без каких бы то ни было потрясений: если Нордланд постоянно тревожили своими набегами жестокие варвары-норски с севера, а из Штирланда то и дело приходили вести о нападении сильванской нежити, то здесь, в Рейкланде, столичной провинции Империи, всё, слава Зигмару, было спокойно. Были тут, конечно, и бандиты, что нет-нет, да и безобразничали на большой дороге, но больших хлопот они никогда не доставляли; были и те самые зверолюды, из-за которых мало кто рисковал ездить прямиком через Рейквальдский лес и даже разбойники редко прятались там от облав, но подходить близко к городам, особенно обнесённым стенами, как Грюнбург, побаивались. Да, можно сказать, в Рейкланде всё было тихо.       И Фриц не жаловался. Сколько он себя помнил, в столичном регионе не случалось ничего такого из ряда вон выходящего, что могло бы сломать размеренную рутину будничной жизни. И это было хорошо. Кому они нужны, эти потрясения? Может, кому-то и нужны, а ему, Фрицу Майеру, аркебузиру грюнбуржского гарнизона, не до них. У него есть родители, есть младшая сестра, есть, наконец, невеста, а сам он, как и надлежит истинному сыну Империи Зигмара, защищает их от всякой погани, которая может разрушить то, что с таким трудом создавалось поколениями имперцев. Фридрих Майер поступил в гарнизон Грюнбурга без каких-либо намерений сделать себе карьеру на военной службе. Он не давал ни себе, ни кому-либо другому отчёта в своих действиях, когда давал присягу. Просто Фриц был уверен, что защищать и оберегать свой дом — лучший выбор для имперца. Отец поначалу был против: сам он занимал в ратуше мелкую должность писаря и надеялся, что Фриц пойдёт по его стопам и, возможно, продвинется дальше по служебной лестнице. Сами Майеры были обедневшим когда-то дворянским родом. В прошлом предки нынешних Майеров по каким-то давно уже забытым причинам потеряли свои владения и, сохранив только дворянскую фамилию, перебрались в Грюнбург. Там и жили Майеры вот уже, наверное, пару веков. Со временем история дворянской семьи затерялась, теперь даже глава семейства не помнил имена тех своих предков, что жили в Империи раньше его прадеда, что для человека благородного происхождения было просто неприлично. Правда, справедливости ради стоит признать, что и жители Грюнбурга-то семью Фрица никогда дворянами не считали. По правде сказать, Фридрих думал, что его предки, приехав в этот город, по каким-то теперь уже никому не ведомым, да и не нужным, причинам вынуждены были держать своё происхождение в тайне. Так или иначе, Фриц пошёл на службу не офицером, а рядовым аркебузиром. Отец, правда, часто напоминал ему, что они — фон Майеры, потомки древнего дворянского рода, а их пращуры волею злой судьбы потеряли всё, что имели и обосновались здесь, в Грюнбурге, подобно каким-то бюргерам.       Фриц, надо сказать вообще не видел никаких отличий между их семьёй и бюргерами, но при отце предпочитал держать язык за зубами. Ему на самом деле было всё равно, кем там являлись его предки. Может, в нём и правда течёт дворянская кровь — что с того? Он простой аркебузир грюнбуржского гарнизона, и гораздо больше его волнуют повседневные дела и проблемы, нежели прошлое или, тем более, будущее, всё размытое и какое-то туманное. Конечно, Фриц мечтал о семье, о детях, о своей будущей счастливой жизни, но всё это виделось ему каким-то отдалённым от действительности, неживым. Фридрих фон Майер предпочитал жить настоящим…       Фриц поднял взгляд на темнеющее вечернее небо. Зеленоватый серп Моррслиб виден был теперь гораздо отчётливее, чуть левее красовался молочно-белый диск Маннслиб. Первые звёзды уже появились на небосводе, а о недавно ещё таком ярком и радостном солнце напоминала лишь слабая полоска бледного света на горизонте над Рейквальдским лесом. Ночь приближалась неотступно и неотвратимо, впрочем, как и всегда. На улицах теперь можно было заметить лишь редких прохожих, по каким-то причинам задержавшихся дольше обычного.       Фриц мельком оглядел становившиеся всё более безлюдными кварталы города и двинулся вдоль по каменной стене, закинув аркебузу за плечо. Нести караул — дело долгое и скучное, по крайней мере, здесь, в Грюнбурге. Только и делай, что поглядывай то на город, то на тёмный Рейквальдский лес, то на висящие над головой луны. Впрочем, ничего интересного всё равно не увидишь.       Впереди на стене замаячила одинокая тень алебардиста. Видимо, тоже стоял в дозоре. Фриц, недолго думая, направился к нему. Вдвоём всё не так скучно. Немного подойдя к стражнику, Фридрих узнал Пауля Кеммериха, одного из бойцов отряда алебардистов, к которому приписано было, в том числе, и отделение аркебузиров, где состоял Майер. Вообще эти отделения — штука интересная. У Фрица, далёкого от теории ведения боевых действий, принцип разделения армий Империи всегда вызывал любопытство. Взять хотя бы отряд алебардистов: он на поле боя, по идее, должен быть одной из основных боевых единиц. При этом для поддержки ему отводится два отделения: одно — стрелковое, из аркебузиров, другое, совсем маленькое — ближнего боя, из доппельзольднеров, опытных бойцов фланга в тяжёлых доспехах, вооружённых двуручными мечами. По идее, аркебузиры должны дать залп перед началом рукопашной, а мастера меча — атаковать неприятеля с фланга или, если повезёт, с тыла, пока тот связан боем с алебардистами, либо сражаться в строю наравне с ними. Фриц ни разу не принимал участия даже в столкновениях с разбойниками, но почему-то ему казалось, что в суматохе боя вся эта теория забудется, А для согласования действий отделений и основного отряда просто не будет времени. Но, так или иначе, система отделений существовала в Империи уже давно, а значит, возможно, толк от такого устройства армии и в самом деле был…       Из раздумий Фрица вывело то, что Пауль Кеммерих, тоже, по-видимому, узнал Фрица, потому что помахал рукой и окликнул его:       — Эй, стрелок! Иди сюда. Нечего шататься порознь. Так же и помереть со скуки можно.       