Вера, сталь и порох. Прелюдия

      Тракт завалило листьями. Золотисто-жёлтые, огненно-рыжие, красные, как запёкшаяся кровь, местами гнилостно-бурые и самые обычные, зелёные, устилали они дорогу, подобно причудливой, диковинной мостовой, невесть откуда взявшейся. Никто из солдат не ведал, когда это они успели слететь с деревьев, отторгнутые, мёртвые, изгнанные из родного дома. Конечно, и прежде знали они, что наступает осень, но такого листопада в этом году ещё не видели. Ранняя, ранняя смерть, так похожая на те, что он сам видел в Грюнбурге и на трёх холмах. Разве что, за тем исключением, что в ней, вероятно, больше смысла. Раз деревья каждый год сбрасывают листья – значит, наверное, им это нужно. А так ли нужно правителям, чтобы отдавали жизни их подданные? Так ли необходимо это хоть для чего-нибудь? Он не знает ответа.       Сухие, дрожащие на ветру листья, кружась в причудливом, странном танце, ложились им под ноги, дабы быть истоптанными солдатскими сапогами. Казалось, их нисколько не волновала дальнейшая судьба собственных тел, которым предстояло лежать на всё ещё пыльной спине дорожной змеи, корявой и ухабистой, безжалостно избитой копытами лошадей и изрытой колёсами телег. Осень наступила внезапно, словно бы силы жизни понесли вдруг поражение от гибельных зимних воинств, приближая и без того неизбежный приход её. Фрица озлобленной, полумёртвой собакой грыз неожиданно объявившийся холод – грыз слабо, но удивительно назойливо. Даже почти не верилось в то, что там, в лагере армии Фолькмара, на дальнем холме, они изнывали от жары.       Некоторые в шутку говорили, горько усмехаясь при этом, что рейкландские деревья нарочно хотят воздать почести победителям мидденландской армии и потому осыпают листьями и их, и дорогу, по которой они идут. Но куда больше похоже это было на траурное шествие. Деревья, согнувшиеся в безмолвном поклоне к земле, деревья, с которых один за другим срывались умершие листья, унося с собой, быть может, вместе с горой чего-то ненужного нечто очень важное, бесценное. Деревья плакали кровью и пламенем, увидев то, что осталось от их армии, некогда могучей и внушительной, увидев, скольким людям из числа тех, что шли по этой же самой дороге из Альтдорфа, не посчастливилось остаться лежать там, посреди мрачного, угрюмого ельника да безмолвных белых руин, ни к чему не причастных и лишь скалящих осколки старых зубов на всё то, что ещё сохраняет свою жизнь. Эти деревья жалели их.       Хорошо, что они плачут, подумалось Фридриху. Хоть они и деревья – но, всё же, это куда лучше, чем ничего. Они сами уже разучились оплакивать павших, растеряли ту малую толику жалости, что ещё оставалась в них прежде. Там, на этой земле, устланной трупами, они даже не похоронили всех убитых, оставив сотни мёртвых товарищей гнить непогребёнными и служить пищей падальщикам и зверолюдам. Просто трупов было слишком много. У них уже не было сил, да, признаться, и желания, проявить к каждому должное уважение. Разумеется, это касалось лишь рейкландцев: на северян вообще по большей части не обращали внимания, лишь изредка отбрасывая их, холодных и окоченевших, в сторону, дабы не мешали рыть братскую могилу. Они были ничуть не хуже их собственных братьев по оружию, они не совершали никаких особо тяжких грехов, они все были самыми обычными людьми – просто им немного меньше повезло. Быть может, если бы всё сложилось несколько иначе, там, позади, лежали бы их собственные тела. Но всё сложилось так, как сложилось, и некоторым из них даже удалось выжить, хоть и далеко не всем. Должно быть, им следует поблагодарить за это Зигмара – вот только сейчас обращённых к нему молитв уже не слышно. Они кончились, иссякли, когда кончился и бой, когда отступила, наконец, угроза смерти, и все они вновь поняли, что жизнь спасают не боги и часто даже не собственное умение, а самая обыкновенная случайность. А, впрочем, теперь уже без разницы, что именно помогли им выжить. Главное: они дышат, они идут вперёд по дороге, заваленной мёртвыми листьями, подальше от трижды проклятых холмов, подальше от войны – хотя бы на время. Они живут. Смерть не смогла взять их на этот раз.       - Ну, так что ты решил, Лев? – обернулся он к Коху, который, понурив голову, шёл рядом, - Как тебе то, что я предлагаю? Что, скажешь, опять не так?       - Не знаю я… - замялся Леопольд, - Не думал я как-то об этом. Честно говорю, вообще никак… То есть, Фриц, ну… Я понимаю, ты хочешь, как лучше… Но я останусь здесь. Не хочу я туда возвращаться.       Да, с Леопольдом у них был важный разговор. Сегодня утром Фридрих подумал, что мог бы попросить отца пристроить Коха куда-нибудь в грюнбуржскую ратушу – уже неважно, кем, лишь бы с одной рукой можно было работать. В конце концов, у отца там неплохие связи имеются: может, и приткнёт куда бедного Льва… если захочет, конечно. А то ведь может и упереться: дескать, не его это дворянское дело – за всякую там шваль просто так хлопотать. Ну, его-то уломать в конечном счёте получится, с этим проблем быть не должно. Гораздо больше беспокоит его сам Кох. Похоже, Леопольд уже смирился с тем, что он калека – но вместе с тем успел и вбить себе в голову, что никому он такой не нужен, никакую работу себе в жизни не отыщет, и остаётся ему теперь только одно: плюнуть на это всё и уйти в запой. В конце концов, это самый простой путь: жалеть себя, бедного, несчастного, обиженного судьбой, и потихоньку помирать, так ничего путного в своей жизни и не совершив. Быть может, и Леопольд решил пойти по этой дороге. Во всяком случае, пока что он не выказывает особого желания работать прислугой в ратуше. А ведь многие простые бюргеры могут об этом только мечтать.       - Фриц, не… Ну, я, правда, не знаю, - продолжал мямлить Кох, - Ну, а что люди скажут… Что отцу твоему за такое может быть… Не просто ж так там всё, в этой ратуше: над ним же, глядишь, тоже кто стоит, и, может, ещё похлеще нашего покойного Рихтера, земля ему пухом, ладно уж… Пойду я лучше, на улицу стану, Фриц: кажись, кто и будет подавать время от времени, а там уж, может, и жить так получится. Может, когда у добрых людей каких ночь пережду, если уж совсем хреново будет: кто-нибудь меня да пустит, надеюсь. Я не часто буду, не, я постараюсь сам как-нибудь…       - Ты сам-то понимаешь, что говоришь, Лев? – перебил его Фриц,- Нет, ничего ты не понимаешь, похоже. Потому что это всё бред. Ты что, не знаешь, как у нас, в Грюнбурге, стражники всех этих бездомных гоняют? И мы такими же были: что, не помнишь, разве? Ну, а что им ещё делать, если всё равно не происходит ничего? А ночью их нет, зато есть другие всякие… Мы ж знаем теперь, что не зря люди на ночь ставни да двери закрывают, что это всё не просто бабкины сказки – ну, про скавенов-то уж, во всяком случае, точно. А вместе с ними, может, кто ещё похлеще из нор вылезает, когда темно. И никто тебя каждую ночь у себя дома держать не захочет. Вон, своего отца хотя бы вспомни: разве ж он какому хмырю бездомному давал когда у вас переночевать? Сомневаюсь. А в ратуше-то – другое дело… Что, думаешь, самую тупую работу со своей одной рукой даже делать не сможешь? Так нет же: живут как-то люди, не один ты такой. И потом, в ратуше и я тоже буду, если всё нормально пойдёт.       - А тебе-то что там делать? – спросил Леопольд бесцветным голосом, точно ничуть не удивившись его заявлению, - У тебя-то руки обе на месте, тебя отсюда никуда не попрут.       - Руки-то на месте, - отрезал Фридрих, - а вот по мозгам эта война драная здорово ударила. Не хочу я больше с ней ничего общего иметь. Отец с самого начала прав был, когда говорил, чтоб я по его стопам шёл, а не в стражники грюнбуржские лез. Вот теперь и пойду. И оружие в руки возьму теперь, только если ещё какая новая дрянь в городе объявится – а сам искать себе приключений на жопу не буду. Хватит, всё. Надо с этим кончать.       - Надо, кто ж спорит, - вздохнул Леопольд, - Но только я бы на твоём месте не затевался особо. Ты это кончить не сможешь. Теперь уже, когда всё по-серьёзному началось, когда Борис голову свою поднял, нам нигде покоя не будет. И до Грюнбурга это всё тоже, небось, доберётся – по новой, по второму кругу. И потом: а как быть с тем, что ты в подземельях натворил? Я б и не поверил, если б кто другой мне эту историю попытался всучить – но ты-то врать мне не станешь, я знаю. Так вот, если я что-нибудь в чём-нибудь понимаю, ты теперь от этого дела в жизни не отмоешься.       - Да брось ты! – махнул рукой Фриц, - Про меня, поди, уже и так все забыли: своих проблем у них у всех хватает наверху, некогда про солдат простых вспоминать, чего бы они там ни сделали. Фолькмар с Гельтом, может, вообще думают, что меня там убили, на одном из холмов: вон, сколько людей полегло-то.       - Всё они про тебя помнят, - угрюмо буркнул Кох, - Ага, забыли они, как же, держи карман шире. Нет, говорю я тебе, они теперь так просто тебя не отпустят: вон, сколько ещё неясного в этой истории, я и сам половины не понял. А они, поди ж ты, уже, небось, понастроили там всяких теорий дурацких на твой счёт. Нет, я на твоём месте вообще затерялся б где-нибудь, в Виссенланд бы куда-нибудь рванул, подальше от них и от этой их войны. Они всё равно ж из тебя всё выпытать захотят, хоть ты и не знаешь ничего. Ну, я б на их месте такого, как ты, точно в покое не оставил. Правда, я, конечно, не шишка там какая-нибудь – но они ж все, в конце концов, тоже люди, и думают так же примерно, как мы. Так что беги отсюда куда подальше, вот мой тебе совет.       - Надо бы с Гельмутом поговорить, - вслух подумал Фридрих, надеясь хоть как-то задавить, заглушить в мозгу мысли о тех безрадостных перспективах, которые принялось рисовать его воображение теперь, после слов Леопольда, - Он-то, кажись, намного больше нас обоих в этом всём понимает. Он скажет, как лучше сделать, - неуверенно прибавил Фридрих, - Кто-то же должен сказать, в самом-то деле. Не всё мне одному, вслепую, решать.       - Если он ещё жив, этот наш Гельмут, - прохрипел Леопольд Кох, зачем-то ускоряя шаг, - А то, может, там уже, вместе с Рихтером, лежит теперь. Смерть, она такая: плевать ей, умный ты или нет, много на своём веку повидал или ничего почти – всё равно, коли захочет, заберёт тебя. Я надеюсь, конечно, с ним всё в порядке. Но, всё-таки, стрястись всякое могло. Ты ж видел, что там творилось.       - Гельмут живой, - произнёс Фриц твёрдо, сам не зная, с чего он это взял: наверное, просто потому, что хотел верить в это, потому, что это было бы очередной неправильной, грязной пакостью, если бы такой человек отошёл к Морру, - Такие просто так не умирают. И он тут где-то, с нами, его только найти надо. А Грюнбург я теперь не брошу, это я тебе точно говорю. Вон, бросил один раз – и Эмма… Не стало Эммы, всё, нету её и не будет никогда больше. И теперь вот… Идём мы, а я думаю: что я теперь там найду, когда вернусь? Может… может, ещё кого недосчитаюсь. Война – это… это война. В детстве я мечтал о том, что стану солдатом и буду свою семью защищать, мать, отца, сестру… И вот стал я солдатом – а Эмму не уберёг. Урод паршивый. И мало этого, так ещё и потом, сразу после того, как её похоронили, считай, снова всех бросил, как сволочь последняя. Бросил – и даже не знаю, что с ними сейчас. С Гретой что… Мы с ней поругались тогда – и всё из-за этой войны сраной, потому что упёрся я, как баран, потому что дальше пошёл…       - Как знаешь, Фриц, - буркнул Леопольд, - Я всё тебе уже сказал. Не верю я, что получится у тебя в Грюнбурге снова спокойно зажить. Всё, спокойная жизнь у нас у всех закончилась. Когда ещё только синие были, одно дело – а теперь же и Борис влез, и конца-края этому всему уже не видно. А уж про тебя-то я вообще молчу: ты у нас теперь вроде как герой… Ты не думай, слухи быстро разносятся: скоро все в части нашей, да и не в ней одной, только про эту битву с северянами и будут говорить. И про тебя тоже обязательно узнают, даже если Император вдруг это всё замять захочет. А ты что думал: слухи, они такие…       Чем дольше шёл их разговор, тем более глупой и даже порой вконец неосуществимой начинала казаться его идея вернуться в Грюнбург и покончить навсегда с солдатской службой. Он даже уже сожалел о том, что сам поведал Леопольду о своих намерениях и дал Коху повод ещё больше смутить его своими мрачными предположениями и прогнозами. Уж что-что, а поддержать товарища, обнадёжить его, Кох не умел совсем. Рубит, не думая, первым, что на ум просится, на языке вертится у него – и часто сразу наповал бьёт, потому как в голове у него обыкновенно только дрянь всякая и заводится. Наговорил тут всякого разного, что теперь уже ничего и делать не хочется. И главное, хоть бы что-нибудь в этом сам понимал – так нет же… Нет, никому он уже не нужен, всё, забыл Император про него, про Фридриха Майера – и хорошо. А если б был нужен, так его бы уже давно под стражу взяли, и не среди солдат обычных бы он шёл, а меж двумя рейксгвардейцами, или флагеллянтами, или ещё кем из тех немногих, в ком больше дисциплины, чем разгильдяйства. И умом-то он понимает, что никто его теперь уж допрашивать не будет, всё, раньше надо было – так нет же, пробудил Кох уже забытые страхи этими своими советами: опять теперь из головы не лезет, что за ним следить могут, что, может, как только один он где останется, ему сразу мешок на голову накинут, и всё, и на допрос. Спасибо хоть устал он, как собака, нет у него сил волноваться, тревожиться да от страха трястись: спать охота. Отдохнуть им, конечно, дали малость после того, как смекнули, что всех убитых они всё равно не похоронят, скорее уж сами окочурятся от этого рытья бесконечного – но это так, вообще, считай, что ничего: он бы целый день спал, будь его на то воля. А то так только: глаза закрыл, вздремнул, а уже сгоняет лейтенант, орёт: тот самый, здоровенный, низенький, угловатый такой, что ещё тогда за Рихтером прибежал, перед походом их первым. Что спал, что не спал, всё одна хрень: с ног от усталости валишься, как подкошенный, мало что на землю не падаешь. Так ещё и башка заболела зверски, как проснулся: поди тут, подумай о чём хорошем. А сверх того этот Кох, гад, нагнетает.       Ещё один бой остался позади. За плечами ещё сотни, тысячи смертей, среди которых лишь по счастливой случайности не оказалось его собственной, ещё несколько убийств, совершённых им самим не пойми во имя чего. Сколько их ждёт его впереди, если он решит остаться солдатом? Что ему ещё предстоит, какая дрянь ещё с ним приключится, прежде чем всемогущая случайность не опомнится и не решит, наконец, что с него хватит, что в последнее время ему слишком уж часто и крупно везло? И – что станется с матерью, с отцом, с Гретой? Вдруг кому-то из них, как Эмме, позарез потребуется его помощь – а его в это время рядом, как всегда, не будет: он будет пропадать в очередном дурацком военном походе, резать, рубить, колоть, топтать врагов их великой Империи. А потом, даже если это всё закончится – вдруг он просто не сможет в конце концов вернуться к прежней жизни? Вдруг так привыкнет убивать, что не способен будет уже представить себе жизнь без крови и насилия? Не это ли случилось с Гельмутом Крюгером? Не потому ли он никак не уйдёт из армии, что просто не может жить иначе? Нет, все эти слова про то, что Империя – меньшее из зол, что она защитит их от Хаоса, мертвяков и всей остальной мразоты – это, конечно, хорошо, но в итоге они всё равно не более чем слова, пустые, бестолковые размышления о природе вещей. А одних слов, как известно, часто бывает слишком мало для того, чтобы заставить человека совершить тот или иной поступок. И впрямь, видит ли Гельмут себя без цвайхандера на плече? Помнит ли ещё, каково это: быть обычным, простым человеком? Помнить-то, может, и помнит, да вот только снова уж никак не сможет стать им. Случаются иногда такие вещи, что навсегда перекрывают для тебя путь к чему бы то ни было, пусть даже раньше ты и помыслить не мог о жизни без него. И кто-кто, а Крюгер точно прошёл в своей жизни через что-нибудь подобное. Да, с ним обязательно надо поговорить. С ним и только с ним. Пусть даже он ничего дельного и не сможет сказать – всё равно же легче станет. Повезло им с Гельмутом, повезло… Сколько раз он их выручал, если разобраться? Не единожды. И не дважды, наверное. Много. Лучше даже не вспоминать. Всё равно он уж за всю жизнь долг этот не отплатит.       

