Вера, сталь и порох. Прелюдия

      Клочок неба на востоке, глядевший из корявой дыры в ставне, неуверенно заалел, предвещая скорый рассвет. Фридрих Майер, усталый и измученный безумным вчерашним днём, лежал на кровати и ждал, когда первые лучи солнца окрасят безжизненные тёмные крыши домов Альтдорфа в странный рыжеватый цвет. Он не спал почти всю оставшуюся ночь. Значит, не так уж и хотелось ему спать, как могло показаться: а иначе никакие проклятые мысли о будущем не в силах были бы помешать ему погрузиться в небытие. Но он думал. Почти весь остаток ночи он думал о той участи, что уготовили ему Император и Совет, о разговоре с Бальтазаром Гельтом, о вампирах, вновь поднимающих головы в своей Сильвании. И чем дольше он думал, тем ясней становилось ему, что он не может даже гадать о своём будущем. Раньше всё было проще. Да, ему приходилось убивать, приходилось самому бороться за свою жизнь, приходилось видеть смерть тех, кто был ему дорог. Вот только от него никогда не требовали делать то, о чём он не имел ни малейшего представления. Тогда, ночью, в кромешной темноте, когда он почему-то всё время ожидал, что в проклятой дыре появятся зелёные скавенские глаза, подумалось даже, что Карл Франц уже знает о том, что падение Грюнбурга неизбежно, знает, что городом придётся пожертвовать – потому и не беспокоится о том, что назначает на должность тамошнего гарнизона ничего не сведущего в этом деле человека. Теперь, в утреннем свете, всё это казалось какой-то глупой, неудачной фантазией. Конечно, сейчас ещё не время судить о том, чем придётся жертвовать, а чем – нет. Даже Император, должно быть, не может знать этого. Его не отправляют на убой. Вот только от этого ему почему-то не легче.       Скорее всего, там, в казарме, солдат давно уже подняли – а он тут отлёживается. Ничего делать не хочется. Да и что ему теперь делать? Наверное, там, наверху, уже позаботились о том, чтобы он отбыл в Грюнбург, когда им будет нужно. Всё начнётся уже там. А здесь ему пока делать нечего. Конечно, можно было бы повидаться с Леопольдом, объяснить ему всё, по крайней мере. Вот только, пустят ли его вообще к бывшим сослуживцам? Вряд ли. Что бы там они себе ни думали, те, кто решил, кем ему быть, у них там наверняка всё просчитано на много ходов вперёд. Они не позволят ему шататься где попало.       Крыши домов, заглядывавшие в уродливую дыру с изломанными краями, начали светлеть. Кто это так изуродовал ставни, хотелось бы ему знать… Наверное, кто-то особо умный. И заделать было не кому до сих пор, конечно: все заняты, у всех дела. Все здесь себя Империи отдают – а об окнах думать некому. Понятное дело, те же крысюки их быстренько в щепки разнесут, если понадобится – ну, да, всё же, какая-никакая, а защита. Был бы это простой бюргерский дом – так никто б такого безобразия тут в жизни не увидел. А тут-то что… Никому это не принадлежит, кроме Империи. А значит, можно ломать, коли не видят. Всё равно не твоё. Если б жил тут, в этой комнате, какой офицер – может, и распорядился бы заделать дыру-то. А так место это, судя по всему, давно уж необитаемое – вот и заселили его сюда, когда он им вчера нежданно-негаданно на голову свалился. И даже паутина по углам так и осталась, чахлая такая, замусоренная, по-над полом стелется и в норку сворачивается потом. Видать, давно уж смекнули её хозяева, что поживиться тут нечем, да и ушли искать более подходящее место. И пыль у стен да за шкафом тоже осталась: видать, не потрудился никто убрать-то. А может, и просто смели всё туда с центра, чтоб не так заметно было… Что он, не знает, что ли, как это надо делать? Наверняка же солдат простых гоняли. А солдат-то что? Тут главное: видимость создать, и всё нормально будет.       Кусочек неба в дыре уж окрасился в какой-то мутный, голубовато-серый цвет, когда в дверь постучали. Фридрих выругался и сел на кровати. Дверь с мерзким скрипом отворилась, и в комнату вошёл какой-то низенький, сухопарый офицер. Один глаз его, левый, был белым, словно подёрнутым какой-то пеленой, на лбу красовалась уродливая полоска шрама. Небось, кто-то вроде Иоганна, подумал Фриц. Воевать уже не может, но место ему, какое-никакое, в части, всё же, нашли.       - Майер? – бесцеремонно пробурчал офицер.       - Ну, Майер я, Майер, - бросил Фридрих, - А в чём дело-то? Что, мне уже…       - Там к вам какой-то ненормальный пришёл, - бесцветным голосом промямлил низенький с видом жутко уставшего человека, - Говорит, мол, здесь раньше служил, но что-то не больно похоже. Одёжка грязная на нём и рваная, как из жопы. Часовые думали, какой оборванец из трущоб, гнали его – но он к ним так прицепился, мол, нужны вы ему и всё, позарез как нужны. Нам бы оно по барабану, мы вам не няньки тут какие, но господин фон Хунд нас сегодня ночью пугал шибко, орал на нас, мол, ежели с вами чего-то случится, то он лично потом каждого из нас найдёт – а всё одно ничего толком не объяснил. Вот и думаем мы теперь, а может, это какой связной вам от него? Ну, мы не знаем, конечно, вам-то оно виднее, это вам он всё говорил, не нам: мы не при делах, не…       - А как выглядит-то? – спросил Фридрих первое, что пришло ему в голову. Он понятия не имел, кто это такой и какой из игроков: Император, скавены или кто ещё – послал его к нему.       - Да я его, что, разглядывал, что ли? – протянул офицер, зевая во весь рот и всем своим видом желая показать, что ему оно всё не надо, а коли это так важно, так пусть Майер поднимет задницу с кровати и во всём разбирается сам, - Мне-то он чего, родич какой, что ли? Грязный, говорю, как свинья, и прёт от него помоями какими-то. Мелкий такой, щуплый, вот на кого угодно похож, только не на нашего брата.       Странная мысль пришла Фридриху в голову. Что, если Бальтазар Гельт был прав насчёт Дитриха, и скавены, действительно, позволили ему уйти? Что, если Карл, и правда, не так прост, как кажется, что, если ему помогли выбраться на поверхность, и теперь он продолжает выполнять поставленную перед ним задачу? Конечно, он в жизни бы в это не поверил – вот только что-то этот придурок, которого описывает офицер, подозрительно смахивает на Дитриха. Да ещё и весь в грязи: понятно же, откуда. Вот только всё равно это домыслы, не более того. Чтобы понять, он это или нет, нужно увидеть всё самому.       - Да, - наконец вымолвил Фридрих, - Что-то такое я припоминаю, господин фон Хунд говорил… Может, это уже по поводу отъезда в Грюнбург, ну, или что-нибудь в этом роде. Где он, вы говорите? Так под воротами и стоит?       - А куда его ещё девать-то? Что мы ему, постоялый двор, что ли? Ошивается там, где ж ему ещё быть? А коли нужен он вам, так спускайтесь сами к воротам, впустим мы его, ладно уж. Вы не думайте, Майер, что нам эти ваши шпиковские штучки сильно нужны. Нам простой, нормальной войны с головой хватает – так, что не знаешь даже, куда от неё бежать.       - Скажите, чтоб впустили его, - бросил Фриц, - Я оденусь сейчас и выйду.       Офицер молча вышел и захлопнул за собой дверь. Фридрих наскоро натянул форменную одежду: чистую, бело-красную, а не грязно-серую, в кровавых пятнах, как была у него. Видать, кое о чём, всё же, позаботились. И на том спасибо. Аж совестно малость ходить в этом: сам-то грязный, как боров. Ну, да ладно, переживут. Вон, бретонцы, говорят, вообще раз в год моются, не положено у них больше – и живут же как-то. И дохнут, небось, как мухи. А потом говорят, что это зверолюдские шаманы порчу наслали, или, там, мертвяки из Музильона, или лесные эльфы – не иначе.       Фриц вышел из комнаты и очутился в коридоре, на удивление светлом и чистом. Да, видать, тут офицеры всякие живут высоких чинов. Ну, не слишком высоких, конечно – но, всё же, по сравнению с обычными солдатами-то… Да уж, не пожалели для него места. Выделили комнатушку, хоть и необитаемую прежде. Ну, да раз его охотник на ведьм привёл – то почему бы и не выделить? Правильно, конечно, офицер тот сказал: плевать они все хотели на эти игры непонятные с агентами, шпионами и всем прочим. Вот только с хексенъягером не поспоришь – если, конечно, у тебя хоть капля мозгов ещё в черепушке осталась. А поспоришь – ну, что ж, тебе же хуже будет. Не жалуйся потом.       Фридрих добрался до лестницы в конце коридора и спустился на первый этаж. Сердце забилось сильнее помимо его воли. Что же, неужели там, у ворот, его ожидает Карл Дитрих? Человек, которого он оставил умирать в подземельях Альтдорфа, отдал на растерзание скавенам. Человек, которого, возможно, с самого начала подослали к нему. Что же сказать Карлу – если это, и правда, он? Попытаться загладить вину, попросить простить его за то, что он совершил? Но за предательство не просят прощения. Измены не забываются, и они все знают это… А может, сразу перейти к делу, надавить на него, заставить показать своё истинное лицо… если, конечно, то, что он видел, было ложным. Но что, если Дитрих ни в чём не замешан и ни в чём не виноват? Что, если Гельт это всё навыдумывал, и всё на самом деле намного проще, чем кажется? Гельт, Гельт… Нет, уж он-то точно не одобрил бы такого. Что там Верховный Патриарх говорил ему во дворце? Никому не доверять, держать ухо востро – и в то же время вести себя так, чтобы как можно больше человек считали тебя своим другом. Ну, или хотя бы тем, кого можно использовать. А, значит… Значит, нужно вести себя так, будто ничего вообще не было. В конце концов, тогда, до того, как началась вся эта чехарда с варп-камнем, он считал Карла своим товарищем. Незачем поминать то, что случилось в скавенских тоннелях. Нужно лишь не забывать о том, что у каждого могут быть свои, личные цели, и у Дитриха в том числе. И в то же время… Да уж, а это всё непросто на самом деле…       Вот только все его рассуждения не будут иметь никакого смысла, если этот хмырь окажется не Карлом Дитрихом, а каким-нибудь совсем не знакомым ему человеком: допустим, и правда, посыльным от фон Хунда или ещё кем-нибудь в таком же роде. Хорош же он будет, если окажется, что он вот тут по дороге думы думал – и всё зря. Сначала нужно увидеть. Что бы там ни пришло ему в голову, это может не иметь ничего общего с действительностью.       