Фриц и сам был не против. Он неторопливо подошёл к Кеммериху и, остановившись в шаге от него, стал вглядываться в тёмную стену леса на западе, со стороны которого сейчас не доносилось ни звука. Видимо, зверолюды не расположены были сегодня бесноваться. А жаль — с ними, всё же, было бы малость веселее.       — Слышь, Фриц, — нарушил молчание Пауль Кеммерих, — там дальше на стене ребята в карты играют. Пойдём к ним, что ли? А то мне одному неудобно как-то навязываться…       — Да дозор ведь, как-никак… И денег у меня всё равно не шибко много.       — Брось ты! Какой дозор? Сколько раз стояли — ничего не было. И никого. От кого защищаться-то? Не от кого. Может, есть там, в лесу, полтора козла, и те сейчас что-то не блеют. Пошли, давай. Я бы и один сходил, да неудобно как-то лезть… Хоть и ребята там все наши. Эрнест играет, Ганс — тоже, ну, прыщавый весь такой, и этот, как бишь его, Крюгер, ну, с двуручником, вечно в печали ходит который, с усами как у моржа. Пойдём, чего стоять без толку? Они там сами по многу не ставят, так, немножко, для интереса больше, у самих же денег кот наплакал, как у нас с тобой. А делать-то им тоже нечего — вот и играют. Они тоже в дозоре эту ночь. Что толку тут торчать и на лес смотреть?       По правде говоря, и Фрицу тоже захотелось всё бросить и пойти играть. Действительно, от кого тут эти стены охранять? Так, формальность, не больше. Конечно, дозор есть дозор, но какой смысл в нём, если врага, слава Зигмару, нет? Да и офицеры по стенам не ходят, не проверяют, как солдаты караул держат. Сами все, небось, либо спят, либо в картишки тоже играют, либо по кабакам да борделям торчат. Нужно им больно тут шляться, по стенам. Это солдат в любой пробке затычка…       Пару раз Фрицу уже предлагали вот так сыграть, но он отказывался. Однако это было давно, тогда он считал ещё, что не зря тут по стене слоняется и что из лесу и правда могут выскочить зверолюды, они же «козлы», как их называли все солдаты, которые, правда, сами в большинстве своём ни одной такой тварины не видели. Теперь-то Фриц знал, что зверолюды эти из леса высовываться боятся, а уж Грюнбуржские стены штурмовать и подавно не решатся. В общем, Фридрих ещё немного поколебался для виду и, наконец, согласился:       — Ладно, пошли. Только, чур, недолго. И только если они там и правда не по-крупному играют. А то не хочу кому-то должен быть, пусть я их всех там и знаю…       И Фриц пошёл по каменной стене за алебардистом Паулем Кеммерихом. Этот Кеммерих был примерно того же возраста, что и Фридрих, то есть девятнадцати лет от роду. Был он человеком невысоким, крепким и даже немного толстым для солдата Империи, по крайней мере, по мнению большинства сослуживцев, усов и бороды не носил, из-за чего выглядел довольно несерьёзно и как-то по-детски. Да и по характеру Пауль был примерно таким, какое производил впечатление с первого взгляда — несерьёзный, немного стеснительный и пугливый. Вон, даже сам пойти в карты играть не смог. Обязательно было зачем-то Фрица с собою тащить. Чтоб, значит, не в одиночку напрашиваться…       Фриц же, напротив, был поджарым и даже худощавым, хотя почти год службы в имперских войсках сделал его более-менее выносливым и сильным. Он носил некое подобие усов — какое только было возможно в его возрасте, из-за чего больше Кеммериха походил на солдата Империи, каким того обычно представлял народ.       Где-то далеко в лесу заблеял одинокийзверолюд. Здесь, на стенах Грюнбурга, его едва было слышно. Фриц ощутил укор совести. Вот сейчас он покидает свой пост, а там, в лесу — вроде бы и далеко, а вроде бы и не очень — бродят такие вот уроды, и кто знает, какая такая моча может им в голову ударить. Но нет, сюда они не полезут. Трусливые больно. Иначе уже давно житья бы от козлов не было. Может, и не страшные они вовсе, это только бабки горазды ими детей малых пугать. Вон, тот самый Крюгер, доппельзольднер, сражался, говорят, с ними, и ничего, по нему незаметно даже, всё у него на месте. Мрачный он какой-то, правда, этот Крюгер, но ведь не от этого же. Наверное…       Они шли по стене минут пять и, наконец, Фриц заметил около одной из жаровен троих человек, рассевшихся на чём попало вокруг здоровенной бочки. Да, это были как раз те, о ком говорил Пауль Кеммерих: опершись спиной на каменный зубец, сидел белобрысый аркебузир Ганс, который поступил на службу совсем недавно и был, наверное, ещё моложе Фридриха; справа от него расселся на невесть откуда взявшемся здесь табурете Эрнест, здоровенный, но добродушный алебардист, уже порядочно послуживший и даже, вроде бы, участвовавший в каких-то стычках с разбойниками, а напротив него, спиной к Фрицу — мастер меча Крюгер, ветеран войн со зверолюдами, почти полностью лысый, с пышными закрученными усами и в неизменном форменном берете на голове. Свой громадный цвайхандер он прислонил к зубцу стены, тогда как Эрнест, по-видимому, просто швырнул алебарду под ноги, когда начал играть, потому что та валялась теперь на каменной стене рядом с бочкой. Игра, похоже, была в самом разгаре: Крюгер метал карты, рядом с каждым из солдат лежала небольшая кучка монет: всё в основном медяки, хотя попадались и серебряные. Чуть поодаль находилась ещё одна кучка — банк, а на бочке — другая, которая и являлась ставкой. Справа на бочке лежала дама, слева — девятка.       Крюгер продолжал метать, складывая карты в одну стопку лицом вверх, пока, наконец, не достал ещё одну даму. Эрнест с досадой сплюнул на каменную стену, а доппельзольднер молча забрал кон себе и передал карты здоровяку-алебардисту.       