***

      Неровный, щербатый строй ввалился на территорию воинской части, втёк в ворота в невысокой каменной стене, через которую по дурости лазали они с Леопольдом. Почему-то казалось донельзя странным, даже неправильным, что здесь ничего – абсолютно ничего – не изменилось. Всё тот же пустынный, похожий на проплешину меж домов, плац, пусть и не такой пыльный, как прежде, всё те же серые, невзрачные казармы, низкие и длинные. Всё здесь осталось таким же – вот только людей стало заметно меньше. Густава нигде не видно, Карл никуда нос свой не суёт, и даже привычный лай лейтенанта Рихтера не слышен больше. Как бы они все ни относились к своему командиру, вместе с ним в отряде будто умерло нечто очень важное, и они из подразделения мечников превратились в толпу уставших, ободранных не то варваров, не то бандюков. Нового лейтенанта над ними так и не удосужились поставить: пока что их отряд вроде как взял под опеку тот низенький, коренастый офицер, но ему и своих-то обалдуев с головой хватало, куда ещё там за ними было следить. Последняя воля Рихтера всё не шла у Фридриха из головы. Лейтенант хотел, чтобы отряд повели такие, как он, чтобы они вывели как можно больше людей из той огненной бури, что разыгралась на холмах. А он наплевал на это и решил спасть лишь собственную шкуру – как, впрочем, и все остальные. Вполне возможно, он выжил лишь благодаря этому – но сколько жизней он мог спасти, если вдуматься… Напрасно он твердил себе, что это число уж точно меньше числа тех, кто мог бы отойти к Морру, если б вторая армия Бориса добралась до Альтдорфа – совесть всё равно не отпускала его. И аргумент её был единственный, железный, а может, каменный, твёрдый, холодный и безразличный ко всему. Там, на поле боя, это был его поступок. В подземельях это был поступок скавенов. Никого он сам не спас, всё изначально было подстроено. Гордиться тут нечем. Легко делать то, что у тебя получается, никакого геройства в этом даже и близко нет. А у него всё прекрасно получилось – потому что должно было получиться.       Толпа, отдалённо напоминавшая отряд имперских бойцов, неторопливо вползла в казарму. Никто и не думал подгонять их, призывать к порядку: настолько выбили всех из колеи события этих нескольких дней. Неожиданный поход Фолькмара, все эти смотры, с ним связанные – о ни Фридрих лишь сегодня узнал от сослуживцев – подкрепление, в спешке собранное Императором… Никто ничего не говорил им, но они поняли и сами: остаток этого дня их уж точно дёргать не будут. Они вольны творить всё, что угодно – в разумных пределах, конечно. А угодно им всем, ясно дело, спать. Это самое первое, даже пожрать потом можно будет – но вот без сна-то ты уж точно долго не протянешь. А он так и вовсе несколько дней нормально не спал, всё урывками какими-то… Никогда он ещё, наверное, так казарме не радовался: даже после Грюнбурга с его пожарами и всем тем, что он там пережил, не хотелось ему возвращаться сюда. А сейчас вот ему уже всё равно, куда возвращаться. Главное – чтоб не на земле спать и не на камнях эти сраных в подземелье под Колледжем Металла, а на чём-то, хоть отдалённо напоминающем кровать. Он не помнил уже, где там его место в казарме, да и не важно это было нисколько: плевать все на это уже хотели, лезли, куда вздумается, где поближе… Кто за ними теперь будет следить? Кому оно вообще надо, к порядку их призывать? Рихтеру надо было, разве что – но он теперь не с ними. Поэтому Фридрих без промедления доковылял, как мог, до ближайшей деревянной каракатицы, которые все называли почему-то не иначе, как кроватями – и почти мгновенно заснул, не обращая уже внимания ни на головную боль, ни на раны, наскоро обработанные горе-медиками после боя.       

***

       Холод. Всюду холод, неимоверно злобный, словно бы выползший прямиком из недр разрытых древних склепов, вездесущий и непобедимый, холод, неведомым зверем стонущий, скрипящий, звенящий в наполненном им воздухе, оттого тяжёлом и недвижном. Холод сковывает зеркальные воды северного фьорда, оседает на чёрных обсидиановых шипах, вспарывающих, будто когти, безжизненную, истерзанную мёрзлую землю. Вдалеке, меж двух теперь уж отчего-то куда более чётко вырисовывающихся пиков курится гора с обломанной, отгрызенной вершиной, исторгая из брюха своего грязный и жирный дым. То и дело причудливые багровые отсветы играют на стенах каменной пасти, то и дело рокочет нечто глубоко в чреве огнедышащей скалы- но солдаты уж не обращают на это внимания. Обозлённые, усталые, нестройными шеренгами плетутся они вперёд, туда, куда им указано свыше. Не успевшие ещё прийти в себя после недавней битвы, оставляют они позади окоченевшие тела своих собратьев, непогребённые, вперемешку с трупами безликих, неузнаваемых врагов. Дальше, на занесённых снегом горных склонах, мечутся в нетерпении голубовато-белые волки вперемешку с отожравшимися, покрытыми густой серой шерстью тупорылыми псами, грызутся друг с другом, рвут себе подобных на части, дабы меньше ртов осталось к тому времени, как солдаты удалятся от поля боя на почтительное расстояние, и можно будет, наконец, безо всякого опасения начинать трапезу. Трупы здесь никогда не пропадают просто так: они слишком ценны, чтобы разбрасываться ими попусту.       Он стоит на вершине скалы, высокой и неприступной, и смотрит вниз, на уныло шагающих к неведомой цели солдат. Где-то там, среди этих бойцов, шагает и он сам, Фридрих Майер, ободранный, грязный, ничего не выражающими и не видящими уже глазами смотрящий в никуда, в недостижимую даль, что простирается прямо перед его носом. Но, полно, должен ли он думать о нём? Тот ли это, в самом деле, солдат, что и он сам? Может ли быть так, чтобы один и тот же человек был и наверху, на скале, и там, внизу? Нет, этого не дано никому. Нельзя застрять между низом и верхом: в конце концов всё равно либо вознесёшься выше, либо рухнешь в самую бездну. Нет, то не может быть он, как бы ни были они похожи друг на друга.       Он поднимает руку в приветственном жесте – и полумёртвые солдаты отвечают на удивление дружным, слаженным хором слабых, блеющих голосов, выкрикивая каждое слово отдельной фразой. Белый свет, чистый, нестерпимо яркий, струится из-за его спины, наполняя низину, покрывая собою ледяную корку фьорда, испепеляя солдат одного за другим, уставших, обманутых, уже принесённых в жертву, но отчего-то почти счастливых в этот миг…       - Не, ну дайте людям отдохнуть, ну, в самом-то деле… - выдернул его из пучины сна гнусавый голос одного из бойцов, - Ну, что вы, прям изверги какие-то, до завтра подождать не можете, что ли…       - Встань смирно, мерзавец! – послышался другой голос, грубый и злой, приглушённый опущенным забралом шлема, - Перед тобой рейксгвардеец, не видишь, что ли?       - Да видим мы, что ты гвардеец, как не видеть-то? – заголосил другой солдат, - Ты уж извиняй, но устали мы, как собаки, спать хотим, аж помираем почти… Ты, это, мужик… Ну, чего, охота тебе, что ли, стоять тут, с нами препираться? Ты попозже зайди, завтра хотя бы… И вообще: командование наше – оно вон там, вон, да, тебе туда надо, наверное, а к нам-то зачем…       - Ты меня куда попало не посылай, паршивец! – рассвирепел тот, кто назвался рейксгвардейцем, - За такие разговоры вам обоим карцер светит!       Фридрих нехотя продрал глаза и сел на своём подобии кровати. Откровенно говоря, ему совершенно не интересна была эта перепалка у входа в казарму, вот только он понимал, что заснуть эти крикуны ему всё равно теперь не дадут, а делать и впрямь нечего больше, кроме как за этими их препираниями следить. Сцена, надо сказать, разыгралась престранная. Несколько усталых, сонных солдат, кто в чём, столпились у дверного проёма, в котором высился широкоплечий облачённый в полный доспех человек с вытесненным на нагруднике грифоном: похоже, и впрямь, боец рейксгвардии. Чего это он запёрся сюда? Попутал, наверное, что-то: нечего ему тут, в казарме делать, время тратить на таких дураков, как они. Сейчас чего-нибудь там у него в мозгах на место станет, у рыцаря этого – и пойдёт он своей дорогой, и оставит их в покое, а они снова спать завалятся…       - Так мы ж не того, господин… рейксгвардеец, - неуверенно протянул третий солдат, тощий малый с чёрной повязкой поверх выбитого правого глаза, - Мы-то что, мы ничего. Мы вам покажем, куда вам надо…       - Мне нужен отряд ваш! – рявкнул гвардеец, - Отошли от входа, говорю! Насели тут, войти не дают…       - Так мы ж разве против, господин… - снова заговорил одноглазый, боязливо пятясь назад и освобождая рейксгвардейцу дорогу, - Вы заходите, только вот вам с нас какой прок?.. Вам лейтенант Рихтер, поди, нужен, так не получится, всё уже…       - Рихтера танк сварил, - сонным голосом пробубнил первый солдат, плюхнувшись всем весом на кровать, негодующе заскрипевшую от такой наглости, - Всё, конец ему пришёл, бедолаге. Теперь уж далеко он.       - Туда и дорога! – пробасил кто-то из самого центра мешанины разбуженных бойцов, - Был бы нормальным человеком, так Зигмар бы его сберёг. А то ж хмырь хмырём…       - Да нормальный мужик был, не свисти тут!..       - Да к Хорну такого нормального надо, а не к Морру! Сколько он у нас крови попил, а отделался легко так, вот же ж гад…       - А вы не вякайте на мёртвого, мёртвый вам всё равно уже не сделает ничего! Так каждый дурак может, а по мне, так пускай лежит себе, где лежит, и неча его тревожить…       - Заткнулись все! – вконец вышел из себя рейксгвардеец, шагнув в удушливую вонь казармы, - Молчать и слушать меня!       - Да мы-то что, мы ж разве против…       И тут Фридрих услышал другой голос, твёрдый и бесстрастный, заставивший мгновенно утихнуть почти всех бойцов в казарме, кроме самых отчаянных. У Фрица по коже поползли мурашки: он-то знал, чей это голос, он уже слышал его и отлично помнил. Вероятно, так же хорошо помнил его и Леопольд Кох, не проронивший пока ни слова. Как же он надеялся, что никогда больше не встретит этого человека…       Дитер фон Хунд, рейкландский охотник на ведьм, вошёл в казарму и осмотрелся. Взгляд его блуждал по помещению, казалось, выхватывая мельчайшие детали, влезая в мысли каждого солдата, останавливаясь ненадолго в углах, словно бы хексенъягер ожидал не то ловушки, не то ещё какого-нибудь подвоха.       - Ну почему всегда всё должен делать я? – проговорил охотник на ведьм, и многие солдаты поспешно уткнули глаза пол, - Что за люд такой пошёл: даже рейксгвардейцами его не напугаешь, обязательно приходится самому всех стращать…       - Мы, это, господин хексенъягер… - замямлил не в меру активный одноглазый, - Мы люди честные, мешать не будет, раз такое дело… Ежели засекли вы здесь какую нечисть или шпика какого замаскированного…       - Мне нужен Фридрих Майер, - в нетерпении перебил солдата фон Хунд, - Есть среди вас такой?       Теперь уж в казарме воцарилась полнейшая, гробовая тишина. Кто-то боязливо заёрзал на кровати – но тут же застыл, подобно статуе, когда та издала какой-то крамольный, совершенно неуместный сейчас скрип. Никто не ответил на вопрос хексенъягера. Никто не указал на виновника их пробуждения, не попытался направить фон Хунда прочь, к другой казарме, или, тем более, сказать ему, то этого самого Майера убили мидденландцы. Все просто медленно, словно заколдованные, повернули головы и уставились на Фридриха тупыми, непонимающими глазами. Фриц знал: сейчас он должен сказать им хоть что-то, понимал, что скрываться бесполезно, что ему остаётся лишь подняться и последовать за хексенъягером навстречу своей судьбе, приняв её по возможности достойно. Но слова застряли у него в горле – а может, он просто забыл их все в один миг. Охотник на ведьм, проследивший за взглядами солдат, тоже смотрел теперь прямо на него, будто бы ожидая хоть какого-то ответа. Странное выражение появилось на его похожем на маску суровом лице: нечто, весьма отдалённо напоминавшее удивление.       - Да, я, это… - наконец выдавил из себя обескураженный Фридрих, прохрипев эти три слова через силу, - Я готов…       Бойцы вновь начали оживляться, сбросив с себя ненормальное, жуткое оцепенение, сковавшее их при виде хексенъягера.       - Так он, что, натворил чего, а?..       - Да не, брось, этот нормальный…       - Он, чего, слаанешевец, что ли? Вот уж не подумал бы…       - А мне он завсегда не нравился, знал я, что чего-то здесь не так. То по ночам где-то шляется, то вообще на несколько дней пропадает. Допрыгался, значит…       - А ты вообще заткни пасть свою! – прорычал Леопольд в ответ затерянному в толпе клеветнику, - Я тебе сейчас язык твой оторву и засуну куда поглубже!       - Молчать! – зашипел фон Хунд, и в казарме вновь мгновенно наступила мёртвая тишина, - Что он натворил, вам знать не полагается. Я надеюсь, вы понимаете, Майер, - обернулся он к Фридриху, - что попытка сопротивления – самый неразумный шаг с вашей стороны, какой только можно себе представить.       - Прекрасно понимаю, - ответил Фридрих еле слышным шёпотом, всё ещё не оправившись от потрясения, - И мешать вам не буду.       - Вот и отлично. Что ж, хоть у кого-то здесь, я вижу, в голове осталось ещё немного мозгов. В таком случае, одевайтесь, Майер, и следуйте за мной. Четверо рейксгвардейцев будут сопровождать нас и следить за каждым вашим шагом. Поэтому попытка к бегству – почти такая же глупость, как и открытая борьба. И поторопитесь, у меня мало времени.       Сердце отчаянно стучало, норовя выскочить из груди, когда Фридрих спешно напяливал на себя грязную и рваную армейскую униформу, кое-где заляпанную пятнами крови: новую пока что никто им выдать так и не догадался, точно так же, как и они сами, впрочем, не потрудились напомнить о себе. Едва заметно дрожа, словно от озноба, он двинулся к входу из казармы, туда, где стоял угрюмый, как всегда, Дитер фон Хунд и рейксгвардеец, лицо которого закрывала бездушная маска забрала – а чуть дальше, на свету, маячили ещё три рыцаря в полном боевом облачении. Что ж, стало быть, его, всё же, не забыли. Император решил, что он слишком многое видел, и оставлять его на свободе было бы по меньшей мере недальновидно. Этого следовало ожидать, на самом-то деле. Глупо было полагать, что сильные мира сего вот так запросто оставят его в покое. Леопольд оказался в кои-то веки прав. Все эти его мысли о том, что делать, как жить дальше – к чему они вообще были? Ничего он здесь не решает: за него решают всё, что только можно. Скавены решили, Император решил… Как им захочется, так и будет. Захотят в казематах держать его – будут держать. Захотят прибить по-тихому, чтоб не мешал никому – прибьют. Захотят всё вытянуть из него, что он знает и чего не знает – значит, вытянут. Они там всё умеют.       Сопровождаемые изумлёнными взорами и тихим, подозрительным шёпотом солдат, они покинули казарму и направились к воротам, к выходу с территории части. Рейксгвардейцы обступили его, образовав удивительно ровный квадрат, не давая сделать ни шагу в сторону. Охотник на ведьм шёл впереди, не оборачиваясь, похоже, твёрдо уверенный в том, что рыцари выполнят свою часть задания. Испуганные бюргеры расступались перед фон Хундом, освобождая ему дорогу – а он по пути всё водил и водил головой из стороны в сторону, высматривая что-то в узких тёмных улочках, в окнах домов и даже на крышах, словно боялся очередной засады. Вероятно, охота на нечисть да контрразведка кого угодно заставят подозревать каждую тень на своём пути, подумал Фридрих. Скорее всего, эта служба в чём-то ещё и похлеще солдатской будет, если такое вообще возможно. Так зато и отношение к этому фон Хунду, поди, не такое, как к рядовому бойцу, к мясу, которое не жалко в случае чего бросить в самое пекло. Небось, кормят его задаром, и оружием снабжают лучшим, и золотом платят ему: а как же, кто ж тогда будет всяких особо опасных для Империи уродов выслеживать, если не хексенъягер? А, впрочем, что толку об этом сейчас думать? Нашёл время, придурок: тебя, может, на допрос ведут или просто где-нибудь в застенке прирезать – а ты тут размышляешь не пойми о чём.       Стояли ранние сумерки, серовато-синие, прохладные, даже почти морозные. Ветра не было: ни один листик на деревьях не шевелился, ни одна веточка не качалась туда-сюда в каком-то своём, непонятном такте. Безлюдно и тихо было на улицах: приближалась ночь, и горожане спешили закончить свои дела, запереться по домам, закрыть все ставни и не высовывать носа наружу до самого утра, как порядочные граждане Империи. Не зря, совсем не зря Дитер фон Хунд выбрал именно это время для того, чтобы забрать его из казармы. Конечно, ночью любопытных глаз, вроде как, должно быть ещё меньше – но лишь человечьих. Когда наступает темнота, в городе начинают править другие законы и другие существа, которые, быть может, заинтересуются этой нехитрой операцией куда больше, чем простые бюргеры или даже мидденландские шпионы. В конце концов, именно скавены начали эту игру – и вряд ли Император за столь коротко время не сумел разгадать их замысел… если вообще поверил этой части его истории.       Фридрих всё ждал, что в конец концов они свернут в какую-нибудь грязную, неприметную улочку, и там зайдут в какой-нибудь старый, покосившийся, полуразрушенный дом, и спустятся в подвал, а оттуда – в те обширные подземелья, в непонятно кем проложенные каменные ходы вроде тех, с клетками у стен – которые, как он теперь догадывался, единой сетью соединяют по крайней мере здания колледжей, а может быть, и к Императорскому дворцу тоже выводят, и к Собору Зигмара, и ещё Тзинч знает, к чему. Конечно, всё это была несусветная глупость: даже если и пролегали те тоннели подо всем городом, вряд ли их стали бы использовать в подобных целях – прежде всего, из-за тех же скавенов, которые, как оказалось, могут без труда расправиться и с куда более внушительным отрядом, чем группа из шести человек. Однако именно такие тёмные подземелья, и камеры, и зловещие пыточные инструменты, рисовало воображение Фридриха, когда фон Хунд через мост вывел их сначала в богатые кварталы, а затем – и на площадь перед дворцом. Величественная, вычурная громадина возвышалась над городом, с каким-то даже презрением взирая на развалившиеся в богатой части города белокаменные дворянские дома, окружённые садами, что с завистью глядели на неё в ответ. Причудливые стрельчатые окна, узкие и высокие, сияющие в сумерках золотисто-жёлтым светом; казавшиеся непомерно хлипкими и тонкими для такого огромного здания колонны, невысокие ступени – множество ступеней – ведущие к парадному входу, по обе стороны от которого стоят безмолвные, недвижные рейксгвардейцы… На фоне всего этого показного, искусственного великолепия выделялась лишь одна башня, возносившаяся даже над крышами дворца, одинокая и гордая, совсем как собор Зигмара. Должно быть, именно её видели они, когда вместе со стариком Отто подъезжали на телеге к столице Империи. Что там находится, в этой башне, которая возвышается надо всеми остальными? Покои Императора? Или, быть может, кабинет, где он работает? А может, там и нет ничего такого, может, это просто башня, самая обыкновенная, которая может гордиться только своей высотой и ничем больше? По внешности лишь о немногом можно судить наверняка. Все-то его пытаются надуть…       Они направились прямиком к парадному входу во дворец. Да, вот так вот: не к Собору, не к зданию Колледжа Металла, не к каком-нибудь безвестному потайному ходу – они шли в открытую туда, куда заказан был путь простому солдату, туда, где имели право обретаться лишь самые богатые и влиятельные лица в Империи. Но это же бред какой-то, ребята… Сам же выбрал такое подходящее время этот фон Зунд – и сам же теперь всё выпячивает. К чему вести его во дворец, да ещё через парадный вход?       - Да, ну и вид у вас, Майер… - процедил, обернувшись, хексенъягер, - Что, другой одежды не нашлось? Вам не скажешь, так вы и не догадаетесь сами. Хотя… быть может, так оно даже и лучше.       - Какая мне-то разница? – буркнул Фридрих, решив, что терять ему уже нечего, - Всё равно, куда бы вы меня ни вели, я, понятное дело, оттуда вряд ли выйду уже.       - Когда не выходят, это всё делается проще, - протянул фон Хунд, посмотрев на него, как на идиота, - А, впрочем, - прибавил охотник на ведьм, - всё зависит от вас. И от ваших действий.       Во что это такое они опять играют, а? Пытаются как-то обнадёжить его, как-то приглушить, задавить его страх… Но верить им нельзя, нет, верить тут никому нельзя… Это ложь, всё ложь… Все лгут, все кругом лгут. Хотят, чтоб он бдительность потерял, хотят, чтоб подумал, будто у него ещё есть надежда выбраться из той дыры, в которую ведут его… Но – зачем? Зачем так сложно? Если им позарез нужны от него какие-то сведения, они всё равно их получат: это всё бред, что можно под пытками молчать. Можно либо всё выложить, либо сдохнуть от этого. А ему и выкладывать-то нечего. Значит, только сдохнуть и остаётся. Виноват он разве, что не знает ничего – а эти шибко умные дураки отказываются ему верить? А может… Может…       Хексенъягер ускорил шаг, и вскоре они добрались до мраморных ступеней, что вели нескончаемой лестницей к парадному входу во дворец. По обе стороны возвышались статуи, каждая высотой в три-четыре человеческих роста, изображавшие прежних правителей и государственных деятелей Империи. Но Фридрих даже не смотрел на них: он уже видел одного Императора, и ему этого хватило с головой. Да и статуи эти все – тоже, небось, сплошная несусветная ложь. Наверняка всё было совсем не так, как им здесь пытаются показать.       Близ постамента каждого каменного изваяния стояло по рейксгвардейцу: куда уж тут бежать да бороться. Их странную процессию рыцари не остановили: они всё так же продолжали стоять на месте, словно стальные истуканы, словно пустые доспехи, призванные служить одним из многочисленных украшений дворца. Однако Фридрих знал, что, если это понадобится, бойцы, прошедшие многолетние тренировки и, вероятно, все поголовно участвовавшие в настоящих боевых действиях, отреагируют молниеносно. Очевидно, гвардейцев загодя предупредили о задании фон Хунда, и пока что им нет причин беспокоиться: ведь всё идёт по плану.       Они подошли к громадной арке парадного входа, казалось, с каждым шагом всё сильнее и сильнее давившей на мозги и непомерным грузом опускавшейся на плечи. Возможно, всякие там богатые вельможи давно уж не обращали внимания на всё это тяжёлое, удушливое великолепие, но Фрицу Майеру делалось от него не по себе. Сколько золота, времени, а возможно, и человеческих жизней, сожрал этот дворец? Какие тайны, чёрные, гнилые и неприглядные, может хранить он глубоко в своём чреве? Возможно они куда ужаснее, чем то, что они видели в подземельях под колледжем… И, в самом деле, зачем его ведут именно туда?       