Фриц вышел из здания и направился к воротам воинской части, медленно и неуверенно. Однако, ещё на подходе к ним, заметил он того самого офицера с изуродованным лицом, а рядом с ним – низенькую щуплую фигурку, которую невозможно было не узнать. Карл Дитрих, измазанный в грязи и в помоях, и правда, больше похожий на нищего из трущоб, чем на солдата Империи, стоял перед ним. Да, стоял… Мать твою, как же ему с самого начала это не пришло в голову?.. Нога. У него же из ноги кусок кости торчал – как же он мог на своих двоих прийти-то?! Почему он вообще думал о том, что это Дитрих, как мог предположить, что ему удастся сюда притащиться без посторонней помощи? А Карл… однако же, притащился. И нога его вроде бы даже нормально выглядит, как прежде. Но как такое вообще возможно? Это ж ясно, что без магии здесь не обошлось. И, если он, и правда, шпион скавенский, то зачем они ему рану залечили, зачем сами себя выдают, ведь это ж любому дураку очевидно, что здесь чего-то не так… А может… может, Гельт просто не в ту сторону ушёл? Может, Карл – агент не скавенов, а Императора или Фолькмара? И теперь пришло время ему раскрыться и рассказать Фрицу правду…       - Ну, здравствуй, Карл, - сказал Фридрих, пожимая Дитриху руку, когда офицер, чьего имени он так и не узнал, отошёл и встал в стороне от них, задумчиво поглядывая на серое утреннее небо, словно бы его вообще это всё ни капли не касалось, - Вот и встретились. Стало быть, живы мы. Всё ещё живы.       Совсем неестественно, натянуто это как-то прозвучало. Надо было, если по-честному, спросить его сразу, где он, гад возьми, ногу починить успел да как вообще из подземелий выбрался. Но так уж точно нельзя, нет… Пусть лучше сам заговорит, сам расскажет то, что считает нужным. Карл всё равно не дурак, знает, что придётся ему всё объяснять, хоть как-то. А ему самому лучше молчать. Молчать и слушать, до последнего скрывая то, что у него в голове. Вынудить его первым поведать свою историю.       - Здравствуй, Фриц – заговорил Дитрих как-то совсем неуверенно, переминаясь с ноги на ногу и теребя левой рукой по привычке пуговицу. Да… Ты прав. Мы оба живы. А я уж и не знал, увижу тебя снова когда-нибудь, или нет.       Так, уже хорошо, подумал Фриц, не проронив ни слова. Подбирается, куда надо. Вот пусть и рассказывает, нечего увиливать тут. Но… не похож он, всё же, на шпиона, ох, и не похож же… Во всяком случае, на профессионала – уж точно.       - Ты, Фриц, правильно тогда сделал, я не виню тебя ни в чём, ты не подумай, - продолжал Карл Дитрих, отчего-то вперив взгляд в землю, - Ну, в смысле, что ты нас с Батыгом оставил тогда, сам решил спасаться. Правильно сделал ты: у нас всё равно с огром выбраться почти не было шансов. Я-то и сам удивляюсь, как это мы с ним там выжили… Но молодец Батыг оказался. Вышел в конце концов из катакомб тех. А ты, Фриц… Я как узнал, что ты совершил, какой груз на плечах пронёс… Об этом-то весь город уж говорит теперь… В общем, ты всё правильно сделал. Правильно. И видишь: даже вышло, как лучше.       - Ты меня, Карл… всё равно за это свинство прости, - проговорил Фридрих, чувствуя, что не может вот так просто, ничего не сказав, играть роль безучастного ко всему слушателя, - Что бы ты там ни говорил и чем бы оно всё ни кончилось… Оставить человека, который… который ногу сломал, вместе с людоедом и с кучей крысюков – это гадство то ещё. Да, я тогда знал уже про заговор тот: подробней, как-нибудь, может, потом расскажу, зачем это тебе сейчас-то – но это всё равно никакое не оправдание, по правде сказать.       - Пустое, Фриц, - махнул рукой Карл, отчего-то нервно оглядываясь по сторонам, - Ты оставил меня, одного человека, чтобы спаси тысячи таких вот, как я. Любой на твоём месте, коли считать умеет, так бы сделал. А я-то что… Ты на Батыга зря гадости говоришь: он-то меня и вытащил, хоть и огр. Спас меня. А потом ушёл куда-то, как со мной… ну, всё нормально стало, в общем. Наверное, опять искать, у кого служить. Бедолага. Да, не повезло ему, ещё почище, чем всем нам…       - А ты ногу-то как вылечил так быстро? – перебил его Фриц, которому надоело уже, что Дитрих как-то упрямо не хочет говорить на эту тему, - У тебя кость торчала оттуда, я ж помню.       - А… Это… - замялся Карл, затеребив теперь пуговицу уже двумя руками, - А, нога… Да… - прибавил он, словно вспомнил что-то, - Так я Батыга попросил, он меня к господину Шмидту отнёс. Тот и исправил всё. Сделал, как было. А уж только потом мы с огром распрощались.       А кстати, очень может быть, что так оно и случилось на самом деле, если Дитрих – скавенский агент, подумалось Фридриху. Уж кто-кто, а Шмидт наверняка завербован: это он же их за варпом послал, который ему и нужен-то на самом деле не был. А что, если…       - Слушай, Карл… - проговорил Фридрих, не зная, как бы ему сказать так, чтобы не вызвать особых подозрений в случае чего, - Я бы на твоём месте этому Шмидту не шибко доверял. Мне сказал… маг один, что там никакого варп-камня не надо было, чтоб Коха вылечить. Это он для себя, видать, захапать его хотел.       Ежели Дитрих заодно со Шмидтом – значит, будет выгораживать его, ни с того ни с сего подумал Фриц. Конечно, если Карл понял, что он в чём-то его подозревает, то, по идее, на такое клюнуть не должен – но он же не понял, нет… Вроде бы это его недоверие не должно быть заметно. Хотя – кто его знает…       - Так вот мне тоже кажется, - пожал плечами Карл, - что это ерундовина какая-то, что ни в чём таком варп не используется. Но ногу-то мне господин Шмидт вылечил, и на том ему спасибо. Может, и нужен ему был тот варп, мало ли… Но, вообще-то, это странно как-то: зачем бы такая штука нефритовому магу сдалась? А тебе… кто такое сказал, Фриц, что не нужен варп? Он сам-то специалист? Верить можно ему?       - Бальтазар Гельт это сказал, - проворчал Фридрих, подумав, что уж это-то скрывать всё равно не имеет смысла, а заодно и решив напугать возможно шпиона тем, что представителям власти известно не только об их беготне по подземельям, но и о том, что к ней привело, - А уж он-то, думается мне, в магии точно получше нас соображает. Видел я, как он колдует: вот он бы точно у крысюков там порядок навёл, если б хоть в одну экспедицию отправился.       - Хочешь сказать, ты и с Верховным Патриархом самим говорил? – в глазах Карла Дитриха загорелся знакомый, пусть и слабый, будто бы приглушённый чем-то, огонёк любопытства, - И какой он из себя-то? У него, правда, лицо всё закрыто, и руки в перчатках, и вообще…       - Правда, - сказал Фридрих, которому всё меньше и меньше хотелось верить в то, что Карл – скавенский шпион, - И ещё умный жутко. И вообще неплохой человек, что бы там о нём ни говорили. Это же именно благодаря ему Император обо мне узнал, на самом-то деле.       - Да уж… - протянул Дитрих,- Повезло тебе в этом смысле. Ну… - прибавил он уже менее уверенно, - А как там Лев-то наш? Господин Шмидт говорил, оклемался он вроде, да чего-то они там с ним повздорили, и ушёл Кох, не стал отлёживаться.       - Шмидт эту пакость у него на руке изучать хотел. Понятно, Льву это не надо, паразита лишний раз злить. Вот только теперь хрен этому дрянному магику, а не паразит. Всё, не получит он ничего.       - То есть как это? – помрачнел Дитрих, - Ты, что, хочешь сказать, что Леопольд наш…       - Да живой он, живой, - оборвал его Фриц, почти забыв уже о своих и бальтазаровых подозрениях и теориях, - А говна этого у него на руке больше нет. Вернее, на руке-то оно есть… вот только рука та теперь не на Леопольде. Отрубили мы её с Рихтером, когда эта дрянь снова наглеть начала, а шмидтов всяких под рукой не было. А уж Рихтер, бедолага, там остался, танк его сварил. И даже не закопал, небось, никто.       - Вот оно как… - задумчиво пробормотал Карл, - Ну и жуть у вас там творилась, должно быть. Возможно, повезло ещё мне… - тут он внезапно замолчал, будто бы вспомнив о чём-то важном, - Кстати, Фриц, а… что дальше-то? Что они там, наверху, насчёт тебя решили? Ведь не оставят же тебя простым солдатом, это ясно. А то в народе всякое говорят: вплоть до того, что Император хочет тебя рейксгвардейцем сделать. Только не верится что-то мне в такое.       - Рейксгвардейцем не рейксгвардейцем, конечно, - через силу усмехнулся Фриц, - но занятие он мне нашёл: как раз когда я думал уже, как бы с этой армией проклятой порвать… - он осёкся, вспомнив своё предположение о том, что Дитрих вполне может оказаться как раз императорским агентом, и решил дальше не развивать эту тему, - В общем, теперь я командир грюнбуржского гарнизона. Сегодня уж должен туда уехать, думаю.       - Да, ну и дела… - протянул Кар, как показалось Фрицу, даже восторженно, - А я-то и не знал. Хотя, по правде говоря, тоже о чём-то вроде этого думал. Не забыл тебя Император, ничего не скажешь. А у меня-то тут дело такое, понимаешь ли… Не было меня долго в части, теперь уж, поди, думают, дезертир я. Ну, те, кто знал меня из солдат: Рихтера-то нет больше, ты говоришь. А может, и ещё кто вспомнит. Иоганн уж точно, ему всё равно делать больше нечего, кроме как в своей каморке сидеть да запоминать всех, кого он записывает. В общем, не служить мне больше в альтдорфском гарнизоне, а коли даже и служить – так всё равно толки пойдут, разговоры… Так что подумал тут я, как сказал ты мне, что в Грюнбург отбываешь: а может, и мне туда податься, с тобою вместе? В конце концов, там тоже гарнизон есть, приспособлюсь как-нибудь. Я тут-то и находиться боюсь: вон, специально к самым дальним от наших казарм воротам пришёл, чтоб не узнал никто.       