Тут только Ганс, до этого следивший за их игрой, оторвал взгляд от бочки, заметил двух наблюдавших солдат и окликнул:       — Ребят! Ну, чего стоите там? Садитесь, давайте. Сначала играть начнём. Тут ведь как: чем больше человек, тем лучше, или я в этом ничего не смыслю.       — Да, давайте сначала! — поддержал его Эрнест, которому, по-видимому, здорово в этой игре не везло: кучка рядом с ним была заметно меньше, чем у других, и ни одного сребреника там не было.       Фриц огляделся. Офицеров, вроде бы, нет, как и обычно. В городе всё спокойно. Только блеянье в лесу заметно громче: видно, к тому козлу присоединился ещё десяток таких же, не меньше. Ну, да что с них взять…       — Ну, давайте сыграем, — сказал Фриц, — только, чур, не жульничать.       — Да о чём речь! — всполошился Ганс, похоже, малость уязвлённый, — Не по-крупному же играем! Так, помаленьку. Смысл тут шулерствовать? Нет, это ты, брат, ерунду городишь…       — Да ладно тебе, Ганс. Уж прям и не скажешь ничего.       — Короче, — прогудел Эрнест, — Гельмут, подвигайся давай, расселся там один на своём бревне, — бросил он Крюгеру.       Мастер меча молча сдвинулся чуть вправо, и Фриц сел на освободившееся место. Кеммерих, которому места, как всегда, не досталось, уселся на корточки между Фридрихом и Эрнестом. Фриц со вздохом вытащил свои деньги и положил кучкой рядом с собой, Эрнест помешал двойную колоду карт, а затем каждый внёс сумму в банк.       — Ну, Фридрих, давай, ты метай, — с этими словами Эрнест всучил Фрицу колоду, — сел ты как раз слева от Гельмута, в прошлый раз метал он, так что…       — Так ведь то ж другая игра была, — возразил Ганс, — давайте жребием снова…       — Да какая разница! — пробасил алебардист, — Другая, не другая… Фриц, давай!       — Даю, даю. А карт на пятерых не маловато будет?       — Может, и мало, — буркнул Ганс, — Ну, да где мы ещё возьмём? Скажи спасибо, хоть две колоды откопали. Играй, давай, раз уж вы жребий тянуть не хотите.       Фриц, особо не думая, поставил на кон половину своей суммы. Слева сидел Кеммерих, следовательно, понтёром был он, и ему надлежало покрыть всю ставку Фрица или же её часть. Пауль пожал плечами и полностью покрыл кон.       Фриц положил на бочку правую карту — пятёрка. Левую — король. Теперь можно метать. Всё предельно просто. Если он вытащит пятёрку — выиграл он, если короля — Кеммерих. Фриц начал метать. Девятка. Десятка. Туз. Девятка. Двойка. Четвёрка. Пятёрка!..       Ночной воздух прорезал низкий, громоподобный рёв. Все разом вздрогнули, а Крюгер потянулся к своему цвайхандеру. Надо было оставаться на посту. Что-то там, в лесу, гадское. Козлы ведь так не орут, они блеют…       В мозгу у Фрица проносились разные мысли и догадки, одна другой страшнее. Кто ж это так орал? Орк, может? Только орков им тут не хватало… Фриц не на шутку перепугался, вскочил с бревна и стал всматриваться в черноту леса. Никого. Да и тварина эта не ревёт больше, только козлы блеют, как раньше… Или громче? Да, пожалуй, громче.       Постепенно потрясение начало сходить на нет. Фриц снова уселся на своё место и, хотя сердце его всё ещё бешено стучало в груди, подумал, что кто бы там, в этом Рейквальдском лесу, не водился, до Грюнбурга ему дела нет. Иначе на город давно бы уже напали. И всё-таки — раньше он такого не слышал ни разу. Ничего хорошего рёв этот точно не предвещает.       Первым нарушил затянувшееся молчание Ганс:       — Это чего было? — спросил он дрожащим шёпотом, ни к кому особо не обращаясь.       — Это? Это минотавр, — мрачно ответил ему Крюгер. Это были первые слова, которые Фриц услышал от немногословного доппельзольднера этой ночью.       — Минотавр? — встрял Кеммерих, глаза у которого испуганно бегали из стороны в сторону, — Это который… ну, короче, как козёл, только бык?       — Да, как козёл, только бык, — всё так же мрачно подтвердил Крюгер, — Зверолюд. Здоровая такая сволочь. Как два человека.       — А он, это… По стенам — не того? Ну, в смысле…       — Нет, не того. Тяжёлый слишком. И дурной.       Играть Фрицу как-то сразу расхотелось. Умом-то он, конечно, понимал, что, в общем-то, бояться нечего, но где-то в глубине его сознания настойчиво стучал противный внутренний голос. Вернись на пост. Вернись, кому говорят. Мало ли что случиться может.       Да брось, не случится ничего. Сидишь, вон то, как на вулкане. С чего бы это вдруг что-то должно случиться? Сколько раз ведь дежурил — и ничего. Пусть там орёт себе этот самый минотавр хоть всю ночь, пока не охрипнет. Не сунется он сюда.       — Ну, что, играть дальше будем, — вновь нарушил молчание Ганс.       — Да что-то боязно как-то, — поёжился, словно от холода, Кеммерих, — Вопят тут всякие…       — Нет, коли уж начали, — оборвал его Фриц, — давайте дальше. Я продолжаю играть, не снимаюсь.       Фриц удвоил ставку. Кеммерих положил в этот раз половину требуемой суммы, Эрнест и Ганс воздержались, решив не рисковать, Крюгер молча поставил ещё четверть суммы. Оставшуюся четверть взяли из банка.       Ну, вот и всё. И не слышно того минотавра. Что он, в самом деле, как маленький, испугался какой-то тварины за стенами. Стыдно даже. Ладно там Кеммерих, тот всегда был серливый как никто другой, но он-то, Фридрих Майер, потомок каких-то там обедневших дворян… Стыд и позор, в общем.       Фриц снова положил карту направо. Валет. Налево — тоже валет. Везёт ему, однако! Слева валет, справа валет.       — Плие! — объявил Фриц, — забираю кон, снимаюсь.       Кеммерих, уже продувший почти все свои деньги, тихо выругался и принял из рук Фрица колоду. Затем поставил на кон то немногое, что у него оставалось. Эрнест, ставший понтёром, полностью погасил ставку.       И тут рёв раздался снова. На сей раз он был более протяжным, более хриплым. Словно рокот горного обвала, разнёсся он над Грюнбургом, и Фрица вновь пробрала дрожь.       