Двое рейксгвардейцев, такие же безмолвные, как и все прежние, без лишних вопросов отворили громадные створы дверей, и они ступили во дворец Императора. Фридрих уже был здесь прежде, когда его провели сюда с завязанными глазами по подземным коридорам Колледжа Металла. Вот только тогда он устал как собака, да и время было не такое позднее. Теперь же, когда Фриц оказался во дворце снова, он понял, что в прошлый раз не увидел практически ничего. Они очутились в просторной, величественной галерее, над потолком которой висели люстры, этакие хрупкие полупрозрачные нагромождения хрусталя, свечей и даже искусно выполненных гномьих фонарей. Пол из белого мрамора, испещрённый чёрными и розоватыми прожилками, был безупречно чист, и Фридрих вновь ощутил какой-то странный укор совести за то, что нагадит здесь, пусть и самую малость, своими пыльными армейскими сапогами. Величественные колонны возносились к потолку, украшенные наверху вырезанными на камне сценами из истории Империи, состоявшей, если судить по ним, сплошь из битв, коронаций и каких-то малопонятных соглашений. Сейчас во дворце было куда больше людей: семьи, пары, странные группы из трёх-пяти человек, оживлённо, но зачастую с наигранным, неискренним интересом что-то обсуждавших. Некоторые оборачивались в их сторону, презрительно окидывая взглядом грязного, оборванного солдата и его странный эскорт, иные принимались шептаться у них на виду, но большинство не замечали их вовсе, целиком поглощённые своими дворянскими проблемами, наверняка почти сплошь мелкими и даже не стоящими внимания. Фридрих украдкой бросил взгляд в конец галереи: судя по всему, он выходил в какой-то просторный и ещё более богато украшенный зал, который буквально заполонили вельможи, богачи и офицеры различного достатка и положения в обществе. Впрочем, всем, кого знал Фриц, за исключением, естественно, Карла Франца, Фолькмара, Бальтазара и, быть может, фон Хунда, даже до наименее влиятельных из них было как до Маннслиб.       Фридрих приготовился было к тому, что отряд их будет мучительно долго пробираться меж группками дворян, обращая на себя всё больше и больше любопытных взглядов, но вскоре охотник на ведьм свернул влево, прижавшись к стене галереи, и, отворив маленькую, неприметную дверцу, нырнул в довольно узкий, но хорошо освещённый проход. Фриц в сопровождении четырёх рейксгвардейцев последовал за ним. Нет, с теми сырыми, мерзкими подземельями, в которых он оставил Мюллера, Карла и Батыга, этот полупотайной коридор, вход в который не обнаружил бы разве что либо слепец, либо совсем уж конченый дурак, не имел ничего общего. Чистый, прямой, освещённый тёплым жёлтым сиянием гномьих фонарей, он напоминал Фридриху скорее какое-то подсобное помещение, ход призванный облегчить перемещение по замку многочисленным слугам, охранникам и агентам вроде фон Хунда.       Вскоре они были уже в другой галерее, куда менее людной в сравнении с той, главной, что вела, вероятно, к тронному залу. Здесь они могли передвигаться куда быстрее, не рискуя увязнуть в толпе или и вовсе разделиться в ней. Некоторое время Фридрих ещё глазел на картины, скульптуры и барельефы: это помогало ему хотя бы немного отвлечься от мрачных мыслей о том, что уготовили ему сильные мира сего. Но вскоре это занятие ему до смерти надоело: сюжеты и образы, по большей части знакомые с детства, заезженные, неправдоподобные, быстро приелись. Очередная блистательная победа имперских войск, очередной безупречный герой, мудрый правитель, праведный архилектор… И ни один из этих полулюдей не походил на нынешнего Императора, на Фолькмара или на Гельта, как ни одно из сражений не напоминало ему штурм Грюнбурга или тот недавний кошмар, что уже успели с лёгкой руки какого-то умника прозвать Битвой Кровавых Сосен. Глядя на деятелей прошлого, таких величественных и одновременно таких безликих, Фридрих почему-то вспомнил Великого Теогониста, опёршегося на свой посох, постаревшего разом лет этак на десять, ругавшегося почти по-солдатски, каким видели Фолькмара они все, когда тот узнал о мидденландских танках. Если бы Фриц не видел этого, он, может, и верил бы до сих пор, что существуют непримиримые и бесстрашные борцы со скверной, не знающие ни сожаления, ни пощады, ни сомнений. Но теперь-то он убедился, что даже Фолькмар фон Хинденштерн – пусть и великий, но, всё же, человек. И даже сейчас – тем более сейчас – это внушало ему надежду, пусть и слабую. Да, конечно, вскоре ему вновь придётся встретится с одним из них, с одним из вершителей судеб человеческих – ну, а иначе зачем бы его сюда привели? И почему-то ему очень важно осознавать, что у всех у них куда больше общего с ним, простым имперским солдатом, чем может показаться на первый взгляд.       Они ещё долго сновали по галереям, коридорам, залам, минуя мраморные изваяния, фонтаны, сады под стеклянными куполами, разодетых дворян и безмолвных рейксгвардейцев, пока не остановились, наконец, у громадных украшенных резьбой дверей. Фридрих узнал их: похоже, именно отсюда выходили они с Гельтом после разговора с Императором, именно отсюда проводили его рейксгвардейцы: сперва к одному из потайных ходов, а затем и к гномьим бомбовозам. А значит, ему вновь предстоит беседа с Карлом Францем, правителем Империи Зигмара. А, впрочем, не всё ли равно? Он, как ни крути, для каждого из них – не более чем букашка. Эх, был бы Гельт – может, и вспомнил бы ему ту безрассудную атаку, что спасла жизньВерховному Патриарху Коллегии магов Альтдорфа. Ну, да Бальтазар-то тут при чём? У него, поди, и с этой Коллегией своей дел невпроворот.       Рейксгвардейцы отворили двери, и Дитер фон Хунд отошёл в сторону, пропуская его вперёд. Фриц Майер шагнул в уже знакомый ему кабинет, и двери захлопнулись за ним, воздвигнув невидимую стену между ним и его молчаливым конвоем. Но Фридрих ошибся. Они были здесь все. Все трое: Император, Великий Теогонист и Верховный Патриарх. Три самых могущественных человека в Империи Зигмара пристально смотрели на Фрица, отделённые от него одним лишь широким столом из чёрного дерева. Жёсткие стальные глаза Карла Франца, пронзительные зелёные – Фолькмара, не видимые в тёмных прорезях маски – Гельта… Все они обратили свои взоры на него. Больше всего на свете ему хотелось сейчас провялиться сквозь землю – ну, или хотя бы развернуться и уйти отсюда восвояси, чтобы не стоять вот так перед этими людьми, как хилое деревце под ветром. Но Фридрих знал, что это невозможно. Они найдут его везде, везде достанут, ни одного места нет во всём Старом Свете такого, где можно было бы схорониться. И тогда останется только ждать удара, каким бы он ни оказался.       Фридрих поклонился им троим и выдавил из себя нечто, означавшее приветствие.       - Ну, здравствуйте, Майер, - проговорил Император, подавшись вперёд, - Вот мы и встретились снова. Сдаётся мне, у вас ещё и талант выживать: ни скавенские подземелья вас не берут, ни Швафт с его грифоном, ни мидденландцы с их танками… А, впрочем, не об этом я хотел сейчас с вами поговорить. Признаться, даже для меня ваше решение отправиться вместе с Бальтазаром оказалось полной неожиданностью. Я думал, вы будете не слишком расположены к тому, чтобы жертвовать собой вновь после всего того, что пережили. И я ошибся. Да, я тоже человек, а человеку свойственно ошибаться – к счастью. А иначе, думается мне, один из нас не сидел бы здесь, за этим столом. Бальтазар сказал, вы спасли ему жизнь. Не так ли?       - Я, Ваше Величество… - замялся Фридрих, совершенно сбитый с толку таким поворотом, - Я… Да, действительно, было такое. Но вы не подумайте, ради Зигмара… Я не хочу сказать, что Верховный Патриарх мне чем-то обязан. Там был бой, неразбериха: ну, вы понимаете… Мы все там спасали друг другу жизни. А иначе нас обоих бы тут не было.       - Но вы набросились на грифона, я правильно понимаю? – заговорил Фолькмар, - И, сдаётся мне, прекрасно отдавали себе отчёт в том, во что можете превратиться мгновением позже.       - Я сзади подошёл, - заговорил Фриц уже более уверенно, - Эта тварь меня до последнего не замечала, вот и поплатилась… А я-то сам ничего тогда не соображал: просто делал то, что должен был.       - От солдата именно это в первую очередь и требуется, - одобрительно, как показалось Фридриху, кивнул Император, - Если бы вы в тот момент долго думали, Рейкланд лишился бы лучшего из своих чародеев.       Ну, и ради чего они здесь тянут время? Что, неужели нельзя сразу к главному перейти? Что им от него надо-то? Вот уж точно не верится, что у этих троих дел больше нет никаких, кроме как на него время своё драгоценное тратить. Ох, и любят же эти богачи да дворяне всякие официальные, никому не нужные церемонии… Вроде бы они все умные люди – так нет же… Что, неужели придётся самому их торопить, самому пинка под зад давать? Ну, да уж лучше так, чем это бесконечное, тягостное ожидание чего-то непонятного, того, что придёт на смену этим бессмысленным разговорам. Всё-то надо делать самому.       - Я готов ответить на ваши вопросы, - просто сказал Фридрих, чтобы не тянуть время, - На все, на какие смогу. Но только учтите: если вы думаете, что я расскажу вам что-то новое или сознаюсь в чём – вы ошибаетесь. Просто потому, что всё, и правда, было так, как я рассказал вам тогда. Нечего там приукрашивать, оно и так всё как в сказке.       Какое-то странное, совсем неуместное выражение появилось на лице Фолькмара: нечто вроде сочувствия даже. Великий Теогонист спохватился, опустил глаза – и через какое-нибудь мгновение, когда он вновь взглянул на Фридриха, на лице его читалась лишь глубокая задумчивость.       - Теперь уже прошло время задавать вопросы, - сказал Император, - Кроме того, мы все уверены в том, что больше вы всё равно ничего не сможете нам рассказать. Сдаётся мне, наш долг по отношению к вам – и ко всей Империи – требует теперь совершенно иного.       Ну, всё, теперь ему точно крышка пришла. Раз они поняли, что он больше ничего не скажет – стало быть, будут резать. Одно только непонятно: зачем нужен был этот маскарад дурацкий?       - Я, признаться, думал над тем, что с вами делать, Майер, - продолжал, меж тем, Император, - и в конце концов решил вас наградить – или озадачить, как вам больше нравится. Да, скажу сразу, чтобы между нам не возникло недопонимания: я собираюсь не только и не столько оказать вам честь, Майер… сколько поставить перед вами новую задачу. Сдаётся мне, тогда, при нашей первой встрече, я вас недооценил.       - То есть… как это, Ваше Величество? – вырвалось помимо воли у обескураженного Фридриха, - Но разве… Я, признаться, думал, что знаю слишком много, чтобы оказаться полезным Империи. Я думал…       - Знаете вы, безусловно, много, - заговорил Бальтазар Гельт, - Слишком много для простого солдата, это правда. Но верно и то, что живым вы можете принеси гораздо больше пользы Империи, нежели мёртвым. Вы весьма неплохо показали себя и, сдаётся мне, ещё сумеете помочь нам в этой игре.       - Вот именно, - подтвердил Карл Франц, - Вы остались верны Рейкланду после захвата синими Грюнбурга и даже после штурма этого самого Грюнбурга нашими войсками – а затем, когда узнали о засаде мидденландцев, поспешили в армию Фолькмара, хотя тогда положение дел казалось безнадёжным. Сдаётся мне, подобное требует не одного и не двух из тех качеств, которые так необходимы настоящему солдату и которыми, вместе с тем, большинство наших бойцов, увы, обделены. Верность долгу, отвага, умение выбрать истинный, верный путь… За всё это вы заслуживаете по меньшей мере благодарности. А потому…       Император взял в руки исписанный лист бумаги с рейкландским гербом, лежавший на самом верху стопки каких-то не то приказов, не то отчётов, некоторое время разглядывал его, то ли проверяя очередной раз написанное, то ли просто раздумывая о чём-нибудь своём. Ожидание всё тянулось и тянулось, медленно и томительно, а Фридрих продолжал стоять перед громадным чёрным столом, отчаявшись уже понять, чего от него хотят эти странные люди. Наконец Карл Франц неспешно и даже будто бы нерешительно – впрочем, наверное, Фрицу это только показалось – положил листок перед собой и заговорил вновь:       - В вашем родном Грюнбурге недавно провели очередную чистку, Майер. И после неё, знаете ли, офицеров и чиновников там стало несколько меньше. Среди всех прочих оказался нечист на руку и командир гарнизона. Прежде он клялся, что действовал исключительно из страха перед беззнамёнными рыцарями и их покровителями – однако не так давно мы получили иные сведения о его деятельности, которые посчитали более надёжными. Конечно, изменник в любом случае не избежал бы приговора – но, возможно, куда менее сурового. А так пришлось заставить его отправиться к Морру… Но, впрочем, не о нём сейчас речь, а о вас, Майер. Гарнизону Грюнбурга нужен новый командир. И из этого приказа, - Император вновь взял в руки лист, изрезанный чёрными линиями букв, - следует, что им станете вы. Сдаётся мне, так с вас будет куда больше проку, нежели сейчас.       - Но, Ваше Величество… - только и смог выговорить Фридрих, - Я простой солдат, не более того. Боюсь, вы обо мне слишком высокого мнения. Я не умею командовать, приказывать… Я умею только выполнять. Даже тот наш отряд маленький, в подземельях… Да, я его вёл, я – но ведь я же один и живой остался из всех, остальных угробил. Нет уж, от меня на такой должности больше вреда будет, чем проку…       - Вы научитесь, - вздохнул Фолькмар Мрачный Лик, - Придётся научиться. Научились же вы как-то убивать людей, в самом-то деле – а ведь раньше тоже не умели. Да и я ничего этого не мог, если вспомнить… Но потом оказалось, что не так уж это всё и сложно, как у нас обыкновенно принято считать. Там, на месте, разберётесь, что к чему. Тем более, какой-никакой опыт у вас уже есть.       - И всё равно, - не сдавался Фридрих, - нет, это уж точно не для меня. Поймите меня правильно, Ваше Величество. Это для меня честь, конечно, но… придётся мне отказаться. Я вообще, признаться, думал бросить солдатскую службу. Не по душе мне это…       - Сдаётся мне, вы не до конца поняли, что к чему, Майер, - перебил его Карл Франц: голос Императора звучал теперь бесстрастно и жёстко, в нём послышались знакомые стальные нотки, - Это приказ – а приказы, как известно, не обсуждаются. Приказ можно лишь исполнить – или погибнуть во имя его исполнения. Возможно, там, в катакомбах, у вас и был выбор, Майер - хотя Бальтазар настаивает на обратном – но уж здесь-то его у вас точно нет. Вы уже командир грюнбуржского гарнизона. И, думаю, вы догадываетесь, что с вами будет, если вы вздумаете уклоняться от своих прямых обязанностей. Вы зашли слишком далеко, чтобы вам теперь позволено было решать, какой путь избрать. Теперь уж направлять вас будет Империя – и никто больше. Понимаете, Майер? Или вы, быть может, с чем-то не согласны?       - Ну, нет, я не настолько дурак, - усмехнулся Фридрих, - чтобы не соглашаться с вами, Ваше Величество. Если иного выбора у меня нет… что ж, я стану тем, кем вы хотите меня видеть. Только не ждите от меня слишком многого, прошу вас. Я не умею управлять людьми. Никогда не умел – и там, у скавенов, лишний раз в этом убедился. Что получится – то получится.       - А вы не беспокойтесь так, Майер, - вновь заговорил Фолькмар, - Пока что от вас не требуется ни излишней отваги, ни ума, ни даже лидерства. Учитесь потихоньку – и, возможно, вам это даже понравится. Пока что Грюнбург в безопасности: силы Бориса отброшены на север, операция его сорвалась – а раскольники теперь без его поддержки, сдаётся мне, и месяца не протянут: уж об этом-то мы позаботимся. Следите за тем, чтобы в городе был порядок, выявляете неприятельских агентов – ну, а вдруг таковые появятся? – и готовьтесь к тому, что в конце концов, вполне возможно, придётся дать отпор очередным захватчикам. Но если они и придут, то, думается мне, это будет очень нескоро.       Фридрих уже не знал, стоит ли радоваться тому, что его не подвергли допросам и пыткам, тому, что он вообще всё ещё жив – или, напротив, проклинать Императора и всех остальных за то, что взвалили на него против его воли ответственность за судьбу целого города – причём, того самого, где он родился и вырос. К чему это всё, хотелось бы знать… Какая им выгода от такого внимания к его наглой морде? Ну, да, он сыграл свою роль в скавенском заговоре, он помог сорвать планы Бориса Хитрого – но ведь он всё равно как был простым имперским солдатом, так и остался. Неужели же они, и правда, считают, что он сгодится на роль командующего грюнбуржским гарнизоном лучше, чем кто бы то ни было другой? Да и с чего им вообще, если подумать, дался этот самый грюнбуржский гарнизон? Что, городов других мало, что ли? Ну, нет, тут что-то другое совсем: и правда что, не настолько он дурак, чтобы это не просечь. Им не в Грюнбург надо нового капитана подобрать, а его, Фрица Майера, куда-нибудь повыше пристроить… Но в чём тогда смысл? Почему всё завязано на нём? Что ещё у них за игры такие новые?       Император говорил ещё что-то, но это всё уже не имело особого значения и не могло пролить свет на цели тех, кто решил за него его дальнейшую судьбу. Напоследок Карл Франц сказал ещё, что Фридриха проводит обратно в часть фон Хунд вместе с рейксгвардейцами, он же позаботится о том, чтобы ему временно выделили отдельную комнату как новоиспечённому офицеру. Всё это выглядело как-то странно, неестественно, наигранно даже, будто бы совсем другое было на уме у власть имущих, когда они решали, как использовать его, нежели просто желание иметь надёжного, верного Империи человека в одном из ближайших к столице городов. Но, что бы там ни творилось в голове у Императора и ему подобных, для Фридриха это было загадкой.       Карл Франц, Фолькмар и Бальтазар пожелали ему удачи напоследок – Фрицу показалось, что и в этом жесте тоже не было ничего искреннего – а затем двери отворились вновь, и Фридрих отправился восвояси под надзором своего молчаливого конвоя. Он не сопротивлялся – нет, он даже не думал сопротивляться. Он вообще даже приблизительно не понимал теперь, что происходит. Похоже, он умудрился-таки влезть в какую-то такую пакость, которая совсем уж выше его понимания – ну, или, быть может, его затащили туда. Спрашивать что-либо у фон Хунда было бесполезно: тот, если и снисходил до ответа, говорил одно и то же, как заведённый: он не знает планов Императора касательно его, Майера, а если бы и знал, то всё равно вряд ли имел бы полномочия рассказывать ему. Впрочем, так хексенъягер сказал лишь пару раз, а на все остальные вопросы Фридриха и вовсе никак не отреагировал – поэтому Фриц быстро оставил попытки досадить охотнику на ведьм и большую часть пути к выходу из дворца прошёл молча.       Они уже были в той самой боковой галерее, в которую вёл первый коридор для прислуги и стражи, увиденный Фрицем по пути к кабинету Императора, когда охотника на ведьм окликнул знакомый металлический голос Бальтазара Гельта:       - Остановитесь, господин фон Хунд! Не так скоро, пожалуйста.       - Да, господин Верховный Патриарх, - обернулся хексенъягер, на лице у которого читался едва заметный намёк на удивление, - Слушаю вас. Новые распоряжения Императора? Цель меняется? Или, быть может, мидденландские агенты, всё же, дали о себе знать?       - Успокойтесь, господин фон Хунд, - прогрохотал чародей с оттенком какой-то неприязни в голосе, - Уж кто-кто, а шпионы Бориса здесь совершенно ни при чём. И я говорю не от имени Императора, а от имени Бальтазара Гельта. Мне нужно сказать пару слов человеку, которого вы сопровождаете. Надолго я вас не задержу, можете быть спокойны.       - Боюсь, это невозможно, господин Верховный Патриарх, - отрезал охотник на ведьм, - Видите ли, сам Кард Франц поручил мне доставить Майера в воинскую часть как можно скорее, и, если я по вашей просьбе приостановлю операцию, это будет равносильно измене. Возможно, несколько позже, господин Верховный Патриарх…       -У меня нет времени на то, чтобы навещать Майера в воинской части Альтдорфа или, тем более, Грюнбурга, в который от вскоре отбудет! – лязгнул Бальтазар, сделав шаг вперёд, - Я вам не пьяница из трущоб, чтобы отсылать меня куда подальше и прикрываться приказами Императора! Или, быть может, вы забыли, кто такой Верховный Патриарх, господин фон Хунд? Так советую вспомнить это как можно быстрее, если не хотите новых неприятностей на свою голову.       - Я помню всё, господин Верховный Патриарх, - процедил хексенъягер, на которого эта вспышка ярости не произвела, похоже, никакого впечатления, - и даже то, что вы все предпочли бы забыть. Я никоим образом не выказываю неуважения к вашей персоне: я просто исполняю приказ Карла Франца. Приказ, который вы отменить не в силах.       - Нам нужно поговорить, - громыхнул Бальтазар Гельт уже гораздо спокойнее, но Фридрих почувствовал, как воздух вокруг него едва заметно задрожал и нагрелся, а навершие посоха на мгновение вспыхнуло золотистым светом, - Поверьте мне, Император не будет против. Я прекрасно понимаю, что Карл Франц всё равно узнает о моём поступке – и не стал бы беспокоить вас, если бы не был уверен, что он одобрит его. В конце концов, к людям надо относиться… по человечески, господин фон Хунд. Как к людям, иначе говоря. Возможно, когда-нибудь и они отплатят вам тем же.       Что-то изменилось в лице хексенъягера. Взгляд его, холодный и даже надменный, теперь стал иным. Фридрих не знал в точности, что это было – но ему показалось, что фон Хунд вдруг вспомнил нечто давнее, далёкое, но имевшее вместе с тем огромное значение для него. Он вздохнул и опустил голову, будто на ум ему пришло что-то постыдное, некий промах или проступок, о котором он уж точно хотел бы забыть – и забыл бы, если б мог.       - Ладно, - зло выплюнул охотник на ведьм, бросив без малого неприязненный взгляд на Гельта, - Говорите ему, что хотите, господин Верховный Патриарх, мы отойдём и вам мешать не будем. Только быстро, времени у вас немного.       - Благодарю, господин фон Хунд, - проговорил Бальтазар, провожая взглядом удаляющихся на почтительное расстояние императорского агента и четверых рейксгвардейцев, - Память у вас, и правда, хорошая, - прибавил он чуть погодя, так, что расслышал только Фриц, - Вот только не знаю, завидовать вам или сочувствовать. Со всеми нами периодически случаются такие вещи, о которых проще забывать, нежели держать их в себе…       - Зачем вы здесь? – оборвал его Фридрих, решив, что гвардейцы с фон Хундом уже не смогут их услышать, - Мы ведь с вами уже поговорили, господин Гельт.       - Пришёл сказать вам несколько слов напоследок, - невозмутимо ответил Бальтазар, - На мой взгляд, это может оказаться очень важным для вас и вашей дальнейшей судьбы.       - Не нужны мне ваши слова, – бросил Фриц, чувствуя, как постепенно начинает закипать в нём злоба на всю эту верхушку, вот так запросто решившую его участь, - Не хочу я с вами говорить, господин Гельт. К чему мне ещё одна ложь? Меня и так ей столько кормили с самого детства, что уже мутит от неё. Я прекрасно знаю, что вы тут с ними со всеми заодно, что вы точно так же меня использовать хотите, как и они все. С чего это я вам должен верить? Думаете, я решу, будто бы вы из-за того, что я вас спас тогда от грифона швафтовского, хотите мне правду сказать? А вот хрен вам. Может, раньше и решил бы, но теперь я настолько дурак, чтоб верить хоть одному из тех, кто в политику играет.       - Иногда… человек, всё-таки, бывает честен со всеми, даже с самим собой. И вот как раз тогда-то ему никто не хочет верить… Уже не помните, Майер? Зато я отлично помню. У меня ведь, на беду, тоже очень хорошая память, из которой не так-то просто что-нибудь выкинуть: что ж, хоть в чём-то мы с господином фон Хундом похожи. Это были ваши слова, Майер – а теперь их говорю я. Я мог бы бросить вас на произвол судьбы, мог бы наплевать на вас – но не стану этого делать. И да, именно потому что вы спасли мне жизни. Разумеется, вы не обязаны верить мне. Да я и не стану говорить вам о том, зачем вы понадобились Императору и Совету: в конце концов, вы сами вскоре всё поймёте, вот только это не изменит ситуацию и не поможет вам. Времени у нас немного, поэтому я хочу лишь дать вам пару советов.       - И советами я тоже наелся уже, - отрезал Фриц, - Кто только мне их ни давал, этих советов… И люди, и дави, и даже тот хмырь, который внутри меня сидит и харчи мои вместе со мной жрёт. Меня учили, как жить, как думать, куда идти, за что стоять – только мне это никак не помогло. Так зачем мне ещё несколько советов, пусть даже и от Верховного Патриарха? Что я их, собираю, что ли?       - Я не собираюсь учить вас жизни, Майер. Её вы и сами, сдаётся мне, знаете не хуже меня. Это просто советы – или рекомендации, если хотите – вполне себе конкретные и, надеюсь, дельные. Это не имеет никакого отношения ни к философии, ни к морали. Это связано лишь с тем делом, которым вы вскорости начнёте заниматься.       - Да уж, начну… Спасибо вам всем за это, - пробурчал Фриц, - И что же это за советы такие, господин Гельт? Хотите убедиться, что я не сверну с того пути, который вы там все наверху мне уже проложили? А с него вообще можно свернуть, если уж на то пошло?       - Положительно, Майер, можно подумать, будто бы вы сами прежде были политиком, - усмехнулся Бальтазар Гельт, - настолько вы подозрительны. Вот только если бы вы были умнее, то не стали бы так открыто выражать свои мысли и чувства, а просто выслушали бы меня молча, чтобы потом делать выводы о моих целях и мотивах. Но, всё же, поверьте, Майер: мне нет смысла указывать вам нужный путь. Он у вас и так будет один – и любой шаг в сторону будет означать для вас смерть, а для Грюнбурга – хаос и неизвестность. И не потому, что мы тут такие плохие и не оставили вам выбора – а просто потому что таков наш мир. Я хочу сохранить вам жизнь, Майер – и ничего больше…       - Заканчиваете, господин Верховный Патриарх? – окликнул Бальтазара охотник на ведьм, - Смотрите, времени у нас мало. Как бы не пришлось потом пожалеть.       - Нет ещё, господин фон Хунд, - громыхнул Гельт, - Наш разговор займёт столько времени, сколько я посчитаю нужным. У вас его всё равно в избытке – и можете даже не пытаться убедить меня в обратном.       Хексенъягер что-то проворчал, покосившись на Верховного Патриарха, но остался стоять на месте и больше в их разговор не встревал. Бальтазар вновь повернулся к Фридриху и, гулко вздохнув, продолжил свою речь:       - Так о чём это я, Майер… Советы…. Да, да… Я не хочу слишком задерживать вас: всё-таки, завтра вы, вероятно, отбудете на родину, в Грюнбург, а после всего, что вы пережили, следовало бы по меньшей мере хорошенько выспаться. Так что давайте начнём. Перво-наперво скажу вам вот что, Майер. Карл Франц полагает, что основная угроза единству и существованию Империи придёт с севера: из Мидденланда или, возможно, из куда более далёких земель – и он, безусловно, прав. Борис Хитрый наверняка уже готовит новый удар, а норскийские варвары за Морем Когтей собирают силы, чтобы выступить на юг вместе с демонами Хаоса и тварями, которым нет имени ни в одном из известных мне языков. Но вас сейчас это волновать не должно. Цель Мидденхайма – Альтдорф, а не Грюнбург: Борису нужна столица Империи, которая лежит совсем недалеко от его владений. Но защита Альтдорфа – забота не ваша, а Карла Франца и Государственного Совета. Что же касается Воинов Хаоса, они сначала ударят по Кислеву и северным провинциям Империи – причём последнее может даже сыграть нам всем на руку в этой междоусобной войне. Поэтому здесь вам тоже не о чем беспокоиться. Мой вам совет, Майер: не смотрите на север. Смотрите на юг и особенно на восток. Если враг явится, он придёт оттуда, помяните моё слово. Вампиры, Майер. Да, мы заключили с Сильванией договор о ненападении не так давно – но, сдаётся мне, недолго ему уже остаётся держаться. Фон Карштайны обязательно постараются воспользоваться гражданской войной в Империи, постараются не упустить случай и забрать то, что сумеют. От Сильвании вас отделяют лишь Штирланд, граница с которым, как вы, я полагаю, знаете, проходит недалеко от Грюнбурга. Но Штирланд падёт: это всего лишь вопрос времени. Скверна несмерти уже подточила его изнутри так, что любым более-менее мощным ударом вампиры смогут завершить начатое. Манфред фон Карштайн завалит Штирланд костями и трупами своих слуг, которые сделаются тем самым уже дважды мёртвыми – но вместо них поднимет ещё больше новых бойцов и двинется дальше, в Рейкланд, к Альтдорфу, который он жаждет заполучить не меньше, чем Борис. И тогда на пути чудовищ и мертвецов встанете вы, Майер, вместе со своим гарнизоном. И тогда уж только от вас будет зависеть, продержится Грюнбург или разделит судьбу восточных земель Империи. И хотелось бы мне верить, что главным нашим врагом будет именно Манфред, а не кто-нибудь другой из фон Карштайнов, куда более старый и опытный.       - То есть вы считаете, господин Гельт, что вампиры в конце концов заявятся в Грюнбург? Но ведь такого не было уже… не знаю я, сколько лет, но даже при деде моём не было, а то б он рассказал…       - Так ведь и гражданской войны, которая грозит охватить все провинции Империи, тоже что-то давненько не было, Майер. А уж чтобы она совпала с вероятным вторжением Хаоса… Везде можно увидеть причинно-следственные связи, знаете ли. На двух-трёх сильных противников, которые делят между собой власть, всегда приходится с десяток стервятников, которые тоже не прочь поживиться, пока никому до них нет дела. Одни лишь боги ведают, кто ещё может присоединиться к этому конфликту и на чьей стороне… Но я отошёл от дела, а ведь хотел сказать вам кое-что ещё, Майер. Видите ли, у вас, возможно, могло сложиться не совсем верное впечатление о том, что войны могут выигрывать только армии. Да, конечно, вы знаете лучше меня, что в операции Бориса по уничтожению войска Великого Теогониста и захвату Альтдорфа важную роль сыграли агенты Мидденхайма, которых мы не сумели раскрыть раньше времени. Но в общем и целом, исход её всё равно решили простые солдаты – да и этот хитрый план курфюрста мидденландского в конце концов сорвался, что бы там ни говорили. Но, уверяю вас, так бывает далеко не всегда. Сражение, а иногда и войну, можно выиграть – или проиграть – без единого выстрела. Если солдаты поймут, что впереди их ждёт лишь смерть, и откажутся сражаться. Если вы покажете себя не с лучшей стороны и настроите их против вас – а затем ещё и дадите слабину… Наконец, если враг попросту предложит больше, чем можете предложить вы, ваши бойцы тоже обратят оружие против вас самих. Вампиры – мастера подобных фокусов. Весьма вероятно, что задолго до того, как выступить на Грюнбург, они зашлют туда своих агентов – если уже не заслали. И вам очень повезёт, если этот агент будет один. Я бы на такое не стал рассчитывать. Они будут запугивать, будут сеять смуту, они постараются лишить вас надежды, подкупить чиновников в ратуше, возможно даже, разупокоить мёртвых на вашем кладбище… В общем, они могут многое – если только вы позволите им творить всё это. Вы должны быть начеку, Майер. Постоянно, днём и ночью, сохранять бдительность – и своевременно ликвидировать этих тварей, или их прислужников-некромантов, или то, что они создадут. Без промедления, без жалости, без пощады. Они не люди. Никто из них, из тех, кто связал себя с преступным искусством оживления мертвецов, с несмертью, не достоин зваться человеком, сколь бы ни был он похож на него… на нас с вами, - добавил он чуть погодя, - В каком-то смысле вам даже будет легче, Майер: ведь вам не придётся вновь убивать других людей. Вы должны будете защитить их.       Защитить… Хорошо сказано, подумал Фриц. Гладко как у Гельта всё выходит, на словах-то. Советовать – это всякий умеет, а вот делом помочь… Как, спрашивается, он будет этих шпионов-диверсантов ловить? Его, что, в гарнизоне этому учили, или как? Ну, ладно, если б надо было отряд повести в атаку на каких-нибудь зомби, или ещё чего в этом роде: может, у него бы и получилось что. В конце концов, козлов видел, крысюков видел, и мантикору, и танки – тоже, и под обстрелом ходил – а стало быть, не привыкать ему бояться. Но вот это дело… Он как-то даже и не задумывался, что может с таким столкнуться. А, впрочем, когда ему было думать-то?       - Наконец, последнее, - продолжил Гельт, оглянувшись на нетерпеливо топтавшегося на месте фон Хунда, - и самое главное. Запомните, Майер: вы больше не мальчишка, который поступил в имперскую армию неизвестно зачем. На ваших плечах теперь лежат судьбы многих и многих простых, честных людей, которые хотят жить не меньше вашего, но при этом обделены властью. Вы в ответе за них, Майер – а потому не можете отныне позволить себе то, что могли бы позволить прежде. Вам нельзя быть мягким, трусливым и особенно – особенно – доверчивым. А иначе долго вы не продержитесь не только на посту командира гарнизона, но и вообще в этом мире, если уж на то пошло. Все лгут, Майер. Все лгут. У всех здесь свои цели, и совсем не обязательно, что они хоть немного совпадают с вашими. Не позволяйте обмануть себя ни первому впечатлению, ни взглядам, которые, как вам кажется, проверены временем. Помните, что я сказал вам, Майер. Мы все здесь лжецы. Борис. Фолькмар. Император. Я. А потому не доверяйте никому вообще. Даже мне. А уж себе – тем более. И при этом не мешало бы, чтобы возможно большее число людей – чем влиятельнее, тем лучше, разумеется – считали вас своим другом… или хотя бы понимали, что вы им нужны. Вот, пожалуй, и всё, что я хотел бы сказать вам. Возможно, этого мало – но уж со всем остальным-то вам предстоит разобраться там, на месте. Мы взвалили на вас многое, даже слишком многое – я и не отрицаю этого – но из вашего нынешнего положения тоже можно извлечь выгоду, и немалую. Скоро вы разберётесь, что к чему.       - Спасибо, конечно, господин Гельт, - вздохнул Фридрих, - Но боюсь, что вы меня только ещё больше запутали этими советами. Не моего это ума дело, в конце-то концов, людьми управлять. И, всё-таки… я запомню то, что вы сказали. Я постараюсь запомнить.       - Всё у вас получится. Майер, - прогудел Гельт и отечески похлопал его по плечу, - Сдаётся мне, со временем вы станете отличным командиром, каких ещё поискать нужно в нашей замечательной стране.       - Не верю, - буркнул Фридрих.       - Вот и прекрасно. Только впредь лучше не верьте молча. Иначе от вас отвернутся многие, кто мог бы оказаться полезен.       Бальтазар Гельт развернулся и, не попрощавшись, быстрым шагом пошёл прочь по галерее, опираясь на золотой посох. А Фридрих Майер смотрел ему вслед и думал, что он мог бы сейчас сказать, как ответить. Сейчас, несмотря ни на что, он верил: Верховный Патриарх на его стороне. Гельт пришёл, чтобы поделиться с ним своим опытом, чтобы дать ему шанс выжить в этом безумном вихре чужих игр, стремлений и желаний, так неожиданно засосавшем его. Он понимал, что вёл себя совсем неправильно, как свинья распоследняя он себя вёл – и теперь должен бы по-хорошему хоть поблагодарить Бальтазар за его советы: не так по-уродски, как он это сделал, а по-человечески. Но он знал, что не произнесёт сейчас ни слова. Он знал, что тоже не попрощается с Гельтом и просто отправится восвояси, сопровождаемый фон Хундом и четырьмя рейксгвардейцами, так походившими на глухонемых. Да и не нужны тут были никакие слова. Они оба и так всё прекрасно поняли.       Рыцари вновь обступили его с четырёх сторон, и Дитер фон Хунд с таким видом, словно бы ничего не произошло, повёл их отряд дальше, прочь из дворца. Они шагали среди разодетых богачей и их жён, среди дворян, гвардейцев и офицеров, некоторые из которых – теперь уж Фриц почему-то был уверен в этом наверняка – следили, шпионили за ними, запоминали чуть ли не каждый их шаг, чтобы затем донести обо всём сколько-нибудь подозрительном своим нанимателям. Но Фридриху было плевать на них. Три совета Бальтазара Гельта всё вертелись у него в голове, не желая покидать его мысли. Чего бы ни хотел добиться Верховный Патриарх, его наставления по крайней мере звучат на удивление здраво. Нет, он не постарается запомнить их. Он обязательно запомнит.       