Прежние подозрения, угасшие было, вновь всколыхнулись в его мозгу. Странно это. Очень странно. С чего бы Дитриху принимать такое решение – тем более что он воинскую службу терпеть не может ещё больше него и даже Коха? Да и родители-то его тут, а он их чуть ли не содержит, вроде как.Чего это ему так Грюнбург дался? Только оттого, что туда отправится его друг – тот самый, что бросил его на произвол судьбы в подземельях? Может быть, и так, конечно – но что-то слабо в это верится. Эх, был бы здесь Бальтазар, или хотя бы Гельмут, или ещё кто, у кого башка получше его варит… Но он здесь один. Один – а против него… даже не понятно до конца, кто.       - Я вообще не возражаю, - пожал плечами Фриц, изо всех сил пытаясь казаться собою прежним, - Но, всё же… Не далековато это от дома будет, а? Матери с отцом, что, каждый раз через кого-то передавать будешь? – при этих словах Дитрих помрачнел, будто бы вспомнив о чём-то, о чём предпочитал не думать, а Фриц, меж тем, продолжал, - Нет, оно-то, конечно, может, и неплохо это всё – вот только проблем, как по мне, всё равно больше будет, чем пользы. Может, проще тебе в Альтдорфе какое-нибудь новое занятие подыскать – такое, чтоб и деньги приносило, и по душе хоть было более-менее, не то, что это вот?       - Да я бы и рад, Фриц, - вздохнул Карл, - да только вот… - он замялся, - Только вот не возьмут меня никуда, ни на что я не гожусь: руки же у меня сам знаешь, откуда растут. А солдаты Империи нужны – причём любые. И особенно сейчас, когда Борис зубы показал наконец-таки. А вообще, ты бы мог и Льва с собой взять, раз уж, тем более, здесь он больше служить не сможет. Пристроил бы его куда: ты же там видным человеком будешь, как-никак. Были бы все вместе, ну… кроме Густава, разве что. Я так понял, он точно не выбрался. Батыг сказал, голову ему пробили.       - Батыг правильно сказал, - кивнул Фриц, который после Битвы Кровавых Сосен о Мюллере и не вспомнил ни разу: начисто вылетела его смерть из головы вместе с этими бесконечными потрясениями, подозрениями и неразберихой. А по поводу Льва… Я и сам думал о том, чтобы его в Грюнбург забрать, хоть бы пришлось пинками гнать, насильно – правда, ещё до того, как мне сказали про… повышение, пусть будет так. Но, думается мне, уж здесь-то ты прав: кем бы я там теперь ни сделался, а взять его с собой всё равно нужно. Тем более, если б не Леопольд, я бы тут рядом с тобой не стоял. Сам-то я его больше спасал, конечно – вот только такое не сравнивают. Льву сейчас вообще хреново, ещё хуже, чем нам обоим. Ему помочь надо. А уж ты как знаешь. Коли лучше вариантов не найдёшь, можно и в Грюнбург: почему нет?       - Подумаю ещё, конечно, - промямлил Карл, - Но что-то кажется мне, что это единственный правильный выход. Не знаю я, куда мне ещё податься. Времена тяжёлые наступают: эта гражданская война с синими, поди, только разминкой была. Борис Хитрый после первой же неудачи не сдастся, это я тебе точно говорю. Может, он и сам хотел бы это всё остановить, раз не получилось власть захватить одним ударом, как он рассчитывал. Вот только перемирия так просто не заключаются, и война не кончится через неделю после того, как началась.       - Борис, Мидденланд… - буркнул Фриц, - Все теперь об этом, поди, говорят, но гражданская война – забота правительства, а не моя. Грюнбурга это всё равно коснётся только в том случае, если северяне возьмут Альтдорф. Мне Бальтазар напоследок сказал, чтоб я в другую сторону лучше смотрел. Он считает, что Грюнбургу надо не мидденландцев бояться, а вампиров. И особенно – их агентов.       При этих словах Карл Дитрих как-то странно дёрнулся, будто испугавшись чего-то – но быстро взял себя в руки. Что, неужели это слово «агент» заставило его так вздрогнуть? Но ведь это же бред, в самом-то деле. Ежели он шпион чей-то, неважно, чей – значит, должен хотя бы уметь держать себя в руках. А иначе какой он агент тогда? Кто б ему такое задание ответственное доверил, если он не умеет даже свои чувства скрывать? А вообще… Кто сказал, что всякий шпион должен быть идеальным, заговорил в его голове голос, похожий на металлический лязг Бальтазара. Шпион шпиону рознь. Может, он этим занялся совсем недавно – и вообще помимо своей воли? Но, даже если скавены завербовали Карла уже после штурма Грюнбурга – как ему тогда удавалось это раньше скрывать, если он вообще притворяться не умеет? Нет, всё равно чепуха какая-то получается. Просто чепуха.       - А… А как же… Как же Штирланд? – наконец, выдавил из себя Дитрих, - Он-то между нами и Сильванией, как-никак. Вампиры… Какие тут вампиры?..       - Не знаю я, какие тут вампиры, - буркнул Фриц, - Но Гельт считает, что Штирланд долго не продержится. Что-то он там про скверну говорил, про несмерть – ну, да я ж разве всё понял из его слов? Я тоже думаю, далеко они шибко. Но Бальтазар, поди, получше меня во всём этом разбирается. В конце концов, раньше я думал, что и война от нас далеко – а оказалось, близко совсем.       - Да уж… - сокрушённо покачал головой Карл Дитрих, - ты не представляешь, Фриц, как бы я хотел вернуться туда, назад, когда мы ещё не побывали в Грюнбурге. Да, меня вы терпеть не могли по большей части, причём даже альтдорфцы, хоть я и земляк им. Но… тогда всё равно было лучше, чем сейчас. А теперь уж не так всё.       - Тебе-то что? – махнул рукой Фриц, - Ты и не убивал никого в Грюнбурге, и не терял… Хотя – всё равно изменился, видно же это. Я тоже, Карл… тоже хотел бы вернуть всё, как было раньше, до этого проклятого восстания. И чтобы не было этих синих знамён, и рыцарей, и чтобы я, как раньше, верил в Империю, и в Зигмара, и в Карла Франца… И чтобы Эмма была жива, - добавил он чуть погодя, - Только есть одно «но». Оно простое, но оно всё перечёркивает. Мы не можем вернуться назад. Мы не можем выбирать, в каком мире и в каком времени нам жить. Мы там, где мы есть. И нам придётся идти дальше, чем бы всё это ни кончилось. А все эти сожаления о том, что мы потеряли – всего лишь пустая трата времени, ничего больше.       - Да, ты прав, Фриц. Как всегда, ты прав, - произнёс Дитрих как-то совсем уж обречённо, - Ничего мы не изменим. Как листья сухие в воде. Можем плыть только туда, куда нас несёт.       - Ну, всё, хватит об этом, - оборвал его Фриц, слишком хорошо помнивший вчерашний разговор с сильными мира сего, решивший его судьбу, - Когда начинаешь так вот рассуждать – только хуже становится. Мы не мыслители с тобой, не мудрецы. Нечего нам шибко много думать. Нужно делать что-нибудь – пока ещё можем. А потом, глядишь, и лучше малость станет. Как бы там ни было, Гельт, может быть, и правду сказал: в моём теперешнем положении тоже есть свои преимущества. Нужно научиться только ими пользоваться. Уж тебе-то я точно помогу, если решишь в Грюнбург податься.       - Спасибо, - потупил глаза Дитрих, - Спасибо, Фриц, - Но я, правда что, лучше уж как-нибудь сам там устроюсь, коли ничего лучше не найду. Ты всё равно, скорее всего, сегодня уже уедешь. А я тогда, если что, потом прибуду. Только ты, Фриц, со Львом всё равно поговори, ладно? А то хреново ему будет, если он тут останется. В Альтдорфе он и не знает никого почти…       - Да сказал же я тебе, что не забуду, что хоть пинками, а всё равно его в Грюнбург приведу. Не бойся, уж я позабочусь, чтобы с Леопольдом всё в порядке было.       - Это хорошо. Хорошо. Главное, чтоб воли к жизни он не потерял, чтоб и дальше боролся, не угас чтоб совсем. Странный он, всё же, человек, наш Лев. Но мне его жалко. Он такого не заслужил. Такого – уж точно.       - А то хочешь, вместе с ним поговорим, - пришла вдруг в голову Фридриху новая мысль, - А почему бы и нет, в самом-то деле? – Даже могу его сюда привести, если ты не хочешь в казарму заходить после всего, что с нами случилось.       - Нет, Фриц, не надо, ну, зачем это… Я уже уходить подумывал, признаться: не хочется мне находиться тут, боязно как-то, всё равно. Да и вообще, не по душе мне это место. Лучше уж потом как-нибудь, в Грюнбурге уже, если я туда приеду…       - А ты думаешь, там будет шибко лучше, чем здесь? – хмыкнул Фридрих, - Ну, как знаешь, конечно. Не хочешь – сам с Кохом поговорю.       - Нет, правда, Фриц, - выпалил Дитрих, беспокойно оглядываясь по сторонам, - Мне идти надо, наверное, я и так задержался тут, твоё ещё время занял… Я вообще совсем ненадолго хотел, так только… А получилось почему-то намного дольше, чем рассчитывал я. Да, бывай, Фриц…       - Счастливо, раз так, - бросил Фридрих, совсем не ожидавший от Карла подобной выходки. Может, свидимся ещё скоро. А может, и нет.       - Свидимся, думаю, - пробормотал Карл и спешно засеменил к воротам, - Льву передай привет от меня, пусть знает, что я живой.       Фридрих развернулся и пошёл прочь. Ну, всё, теперь уж он вообще перестал что-либо понимать. Признаться, он чего угодно ожидал от этого разговора, только не такой вот неопределённости, только не новых загадок. Почему-то он был твёрдо уверен в том, что если Карл – шпион, то его рано или поздно удастся вывести на чистую воду. Он надеялся получить ответы – но вместо этого вопросов стало ещё больше. Он так и не смог определить, был ли его товарищ виновником того, что они попали в скавенские подземелья, или нет. Вот только одно ясно: Карл Дитрих чего-то боится. Причём страха этого раньше не было. Похоже, Карл вынес его как раз из катакомб под городом. Не был он раньше таким нервным, дёрганым каким-то, словно бы чужой совсем. Там, внизу, он изменился. Дитрих рассказал не всё: что-то ещё видел он в подземельях: то, о чём не решился поведать ему. Наверняка это как-то связано со скавенами. Вот только как именно? Что такое встретил Карл, находясь на грани гибели? А что бы ни встретил, ему, Фрицу Майеру, уж точно не догадаться.       