А потом рёв оборвался. Не стих, нет, а именно оборвался, словно минотавру кто-то заткнул глотку. И Фрицу показалось, что он слышит ещё и другие звуки, знакомые, резкие, но заглушаемые теперь уже каким-то бешеным гвалтом зверолюдов.       — Да что они там творят? — протянул Эрнест, — Свадьба у них там, что ли, козлиная?       Теперь Фрицу стало совсем не до игр. Он понял: вот сейчас, вот сейчас что-то произойдёт. Не может не произойти. Что-то плохое случится в эту ночь. Фриц весь напрягся и принялся вслушиваться в блеянье бесновавшихся в лесу зверолюдов. И Фриц уловил его, этот звук, который он слышал почти каждый день в своей жизни, но только днём, а сейчас была ночь… Топот копыт.       Фриц снова вскочил с бревна и, оперевшись о зубец стены, стал всматриваться в чёрную массу Рейквальдского леса. Крюгер почти одновременно с ним сделал то же самое, остальные последовали их примеру.       — Вон там, — прошептал Ганс, указывая пальцем на участок леса по левую руку от Фрица, — Из лесу выехали.       От леса к городу скакали трое. Они гнали лошадей так, словно сами боги Хаоса гнались за ними, так, словно малейшее промедление означало для них одно — смерть. Справа и слева ехали воины в в металлических нагрудниках и лёгких позолоченных шлемах, на которых играл бликами бледный свет двух лун. Фриц сразу узнал их. Пистолетчики. Отпрыски благородных семей, которые, пока ещё, были слишком молоды для вступления в какой-нибудь рыцарский орден, но всем сердцем желали туда попасть. Ну, или так хотели их родители. Возможно, Фриц и сам был бы пистолетчиком, а не простым аркебузиром, если б его фамилия фон Майер имела в Империи хоть какой-нибудь вес. Он часто видел пистолетчиков на улицах города: в гарнизоне стояло одно подразделение этих бойцов. Но вот эти двое были явно не здешние. Иначе зачем бы они потащились к козлам в лес?       Между пистолетчиками ехал ещё один всадник, который был одет не в униформу, а в дорожную одежду, пусть и весьма богатую. Возможно, под нею скрывалась кольчуга — этого Фриц не знал. Но другой защиты у всадника явно быть не могло. Сомнений не оставалось. Два пистолетчика сопровождали кого-то важного и знатного, а направлялись они, судя по всему, сюда, в Грюнбург. И ехали почему-то не по тракту, а прямиком через Рейквальдский лес. Значит, либо с трактом теперь что-то не то, либо они решили срезать путь, что сомнительно, либо пытались проехать по возможности скрытно. Последнее всадникам точно не удалось: похоже, они всполошили зверолюдов на много миль вокруг…       Левый (относительно Фрица) всадник развернулся в седле и дал залп сразу из двух стволов одного из своих пистолей куда-то в лесную чащу. Раздалось два громких хлопка, почти слившихся в один; пистолетчика окутало облако порохового дыма, зверолюды в лесу заблеяли ещё громче. Затем в ответ на выстрелы со стороны леса полетели стрелы, одна из них вонзилась в круп лошади выстрелившего пистолетчика. Лошадь истошно заржала, почти заглушив гвалт зверолюдов, скакнула вперёд, затем — вправо, словно намереваясь сбросить своего наездника. Пистолетчик натянул вожжи, пытаясь утихомирить её, но лошадь снова взбрыкнула, на этот раз ещё сильнее, всадник насилу удержался в седле. Обезумевшее животное с пистолетчиком на спине понеслось параллельно стене Грюнбурга. И тут Фриц увидел их. Зверолюдов. Они вышли из леса, словно тени, похожие на людей и одновременно страшно от них отличающиеся. Даже отсюда, со стены, можно было увидеть их неестественно изогнутые козлиные ноги, их уродливые головы: одни — с маленькими коническими рожками, другие — с закрученными бараньими рогами, третьи — так и вовсе козлиные, а не человеческие. «Ещё не люди, уже не звери», — так писал об этих тварях какой-то летописец. Существа, изменённые Хаосом и Ветрами магии, исковерканные, изуродованные, абсурдные, словно насмешка над теми, кто живёт в Империи и во всём Старом Свете. Вооружённые луками и копьями, каменными топорами и трофейными имперскими мечами, бесконечно чуждые людям, они бежали без какого-либо видимого порядка, стремясь лишь к одной заветной цели: догнать, растерзать, растоптать троих всадников во имя своих ненадёжных тёмных богов.       Справа на стене тоже раздались звуки выстрелов: по-видимому, некоторые часовые-аркебузиры открыли огонь по зверолюдам. Ганс снял с плеча аркебузу и приготовился было целиться, но Крюгер одёрнул его:       — Стой, опусти пока. Ближе, ближе пусть подойдут, уроды козлоногие. Зря эти идиоты там стреляют. Не попадут всё равно.       Не обращая внимания на огонь аркебузиров, всё новые и новые зверолюды с неистовым блеяньем выскакивали из-под прикрытья деревьев. Трое козлоногих устремились наперерез взбесившейся лошади. Её всадник выхватил ещё один пистоль и сделал пару выстрелов. Ближайший к нему зверолюд издал короткий и хриплый крик, так похожий на человеческий, и рухнул в траву. Другой остановился, пошатнулся, но на ногах устоял и после секундного промедления с тем же фанатичным блеяньем, что и раньше, бросился на всадника. Третий зверолюд оказался наиболее проворным и везучим: невредимый, он-таки добрался до лошади и нанёс ей удар в живот своим кривым копьём. Совсем потеряв голову от боли, животное заржало ещё более громко и обречённо и встало на дыбы. Копыто обрушилось на голову зверолюда с копьём, и тот тоже упал на землю с расколотым черепом. Тем временем раненый зверолюд, воспользовавшись остановкой лошади, бросился на пистолетчика сзади, уцепился за него своими покрытыми густой шерстью руками и стащил с седла. Смертельно раненная, лошадь побежала было дальше, освободившись, наконец, от наездника, но вдруг ноги у неё подкосились, она упала на бок и с диким ржанием забилась в агонии. Фриц не увидел, что сталось с пистолетчиком: внимание его сейчас переключилось на двух оставшихся всадников. Они, не обращая никакого внимания на то, что случилось с товарищем по несчастью, продолжали скакать к воротам Грюнбурга. Они ехали по направлению от леса, и пешим зверолюдам было их не догнать. Поэтому лесные твари в большинстве своём побежали обратно к лесу, с те, у кого были луки, дали очередной залп по всадникам. Одна из стрел вонзилась в спину дворянину, которого сопровождали пистолетчики, и пробила его насквозь. Наконечник стрелы вышел из груди наездника.       