***

       Раньше, когда он был ребёнком, ему и в голову не могло прийти, что он станет шпионом. Он мечтал учиться в Коллегии, мечтал сделаться магом, которые – прежде он был почему-то твёрдо уверен в этом – способны изменять этот мир по своему желанию, делать его лучше, справедливее, чище. Когда он стал старше, то понял, что, возможно, с Коллегией у него ничего не выйдет, и придётся покориться воле родителей, идти в пистолетчики. А потом… Потом, когда для его семьи наступили совсем уж чёрные дни, он сделался простым солдатом, пехотинцем, мясом, которое не жалко бросить в самоубийственную атаку. Помнится, мать отговаривала его, чуть не рыдала, говорила, убьют его там. Но он понимал, что другого выхода нет – хоть и был этот, единственный, ему совсем не по душе. Так уж вышло, что он, Карл Дитрих, не был дураком и понимал, что, если он не поддержит свою семью, если не найдёт хоть какой-нибудь стабильный источник дохода, они рискуют пасть так низко, насколько это вообще возможно.       Нет, конечно же, Карл не винил своего отца – хотя именно он, вернее, его пагубная страсть к азартным играм, а также просто удивительное умение переругаться с кем угодно спустя час после знакомства, и были причиной столь бедственного положения их семьи. Да, прежде у них было имение, пусть и небогатое, и библиотека, в которой он сам проводил столько времени, и сад, и какое-никакое положение в обществе. Теперь же этого не осталось ничего. Отец спустил всё это в надежде получить большее – а затем, естественно, стремясь отыграть, ещё и задолжал каждому своему знакомому приличную сумму. Вернее, не каждому, а лишь тем, кого он ещё не успел окончательно настроить против себя, тем, кто ещё соглашался давать ему деньги. Нет, отец Карла был, в сущности, неплохим человеком. Именно честность, прямолинейность да пагубная привычка говорить то, что думаешь, и отвратили от него многих знакомых и прежних друзей. Человек от природы чрезмерно подвижный, деятельный, отец брался то за одно, то за другое – но ничто не приносило желаемого дохода, не оправдывало его ожиданий в полной мере. Возможно, отцу следовало бы в конце концов остановиться на чём-то одном, а не гоняться за несбыточными мечтами. Однако он упрямо продолжал искать нечто, что способно было бы в короткие сроки принести их семье достаток. И нашёл, на беду. Нужно сказать, отец играл и раньше, причём помногу и далеко не всегда удачно – но однажды, в один воистину несчастливый день, он почему-то вбил себе в голову, что вполне способен чуть ли не сколотить на этом целое состояние, и с невиданным прежде упорством принялся за дело. Вроде бы какому-то его товарищу – бывшему, разумеется – крупно в игре повезло, и отец решил, естественно, что он ничем не хуже и тоже может на этом разбогатеть. Тот прежний друг, возможно, и правда, оказался одним из немногих счастливчиком – этого Карл не знал – но уж об отце-то так точно сказать было нельзя. Через месяц у них уже не было ничего, кроме дома с пустынными комнатами и голыми стенами, а ещё через две-три недели никто уже не хотел давать отцу в долг. Кончилось всё тем, что и дома у них тоже не осталось: они поселились в какой-то халупе недалеко от альтдорфских трущоб, которую согласились предоставить мамины родичи. Видать, самим-то им подобная развалина не слишком была нужна.       Но Карл Дитрих не винил отца – как и кого бы то ни было ещё – в том, что случилось. За свою недолгую жизнь он научился не искать виноватых. Научился прощать. Вот только от этого было не легче, что бы там ни говорили книги. Он стал солдатом, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход из положения, в котором они оказались. И даже тогда, в альтдорфском гарнизоне, среди бездельников, пьяниц и просто не шибко умных людей, не понимавших его, он, всё же, не терял надежды, что когда-нибудь сумеет выбраться из этой ямы. Да, даже тогда он верил, что в конце концов поступит в Коллегию, пройдёт обучение и станет настоящим магом, магом Жизни. Конечно, Карл отдавал себе отчёт в том, что мечты его могут так навсегда и остаться мечтами, что он может на много лет застрять в этой проклятой воинской части, охраняя город от какого-то непонятного врага, или, того лучше, сложить голову в какой-нибудь очередной экспедиции в Рейквальд либо в Серые Горы. Но ему и в страшном сне не могло привидеться, что он станет шпионом. И уж, тем более – что он будет шпионить не для Рейкланда и даже не для Мидденланда, а для Сильвании. Он много читал об этом жутком месте, когда-то бывшем одной из провинций Империи, и для себя твёрдо решил, что, даже будучи магом, сунет туда нос только в самом крайнем случае, если другого выхода не будет. А уж о том, что ему доведётся встретить вампира, даже и не думал. И почему-то не мог представить себе, что простой человек способен остаться в живых после такой встречи.       Матильда фон Драк сидела совсем рядом с ним, на шатком и скрипучем стуле, изучая потрёпанную карты Грюнбурга – ну, или делая вид, что изучает. Сейчас, при свете дня, в Альтдорфе, а не в подземельях под ним, Карл ни за что не поверил бы, что Матильда – вампир. Что-то такое она над собою сделала – а может быть, это творилось с глазами или с разумом окружающих, кто знает – вот только теперь на её лице не были и намёка на ту мертвенную бледность, глаза не светились в темноте, как у хищника, и даже выдающиеся вперёд клыки куда-то делись. Несмотря на чувство страха, впрочем, теперь уж заметно притупившееся, Карл Дитрих отважился-таки спросить вампиршу, что именно она такое сотворила – но в ответ услышал лишь, что это не его ума дело. Впрочем, Матильда изменилась не только внешне: она и поведением пыталась походить на простую горожанку, остановившуюся в Альтдорфе, и, нужно признать, это у неё прекрасно получалось. Всю свою гордость, всё своё презрение к людям она, казалось, оставила внизу, в скавенских тоннелях, и временами Карл даже задавался вопросом: а не привиделись ли ему тогда жуткий хищный блеск в её глазах, клыки и всё остальное? Но нет, нет, он помнит это совершенно ясно, он не мог обмануться – и, стало быть, Матильда – шпионка не какого-нибудь там Мидденланда или Мариенбурга, а именно Сильвании.       Карл Дитрих вновь вспомнил ту странную, пугающую череду событий, что втянула его в это дело. Многое произошло с тех пор, как они с Батыгом встретили Матильду с её головорезами – вполне себе обычными людьми, надо сказать. Он плохо помнил то, что происходило в подземельях. Один из наёмников – а может, всё же, сильванских бойцов? – тот, у кого лицо меньше всего смахивало на злобную звериную морду и даже почти не было изуродовано многочисленным и шрамами, как у остальных – обработал его рану, причём вполне себе сносно, надо сказать. Он зафиксировал карлову сломанную ногу и приказал двум другим оборванцам соорудить носилки. Они и соорудили – кто их знает, из чего… Он помнит, разве? А потом они долго ещё шатались по тоннелям. Карл то и дело падал куда-то в пустоту, погружался в небытие, но он и сейчас помнил, что несколько раз их атаковали скавены – впрочем, как-то совсем уж вяло, не так, как набросились тогда на стражей Коллегии: словно бы для порядку, что ли. Матильда даже пару раз применяла магию – но он, как ни силился, не мог припомнить, какие именно чары она творила. Школа Тени, вроде бы… Миазмы Мелькотта, может быть? Вероятно, вероятно… Интересно, что в Коллегии думают по этому поводу? Уж какую-то активность под землёй их приборы наверняка засекли, не могли не засечь. Вероятно, решили, что это скавены безобразничают – если крысолюди, конечно, могут применять магию Тени. А, впрочем, кто сказал, что не могут? Вряд ли даже чародеям Коллегии многое о них известно.       Окончательно пришёл в себя Карл уже здесь, в этой самой комнате, которую Матильда снимала у хозяйки какого-то постоялого двора – и обнаружил, что сломанные кости странным образом срослись. Вероятно, это было лечебное зелье: Карл смутно помнил, как на рану его лили какую-то маслянистую жидкость, пузырившуюся и шипевшую при соприкосновении с плотью. Ощущение было такое, будто бы ногу сунули в кипяток. Он кричал, как резаный, на всё подземелье, наверное, орал – вот только кроме его странных спутников это слышали, наверное, разве что скавены. А та кость, которая торчала у него из ноги… Он даже не помнит, что с нею сделали. Когда лили эту гадость, её уже не было, это точно. А вот как они её обратно запихнули… Этого лучше вообще не знать. Главное, что сейчас на ноге остался лишь уродливый, нелепый шрам – и всё. Он сможет жить дальше, он не умрёт от нестерпимой боли, потери крови или заражения – конечно, в том случае, если не даст Матильде повода усомниться в том, что он может сослужить хорошую службу. Правда, она сказала, что Батыг, которого Карл в последний раз видел ещё в тоннелях, остался в живых – просто она немного поработала с его памятью, влезла в его мозги: благо огр много глупее человека, и с его разумом подобное провернуть несложно. Вот только Карл не знал, верить ей или нет. Может быть, Батыга уже давно и в живых нет. А возможно, она просто не хотела лишний раз связываться с этой тушей – а его, Карла Дитриха, уж точно прикончит, если вдруг решит, что он всё-таки не подходит на роль сильванского шпиона. А потому лучше пока что не рисковать. Он расскажет всё Фридриху, когда представится случай… возможно. Как ни старался Карл убедить себя в том, что всё это ошибка, что Фриц Майер здесь совершенно не при чём, слова Матильды, всё же заронили семена недоверия к другу, который, если верить вампирше, нашёл в подземельях нечто важное. Что именно, она так толком и не объяснила: возможно, сама до конца не знала – если только эта история не была выдумана ею от начала и до конца – а может быть, не хотела, чтобы он узнал это слишком рано. Так или иначе, в его задачи входило доносить ей о вполне себе обычных действиях командира грюнбуржского гарнизона. Вот только командиром этим почему-то был в её представлении не кто иной, как его товарищ. И именно это рождало новые предположения и догадки, одна безумнее другой. Кем же на самом деле был этот Фридрих Майер, которого он считал своим другом?       - А вы… уверены, что всё будет именно так? – рискнул он вновь спросить у Матильды, - Что у Фридриха будет достаточно полномочий, чтобы помочь мне избежать… как вы говорите, ненужной задержки в карцере? И, раз уж на то пошло, будет ли у него на это желание? Ведь у него возникнут вопросы, по крайней мере, уже потому, что я вообще выбрался из этих проклятых подземелий, да ещё и со здоровой ногой. Фридрих – человек неглупый, наша версия происходящего его вряд ли удовлетворит. И вообще…       - А у тебя есть план получше? – процедила вампирша, - Что ж, тогда говори. Можешь, конечно, не возвращаться в часть вообще и сразу отправиться в Грюнбург, но это уж точно вызовет у Майера ещё больше подозрений. Ты с ним даже не поговоришь, а просто заявишься ни с того ни с сего… Нет, так не пойдёт. В крайнем случае, отсидишь в карцере, а потом переведёшься в Грюнбург: в этом ничего особо страшного нет. Да и, в конце концов, можно вообще-то и не попадаться на глаза тем, кто знает тебя. Как – это уже твои проблемы. Правда, если Майер не будет доверять тебе… Это осложнит дело, и причём заметно.       - И всё-таки, - нерешительно пробормотал Дитрих, - Может, всё же, вам стоит… пересмотреть ваши предположения? Право же, здесь что-то не то. Это не может быть он. Я его давно знаю, в самом деле… Ну, как, давно… Пару месяцев, не меньше…       - Предоставь судить об этом тем, кто умнее тебя, скотина. И не лезь в те дела, не которые у тебя всё равно не хватит мозгов. Ты не должен задавать вопросов. Твоё дело – выполнять. Только так ты сможешь сохранить свою поганую жизнь.       - Потрудитесь хотя бы над землёй обращаться со мной как с человеком, - бросил Карл, набравшись смелости, - А то, как только рядом никого, кроме меня, нет, вся ваша учтивость внезапно куда-то девается.       - А я и разговариваю с тобой как с человеком, - прошипела Матильда, буквально выплюнув последнее слово, - А уж если кто-нибудь услышит наш разговор, то он и так заподозрит неладное, так что маскироваться сейчас смысла нет. Возможно, ты считаешь людей высшей расой, животное. Что ж, когда мы возьмём под контроль Альтдорф, ты поймёшь, что это не так.       - Никогда этому не быть, - вырвалось у Дитриха, - Не было такого ни разу и не будет, чтоб имперцы Альтдорф кому уступили.       - Это ты так думаешь. А на деле вы каждый вечер уступаете его скавенам. Что, разве нет? Ты вроде не совсем дурак, должен понимать… И вообще, ты не о том думаешь. В твоих же интересах сейчас снабжать меня информацией, свинья: если твоя слежка покажется мне не слишком эффективной, я найду тебе замену, уж поверь. И даже не думай о том, что можешь попытаться обмануть меня.       - Ну, уж это-то я понимаю, - вздохнул Карл, - Я только потому и согласился с вами сотрудничать, что иначе вы мне голову оторвёте.       - Поменьше умничай. И, кстати, ещё кое-что: разузнай о его дружке, о том, которому скавенский паразит на руку сел. Что с ним стало, где он, если жив – и как отнёсся к тому, что случилось с Майером: я имею в виду, конечно, его, скажем так, геройство в подземельях и повышение, которое за ним последовало. Всё понятно, надеюсь?       - Леопольд Кох? Но зачем он вам? Уж он-то точно, я вас уверяю, в этом никак не может быть замешан. Не думаете ли вы, что…       - Думаю или нет, это всё одно не твоё дело, - оборвала его вампирша, - Но этот твой Кох может мне пригодиться. Понятно, почему: ведь он единственный из тех, кто неплохо знает Майера и вместе с тем тех, кого знаешь ты. Мюллер не в счёт: он вышел их игры. Конечно, есть ещё родители Майера, и эта его невеста, и Крюгер: с ними, возможно, тебе ещё предстоит сойтись потом, после приезда в Грюнбург. Но пока что поговори с самим Майером и разберись с Кохом, ничего больше. А то у тебя все мозги наружу вылезут от обилия приказов.       Шпионить за двумя бывшими друзьями – именно бывшими, ибо какой он им теперь товарищ – для того, чтобы один из врагов Империи получил какое-то, пусть и неясное пока, преимущество над его страной. Что может быть хуже? Будь он посмелее, он, возможно, попробовал бы как-то противостоять этому, может, даже рассказать тому же господину Шмидту или кому-нибудь ещё, чтобы власти приняли меры, организовали охоту на вампиршу и уничтожили её – или хотя бы вынудили убраться из Рейкланда. Вот только он никогда так не поступит. Он такой, какой есть. Трус он, и всё, ничего тут больше не прибавишь. И, вдобавок ко всему… пока что Матильда фон Драк не казалась ему чудовищем – несмотря на то, какой она предстала в подземельях. Пока что она никого не разорвала на части, не из кого не пила кровь – вообще никого не убивала, если уж на то пошло. Пока что она лишь работает на свою страну. Люди же творят подчас вещи куда страшнее.       