***

      Теперь в казарме было почему-то холодно. Всегда, сколько он помнил, особо душно здесь было – но сейчас солдаты, до сих пор предоставленные самим себе, дрожали от холода в узком бараке с низким потолком, будто бы давившим на них сверху. В этом году осень пришла как-то уж чересчур рано, без предупреждения совсем. Никто из них не ждал этих странных, неправильных заморозков. Возможно, здесь и было что-то не так, но скорее всего, они просто не заметили того, как угасает лето, во всей этой суматохе с раскольниками, мидденландцами и гражданской войной. Они уже не умеют замечать такое. Для них важна лишь война и ничего больше. Ухитриться выжить в этой непонятной игре, в которой со временем становится всё больше и больше участников. В игре, которая обещает быть очень долгой – и перевернуть с ног на голову мир, который они знают с самого рождения.       Воинская часть до сих пор ещё не вышла из того престранного оцепенения, в которое погрузилась целиком и полностью после Битвы Кровавых Сосен. Оно и понятно: многие отряды потеряли около половины личного состава – в основном, конечно, не убитыми, но беглецами, дезертирами. Да и офицеры многие тоже не вернулись из похода Фолькмара. Разве возможно восстановить старый порядок всего за сутки при таких-то условиях, да ещё и в альтдорфской армии? Вряд ли – тем более что пока никто особо и не пытался, очевидно, дожидаясь распоряжения или, вернее, пинка свыше. А потому порядка и не было: неоткуда было ему взяться здесь. Тут, в казарме, пребывавшей раньше под личным надзором ныне покойного лейтенанта Рихтера, имперские солдаты, по большей части облачённые в ту же рваную и грязную форму, в которой сражались с мидденландцами, более походили в лучшем случае на каких-нибудь наёмников из Тилеи, причём далеко не самых лучших. Бойцы его отряда голосили почти все наперебой, силясь перекричать друг друга, видимо, безумно счастливые от того что делать ничего не надо. Тут и там слышались Фридриху звон мелких монет и азартные крики игроков в карты, нескладные песни и ругань каких-то неистовых спорщиков. В углу несколько солдат украдкой распивали какую-то вонючую дрянь. Вряд ли кто-нибудь отсчитал бы их сейчас за такое, даже если б они творили это на глазах у офицеров, не скрываясь – но, всё же, старые привычки искоренить было непросто. Сначала, пока бойцы не замечали Фрица, он просто молча смотрел на них, наблюдал. Отчего-то не хотелось ему осуждать их, тех, у кого, возможно, эти дни будут скрашены последними хоть сколько-нибудь радостными воспоминаниями перед тем, как отряд отправят ещё в какую-нибудь очередную дыру похлеще той, где Борис устроил свою засаду. Наверное, он жалел их, потому что сам прекрасно знал, каково это, сам ещё вчера был одним и них. Вчера – но не теперь. Теперь, чувствовал он, словно незримая, неосязаемая стена, преграда пролегла между ними, определив его зачем-то в те, кто отдаёт приказы и управляет людьми. Всё, теперь уж не может быть как раньше. Для него – точно не может. Совсем скоро он сам в Грюнбурге будет решать, что делать таким же точно, как и они, бойцам – а потом, возможно, ему придётся и посылать их на смерть. Закончилось то время, когда он был солдатом. Теперь ему отвели другую роль, и придётся уж постараться справиться с ней, коли он хочет выжить.       Солдаты ещё некоторое время занимались кто чем, не обращая на Фрица внимания, но вскоре один из них – он так и не понял, кто – заметил его, и по казарме стала медленно расползаться пугающая и вместе с тем какая-то торжественная тишина. Скоро уже все бойцы оторвались от своих дел и единым многоглазым существом глядели на него.       - Вернулся, - произнёс, наконец, кто-то, - А мы-то думали…       - Ты прости, Фриц, сначала волей-неволей в голову лезло, что ты шпион северный, что тебя потому и уводят, и сопровождают…       - Да кто ж знал-то, что ты у нас такой…       - Да, Фриц, удачи тебе там, в Грюнбурге…       - Вы это о чём? – спросил Фридрих, не понимая, как они могли так быстро всё узнать, когда, допустим, тот же Дитрих о Грюнбурге только от него и узнал.       - Ну, как – о чём? – насилу выговорил Леопольд Кох заплетающимся языком, похоже, уже изрядно поддатый, - Ты ж теперь у нас герой. Весь город уже об этом говорит, да. Ну, а как иначе…       - Скажи, Фриц, ты там, внизу, крысюков видел? – встрял одноглазый солдат, тот самый, что пререкался давеча с рейксгвардейцем, - Ну, которые вроде как есть, но которых вроде как нет       - Да каких крысюков? – прокричал кто-то из дальнего угла казармы, - Ты, чего, в эти сказки веришь, что ли? Делать тебе больше нечего…       - Я там много всякой дряни видел, ребята, - заговорил, наконец, Фридрих, чувствуя, что все ждут от него каких-то слов, возможно, даже какого-никакого рассказа, - И этих тварей тоже.       - А я говорил! – торжествующе крикнул одноглазый в толпу, - Я говорил тебе, что есть они! Что я тогда, по-твоему, хватил чего лишнего, что ли, когда тень ту увидел? Ну, помнишь, да? Я ж говорю: горбатая такая тварина, вот как крыса, только здоровая и на двух ногах…       - Фриц, а как ты шпионов тех перебил, расскажи! – потребовал ещё кто-то, - Ну, засланца, который под посла косил, и магика того продажного. Ты, чего, правда…       - Нет у меня времени вам тут всё рассказывать, – перебил его Фридрих, - Сами потом узнаете, никуда оно не денется. А меня в Грюнбург отправляют. Скоро. Лев! – обернулся он к Коху, - пошли, поговорить нужно. Давай, быстро только!       - Зачем это? – пробурчал Леопольд, - Как по мне, тут тоже хорошо. Ты садись, вот, а я уже отсюда не встану, даже если очень захочу…       - Хорнов ты сын… - прошипел Фриц, зло глянув на Леопольд, - Я тебе говорю, вставай и пошли! Что, обязательно вот сейчас нажираться было, а? Мог бы хоть до такого не доводить, что ли… Вон, ребята пьют, - указал он на бойцов в углу, нещадно заливавших в себя зловонную мутную жидкость, больше всего похожую на грязную воду, - и нормально, и все вроде на ноги могут встать, не то, что ты. Так нет же, надо было обязательно тебе так надраться, чтоб уж с концами, чтоб ни ноги не ходили, ни башка не соображала.       - Да ну их в жопу… - насилу выдавил из себя Леопольд, махнув обрубком руки на группу солдат в углу, - Ты хоть знаешь, какое они дерьмо пьют? От него ж и не запьянеешь даже самую малость…       Фридрих подошёл к Коху и, в сердцах дёрнув его за здоровую руку, стянул с кровати. Леопольд грохнулся на пол, ударившись головой. Он приподнял туловище, опёршись на единственную руку, и посмотрел на Фрица тупым, замутнённым взором.       - Ну, оставь ты меня в покое, в самом-то деле… Что ты ко мне привязался, паскуда ты этакая… Что, непонятно, что ли, что, коли я теперь уже не могу ничего, так мне уж одна радость только…       - Я тебе говорю, пошли! – рявкнул Фридрих, поднимая его на ноги и заставляя опереться на плечо, - Ты, чего, совсем уже все мозги пропил, что никак не поймёшь: раз зову, значит, это важно! Важно, понимаешь? И для тебя, и для меня. Вот почему ты всегда не вовремя так, что тогда, что сейчас…       - Вот же пьянь, а! Чего, Кох, не дошло ещё? – набросился на Леопольда один из бойцы, по-видимому, совсем не так понявший слова Фрица о важности их разговора, - Тут дело, поди, серьёзное, может, нас всех каким-то боком касается, а ты нажрался. Придурок ещё, иди, давай! А вообще, Фриц, ты зря с ним связался: лучше бы кого-нибудь другого выбрал, понадёжнее, кто наверняка сделает, что надо вам, не подведёт…       Не слушая их, Фридрих вывел Леопольда наружу, по пути ругая пьяницу на чём свет стоит. Когда он, наконец, заставил Коха опереться о холодную серую стену казармы, тот, постояв немного, сполз вниз и уселся на землю.       - Ну, чего тебе, Фриц? – проговорил Леопольд, через силу выговаривая каждое слово, - Чего, обязательно было дёргать меня? Я знаю уже всё, можешь не рассказывать. Слухи – они такие, они быстрые…       - Заткнись и слушай, - перебил его Фридрих, Я в Грюнбург еду, понял? Ты едешь со мной.       - Как… А я-то при чём тут?.. И Грюнбург… Откуда Грюнбург? Грюнбург, Грюнбург, это где вообще… А, да… А почему?.. Кто это решил вообще… Что я… Что ты… В Грюнбург…       - Наверху это решили, - буркнул Фридрих, изо всех сил пытаясь сдержаться, не выйти из себя окончательно, - За меня. Приказ это такой, понимаешь? Всё, я туда еду теперь. Хотя и сам собирался, но не так совсем…       - А я-то тут при чём?Я что там забыл? Я ж оттуда… ушёл, да… Оттуда ж мы ушли, правильно? Или нет, подожди…       - При том, что я так решил, - выпалил Фриц, - При том, что ты тут подохнешь сам. Сопьёшься, вылетишь из части в конце концов – и сгинешь. А в Грюнбурге… новую жизнь начнёшь там, оклемаешься, оправишься, на человека станешь похож…       По правде говоря, Фридрих и сам не верил в то, что говорит. Почему-то уже тогда, на том, самом первом, холме, когда Кох только что очнулся и несколько минут молча глядел на свою проклятую, бестолковую культю, Фриц понял, что с Леопольдом всё кончено. Понял, что все эти его попытки вернуть Коху волю к жизни, скорее всего, будут заранее обречены на провал. Вот только опускать руки всё равно не хотелось. Так уж научила его вся эта чехарда: сражаться до тех пор, пока он сам не поймёт, что не может больше. Он не сдастся, он ещё попытается пробить ту скорлупу из пепла, что облепила Леопольда Коха. Вопрос здесь лишь один: чем проломить её?       - Слушай, ну, что ты заладил… - опять затянул Кох, - Ну, какой Грюнбург, ну, что ты в самом деле… Оставь ты меня уже в покое, Фриц…       - А вот не оставлю. Не оставлю – и всё тут. Я теперь командир гарнизонагрюнбуржского, если ты ещё не понял. И уж какое-никакое, а место я тебе найду. Может, вроде как у Иоганна, что-то такое.       - Да на кой пёс оно мне, это место…       - Слушай, ты! – зарычал Фридрих и, схватив Леопольда за плечи, хорошенько тряхнул его, - Ты мне тут вот это брось! Всё, хватит, забодал ты со своим нытьём, в самом-то деле! Я тебе помочь хочу, а ты вот это сопли распустил, как не пойми кто. Да, я понимаю, у тебя теперь ни семьи нет, ни родных, терять тебе нечего, но… Если ты думаешь, что больше никому здесь не нужен – это не так. Мы всегда друг другу помогали – и в этот раз я тоже тебе помогу. Я правда хочу вытащить тебя из этого вот дерьма, в котором ты очутился. Нужно дальше жить, Лев. Бороться нужно со всей этой пакостью, которая на нас валится. Вон, Карл, - неожиданно вспомнил Фриц, - Ведь мы ж с тобой зря его похоронили раньше времени. Выжил он в этих подземельях! Выжил – назло всем этим крысам, и бандюкам, и Тзинч знает, кому ещё. Я с ним говорил сегодня, да… А всё почему? – тут уж он решил малость приврать, рассудив, что вреда от этого всё равно не будет, - А потому что не сдался он, не ныл потому что и руки не опускал. А ты как думал? Он, между прочим, тоже в Грюнбург поедет, скорее всего. И про тебя спрашивал…       - Карл? – поднял голову Леопольд, - Карл… Так ты ж говорил, он вроде, это… того… Он, что, живой ещё, что ли?.. А при чём тут…       - Да ну тебя к Хорну! – взорвался Фриц, - Ни при чём, всё! Никто ни при чём! Хочешь тут сгнить – оставайся, пожалуйста, никто тебе мешать не будет! Что, думаешь, ещё кто-то, кроме меня, будет пытаться тебя вытащить отсюда? Думаешь, будет ещё какой из этой дыры проклятой выход, в которой ты очутился? А вот нет же, ничего не будет тебе… Оставайся тогда, ежели жопу лень поднять! Хочешь как лучше – а получается одна дрянь. Всё, хватит! Хорошего понемножку.       Фридрих развернулся и отправился восвояси, туда, к безрадостному серому зданию с поникшим рейкландским флагом, где устроились офицеры высших чинов. Ничего не вышло – как он, впрочем, и ожидал. Может, если бы Кох не был пьян, его б ещё удалось убедить – но сейчас у него башка вообще не соображает, бесполезно с ним говорить. Ну, что ж, по крайней мере, он попытался. Что мог, то и сделал. А то, что Кох не хочет слушать – это не его проблемы, в самом-то деле. Своя голова на плечах должна быть, чтоб хотя бы не доводить себя до такого состояния, в каком он сейчас. А коль нет её, головы той – так и не будет.       - Фриц, а, Фриц… - услышал он за спиной надсадное хрипение Коха, - Ты, это… не того… не серчай так на меня… Сильно… А то я, может… подумаю ещё… Я так быстро не могу думать, не умею я… Чего ты в самом-то деле…       - А ты научись, - бросил Фридрих, не зная, злиться теперь на Леопольда за его тупость или, наоборот, радоваться, что, возможно, не всё ещё потеряно, - Я сегодня уезжаю уже. Когда – не знаю. Если шибко надо – сиди тут и следи.       - Да уж, буду сидеть. Разве ж я теперь встану отсюда, а… А вот если меня в карцер отправят за такое, это весело будет…       - Не отправят, - махнул рукой Фриц, - Кому ты из них нужен такой? Раньше хоть Рихтер был, а теперь и он к Морру отошёл. А коли даже и засадят – так наказание отбудешь и уедешь. Чуть раньше, чуть позже – какая разница-то?       - Хорошо тебе говорить-то… А мне вот боязно одному ехать. Козлов-то я ещё не забыл тех с их собаками паршивыми – не знаю, как ты…       - А со мной ты всё равно не поедешь. Если и не отправят со мной никого, так наверняка следить будет – и заинтересуются её, поди, чего это ради я с собой калеку какого-то тащу. Если поедешь – поезжай следом лучше, чтоб хоть не так заметно было. И не хвостом за мной, смотри: в стороне держись. Нечего нам лишний раз всех этих шишек на какую-нибудь очередную ерундовину провоцировать. Понял меня, Лев? Ты слушаешь вообще, или нет?       -Да слушаю я, слушаю… - откликнулся Кох, - Ты, это не боись… Всё, как надо, сделаю. А ты как думал, да… Я тебя услышал… Понял… Да, понял… Я ж не дурак, поди. Только надо её подумать: а оно мне вообще надо?       - Ну, думай, - вздохнул Фридрих, - Только думай уж побыстрей как-нибудь. А то ещё чего-то стрясётся этакое – и всё, и вообще в Грюнбург не попадёшь. Долго им, что ли, ещё чего-нибудь затеять: ну, синим, там, или Борису, или Карлу Францу нашему, или ещё кому похлеще.       - Подумаю, Фриц, - промямлил Леопольд Кох, - Ты не дёргайся главное, я-то что…       Странный, всё же, человек, думал Фридрих, удаляясь от казармы. То одно у него на уме, то другое… Ведь не хотел же он сначала вообще ни о чём таком слушать – а потом вдруг что-то у него в голове сдвинулось, и пошло дело. Правда что, такое впечатление, будто у Коха какие-то свои цели. Но это уж точно бред. Что ж теперь, всех до одного подозревать, что ли? Бальтазар считает, что так и нужно делать – и при этом ещё и виду не подавать, что у тебя чего-то такое на уме. Но в кого же он тогда превратится, в конце-то концов? Разве что в сумасшедшего, который видит врагов всюду, где только можно. Нет, тут пять важно равновесие. Подозрительность, конечно, нужна – но и перегнуть палку тоже плохо. Каждой тени, каждого человека на своём пути он шарахаться не будет.       Да уж, хотелось бы ему знать, как живут так изо дня в день Бальтазар, Фолькмар, Император и все им подобные. Разве стоит это всей той власти, что они получают взамен? Вряд ли. Вот только и они тоже, скорее всего, не выбирали, кем им быть. Никто из них не похож на человека, одержимого жаждой власти. Может, их тоже в своё время поставили, куда нужно, те, кто прежде был сильнее их? Может, их судьба куда больше напоминает его собственную, чем он думает? Может, да. А может, нет. Он знает слишком мало о тех, кто управляет Империей – хоть и говорят о них в каждом кабаке и на каждом углу. Да они ему и не слишком интересны, если разобраться. Всё, их дороги пересеклись, они сделали то, что хотели: отвели ему роль, которую он, по их мнению, должен играть – и теперь уйдут из его жизни. Он останется наедине с Грюнбургом, который ему предстоит защищать, и с теми тварями, которые, если верить Бальтазару Гельту, обязательно посягнуть на его родной город в ближайшем будущем. Ну, что ж, по крайней мере, он будет сражаться против общего врага всех имперцев, а может быть, и не только их – и защищать тех, кто ему дорог. Отец, мать, Грета… Скоро он вновь увидит их всех. Скоро узнает, что думают они об этом его назначении – и столкнётся с очередным вопросом: что из произошедшего с ним они должны знать, а о чём лучше будет умолчать? А впрочем, там уж видно будет. Может быть, он расскажет им вообще всё: так, как было на самом деле. Да, Гельт предупреждал, чтобы он не доверял никому – но на кого-то он, всё же, должен положиться, а иначе никак. И пусть лучше это будут хотя бы те, кого он знает с самого детства.       

***

      Грюнбург, город, в котором он родился и прожил почти двадцать лет, серовато-чёрной тушей развалился меж двух тёмных, угрюмых рукавов Рейквальдского леса. Сейчас город почему-то напомнил ему тюленя, о которых рассказывали некогда мать и дед: такой же жирный, недвижный, ни на что не обращающий внимания, даже на четыре нелепые корявые дыры, зиявшие в стенах: тот самый подарок от правительственных войск, оставшийся ещё со штурма. Сейчас там, в проёмах, велись какие-то работы: во всяком случае, в трёх из них поставлены были многоэтажные строительные леса, а ещё в одном – навалена беспорядочная куча серых каменных блоков. Вот только строителей нигде видно не было: небось, как всегда, работы эти начались в первую очередь лишь для виду. Долго ещё, должно быть, стоять проломленными этим несчастным стенам, пока уж совсем не припечёт, ну, или пока какой-нибудь высокопоставленный хмырь из Альтдорфа это безобразие не увидит. Да уж, там в этом отношении, поди, побольше порядку было: ежели б в стене дыра была, то дворяне да торгаши так стали бы выть, что волей-неволей пришлось бы заделать. Да и Император настучал бы по голове за такое наплевательское отношение к обороне города – а это уже серьёзно. А здесь… да, здесь тоже никому не надо ничего – так же, как и везде, наверное. А, впрочем, к солдату простому тут лучше относятся, чем в столице – и на том спасибо. Везде по-своему всё, даже, вон, в двух городах, которые совсем рядом друг с другом стоят, по соседству, можно сказать.       Он ехал в телеге, один – если не считать, конечно, угрюмого и молчаливого мордоворота, правившего лошадьми, который за всю дорогу до Грюнбурга успел лишь несколько слов буркнуть – и то там ещё, в Альтдорфе. Может быть, за ними и следили, хотя Фридрих уже не был в этом уверен. В конце концов, что бы они там, наверх, ни думали, он для них всё равно всего лишь пешка, которую не жалко терять. Да и вообще, какое ему-то дело, следят за ним или нет? Что он здесь, чего-то противозаконное творит? Так нет же, он делает то, что от него как раз и ждут. Пусть следят, пусть шпионят за ним, коли нравится – ему-то что? Он будет жить дальше, будет делать то, что от него требуется, раз уж он теперь новоявленный командир грюнбуржского гарнизона. Не о слежке ему нужно сейчас думать.       Больше он так и не виделся ни с Кохом, ни с Дитрихом – и не знал, какое решение по поводу Грюнбурга примет каждый из них. Ему хотелось верить, что Карл останется в Альтдорфе: обратное уж слишком явно указывало бы на то, что его друг не так прост, как может показаться – а Кох, напротив, последует за ним. Слишком многое потерял Леопольд, чтобы суметь оправиться и вновь стать самим собой: теперь уж за ним нужен будет глаз да лаз. И хотя он понимал, что не так-то просто сохранить хотя бы остатки самообладания, когда на голову валится такая вот дрянь, всё равно чувствовал какую-то досаду, когда вспоминал о Кохе. Что, неужели так трудно взять себя в руки, принять то, что уже случилось, то, чего не изменить? В конце концов, ведь он-то, Фриц Майер, принял. Да, руки он не терял, конечно – но с ним тоже много чего приключилось. Кохом хотя бы не интересуются те, кому ничего не стоит отправить простого человека на виселицу или в казематы: Император, там, Фолькмар… Напротив, ему даже помочь пытаются – хотя пока в число таких вот особо заботливых и входит лишь он, Фридрих. Интересно, сколько времени Леопольд, и правда, сидел у входа в казарму, пьяный в стельку, и ждал, пока за его товарищем, наконец, прибудут те, кто должен сопроводить его в Грюнбург? Ведь дело-то в том, что вчера никто за ним так и не пришёл, что бы там ни говорил этот офицер с изуродованным лицом и что бы там ни думали себе те, кто решил его судьбу. Он так и проторчал весь день в части, ничем особо не занятый, с часу на час ожидая, что вот сейчас-то, сейчас уж точно кто-то объявится и скажет ему собираться. Потом, когда день уже клонился к вечеру, ему пришло в голову, что очередную операцию, в этот раз по вывозу его из Альтдорфа, вновь хотят провести в сумерках, когда люди в большинстве своём уже попрятались по домам, а скавены всё ещё боятся выходить из своих подземных укрытий. Про зверолюдов он тогда и думать забыл – хотя мог бы и вспомнить, по правде говоря, ту ночную дорогу в Альтдорф, сообразить, что, коли захотят его в такое время отправить, куда надо, так это нужно целый отряд снаряжать, чтоб сопровождал его. Правда, в какой-то мере Фриц, действительно, оказался прав: фон Хунд – ну, или кто там всем этим руководил – выбрал именно то время, когда город странным образом не находится под властью ни людей, ни скавенов. Вот только это был уже не вечер, но утро следующего дня.       