Ганс, наконец, вскинул аркебузу и выстрелил, Фриц, как мог, прицелился в ближайшего лучника-зверолюда и тоже разрядил оружие. Пятерых солдат окутал пороховой дым, и в нём Фриц, как и всегда на учениях, даже не смог различить, был ли успешным хотя бы один из выстрелов.       Зверолюды снова дали недружную и нескоординированную серию выстрелов, которую никак нельзя было назвать залпом. На сей раз ни один из них не попал в цель: всё-таки всадники были уже слишком далеко.       — Открывайте! Ворота открывайте! — истошно закричал оставшийся в живых пистолетчик. Рядом с ним всё ещё скакала лошадь дворянина, неся на себе насквозь пронзённого стрелой хозяина, который, истекая кровью, ещё держался в седле. Да, не выполнили, похоже, пистолетчики своё задание…       Толстая металлическая решётка с грохотом начала подниматься.       — Сейчас въедут, — сказал Эрнест, — пошли, спустимся, посмотрим, кто такие. И чего это за дело такое неотложное их заставило через лес ехать?       — Ага, сейчас офицеры туда как набегут, — поёжился Кеммерих, — будет нам тогда…       — Да им не до нас будет, — заметил Ганс, — пойдём, чего стоять? Много мы тут настоим?       Ганс и Эрнест принялись спускаться с крепостной стены по широким каменным ступеням. Фриц, немного помедлив, пошёл за ними. Зверолюды, конечно, зверолюдами, но нужно же хоть краем глаза посмотреть, за кем же они так гнались. Не так уж и страшны эти козлы, как о них обычно рассказывают. Только мясом и берут. Ума много не надо — навалились на трёх всадников целой оравой, уроды такие. А днём, наверное, и вовсе из лесу бы вылазить побоялись. Где им на стены лезть. То ли дело — имперские войска… Минотавр там, правда, в лесу орал, но что-то ни один вместе с другими козлами оттуда не выскочил. Может, он там и вовсе был единственный, и того пистолетчики пристрелили. И поделом. Видать, только орать и горазды те минотавры.       И всё же — один пистолетчик, скорее всего, убит, да и тот знатный господин, видать, при смерти. И неважно, как козлы этого добились. Неважно, что они только мясом и взяли. Главное — двоих всадников они, скорее всего, убили. Так что, может, и впрямь их стоит бояться? Фриц поймал себя на мысли о том, что, несмотря на всё то, что он думал о зверолюдах как о бойцах, встретиться с этими тварями в лесу ему бы очень не хотелось.       За троицей спускавшихся со стены солдат увязался Кеммерих, без умолку твердивший, что всех их поймают офицеры и всыплют им за такое безобразие по полной. Лишь угрюмый и молчаливый Крюгер остался стоять, где стоял, с каким-то отсутствующим видом глядя в сторону Рейквальдского леса. Наконец, грохот решётки прекратился: по-видимому, пстолетчик и его смертельно раненный спутник уже въехали в город, и решётка снова опустилась, отгораживая Грюнбург от всего того, что было за городскими стенами. Зверолюды кричали теперь тише и, скорее всего, скоро должны были вовсе замолкнуть, оставив, наконец, в покое город хотя бы на остаток этой ночи.       В некоторых окнах виднелись заспанные лица горожан, все с одним и тем же выражением изумления и вопроса. Что здесь произошло? Кто эти двое? Откуда были выстрелы?..       Фриц с товарищами, не обращая на них внимания, спустились, наконец, со стены и побрели по направлению к воротам. Чуть погодя они увидели того самого пистолетчика — единственного их всадников, кому удалось выйти невредимым из схватки. Он спешился и стал осторожно стаскивать с лошади своего раненого господина. Дворянин судорожно дёрнулся и захрипел, горлом у него пошла кровь — видимо, стрела пробила лёгкое. Гарнизонные солдаты, в большинстве своём не прошедшие боевое крещение, отшатнулись от него, как от прокажённого, и лишь сопровождавший своего господина всадник продолжал с ним возиться.       — Ничего, герр фон Раухенбах, ничего… Выходим вас. Не из таких передряг сухими выходили, — подбадривал он того, кого должен был охранять, хотя дела, судя по всему, были плохи, — Ещё всех нас переживёте… Лекаря сюда, быстро! Уроды, чего стоите, глазеете! Живо, лекаря ведите! — прикрикнул пистолетчик на столпившихся вокруг солдат и офицеров, пытаясь поставить своего господина нас ноги, — Ничего, ничего…       В горле у дворянина забулькало, он задёргался в агонии, изогнулся и закашлял. Внезапно пистолетчика обдало струёй алой крови, и фон Раухенбах, не переставая кашлять, повалился на мостовую.       — Ерунду… говоришь… — наконец с неимоверным, по-видимому, усилием, поборов ужасный кашель, прохрипел он, — В ратушу… в ратушу меня веди… Нельзя мне… умирать сейчас… Нельзя… Не должен я…       Раухенбах снова закашлялся, изо рта у него пошла кровь, окропляя тёмные камни мостовой.       — Не говорите так, господин, — испуганно зашептал ему пистолетчик, — Не надо! Ещё посмеётесь над собой потом… Лекарь где там? Где они шатаются, дармоеды? Я велел лекаря привести!       — В ратушу… В ратушу веди… Чтоб тебя…       Фон Раухенбах забился в судороге и снова закашлял кровью. Он перевернулся на спину, в отчаянье захрипел, борясь с кашлем, забулькал, дёрнулся… и затих.       — Герр фон Раухенбах! Герр фон Раухенбах! — с бледным от ужаса лицом закричал пистолетчик, наклонившись к своему господину, — Очнитесь, герр фон Раухенбах!       