***

       Государственный Совет в массе своей никак не отреагировал на назначение Майера командиром грюнбуржского гарнизона, инициатором которого был сам Карл Франц. Оно и понятно: большинство министров куда больше волновало то, как последние действия Бориса повлияют на них самих, на их семьи, доходы и прочее. В конце концов, кому из членов Совета может быть какое дело до страны и народа, когда и для них тоже наступают совершенно иные времена, одним сулящие крах, а другим – напротив, шанс возвыситься? Разве что таким сумасшедшим, как он сам, да ещё Хельборг и, быть может, Бальтазар Гельт. Но даже таких, как он, не может не коснуться нынешнее положение дел в Совете. Все эти многоуважаемые политики и раньше думали, прежде всего, о личной выгоде, а теперь уж их и вовсе ничто более не будет заботить. Больше всего, конечно же, досталось фон Дитцу. В Мидденланде у него один из сыновей живёт – вот теперь и вспомнили об этом те, кто не желает видеть его на посту министра внутренней политики. Уж фон Дитц и так, и этак от них отбивается, клянётся, что, мол, родичи его Рейкланд поддерживают, хоть и не проявляется это пока никак – и всё равно норовят его на дно утянуть, не оставляют попыток. Даже жалко его, бедолагу, хоть и свинья он распоследняя. Сейчас многие из тех, чьи родственники в северных провинциях живут, получат ни за что ни про что. И даже не потому, что в этом есть какой-то особый, людоедский стратегический расчёт, а просто из-за того, что вспыхнет – если уже не вспыхнула – новая волна ненависти к мидденландцам и всем, кто с ними: нордландцам, остландцам… ну, и Остермарк тоже можно за компанию приплести, хоть он и молчит пока. Конечно, он, Великий Теогонист Церкви Зигмара, терпеть не может ульриканство и всё, с ним связанное – просто потому, что так положено, потому, что культы их соперничают с давних времён. Но даже ему, столько повидавшему на своём веку, тяжело думать о том, что придётся пережить многим ульриканам в Рейкланде. Поджоги, погромы, нападения средь бела дня, убийства якобы из-за того лишь, что жертва поклонялась Волку… Конечно, то же самое, если не хуже, ждёт и немногочисленных зигмаритов в северных провинциях Империи – но это хотя бы будет на совести Бориса. А здесь придётся разбираться им. С одной стороны, проследить, чтобы горожане на радостях не поубивали друг друга, а с другой – заставить их сохранить веру в то, что мидденландцы – враг им… по крайней мере, пока что. А потом, если придёт Хаос и Борис Хитрый прибежит просить мира – а в этом случае курфюрст мидденландский наверняка так и сделает, потому как не такой он дурак, чтобы воевать на два фронта – все установки придётся срочно менять и вбивать народу в голову, что Мидденланд на самом деле хороший, а главный враг… он примерно так же, где и был, но чуть северней…       - Итак, господа, - продолжал свою речь Император Карл Франц, - Подробности схватки с войсками Бориса Хитрого теперь вам известны. Я считаю нужным ещё раз поблагодарить господина Великого Теогониста и господина Верховного Патриарха, которые внесли весомый вклад в дело победы над мидденландцами, равно как и Фридриха Майера, который известил нас о планах противника и потому достоин за свой героизм называться народным героем нашей Империи.       Члены Совета слушали его: кто подобострастно, кто с недоверием, словно пытаясь разгадать какую-то хитрую уловку Карла Франца, и лишь немногие – вполне себе нормально, естественно: всё ещё не оправившийся до конца Курт Хельборг, кастелян-инженер фон Голлербах, не имевший почти никакого отношения к придворным интригам, да, быть может, кто-нибудь ещё, на кого он не посмотрел.       - Да, попытка Бориса захватить трон одним решительным броском провалилась. Но наш враг не повержен – и, более того, всё ещё не бессилен. Вторая мидденландская армия пока что стоит в Карробурге, совсем недалеко отсюда. И, вероятно, Борис Хитрый не сдастся так просто: уж очень удобный случай представился ему, когда Вульфрик и Трогг на севере вновь схватились друг с другом – возможно, не без его участия. И, конечно же, этот мятеж в Рейкланде. Возможно, это тоже дело рук Бориса – хотя я и не был бы так в этом уверен. Винить во всех своих проблемах кого-то одного – заведомо ложный путь. Быть может, стоит лучше присмотреться к себе самим – или, напротив, искать причины сепаратистского движения в местах куда более отдалённых, нежели Мидденланд. Но, так или иначе, бунт уже идёт на спад. Основные силы раскольников, как оказалось, были сосредоточены именно в Грюнбурге. Когда мы разбили эту группировку, у синих оставалась лишь надежда на план Бориса Хитрого, который либо с самого начала поддерживал их, либо просто решил воспользоваться подходящим моментом. Теперь же, когда и от курфюрста мидденландского не приходится в ближайшее время ожидать каких-либо решительных действий, синим и вовсе не удастся долго удерживаться на плаву. Как сообщает разведка, в Богенхафене, в самом сердце сепаратистского движения, не так давно вспыхнули беспорядки – не без помощи одного из наших агентов, разумеется, но всё же – и войска синих до сих пор не могут подавить их. Как знать, быть может, вскоре этот мятеж против мятежников перейдёт в масштабное освободительное движение – во всяком случае, именно таким представим этот бунт мы, если он окажется удачным. Понимаете ли, бюргеры и фермеры ведь тоже не идиоты: они видят, кто побеждает в этой междоусобной войне и помнят, что случилось с Грюнбургом, а теперь ещё и с армией Бориса. Следующими они оказаться не хотят и понимают, что лучше им самим попытаться сбросить с себя синих, которых они и не звали даже, чем терпеть потом осаду, штурм и всё то, что будет твориться в городе после его захвата. Вдобавок ко всему, они знают также, кого нужно благодарить за избавление от Бошкодавов. И уж это им по нраву куда больше, чем все наши победы над раскольниками. Простые люди ненавидят зеленокожих и зверолюдов, равно как и других непонятных и уже оттого опасных тварей. У синих не было сил, чтобы бороться с гоблинами Кривого Месяца и со стадами детей леса – они и с нами одними-то ничего не смогли сделать – и потому нелюди близ западных селений Рейкланда заметно осмелели. Меж тем, от орочьего племени Бошкодавов, с которыми сражалась армия под моим предводительством, не осталось вообще ничего: их орду уничтожили, а твердыню, Грюнг Цинт, сравняли с землёй. И кто же способен защитить простой народ от чудовищ: сепаратисты или законное правительство? Ответ очевиден. Итак, движение синих захлебнулось. Оно быстро набрало обороты и быстро же угасает. Однако теперь, когда в войну вступил Борис Хитрый, осталось недолго ждать и других игроков, которые вскоре заявят о себе. Прошу вас, господин фон Вельвен…       Фон Вельвен-старший – не самый старший, конечно, но отца его Фолькмар уж давно не видел – министр внешней политики, поднялся с кресла и заговорил, теперь гораздо более уверенно, чем прежде: похоже, он был страшно горд за своего племянника, ещё более молодого, чем он сам, принявшего участие в Битве Кровавых Сосен и даже участвовавшего в ставшем уже притчей во языцех Прорыве фон Хинденштерна… хоть и пребывавшего всё время в задних рядах: на иное он, Фолькмар, так и не согласился.       - Думаю, очевидно, что сейчас мы всё ещё находимся в не самом выгодном положении, - начал фон Вельвен, - Хоть восстание синих и угасает, считаться с его фактом нам пока что придётся – и это может ограничить наши действия в отношение Мидденланда. Однако хуже всего, безусловно, то, что теперь, после попытки Бориса узурпировать трон, курфюрсты некоторых провинций могут подумать об отсоединении от Империи – или же о том, что Мидденхайм способен дать им больше, нежели Альтдорф. Пока что Бориса решились в открытую поддержать Нордланд и Остланд, а законного правителя Империи – лишь Талабекланд. Об остальных непросто судить наверняка. Остермарк, вероятно, поддержит Бориса, Хохланд – возможно, тоже. Штирланду раскол Империи невыгоден больше остальных провинций: когда вампиры почуют, что представился подходящий случай, и нападут, невзирая на договор – а они, вероятнее всего, так и сделают – именно Штирланд примет на себя их основной удар, как и всегда. Поэтому он, сдаётся мне, поддержит нас. О Виссенланде трудно пока сказать что-либо определённое, но, скорее всего, он, как южная провинция, примкнёт к нам. Что же до Аверланда… Боюсь, от него мы можем ожидать чего угодно, и сепаратизма в том числе. Марий Ляйтдорф никогда не доверял Рейкланду, да и вообще прослыл… не самым разумным правителем, скажем так. А главное: Аверланд находится на периферии Империи, близ Пограничных Княжеств. Конечно, он граничит и с Сильванией тоже – вот только в последние годы вампирские орды мертвецов почему-то обходили его стороной, возможно, неспроста. Так или иначе, курфюрст аверландский может предпринять попытку отделиться от Империи, как это некогда сделали мариенбуржцы – и хуже всего то, что в этом случае мы практически ничем не сможем ему помешать. Важно, прежде всего, сохранить власть Альтдорфа над Рейкландом и разобраться с нашим главным врагом, Борисом Хитрым – и чем-то при этом, вполне возможно, придётся пожертвовать. Также сохраняется и возможность вторжения Хаоса, которое, конечно, может первоначально сыграть нам на руку – но затем, если уж оно случится, одну угрозу нашей державе попросту сменит другая, ещё более страшная. С Борисом можно договориться – Воины Хаоса же, как мы знаем, не признают мирное существование в принципе возможным: ведь они сражаются во имя своих проклятых богов… А там уж, почуяв лёгкую добычу, сюда могут явиться и тёмные эльфы. В худшем случае мы будем вынуждены отбиваться от множества врагов, ни один из которых поначалу не захочет вести переговоры. С другой стороны, Империя не обязана стоять против них в одиночку. К нам неплохо относятся гномы Карак Зифлина: армии Рейкланда и Виссенланда не раз помогали дави Серых Гор отбивать атаки гоблинов Скарсника и нежити Генриха Кеммлера. Они помогут нам в случае чего – но этого мало.       - Я уже говорил о том, что нам следовало бы забыть о своей гордости и направить послов в Куронн, к Луану Леонкуру, - заговорил Фолькмар, давно уже ждавший, когда можно будет вставить и своё слово в эту заученную, хоть и, в целом, дельную речь министра внешней политики, - Сейчас Бретония стремительно набирает силы, она – как раз тот союзник, который нам так нужен. Под предлогом возможного вторжения Хаоса – да, Бретонцы тоже знают о приближении Кометы, хоть наука у них и менее развита – а также борьбы с Легионом Курганов, зверолюдами Моргура и лесными эльфами Леонкур значительно укрепил свою власть во владениях бретонских феодалов. Он хочет видеть свою страну единой и делает всё для того, чтобы добиться своего. Сейчас союз с Бретонией был бы выгоден нам. Господин фон Вельвен прав: мы находимся в довольно затруднительном положении. Мы сделаем мудрый шаг, если забудем прежние обиды и попробуем договориться с Леонкуром.       - Не следует забывать и о том, господин великий Теогонист, - рискнул зашамкать фон Дитц, - что подобные действия с нашей стороны могут повлечь за собой осложнения в отношениях с Мариенбургом. Сейчас Пустоши находятся в состоянии воны с Бретонией. Если мы попробуем взять курс на сближение с Куронном, Мариенбург может пригрозить разорвать торговый договор с нами. Он может себе это позволить. А, если мы лишимся столь ценного торгового партнёра, казна понесёт существенные убытки. Не так ли, господин фон Эберт? - покосился он на министра финансов в надежде на поддержку.       - Истинно так, господин фон Дитц, - закудахтал фон Эберт, - Торговля с Мариенбургом приносит нам неплохой доход, причём она, смею заметить, куда более выгодна, чем сделки с гномами Краесветных Гор, чьи твердыни достаточно далеки от нас, и, тем более, с эльфами Ултуана, торговля с которыми связана с риском потери кораблей и товара из-за очередного нападения друкаев или мертвецов графа Ноктила. Посему, думается мне, ссориться с Пустошами сейчас было бы крайне опрометчиво с нашей стороны. Торговля с ними, вероятно, способна дать нам куда больше, чем союз с Бретонией. Однако, с другой стороны, она выгодна не только нам, но и Мариенбургу…       - Вот именно, - устало прогудел Бальтазар Гельт, - Мариенбург никогда по своей воле не прекратит торговлю с нами. Ему она приносит гораздо больше денег, нежели нам. Мариенбург существует, прежде всего, за счёт торговли, а правительство Пустошей – не такие дураки, чтобы рубить сук, на котором сидят. Да, они, чисто теоретически, могут пригрозить нам разорвать торговый договор. Вот только, даже если до такого дойдёт, свою угрозу они в исполнение всё равно не приведут. Я считаю, нам вполне по силам договориться с Луаном Леонкуром и при этом сохранить торговое соглашение с Мариенбургом – а большего нам от него, признаться, и не нужно.       - Я тоже склоняюсь к тому, чтобы попытаться наладить отношения с Бретонией, господа, - вновь заговорил Император, - Это может оказаться очень непростой задачей: всё-таки, культурная пропасть между нашими народами куда больше, чем может показаться на первый взгляд. Порой мне даже кажется, что найти язык с дави куда проще, чем с бретонцами: гномы, во всяком случае, куда больше похожи на нас, имперцев, чем эти коневоды. Но попробовать мы просто обязаны. Посла в Куронн мы непременно отправим. Хотя, думается мне, каким бы благородным ни пытался казаться Леонкур, он будет заинтересован в том, чтобы получить выгоду от этого договора, куда больше, чем нам бы хотелось. А вот что он может потребовать от нас… Сейчас в любом случае нет смысла ломать на этим голову: мы всё узнаем в своё время. А пока что будем ждать, что предпримет Борис, и готовиться к атаке вампиров. В этот раз, возможно, нежить возьмётся за дело всерьёз, и Штирланд не выдержит натиска мертвецов. Да, вероятно, он сможет продержаться достаточно долго – вот только в этот раз наши силы не смогу прийти на помощь: они нужнее здесь, у границы с Мидденландом. А это значит, что, если вампиры будут упорствовать, нам придётся отдать им Штирланд. Разумеется, потом мы вернём его Империи, если сможем – но не всё сразу. Хуже то, что следом вампиры могут двинуться на Грюнбург – а это уже, как вы знаете, недалеко от Альтдорфа. Тогда Грюнбург, скорее всего, тоже падёт: к этому нужно быть готовыми. А, впрочем, нашему народу не впервой встречать захватчиков у стен столицы. Быть может, пожертвовать придётся очень многим… но, видит Зигмар, это будут необходимые жертвы.