Его разбудили часов этак в пять, чуть ли не пинками растолкали – и, сонного, ничего почти не соображающего, повели к выходу из части. Сегодняшний день выдался на редкость пасмурным и угрюмым: мрачное, серое, словно бы налитое свинцом небо давило на них сверху, и Фридриху казалось, что некие подпорки, на которых это всё держится, вот-вот надломятся, и все эти тучи, и звёзды, и солнце, и что там ещё есть, рухнут на них и раздавят к Хорну. Утром, когда ещё был виден медленно удаляющийся величественный Альтдорф, накрапывал какой-то мелкий, несмелый дождик – но потом и он прекратился. Небеса словно бы замерли в ожидании чего-то, и Фридриху с каждым часом это нравилось всё меньше и меньше.       Когда телега, наконец, подъехала к северным грюнбуржским воротам, верзила, правивший лошадьми, соскочил на землю и махнул рукой Фридриху, чтобы следовал за ним. Фриц слез с телеги, ступив на ещё не успевшую окончательно сделаться сухой после дождя землю, и вместе со своим сопровождающим направился к входу в город, под массивные каменные своды ворот. Один из стражников, прежде рассеянно и бесцельно глядевший перед собой, по-видимому, командир, двинулся к ним с видом весьма недовольного человека, которого отвлекли от неимоверно важного дела.       - Кто такие будете? – прохрипел он, подозрительно оглядывая здоровяка в бюргерской одежде и непонятного солдата, - Пошлину потрудитесь заплатить…       Мордоворот достал из висевшей на поясе сумы внушительный серый тубус, которым можно было без малого проломить кому-нибудь череп, открыл его и развернул ещё более внушительный свиток, небрежно ткнув им в лицо командиру стражников. Солдат побелел, как полотно и, мыча что-то невнятное, спешно отступил в сторону: читать-то он, понятное дело, не умел: здесь надо было хоть пистолетчика с караулки позвать – но вот красную императорскую печать с изображением грифона видел вполне отчётливо и прекрасно понимал, что она означает. Его подчинённые сперва в нерешительности топтались на месте, не понимая ещё, чего это так испугался их командир – а затем все, как один, тоже на всякий случай попятились на несколько шагов от пришельцев. Но спутник Фридриха не пошёл дальше: если и были у него какие-нибудь инструкции по поводу того, что делать теперь, он явно решил наплевать на них и пустить дело на самотёк. Громила положил свиток с императорским приказом обратно в тубус, сунул его в руку Фрицу и, буркнув на прощание «В ратуше всё расскажут», заковылял к своей телеге. И как только империя ещё держится, когда кругом полно таких вот людей, которым ничего не нужно? Видать, у всяких там орков, вампиров да друкаев всё совсем плохо, раз им никак не удаётся вконец разорвать на части величайшее из государств людей, пресловутый оплот порядка и справедливости. А может, у него на самом деле было такое задание, у этого хмыря? Кто знает…       Как бы то ни было, дальше Фридрих пошёл один. Что бы ни говорил ему этот верзила, он не будет особо спешить. Никуда от него эта ратуша не убежит. Сначала он навестит мать с отцом, и Штайнеров, и Фургиля, может быть, если вспомнит, конечно, на каком постоялом дворе тот остановился – и если гном до сих пор не уехал отсюда. Теперь уже совсем не верится в то, что за ним могут следить – а если и следят, то, поди, примерно так же, как сопроводили его до ратуши. Ну, а ежели он ошибается и всё более-менее серьёзно – что ж, пускай подавятся, пускай ходят за ним по пятам туда-сюда. Должны понимать, в конце-то концов, куда он приехал и что именно должен в первую очередь сделать. Надо же им и совесть иметь: не всё за него кто-то вышестоящий будет решать, у него и у самого своя голова на плечах есть. А то, может, он за остаток дня не управится – так пусть тогда уж до следующего утра подождёт эта проклятущая ратуша и этот его пост командира стражи, о котором он никого не просил. А отец-то обрадуется, подумалось ему. Ох, и обрадуется, и вспомнит в сотый раз про их туманные, непонятные дворянские корни, и скажет, что он с самого начала, конечно, о чём-нибудь подобном думал, но сын его до таких высот поднялся, о которых он и помыслить не мог даже… Ну, вот и хорошо. Почему-то теперь его даже не раздражала перспектива в который слушать бахвальство отца. Напротив, ему легче было от мысли, что его назначение хоть кому-нибудь будет в радость. Да и мать наверняка тоже будет им гордиться – хоть и потому лишь, что не знает, как всё было на самом деле. Нет, наверное, не стоит рассказывать им правду о том, что случилось в подземельях, и о предположениях Гельта – а ещё пугать тем, что один из его товарищей может оказаться не пойми чьим шпионом. Кому это надо, правда что? Это его проблемы, его заботы – так пусть они и не коснутся никого больше. Пускай они думают, что то, о чём все говорят – правда, и не подозревают даже о том, что заговор мидденландцев раскрылся лишь благодаря другому, возможно, куда более масштабному, заговору скавенов.       Так думал Фридрих Майер, неспешно пересекая широкую грунтовую дорогу, идущую параллельно городской стене, когда увидел невдалеке знакомую хрупкую фигурку в синем платье. Грета Штайнер. В памяти вдруг всплыла тонкая, устремлённая в небо башня, и простирающийся далеко внизу хвойный лес, и плещущееся там, почти у горизонта, море… Он тряхнул головой, чтобы отогнать воспоминания о скавенском видении, что бы оно ни значило – но Грета осталась стоять там, где была, как-то недоверчиво оглядывая его с головы до ног.       - Я это, Фриц, я, - произнесла она наконец, с непонятной тенью страха подходя к нему, - Или не узнал? Или забыл уже?       - Узнал, - проговорил Фридрих, и нечто непрошеное, такое чуждое на фоне всех этих войн, крысолюдей, чародеев, танков и прочей дряни, неожиданно всплыло на поверхность, подобно пузырьку воздуха, что становится всё больше и больше, удаляясь от дна, - Теперь узнал. Здравствуй, Грета.       Через каких-нибудь десять минут, не больше, они уже стояли на грюнбуржской стене и держались за руки, не обращая внимания на солдат, с каким-то не то почтением, не то недоверием глазевших на Фридриха издали. По-видимому, кто-то уже узнал его, бывшего бойца гарнизона, повышенного волей Императора сразу до его командира. Вот только сейчас это их не волновало. Они смотрели на хмурое, суровое небо, затянутое какими-то ненормально тёмными тучами – но теперь Фрицу уж почему-то перестало казаться, что оно каким-то неведомым образом давит на него сверху. Его назначение командиром гарнизона, скавенский заговор и вампиры, о которых предупреждал его Гельт – всё это отошло туда, на задний план, на задворки сознания, уступив место тому, о чём он давно уже позабыл. Они говорили и говорили без умолку, не в силах остановиться. Грета рассказала ему о том, что произошло в его отсутствие в Грюнбурге. Всё у них теперь было хорошо: беспорядок, начало которому положил штурм города, вскоре сошёл на нет, чему во многом поспособствовало отбытие армии Хельборга, а разрушенную северную часть медленно, но верно восстанавливали сами бюргеры. Это Фридрих и сам видел: север города хоть и был до сих пор до боли похож на приснопамятные руины гномьего форта, изуродованный ракетами и почерневший в пожаре – но, всё же, тут и там виднелись над развалинами строительные леса, хоть и смехотворно низкие и невзрачные в сравнении с теми, возвышавшимися в четырёх проломах, но зато отнюдь не мёртвые, а иногда и вовсе кишевшие людьми, казавшимися отсюда такими маленькими, что трудились не на благо Империи, но ради себя и тех, кто был им дорог. Прокатилось по городу ещё несколько казней видных людей, что служили в ратуше и в гарнизоне – но Фридриха это, признаться, мало интересовало. Его отца никоим образом не затронуло – слишком низкую тот, всё же, занимал должность, чтобы им кто-то заинтересовался – ну, и ладно. Главное было то, что, несмотря на все эти недавние потрясении, их с Гретой обиды забылись; исчезла, казалось, та пропасть непонимания, что разверзлась меж ними после его ухода в Альтдорф и штурма Грюнбурга – ну, или хотя бы не исчезла, но стала гораздо, гораздо меньше.       - Как думаешь, - спросила Грета, кивком указывая на тёмные, нависшие над городом тучи, - Дождь сегодня будет?       - Очень может быть. Ишь, застыли-то как: лень им, что ли, дальше лететь… Придётся отсюда бежать и где-нибудь прятаться, если что.       - Тут казармы недалеко, - пожала плечами Грета, - Нас пустят, думаю. Как же не пустить?       Фридрих засмеялся – неожиданно для самого себя. Почему-то донельзя комичной, потешной казалась ему теперь эта его мысль о том, чтобы прятаться не от пуль, не от болтов, не от струй раскалённого пара и не от ракет, от которых вообще вряд ли можно где-нибудь спрятаться – а всего-навсего от какого-то там дождя. Не для того, чтобы спастись от смерти, а для того, чтобы не промокнуть и не плестись потом домой под градом падающей с неба воды.       - Что? – спросила Грета, с непониманием уставившись на него, - Что смешного?       - Да так, ничего особенного. Вспомнилось просто кое-что. А дождь… Дождь – это хорошо. Во всяком случае, ничего плохого в нём нет.       - Ты изменился, - сказала Грета Штайнер после долгого молчания, - Ты стал другим после того, как мы с тобой виделись в последний раз.       - Изменился, это правда, - отозвался Фриц, которому, по правде сказать, сейчас меньше всего на свете хотелось вспоминать то, что уже осталось в прошлом, - Это даже я сам вижу. Тут любой бы изменился. Иногда случается такое, после чего ты уже никак не можешь остаться прежним. А ты такая же, как и была, Грета. И, поверь мне, для меня это лучшая новость за последние дни.       Они снова погрузились в молчание. Разговор, начавшийся было так живо, теперь перешёл в совсем не то русло, о котором мог подумать Фридрих, и увяз, остановившись, да так и не решившись начаться снова. Фриц не хотел рассказывать Грете правду: то, о чём все теперь в Грюнбурге говорят, она и так прекрасно знает, а знание о том, что решили скрыть власти, не принесёт ей ничего хорошего. Нечего впутывать её в эту историю. Хотя… разве она с самого начала помимо своей воли не оказалась впутанной в неё?       - А как ты узнала, что я сегодня приезжаю? – спросил Фриц, чтобы не стоять молча, как дурак, не зная, что сказать.       - А мне Фургиль сказал, - оживилась Грета, - Ну, гном тот, друг твой, помнишь его? Он частенько к нам наведывался, пока тебя не было. Я почему-то думала, что они все пьяницы и неряхи, и только одна кровная месть у них на уме – но Фургиль не такой оказался. Он получше многих людей, вообще говоря…       - Ну, даёт Фургиль… - бросил Фридрих, - Сначала с моими родителями познакомился, потом вот – с вами… Он молодец. Он считает, что, если дружить, так всем разом друг с другом, чтоб и семьи приплести, и знакомых, и Зигмар ведает, кого ещё. И чтоб все друг другу помочь могли. Так, наверное, у них, у гномов, принято. Уж и не знаю, чем мы ему все так приглянулись…       - Это ведь он мне всё объяснил, - сказала Грета, - Ну, про тебя, и про эту войну, и что у тебя в голове из-за неё творится, и каково тебе там было… И просил понять. Говорил, что для нас не всё ещё потеряно, что в конце концов это закончится, и всё вернётся на свои места, и будет как прежде… Ведь будет же? Скажи, будет, Фриц?..       - Будет, - сказал Фридрих, сейчас твёрдо уверенный в том, что говорит, несмотря на всю эту проклятую неопределённость своего положения, - Обязательно будет. И никакие посты, никакие назначения теперь ничему не помешают. Я понял многое, Грета. Я, и правда, стал другим. И надеюсь, лучше, чем прежде.       Словно в ответ на его слова, серые тучи над ними разошлись, треснул их мрачный покров, открывая клочок тяжёлого тёмно-синего вечернего неба. Зародившийся где-то там, наверху, ветер разрывал покровы туч, нависших над изуродованным войной городом, и Фридриху вновь пришло в голову, что есть ещё у них надежда, что вся эта ерунда когда-нибудь, да закончится – и он, быть может, в конце концов даже от всего сердца отблагодарит Императора за эту должность командира гарнизона. Он уставился на небо, будто зачарованный, дожидаясь того момента, когда эти серые, безжизненные тучи, наконец, разойдутся настолько, что он увидит там, ближе к горизонту, красноватую полосу света заходящего солнца и сам жёлто-рыжий диск, покидающий их затем лишь, чтобы уже утром вернуться обратно и вновь осветить их жизнь. Какая бы тьма ни нависла над ними, когда-нибудь она рассеется. Иначе и быть не может. Они увидят рассвет – пусть даже им собственными руками придётся развеять этот мрак.       И вот, наконец, там, в пробоине меж тучами, становившейся всё шире и шире, забрезжил яркий, пронзительный свет. Вот только он был не алым, не золотистым и даже не белым. Он был иным, отнюдь не похожим на солнечный, он был жёлто-зелёным, болезненным, мерзостным, будто поражённым неким странным недугом. Фридрих Майер узнал его сразу же. Не мог не узнать. Такое не забывается. Кошмары остаются в памяти человеческой надолго, порой и вовсе способные пережить все остальные воспоминания.       - Что… - начала было Грета, в недоумении уставившись на зелёное сияние, так похожее на зарево какого-то ненормального пожара прямо там, на небесах, - Как это… Почему…       - Свет, - прошипел Фридрих, до боли сжав рукой холодный камень стены, - Он снова пришёл. Этот проклятый свет… Но он не мог найти меня, нет… Они приходят только ночью. Они только там, внизу. Они не могут быть сверху…       - Что… Что ты говоришь? – отпрянула от него Грета, - Кто приходит? Хочешь сказать, ты знаешь, откуда это?..       - Я не знаю, откуда это, - произнёс Фридрих, чувствуя, как острые выступ камня прорезают кожу на ладони, - Но я знаю, чей это цвет. Это цвет скавенов, скавенов и их проклятого варп-камня!.. Да, они существуют, они очень даже существуют, что бы там нам всем ни говорили. Так горят их глаза…       Разрыв в облаках, так похожий теперь на пасть неведомого чудовища, раскрылся, разверзся, являя взору их то, что прежде было сокрыто. Сияя злобным, безжалостным светом, наверное, во сто крат превосходящим неуверенное свечение варп-камней, в небе зависла громадная, казалось, готовая вот-вот рухнуть на их несчастный город, комета. Два хвоста, прямых, неимоверно длинных, отходили от неё под почти прямым углом, отчего-то казавшимся Фридриху совсем уж противоестественным и нелепым. Двухвостая комета. Легендарный вестник, которого кому-то приспичило сделать символом Зигмара.       Когда-то давно в одной из книг отца он нашёл изображение кометы в виде отделённой от тела человеческой головы с развевающимися горящими волосами. Непонятно, что должно было случиться с головой самого художника, чтобы он вот так вот вообразил себе это. Правда, там была обычная комета. А эта штука… Нет, это не голова. Это нечто совсем иное, чуждое всей их человеческой природе. Воплощение немого космического ужаса, которому безразличны страдания смертных. Оно смотрело на них своим пустым, бездушным ликом, предвещая нечто, о чём они могли только гадать. Слепая, неимоверно могучая сила, которую что-то заставило приблизиться к их мирку. Кажется, что она совсем не имеет отношения к ним, что они не нужны ей, что она просто пролетит мимо… но уж он-то знает этот цвет. Он отлично его помнит.       - Проклятье… - пробормотал он, - Почему именно сегодня? Что, не могла эта дрянь задержаться хотя бы на день? Почему… Почему нужно обязательно вот так вот вырывать меня из моей жизни, зачем напоминать… У, гнида! – заорал он, словно сумасшедший, грозя огромному небесному чудищу кулаком, - Я знаю, откуда ноги у тебя растут! И не думай меня надурить даже!..       - Успокойся, Фриц, - проговорила Грета, со страхом глядя то на него, то на комету, - Оно пролетит над нами и исчезнет. Оно там, далеко. Оно нас не достанет, даже если очень захочет.       - Хотелось бы верить, - прорычал Фриц, - Так нет же, достанет, и ещё как. Уж изловчится, да достанет каким-нибудь своим уродским способом… Но нет, нет, здесь не может быть того цвета!.. Это всё у меня в голове, это всё кажется… Скажи, Грета… Ведь она же на самом деле не зелёная, нет?..       Грета ничего не сказала – но Фридрих прекрасно понял, что это означает. Именно, что зелёная с жёлтым. Этот цвет ему не может казаться. Любой может – но только не этот. Он бывает только на самом деле: даже в самых кошмарных, самых извращённых фантазиях ему не место. Почему оно всё не осталось там, позади, в Альтдорфе? Зачем пришло, вторглось сюда, в его родной город? Фридрих знал, что это глупость, знал, что он тут ни при чём, что комете плевать на всех смертных Старого и Нового Света, вместе взятых – и, всё же, казалось ему, что он сам принёс с собой этот проклятый, ненавистный цвет. Что в нём такого особенного, он и сам не смог бы сказать, как ни старался. Но что-то не то в нём, определённо, есть. Нечто сродни Моррслиб, тёмной, ложной луне. Нечто, возможно, связанное с Хаосом… Или это ему только кажется так? Или просто думать поменьше надо?       - Что с тобой такое, Фриц? – спросила Грета, теперь уж не сводя глаз именно с него, а не с кометы, не на шутку напуганная и, казалось, готовая вот-вот расплакаться.       - Ничего, - поспешно ответил Фридрих, через силу взяв себя в руки, - Так, уже ничего. Это всё осталось в прошлом. Я… позволил себе раскиснуть малость. Больше этого не будет.       - Что они с тобою сделали? Кем ты стал? Что… Что ты видел такого, о чём не хочешь вспоминать? Мне нужно знать, Фриц.       - Нет, - отрезал Фридрих, - Если я не хочу это вспоминать, то тебе оно уж точно ничего хорошего не принесёт. Да… я много чего хотел бы забыть навсегда – только не получается. И не нужно, по большому счёту. Оно… оно всё ушло, - заставил он произнести себя, - Оно больше не вернётся. Просто… эта комета… этот цвет… Он напомнил мне кое о чём…       - Расскажи всё, как было, Фриц, - неожиданно потребовала Грета, и в голосе её появилось нечто новое, чего он никогда не слышал прежде, - расскажи правду. Хотя бы мне. Не то, чем нас кормит верхушка, а то, как всё было на самом деле.       - Не знаю, сколько раз я это уже рассказывал, - угрюмо ответил Фридрих, - Я не хотел бы, чтобы ты или ещё кто-нибудь, кто для меня что-то значит, знали об этом. Но, если тебе это так важно… Там был не один заговор. Был ещё один, второй, который помог раскрыть тот, о котором все знают… Заговор скавенов. Крысолюдей. Раньше я не верил, что они существуют – но вот теперь пришлось. Лучше… лучше пойдём домой, к тебе, хотя бы – тут не могу рассказывать. Я мало что знаю, но… Это всё какая-то игра. Игра, в которой одной фигурой почему-то сделался я. Это игра для тех, кто наверху, Грета. Что-то тяжёлое, и странное, и непонятное. Но у меня нет выбора. Теперь – точно нет. Всё уже просчитали за нас, никуда не уйдёшь, не шагнёшь в сторону. Это западня – но для того, чтобы из неё выбраться, придётся идти вперёд, непонятно, куда. Кто бы эту игру ни затеял… я её принимаю.       