Но всё было тщетно. Господин фон Раухенбах отдал свою душу Морру, так и не успев, по-видимому, исполнить то, что должен был. Пистолетчик упал на колени и некоторое время тупо смотрел куда-то сквозь бездыханное тело дворянина, сквозь камни мостовой, сквозь землю… Потом, похоже, вспомнив о чём-то, словно очнулся от сна, наклонился к трупу и достал у него письмо. Пистолетчик долго рассматривал его, задумчиво вертел в руках и, наконец, спрятал себе в карман.       — Жреца сюда, — приказал он солдатам срывавшимся голосом, в котором стояли слёзы, — Сейчас же.       Пистолетчик отстегнул свой плащ и накрыл им тело фон Раухенбаха, чтобы на него не глазели высунувшиеся из окон жители города.       — И носилки принесите, — добавил он, немного помедлив.       Два гарнизонных копейщика побежали за жрецом Морра, который должен был проводить господина фон Раухенбаха в его последний путь. Ганс с ещё одним знакомым Фрицу аркебузиром, Зигмундом, вызвались принести носилки.       Фриц же не торопился исполнять приказы пистолетчика. Что-то гадкое, склизкое, липкое почувствовал он у себя внутри. И это что-то был страх. Вот сейчас, на мостовой, на глазах у него погиб человек. Конечно, того пистолетчика за стеной тоже убили зверолюды, но то было далеко и происходило словно бы в какой-то игре, да и Фриц перевёл взгляд на других всадников как раз в нужный момент. Теперь же он смотрел на прикрытое плащом тело фон Раухенбаха, а перед глазами у него стоял всё тот же человек, только другой — живой, но уже умирающий, обречённый, тот, который хрипел, корчился, бился в агонии, плевался кровью, отчаянно цепляясь за жизнь не только и, возможно, не столько потому, что хотел жить, сколько потому, что должен был. Он не должен был умирать, ему нужно было доставить в ратушу какое-то послание… Откуда? Зачем? Что было в том письме, которое пистолетчик спрятал в карман? Он, простой солдат из гарнизона Грюнбурга, этого, вероятно, никогда не узнает. Да и знать не желает. Пусть он, может, и потомок дворян в каком-то там затёртом колене, но все эти высокие дела, все эти письма, все эти планы, все эти игры и интриги его не касаются. Он и читать-то умеет совсем чуть-чуть, да и то потому только, что отец учил в детстве, всё внушая ему, что человек благородных кровей должен уметь читать… Но, может, всё-таки, спросить? Хоть откуда они приехали, всадники эти? И Фриц, постояв немного, решился:       — Вы, это… господин… — обратился он к пистолетчику, который всё ещё стоял над телом фон Раухенбаха, дожидаясь жреца и носилок, в образованном обступившими его любопытными солдатами кольце, — Господин… Не знаю, как величать вас… Вы откуда будете?       — Какая тебе разница? — зло бросил Фридриху пистолетчик, — Из Богенхафена мы ехали. И больше ничего знать тебе не положено! Допрос он будет мне тут устраивать, солдафон паршивый… А вы глазеете чего? — гаркнул он на бойцов, обступивших его, — Пшли отсюда! Не ваше собачье дело! Ничуть не удивившись такому обращению с солдатами, Фриц, который достаточно повидал в Грюнбурге представителей «дворянства шпаги», поплёлся обратно на стену.       Богенхафен, значит. Вольный город, автономный, самодостаточный и не входящий в состав Рейкланда, несмотря на то, что находится на его территории. Императору он, конечно, подчиняется, но зависит от государства гораздо меньше других городов, и бургомистр там может издавать собственные местные законы, если, конечно, они не противоречат общеимперским. На самом деле такие вот вольные города ещё более независимы от Рейкланда, чем другие провинции Империи. Правда, обычно бургомистры вольных городов, как и курфюрсты подконтрольных Альтдорфу провинций, вроде бы действуют заодно с императором, но кто знает, чего у них там, на самом деле, на уме. Проблемы свои, местные, вольные города решают обычно самостоятельно. А тут прислали зачем-то гонца. Что бы всё это значило? Может, у них там, в Богенхафене, действительно, серьёзная проблема, которую сами они решить не в состоянии? Но тогда зачем было посылать гонца в Грюнбург, провинциальный город? Ехали бы сразу в Альтдорф, благо он недалеко, да и из Богенхафена туда, помнится, ведёт прямая дорога, а Грюнбург много восточнее её.       А может, что-то затевается вроде военного похода? Нет, вряд ли. Тогда послание пришло бы из столицы Рейкланда. Да и не затевалось ничего такого вот уже много лет. И главное: тогда бы всадникам не пришлось ехать по лесу, скрываясь от людей и рискуя своими жизнями.       Может быть, конечно, всадники и вовсе ехали не из Богенхафена — мало ли что там сказал пистолетчик. Но, вроде бы, они как раз с той стороны и скакали. Если, конечно, напрямик ехали.       И всё же — пистолетчик тот верно сказал. Не их это, солдат дело. Думать тут ещё: кто, да куда, да зачем, да отчего, да почему… Ему это надо? Да ни в коем разе. Живи себе, аркебузир Фриц, тихо, мирно, неси караул свой, благо никто на Грюнбург всё равно не полезет, и не суй свой нос куда не следует. А то оторвут. И правильно сделают.       Фриц снова поднялся на стену по каменнным ступеням и увидел Крюгера, всматривавшегося в громаду Рейквальдского леса. Тот бросил взгляд в сторону Фрица и, не проронив, как обычно, ни слова, вновь принялся разглядывать лесную чащу, словно думал, что представление ещё не окончилось, что вот сейчас вновь заголосят зверолюды и снова на опушке леса покажутся какие-нибудь всадники, которые рискуют своими жизнями во имя чего-то, непонятного простому имперскому солдату.       Пистолетчика, что ждал всё никак не прибывающих жреца Морра и солдат с носилками, теперь не было видно за серыми Грюнбуржскими домами, жители города тоже в большинстве своём уже закрыли ставни окон, чтобы хоть немного поспать остаток ночи; зверолюдов слышно не было. И лес, и Грюнбург, снова стали тихими и безмолвными, какими были до прибытия гонцов. И всё так же на небе Маннслиб тускло сияла своим бледным светом, к которому примешивался зеленоватый свет Моррслиб. Ничто не напоминало о той трагедии, что разыгралась ещё совсем недавно у ворот города.       И всё-таки — что-то во всём этом тревожило Фрица, но что именно — понять он не мог. Не зверолюды, нет — они, конечно, произвели на солдата впечатление, но он не вспоминал о детях Хаоса со страхом — может, правда, потому что видел их только с безопасной городской стены. И не гибель того дворянина прямо на глазах у Фрица: она, конечно, была ужасна, но, в конце концов, этот фон Раухенбах был никто для него. Гораздо большее потрясение Фриц испытал в шесть лет, когда умер от чахотки его дед, Хайнрих. Дед был человеком добрым и отзывчивым, и именно он тогда являлся главным товарищем и наставником Фрица, а вовсе не родители, у которых всегда хватало забот и без него. Генрих был дедом Фрица по материнской линии, простым гончаром, и не страдал навязчивой идеей отца Фрица о былом величии их рода. Вместо того чтобы с малых лет втолковывать Фрицу, о том, сколь влиятельны были фон Майеры в прошлом, он рассказывал ему другие истории: о бывших войнах Империи Зигмара с западным королевством Бретония, о походах в северные земли, что за Морем Когтей, где жили варвары, поклонявшиеся богам Хаоса, об орках и гномах, ведущих друг с другом нескончаемые войны далеко на востоке с тех давних времён, когда не существовало даже Империи, и о многом другом. Во многом благодаря этим историям Фриц хотя бы в общих деталях узнал географию Старого Света и, главное, решил для себя, что ничего более почётного, чем быть имперским солдатом, для человека просто не может быть.       А потом… Потом Хайнрих отчего-то заболел, стал кашлять — сначала немного, потом всё чаще и чаще, всё сильнее и сильнее… Он побледнел, осунулся, сразу как-то постарел, а затем и вовсе слёг в постель. Фриц помнил, как под кон6ец жизни его дед отхаркивал окровавленные куски лёгких, почти совсем как плевавший кровью фон Раухенбах, которому стрела пробила грудь. Вот только Раухенбах не значил для Фрица ничего, а дед был лучшим учителем и одним из самых близких друзей. Помнится, тогда, после смерти Хайнриха, Фриц не понимал в свои шесть лет, как он будет жить дальше. Потом всё это постепенно отошло куда-то в глубины его памяти, Фриц приспособился и стал жить дальше. Но деда он не забыл. Вряд ли Фриц вообще когда-либо сможет забыть его. И именно поэтому Фридрих, возможно, и стал аркебузиром. Свежи были ещё, несмотря ни на что, рассказы о неизменно доблестных имперских войсках — стальном кулаке, о который не раз разбивались и бретонская тяжёлая кавалерия, и зелёные лавины орков и гоблинов, и орды северян. Не то чтобы Фриц хотел войны — нет, его устраивало теперешнее положение дел. Но что-то из детства, всё же, осталось, и прежде всего какое-то почти благоговейное отношение к имперской армии. Сейчас, после почти года службы, оно мало-помалу сошло на нет: Фриц знал, чем занимаются разгильдяи-офицеры, видел, как обращаются дворяне с простыми солдатами, а этой ночью и сам дважды нарушил приказ: один раз — когда сел играть в карты, а другой — когда спустился со стены. Может, в Нордланде, Штирланде или каком-нибудь Аверланде, где угроза мирному процветанию городов была отнюдь не иллюзорной, имперская армия и представляла из себя что-нибудь серьёзное, да и элитные войска, что охраняли сам Альтдорф, тоже кое-чего стоили, но здесь, в Грюнбурге, не слишком большом городе самой спокойной из провинций Империи, гарнизон никуда не годился. На памяти Фрица Грюнбургу не угрожал никто. Ну и слава Зигмару…       Прошло немного времени, и на стену поднялись растерянные Кеммерих с Эрнестом, невесть где до этого шатавшиеся.       — Ну и… чего это было? — нарушил молчание Пауль, — Приехали. Этот один остался. Письмо у того забрал, как будто так, значит, и надо. Покою нам не дают… Хорошо хоть капитан наш так там был занят, что даже выговора не сделал. Хотя видел нас. Может, конечно, всё ещё впереди… Но чего у него в этом письме, ребят, как вы считаете, а? Интересно же.       — Откуда нам-то знать? — ответил Эрнест, — чего-то они там готовят. Темнят, как всегда. По мне — так какая разница, лишь бы нас отсюда никуда не потащили, ни на каких там орков, козлов или ещё кого похуже. Нам и тут хорошо. Да и я с Эрнестом согласен, — решил вставить своё в разговор Фриц, — пусть они Грюнбург со всеми этими своими письмами да приказами в покое оставят. Остальное нам по барабану.       — Чего вы такие все…. — расстроился Пауль, видимо, ожидавший, что ему сейчас дадут с полдюжины вариантов объяснения того, что произошло, — Ну, а ты как думаешь, Гельмут, чего в письме было-то? — повернулся он к Крюгеру, — Чего ты всё вечно молчишь, как воды в рот набрал, не разговариваешь ни с кем, а?       — Ничего хорошего там не было, — процедил сквозь зубы Крюгер, не отрывая взгляда от леса, — Это точно.       — А почему ничего хорошего-то? Чего ты всё мрачный такой?       — Слушай, отвянь, а…       Обидевшийся Кеммерих отвернулся от Гельмута и пошёл восвояси дальше по стене.       — Полез, видать, ещё кого-то спрашивать, — пробасил Эрнест, — Надо ему больно. Я ему, глупому, говорю: мол, меньше знаешь — крепче спишь. Нет, говорит, любопытно же, чего это они так разъездились. Он, поди, сейчас так по всей стене бегать будет, пока ему чего-нибудь путного не скажут.       