***

       Эти несколько недель выдались на редкость удачными. Нет, правда что, он уже даже начинает верить в то, что им – вернее, ему самому – благоволит сам Ранальд, покровитель тех, кто не хочет считаться с этими ублюдочными имперскими законами и принципами и берёт от жизни всё, что только можно – а всё, что нельзя, тем более. Торговля варпом с самого начала приносила очень неплохой доход, и никакие взятки этим тупоголовым стражникам и офицерам, никакие уловки крысюков, обещавших одно, а дававших вполовину меньше, не могли урезать его настолько, чтобы пришло в голову отказаться от такого прибыльного дела. Потом, когда он разобрался с конкурентами: кого запугав, кого перекупив, кого-то сдав грифоньим мордам – не за просто так, конечно – а иных просто отправив к Морру – всё и вовсе стало просто прекрасно. А в последнее время ещё и крысы, похоже, совсем выжили из ума: и заказ сделали всего лишь один, причём очень необычный, и отвалили за него столько варпа, что его людям даже спускаться пришлось несколько раз в эту их дыру засратую. И зачем были им нужны эти три идиота, интересно знать? Тоже какой заговор хитрый проворачивают, небось… А, впрочем, его какое дело? Он бы и брата родного прирезал, коли за того бы денег порядочно отвалили – да только теперь никому уж он не нужен, братец-то его, давно уже землю на северном кладбище жрёт. Туда и дорога ему.       Генрих Таубе, имя которого способно было навести страх на любого рейкландского бандита, барыгу или просто мелкого уголовника, покрутил в жирных корявых пальцах наполовину наполненный стакан, рассматривая мутно-белую жижу, и залпом опрокинул его. Он поморщился и шумно выдохнул. Да уж, эта дрянь, которую привезли ему из Кислева, оказалась куда сильнее, чем он предполагал. Как, бишь, она у них там называется? А он же ж разве помнит… Он пил прямо здесь, в просторной, роскошной комнате, которую важно величал не иначе, как рабочим кабинетом. Одному пить – лучше всего. А как ещё быть, когда кругом либо идиоты, которыми ему приходится управлять, либо ворьё, попрошайки, жульё мелкое, которое так и норовит медленно, незаметно урвать кусок, что должен принадлежать ему и только ему? Сколько же вокруг сволочей, которые до сих пор норовят его надуть, потому как у них просто недостаёт мозгов, чтобы понять, что это бесполезно… Ну, ничего, в конце концов он с ними со всеми разделается. Настанет день, когда не останется тех, у кого в мыслях есть становиться у него на пути. Он передавит их всех, передушит их, мелочь пузатую… Они ещё недостаточно боятся, ещё не поняли, с кем имеют дело…       Таубе внезапно дёрнулся и прислушался, метнувшись рукой к висевшему на поясе кинжалу. Странный, осторожный шорох почудился ему – там, за окном, за закрытыми ставнями, в кромешной ночной тьме. Нет, это невозможно, успокоил он себя. Его особняк – в самом центре богатого района, там, где даже ночью расхаживают грифоньи патрули; во дворе и в коридорах – лучшие его головорезы, самые преданные и дубинноголовые, не умеющие задавать вопросов. Да и сам кабинет его – на втором этаже. Нет, это ему просто показалось. Кто бы мог шуршать там, под окном, в трёх метрах над землёй? Просто выпил слишком много, поди. От этого пойла, похоже, быстро мерещиться всякая пакость начинает. Вот, сейчас, ещё полстакана – и всё, и хватит уже на эту ночь. Меру тоже знать надо. Если б он не знал меры, где б он сейчас был? Гнил бы, небось – и ещё хорошо, если в земле. Кто не знает меры – так высоко не поднимается…       Звук повторился – слабый, едва слышный, но от этого ещё более пугающий. Что-то копошилось там, за окном, шуршало, возилось, точно одичавшая, бездомная псина, что роется на помойке в поисках пищи. Но нет, нет, там не может быть никого… Что он, совсем дурак, что ли, чтобы так пугаться? Там, за окном, лишь непроглядная ночная темнота, в которой нет никого. Он никогда не боялся этого мрака: не старуха же он какая-нибудь умалишённая, которая верит неизвестно во что. Наоборот, ночь столько раз помогала ему и его людям, столько дел они в этой темени провернули, столько деньжищ загребли… Он не боится темноты. Никогда не боялся. Там никого нет. Есть только он, он и то, что позволит ему вознестись ещё выше, чем сейчас. Только он – и те, кого он может использовать для своих целей. Остальные должны умереть. Он уже много лет никого не боится: ещё с тех пор, как начал вести дела с крысюками и подмял под себя остальных торговцев варпом. Но тогда… тогда почему же ему так страшно сейчас?       Неведомое существо продолжало возиться там, в ночи. Он вслушался в этот скрежет, в этот отвратный, жуткий шорох, от которого у него почему-то бежали по коже мурашки. Оно приближается. Оно поднимается вверх, медленно, но верно. Поднимается к нему. Оно пришло за ним, и только за ним… Сейчас, сейчас, попытался он успокоить себя. Наверное, какая-то мразь решила подослать к нему очередного убийц. Наверное, кому-то всё ещё неймётся, какая-то тварь ещё не оставила попыток прирезать его. Ничего, сейчас он кликнет охранников, и они быстро разберутся с этим засранцем. Вот поймают его, гниду, рёбра все переломают, и руки, и ноги тоже – и тогда уж он лично его прирежет за то, что напугал его так. Они же там, за дверью, стоят. Стоит ему только крикнуть – и они мигом прибегут. Но нет, так быстро тоже нельзя, а то ещё спугнут…       Оно было уже под окном. Оно шуршало совсем близко, совсем рядом, царапая дерево ставней, цепляясь за него своими лапками. Его уже не остановить. Ни дерево, ни стекло, не способны на это. Оно доберётся до своей цели, рано или поздно. Оно идёт к нему… Нет, нет, нельзя больше ждать, вот сейчас оно ворвётся сюда, сейчас набросится на него и выпустит из него кишки. Ранальд…Ульрик… Зигмар… Кто-нибудь ещё… Сделайте так, чтобы ничего этого не было!       Таубе рывком вскочил со стула и бросился к двери. Он толкнул дверь что было силы – но она не поддавалась. Мать твою! Как же так… Да, он же специально запер её на ключ, чтобы никто и не думал его беспокоить. Нет, только не сейчас, как же…       Ставни принялись растворяться, медленно, угрожающе неспешно, открывая взору Таубе кромешную черноту ночи. Как же так, разве можно их открыть оттуда… Дрожащими рукам он схватил со стола ключ и сунул в замочную скважину. Пальцы словно одеревенели, отказываясь слушаться его. Там, за окном, начала вырисовываться густая, тёмная, черней самого мрака, тень, горбатая, уродливая, с парой жёлто-зелёных фонарей вместо глаз. Таубе выругался и насилу повернул ключ в замочной скважине. Звонко, надрывно щёлкнул замок. Всё, вот он, путь к спасению! Пусть подавятся эти твари, которые почему-то решили избавиться от него, эти тупоголовые крысы…       Он вновь толкнул дверь – и замер, не в силах больше сделать ни одного шага. Здесь, в коридоре, лежали его стражи, безмолвные и недвижные. У одного из горла торчала метательная скавенская звёздочка, двумя заточенными лучами целиком погрузившись в плоть; у другого голова и вовсе держалась на одном лишь позвоночнике да на клочьях мяса рядом с ним. Они не успели ничего предпринять. Они даже не закричали – а иначе бы он услышал. Они просто осели на пол, словно куклы-марионетки, которым вдруг перерезали ниточки.       Нет… нет, не может этого быть… Никогда ещё не было такого, чтобы кто-то пробирался сюда, прямо к нему. Здесь он всегда был в безопасности. Как? Как они сделали это, почему они даже не подняли никакого шума этим своим вторжением? Они переиграли его… Эти крысы, эти проклятые подземные твари… Наверное, они сродни демонам Хаоса, раз им это удалось.       Сзади раздался звон разбитого стекла. Дрожа всем телом, Таубе оглянулся через плечо. Худой горбатый скавен, облачённый в мешковатый чёрный балахон, ступил в его кабинет, принюхиваясь к чему-то. Из-под капюшона выглядывали его изуродованный, исполосованный когтями других крысолюдей нос да два непомерно больших жёлтых резца. И ещё – эти дрянные, ужасные глаза, что смотрели на него оттуда, из темноты, будто две странных жёлто-зелёных звезды в бездне. В одной из тонких, костлявых крысиных лапок тварь сжимала уродливый кривой нож, лезвие которого было покрыто какой-то липкой слизистой мерзостью.       Последние мысли о сопротивлении разом вылетели из головы Таубе. Один из самых богатых людей Альтдорфа, сейчас он был похож скорее на одного из тех незадачливых, простодушных бюргеров, которых он отправил к Морру ради наживы, ещё будучи самым обыкновенным бандюком – но никак не на главаря преступной группировки. Ему уже плевать было на то, что на поясе у него висит кинжал, что там, на первом этаже, его охранники, возможно, всё ещё стоят на своих местах, не ведая о том, какой опасности подвергается их хозяин. Ему хотелось закричать – не для того, чтобы его услышали, но оттого лишь, что ему было страшно – и зажмурить глаза, и зажать руками уши, чтобы не видеть и не слышать всего этого, чтобы оно ушло, закончилось, растаяло, как морок…       Там, в коридоре, где лежали трупы лучших его бойцов, послышался быстрый, судорожный какой-то, топот маленьких лапок. Их здесь двое. Ну, конечно же, их двое, а иначе зачем бы тот, первый, стал лазить от окна к окну…. Он мог бы попытаться спастись, мог бы броситься навстречу той твари, что шла по коридору, может, даже сбить её с ног, рвануться дальше, к лестнице, на первый этаж… Но ноги не слушались его – как и руки, и голос, и всё остальное… Таубе прислонился к стене и, тупо уставившись на горбатого скавена в балахоне, стал сползать на пол. Крысочеловек шёл прямо на него, шаги за спиной тоже приближались. Нет, нет, отчаянно билась о стенки его черепа бредовая, но такая желанная мысль, этого не может быть, этого нет, это всё неправда… Он так и не поверил, когда второй скавен, подошедший сзади, схватил его за волосы и резким движением откинул его голову назад. И даже потом, когда по горлу его скользнуло, точно раскалённое, склизкое лезвие изогнутого ножа, прорезая кожу и плоть, последней мыслью его было, что всё это ложь – как и вся его жизнь.