И они снова замолчали. Фриц опять перевёл взгляд на город. Там, в ночной темноте, стояли, прижавшись друг к другу, серые каменные домики, в одном из которых рос и он сам. В центре, пронзая шпилем чёрное звёздное небо, высилась ратуша, недалеко от той самой рыночной площади, что просто кипела от народу днём, а сейчас была пустынна и безмолвна. А там, правее, расположился храм Зигмара, пусть и не такой величественный, как собор в Альтдорфе, но всё равно неизменно гордо возвышавшийся над остальными зданиями города, кроме ратуши. А вот то неказистое и низкое строение чуть подальше от него — городские казармы, в которых Фриц провёл бы эту ночь, если б не дозор. А там — квартал ремесленников, где жил некогда его ныне покойный дед Хайнрих…       Ну зачем, зачем было тревожить этот мирный город, этих людей, которых Фриц знал лишь малую, ничтожную часть, но которые наверняка все без исключения хотели жить, и жить спокойно, не торопясь, никого не трогая? Зачем было мутить воду, зачем было приезжать этим всадникам, зачем было тревожить зверолюдов?.. Хочется думать, что всё это ничего не значит, что нормальная жизнь вскоре наладится, и не останется даже и следа этого происшествия. Да, конечно, так и будет. Конечно, всё наладится. Иначе и быть не может…       По одной из улиц Грюнбурга, по одну сторону от которой стояли дома, а по другую — возвышалась каменная городская стена, шло некое подобие процессии. Фриц сразу понял, кто это: два солдата несли на носилках, судя по всему, самодельных, накрытое плащом тело; рядом, скорбно опустив голову, шагал пистолетчик. Спереди шли ещё два угрюмых бойца гарнизона, каждый — с лопатой за спиной, освещавшие дорогу факелами, а позади плёлся со свечой жрец Морра — согбенный лысый старичок с седой козлиной бородкой, одетый в мешковатую чёрную рясу. Они шли в северную часть города, по направлению к кладбищу, находившемуся в углу сворачивавшей крепостной стены, тихо, стараясь не разбудить горожан и вообще не привлечь к себе лишнего внимания, дабы не возникло всяких нежелательных слухов о случившемся этой ночью. И всё же в этом их маленьком шествии было какое-то странное, мрачное торжество, казалось, ещё более значительное из-за того, что похороны велись ночью, безо всяких приготовлений и, главное, не присутствовало на них такого количества народу, всех тех многочисленных родственников, знакомых, сочувствующих и прочее, которых обычно бывает очень много на похоронах любого знатного человека.       Вот процессия медленно и как-то тяжело подошла к железным прутьям ворот старого кладбища. Один из солдат принялся их открывать, и створки ворот разошлись с протяжным не то скрипом, не то плачем.       Кладбище Грюнбурга было большим и ухоженным, несмотря на то, что горожане хоронили здесь умерших уже очень долгое время. Здесь почти не было заросших сорной травой могил, по бокам грунтовых дорожек кое-где росли осины, а серые надгробные камни не заросли мхом, хоть среди них многие уже искрошились от времени. Всё-таки кладбище было очень старым.       В дальнем углу, где не было ни одного могильного камня, пистолетчик дал солдатам знак, и те осторожно опустили носилки с мёртвым фон Раухенбахом на землю. Затем бойцы стали копать могилу.       А где же гроб? Неужели прямо так этого фон Раухенбаха и похоронят, как он есть? Но нет, все обряды жрец уже наверняка провёл. Но тогда где же…       И тут из-за дома показалось ещё два солдата. Они-то и тащили грубый деревянный гроб. Интересно, какую, такую сумму запросил за него разбуженный посреди ночи гробовщик? Впрочем, зная гарнизонных солдат, Фриц вполне мог предположить, что гроб они просто-напросто стянули.       Солдаты вошли на кладбище, добрались до двоих сослуживцев, копавших могилу, и опустили гроб рядом с ямой. Пистолетчик сдёрнул плащ, закрывавший бездыханное тело фон Раухенбаха. Мёртвый дворянин в наспех приведённом в порядок всё том же дорожном костюме лежал на носилках, бледный, безжизненный, бессильный. На какой-то миг Фрицу вспомнилось, как он умирал, как, хрипя, отчаянно молил проводить его в ратушу, как плевался кровью. Теперь он уходил в ничто, этот неизвестный господин фон Раухенбах, этот нарушитель спокойствия горожан, этот гонец неведомо от кого неведомо кому и неведомо зачем. Как хорошо было бы, если б вся эта история, приключившаяся сегодня ночью, непонятная, тревожная и пугающая, ушла в небытие вместе с ним… Да, она уйдёт в небытие. Несомненно. Пистолетчик доставит кому надо письмо, из-за которого погибли его товарищ по оружию и его господин, кто-то его прочтёт. Ничего важного там наверняка не будет — так, очередная игра, дворянская интрига. Вот и получится, что эти двое погибли ни за что.       Солдаты положили тело фон Раухенбаха в гроб, а гроб опустили в свежевырытую могилу. Затем бойцы молча и всё так же угрюмо принялись засыпать могилу землёй. Тёмные комья земли падали на грубую деревянную крышку гроба, навсегда погребая под собой фон Раухенбаха. Вспомнит ли о нём кто-нибудь? Вздохнёт ли? Были ли у него жена, дети, товарищи? Наверняка были. Но когда ещё до них дойдёт весть о гибели Раухенбаха…       Наконец солдаты засыпали могилу. Пистолетчик поставил вместо надгробия простенький шест с табличкой, видимо, заранее заготовленный. Что там было, на той табличке? Кто такой был этот фон Раухенбах? Фриц отвернулся с какой-то горестною тяжестью на сердце, непонятно откуда взявшейся. Тот дворянин никем для него не был. Но всё же…       А на небе по-прежнему светили Маннслиб и Моррслиб, каждая на свой манер освещая ночной Грюнбург. Не было им никакого дела до забот, горестей, тревог жителей Империи. И Фриц в который уже раз за сегодняшнюю ночь подумал, что его, как и всех простых граждан Грюнбурга, вся эта кутерьма с гонцом, пистолетчиками и зверолюдами почти не касается. Так же будет стоять здесь Грюнбург, неизменный и по-своему прекрасный в этой своей простоте, и ничего его жителям не станется от всей этой беготни, если только каждый будет знать своё место… Лишь потом Фридрих понял, как жестоко тогда ошибался.